bannerbannerbanner
Язык текущего момента. Понятие правильности

Виталий Григорьевич Костомаров
Язык текущего момента. Понятие правильности

Полная версия

Есть стихи, которые можно читать вслух лишь негромко, в небольшой комнате, или только одному слушателю, или только про себя. Есть и такие, которые по-настоящему понимаешь, лишь перечитав, вернувшись к началу. «Большинство моих вещей построено на разговорной интонации, – писал В.В. Маяковский. – Несмотря на обдуманность, и эти интонации – не строго-настрого установленная вещь, а обращения сплошь да рядом меняются мною при чтении в зависимости от состава аудитории. Так, печатный текст говорит немного безразлично, в расчёте на квалифицированного читателя: “Надо вырвать радость у грядущих дней!” В эстрадном чтении я усиляю эту строку до крика: Лозунг: “Вырви радость у грядущих дней!” Поэтому не стоит удивляться, если будет кем-нибудь и в напечатанном виде дано стихотворение с аранжировкой его на несколько различных настроений, с особыми выражениями на каждый случай. Сделав стих, предназначенный для печати, надо учесть, как будет восприниматься напечатанное, именно как напечатанное» (Маяковский В.В. Как делать стихи?).

Авторитет разговорности (лучше сказать некнижности) вырос. Но по-прежнему многие считают, что одно дело – живая речь, другое – печатный документ, требующий солидной сухости. Привычка часто убивает самые интересные мысли, научные наблюдения: здание не строят, а проводят строительство, заурядные фундаменты не закладывают, а осуществляют в натуре, отчего и пошло даже уже не ироническое ну, в натуре, ты что? Кто-то написал начальнику: «Надо провести ремонт оборудования. Прошу вас загодя прислать запасные части и детали, список которых прилагаю». Тот взялся за ручку: «В связи с намечающимся ремонтом оборудования возникла потребность в обеспечении участка запасными частями и деталями согласно прилагаемому перечню. Прошу не отказать и удовлетворить настоящую заявку в сроки, предшествующие ремонту», – и поучительно добавил: «Вот как надо составлять техническую документацию».

К.И. Чуковскому, по его признанию, было «легче исписать всю страницу стихами, чем учитывать вышеизложенное и получать нижеследующее». Он соглашался с тем, что нехорошо писать приказ в виде непринуждённой беседы, что должен существовать официальный язык государственных документов, реляций военного ведомства, дипломатических нот, протоколов, справок, накладных, но призывал лечиться от канцелярита – тяжёлой болезни газет, радиопередач, живого разговора.

Нелегко изменить расхожее мнение, будто написать так нельзя – неграмотно, а сказать можно, сказать всё можно. Непозволительно ни писать, ни говорить, нарушая канон правильности. При этом естественно соблюдать своеобразие двух его разновидностей, в частности почтительно относиться к некнижному словарю и синтаксису. Люди, говорящие так, как пишут и как действительно можно написать, выглядят смешно – если не шутят – и публично высмеиваются.

На наших глазах произошло второе после изобретения письменности эпохальное событие – появление возможности фиксировать тексты – акты общения – не только условно, в буквенной форме, но и в их естественной «нагой простоте» звука, мимики и жеста, движения и цвета, всей несущей смысл культурной обстановки. Эта возможность ускоряет и обостряет все языковые процессы, меняя прежде всего исторические взаимоотношения двух разновидностей образованного языка.

Пока рано судить о собственно языковых следствиях, о грядущих перестройках, которых просто не может не быть. Вероятно, они будут не менее кардинальными, чем собственно языковые следствия изобретения письменности, на базе которой возникла книжность, отчуждённая от разговорности. Надо ждать нового соотношения разновидностей, уже сейчас обладающих равными (если пока и неравноправными!) потенциями и правами. Впервые приблизилась к такой постановке проблемы (помимо прочего, уважительной и к самодвижению языка, скованного синхронной нормой) О.А. Лаптева, занимаясь взаимоотношением книжной и разговорной разновидностей русского языка.

Зачатки нового строения языка уже ощутимы и вызывают у кого-то безудержный восторг, у кого-то – горестные опасения. Поддерживаемое интонацией и другими внеязыковыми элементами в звучащей речи, введение придаточных на письме привычно компенсируется формами местоимения, отсутствие чего стало наблюдаться достаточно часто. В мемуарах знаменитого народного артиста натыкаемся на фразу: «Несмотря что он был связан с НКВД, помог отцу устроиться на работу» (ожидалось несмотря на то, что он…) (Весник Е. Дарю, что помню. М., 1998. С. 43); «Минфин обеспокоен, что зарегистрированные компании в офшорах и они не платят доходов, где фонды и рабочая сила» (РГ. 2013. 13 дек.). Без поддержки интонацией, жестами требовалось бы обеспокоен тем, что компании, зарегистрированные в оффшорах…; там, где. Такая формулировка не может, конечно, не смущать, не говоря уже о пунктуации.

Невиданные ранее способы овеществления, хранения, воспроизведения текстов в полноте контактной реальности рождают сомнения в прежней уникальности умудрённой книжности, олицетворяющей высшую истину и единолично диктующей правильность языка. В любом случае нельзя дольше мириться с традиционно сложившимся уничижением живой разговорной (обыденной) некнижности как мало серьёзной по заземлённому, сиюминутно преходящему содержанию и будто бы лингвистической недисциплинированности. Ведь на деле она отнюдь не стихийна, не хаотична, но лишь до сего дня плохо изучена и описана, так сказать, не зарегистрирована в принятом порядке.

Нельзя безоговорочно поддержать тех ревнителей самой книжности, кто упрекает её за то, что она на глазах всё с бо́льшим вкусом питается живой звучащей некнижностью, а то и откровенной небрежно-бытовой разговорностью. Как без этого, если она всё чаще и естественнее обретается в звуке контактного общения? Всегда составляя бо́льшую часть повседневного общения самого элитного общества, сегодня некнижность, разговорность смело проникает в научное, профессиональное, политическое, деловое общение.

Во всяком случае, наивно сводить её запись к речевой характеристике персонажей в художественных текстах. Разговорность врывается в описания, во все печатные тексты, хотя не так всеохватно, как книжность – в звуковые. Её претензии на звание законной части образованного языка наряду с книжной становятся всё оправданнее и правомернее. Не с руки более считать пользующихся некнижностью людей неграмотными, малообразованными.

Возможность опредмечивать общение в его естественной звуковой форме со всей невербальной культурной обстановкой отнимает у письма, печати уникальность и ущемляет многовековой авторитет книги. Книжность и разговорность естественно сближаются, что, разумеется, меняет общественное понимание правильности образуемого языка.

Есть основания полагать, что в процессах сближения двух разновидностей языка проникновение звуковой (даже собственно разговорной её части) в книжную, болезненно обсуждаемое и осуждаемое как порча, на деле оказывается менее сильным, чем почти не замечаемое воздействие книжной на звуковую. Существуя всё более естественно в звуковой, а не только в печатной форме, книжные тексты облагораживают звучащие. Назовём этот процесс вокнижением. Вокнижение звуковой разновидности языка проявляется даже в бытовых разговорах, где на месте жестов, интонации, междометий употребляются научно-технические термины и сложные синтаксические обороты.

* * *

Самое понятие правильности требует нового подхода и понимания. Любопытной аналогией может быть пересмотр нашего отношения к фольклору. Первоначально связанное с немецкой наукой И.Г. Гердера, братьев Гримм, ценивших его лишь как отправную точку для художественного пересказа, фольклор и у нас воспринимался недостойным, если не презренным. В.Г. Белинский советовал собирателям «перестать пересказывать сказки, народом уже давно сочинённые, и рассказывать свои». Деятельность А.Н. Афанасьева впервые убедила публику в красоте коллективного народного творчества, ценность которого сегодня всепризнана. Многое зависит от таланта и убеждения того, кто формирует общественный вкус.

Всё меньше становится наивного восхищения книжностью как идеалом красоты. Её приложение к бытовому содержанию куда вреднее, чем введение в серьёзный текст элементов разговорной некнижности. Знаменитый советский психолог академик А.Н. Леонтьев так при студентах просил жену приготовить обед: «Имеющая для меня глубочайший личностный смысл, не расходящийся с твоим объективным значением, жена! Основываясь на современной теории питания, аналитически углублённо разрабатываемой учёными, питающимися как высоко-, так и низкокалорийными продуктами, которыми питаются люди, как, впрочем, и различных видов животные, возьми, пожалуйста, мясо, опосредованное ближайшим продуктовым магазином, несущую в своём непосредственном содержании витамины капусту, разумеется, воду, являющуюся необходимым компонентом всякой, в том числе и скверной, пищи, и свари щи. Коротко резюмирую. Итак, структура супа, в данном конкретном случае щей, и есть его действенная пищевкусовая характеристика» (Фельдштейн Д.И. Психологическое развитие человека как личности: В. 2 т. М.; Воронеж, 2005. Т. 2. С. 376). В воспоминаниях студентов, приглашавшихся в дом учителя, подобные монологи оцениваются не только как остроумные шутки, но и как свидетельства его постоянной включённости в научное пространство.

При регулятивной деятельности в нынешнем языковом существовании должен учитываться очевидный сдвиг в соотношении печатных и звучащих текстов, а также появление новых аудио-/видеотекстов. Звуковое общение органично воспринимает книжные элементы, а печатное – некнижные, естественно сближая в реальном общении две разновидности языка. Мобильные телефоны, компьютер и Интернет освободили и ту и другую от жёсткой привязанности или к письменной, или к звучащей реализации, к той или иной тематике, изменяя самые представления о правильном общении и правильном языке.

Сближение двух разновидностей образуемого языка всё сильнее стимулируется поистине нескончаемым потоком новых технических возможностей: ISQ, Skype, SMS, социальных сетей. Освобождённые ими обе разновидности языка взаимодействуют и переплетаются, создавая новую правильность языка и общения.

 

Традиция жёстко увязывать книжность с письмом и печатью и некнижность с говорением теряет объяснительную силу, но уходит со скрипом злых протестов. Она мешает заметить, что первая не меньше второй связана со звучанием, а вторая, вооружившись современной техникой, вторгается, пусть пока неумело, в письменность. Тексты, рождённые в кино и телевидении, возмужавшие в сетевом общении, совмещая и дополняя языковую и невербальную передачу информации, образуют новые культурно-стилевые проблемы.

Консерваторы не замечают складывающиеся новые культурно-стилевые проблемы, как не замечают и превращения библиотек из хранилищ книг в диско– и фильмотеки. Они не обращают внимания на то, что в наш быт вошли понятия виртуальное отделение почтовой связи, электронное письмо, что из него вышло понятие телеграф, а почтамт обременён посылками больше, чем письмами и открытками. Они наивно верят, что не вырубишь топором того, что написано пером, не замечая, что звучащее слово ловится сегодня легче, чем воробьи.

Девайсы, благодаря техническим возможностям, позволяют фиксировать тексты в звуке, движении, цвете, всей культурной обстановке общения, лишают письмо монополии на фиксацию, передачу и хранение. Естественное сближение книжной и разговорной разновидностей языка облагораживает вторую через сосуществование обеих как в звуковой, так и в печатной и изобразительно-звуковой формах. Порождается новый тип текста.

В массмедиа с их жаждой удержать и увлечь аудиторию экспрессией, краткостью, доступностью, откровенностью, да и в языке в целом всё больше предпочитается связанная с этими качествами выразительная простая лексика. Торжествует синтаксис, выражающий сочинительные, причинные, подчинительные, условные, модальные, иные связи не логико-вербальными схемами и союзами, а междометиями, частицами, интонацией, возможностями голоса, мимикой, жестикуляцией.

Книжность, которую веками самобытно и изощрённо поколения лучших умов делали высшим национальным достоянием, отталкиваясь от первоначального устного языка, вновь роднится с запущенной в небрежении нынешней его некнижной разновидностью, равняется на неё. Первоначально связанные с массовой коммуникацией девайсы пронизывают личностное общение, стократно усиливая сближение разговорности и книжности.

Система нашего образованного языка складывалась из сосуществования и противопоставления старославянских книжных и живых восточнославянских элементов, а позже книжности и некнижности. Сегодня уже невозможно обожествление первых как монопольных источников правильности и уничижительное восприятие вторых как неорганизованного пространства, хаоса. Правильным всё очевиднее становится то, что лучше соответствует конкретным коммуникативным сферам и ситуациям, хотя этого и не приемлют ретрограды при защите нормативного единства.

Конечно, нелегко отказаться от сбивающих теперь с толку сочетаний письменно-книжный или книжно-письменный и уж точно от устно-разговорный, если только не потребуется различать устно-книжный и письменно-некнижный (разговорный). Уже сегодня озвучить и менее удачное запущенное В.В. Путиным опубличить, даже огласить, заявить, высказать, опубликовать, сообщить, передать как-то незаметно стали означать совокупно «довести до сведения». При этом способ ознакомления может быть и телепередачей, и печатью, и интернет-текстом, и радиосообщением.

Техника может заставить заменить всё одним оцифровать, то есть представить в виде овеществлённого факта, фиксировать, хранить и воспроизводить, но не привычным письмом и даже не звуком, а изображением, движением или их комбинацией с сохранением всех невербальных элементов контактного общения. Такие записи суды уже рассматривают как доказательные улики наряду с привычными текстами.

Слова писать, читать тоже забавно расширили значение до «вообще как-то фиксировать и воспроизводить, оцифровывать». Можно, видимо, уже сказать: эта оцифровка (кассета, диск, фильм, флешка…) не читается, мой компьютер её не читает, разрешите записать нашу беседу в цифре? Появилась шутка, что в Библиотеке им. Б.Н. Ельцина есть только одна привычная книга – книга регистрации посетителей.

Грампластинка быстро устарела, её заменили кассета, диск, флешка. Однако по привычке по-прежнему говорят поставить песню, то есть пластинку с её записью, а не проиграть, включить, вставить, воспроизвести, совсем забыв, что песни поют. Случаи упорядочения, уточнения, переименования в связи с изменением денотата (самого обозначаемого) многочисленны. Они идут как-то сами по себе и поразительно медленно замечаются лексикографами.

* * *

Внимание лингвистов и авторов сейчас привлекают тексты, которые передают информацию не только вербально – звуком или буквой. Эти тексты сочетают в себе буквы, звуки и изображение, в некоторых случаях – видеоряд. Их называют по-разному: синтезированными или даже синтетическими (что подчёркивает две их стороны – «полученные путём синтеза» и «искусственные»), диффузными, гипертекстами, креолизованными (поскольку они, подобно литературным пиджинам, смешивают разные языки), экранными. Последнее определение неудачное, так как путает разные сущности: экранная книга – это те же книжные тексты в письменной форме, что и бумажные, лишь на другом материальном носителе. Наиболее удачным представляется пока термин дисплейные тексты.

В дисплейных текстах очень важна изобразительность. Носителями смысла становятся иллюстрации, раньше лишь украшавшие, дополнявшие текст в книгах, фотографии, движущиеся кадры даже без вербального комментария, напоминая изобретённые, кажется, ВВС и теперь широко используемые немые кадры No comment. Заметим: разумное управление всеми органическими потенциями дисплея, их комбинации, исключение каких-то из них осмысляются как сильнейший способ воздействия. В отличие от книги, страдающей от недостатка иллюстративности, дисплей страдает от её избыточности, порождая задачу устранения изобилия (embarra de richesse), зеркально обратную той, которую решила книжность, компенсируя органический дефицит письменности.

Великий литовский живописец и композитор М.К. Чюрлёнис (1875–1911), опередив своё время, предсказал будущее единение или даже слияние языка, изображения и звучания. Интересны и мысли нашего современника М. Кантора о том, что всё его творчество как писателя и художника есть фрагменты одного общего повествования. В самом деле, услышать, прочитать о чём-то – это одно, а увидеть (даже если и не пощупать!) – это совсем другое.

Дисплейные тексты знаменуют вхождение людей в новую эпоху общения, связанную не только со звуковой и письменной формами. Её особенности, оценки, перспективы привлекают всё больше исследователей. Активно обсуждается мир медиа (ТВ, просторы вездесущего Интернета и цифровой контент) в Российской академии образования и Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова (см. работы А.Г. Асмолова, Е.Л. Вартановой, Г.В. Солдатовой), на Украине (А.В. Онкович), в ЮНЕСКО, видимо, уже повсюду: существование в нём, медиаобразование (применительно к разным предметам знания), информационная грамотность и безопасность, преодоление рисков и самозащита.

Без дисплейных текстов не может обойтись и современная педагогика. Им посвящены многочисленные публикации (см., например: Рост Ю. Групповой портрет на фоне века // Русский язык за рубежом. 2012, № 3; работы К.А. Роговой).

* * *

Рождённое ХХI веком сетевое общение, вписываясь в жизнь, тоже изменяет самоё понятие правильного. В одинаковой степени опираясь на письмо, графику, приёмы печати, на звучание, интонацию, мимику, жестикуляцию, а также на изображение, цвет, движение, иные носители смысла, всю культурную обстановку, оно обращено к возможностям обеих разновидностей языка. Соединяя все виды передачи информации, сетевое общение развивается на базе цифровой электроники и пронизывает всё наше языковое существование.

Комбинирование возможностей членит средства передачи по краскам и оттенкам, а не по сферам, подчиняющимся не столько языку, сколько внеязыковым факторам. Оно дискурсивно и имитирует личностный контакт, но технически дистантно и опосредованно, роднясь и со звуковым общением, и с печатной книгой. Разговорная и книжная разновидности образованного единого языка в нём яростно сближают свои словари (и даже фонетику, оправдывая неполный стиль произношения). Синтаксис разговора, по природе бесхитростно неполный, с «простыми словами», экспрессией, междометиями, частицами, огласовками и опорой на экстралингвистику, оказывается успешнее, доходчивее логико-вербальных схем книжности.

В мемуарах народного артиста Е.Я. Весника «Дарю, что помню» (М., 1996. С. 180) читаем, что известный комедийный актёр и постановщик «жестом, мизансценой выражал смысл происходящего на сцене гораздо ярче и доходчивее, нежели словами», «рассказываемые истории сопровождал показом, подключая мимику и жест», «коллекционировал издания, имевшие отношение к выразительности рук и кистей, динамике тела».

Начавшись в прошлом столетии, электронно-техническая революция развивается всё больше, не позволяя сомневаться в том, что общий правильный язык необходим, но должен иметь другие основы. Легко это сказать, но совсем непросто разумно вычленить его из языкового океана. Повторим, что технический прогресс, внедрив кино, телефонию, радио, телевидение, компьютер, мобильные устройства связи, лишает письмо монополии на фиксацию, передачу и хранение текстов. Органично увязанные со звучанием, современные девайсы отнимают у него и единоличное право на определение и фиксацию правильности, тем более что алфавитно-буквенная запись столь условна и непоследовательна.

Став неотъемлемым видом языковой жизни, сетевое общение, по большей части дисплейное, вводит потенции дисплея в синтаксический строй языка. Облагораживая разговорность в звуковой и печатной, а также в изобразительно-звуковой форме, он придаёт правильность обеим разновидностям языка, а может быть, и создаст некую новую, третью. Язык при этом станет монолитнее в целом, но внутренне богаче в стилистико-оценочном отношении. Общение – пусть пока непривычно – будет опираться не столько на стилистическое устройство языка, сколько на стилевые (внеязыковые) содержательно-смысловые векторы.

Размежевать понятия устный и письменный – о формах реализации текста – и понятия книжный и некнижный (с собственно разговорной базой) – о разновидностях языка – необходимо, но это не значит, что в общении совершенно стирается различие между текстами – письменным, звучащим и смешанным дисплейным.

* * *

Не следует думать, что каждый последующий шаг развития отменяет предыдущие: письменность, например, отнюдь не устранила звуковое общение, хотя и неправомерно (явно поспешив!) унизила его в глазах общественного мнения, сведя к бытовой тематике. Также и дисплей не отменит ни звучащую речь, ни письменную.

В то же время во всех современных текстах происходит, хотя и весьма различно, смешение книжных и некнижных (даже откровенно разговорных, сниженных) элементов. Задавая пример, дисплейные тексты соблазняют всех ещё и изобразительностью. Косвенно с этим увязывается и нынешняя склонность к тому, что всё шире распространяется и может быть названо пиктографической символикой: на приборной доске автомобиля вместо надписей «бензин», «температура» изображения термометра, бензоколонки. И в кухне на плите, микроволновке, холодильнике символические рисунки передают смысл, но не огласовку, отчего понятны носителям любого языка.

Условно рисуемое сердечко всем понятно как одобрение, восхищение. Изображение не связано с определёнными языковыми формами. Флексия окружения, конечно, сдерживает эту неопределённость по-русски: «Я ♥ (сердечко) Москву» вряд ли кто прочитает «Мне нравится Москва», а вот на аналитическом английском «I ♥ New York» столь же понятно, но совсем без материально-языковых изменений легко читается как like, love, am fond of и т. д. Значок € (евро) всем понятен, но немцы произносят его как «ойро», британцы – как «юро», мы – как «евро».

Академик Н.Ю. Шведова, замечательный лингвист и пионер изучения специфики звучащих текстов – пусть ещё только по отображению её в художественных произведениях, – осмотрительно и верно писала: «Разговорная речь – это сам произносимый, звучащий язык [вспомним замечание учёного француза: всем людям на Земле дан один язык – человечий, звуковой! – В.К.], непосредственно обращённый к слушателю или слушателям и не рассчитанный на фиксацию» (Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960. C. 3).

 

Ушла Наталия Юльевна, не узнав, что вот-вот грядёт расчёт на его фиксацию! А вследствие этого освобождённая от жёсткой привязки только к звучащей форме некнижность начнёт генеральное наступление на привычное нормализаторство. Её синтаксис, опирающийся, как она показала, по природе своей на междометия и частицы, интонацию, возможности голоса, мимику, жестикуляцию, окажется во многом успешнее логико-вербальных схем книжного синтаксиса, нацеленного на высокие материи, возвышенного, официального.

Язык наш, несомненно, оставаясь единым, имеет разноокрашенные языковые единицы. Уровни языка детерминируются содержанием и внеязыковыми факторами, а не сферой применения. Терминология призвана отразить то, что сегодня наш язык, соединяя разное, отнюдь не портится, а обретает всё большую цельность и ценность. In varia unum.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru