bannerbannerbanner
Расплата

В. И. Семенов
Расплата

Полная версия

Но возвращаюсь к моему рассказу.

Разумеется, больше всего меня интересовала достоверность ходивших по городу слухов о недавних событиях, тех слухов, которые еще в Харбине сообщали нам артурские беглецы и которые они несомненно развезли по всей России…

– Правда ли, – спрашивал я, – что эскадра проявила беспечность прямо… непонятную? Что она стояла на внешнем рейде со всеми огнями, без паров, без сетей, без охранных и сторожевых судов? Что в самый момент атаки не только многие офицеры и командиры, но даже сам адмирал находились на берегу, празднуя день ангела М. И. Старка?

– Прежде всего, признайте, что личный состав «Ангары» (беседа происходила на «Ангаре» с одним из новых сослуживцев) – по существу дела, самый беспристрастный свидетель всего происшедшего. В эскадре мы состоим без году неделя, не связаны с ней никакими традициями, никакой привычкой долгой совместной службы, даже наоборот – можем считать себя обиженными, так как попали вместо боевого судна на вооруженный пароход… Так вот, я Вам отвечу категорически: первая часть вашего вопроса – горькая истина, но с оговоркой, что не эскадра виновата в проявленной беспечности, которую Вы мягко назвали непонятной, а я прямо назову – преступной!» Что касается второй части, то это сплетня, пущенная с явной целью взвалить всю ответственность за происшедшее на адмирала Старка. Не знаю, может быть, в тот момент так нужно было… Ведь, после первого ошеломляющего впечатления по городу, по крепости уже пронеслось роковое слово «измена»… А если бы оно вырвалось криком?.. – Подумать страшно!..

Наш старик выдержал тяжелую марку, но оказался на высоте – не поддался искушению всенародно оправдаться во взводимых на него обвинениях, так как, Бог весть, чем бы могло это кончиться… Не обнародовал своего знаменитого «документа», который был у него в кармане… Он только напомнил о нем, кому следует, – и тотчас же все достоверные лжесвидетели и без лести преданные клеветники заткнули фонтан своего красноречия. Очевидно – приказали молчать… – Тут, батенька, древним римлянином пахнет! – Pereat mea gloria, vivat patria![22] Впрочем, в латыни я слаб… Однако же, судите сами, скажи он тогда: «Мне не позволяли стоять по-боевому. Вот доказательство!» – может быть, на другой день от дворца наместника не осталось бы и камня на камне…

– Значит – неправда?

Мой собеседник досадливо передернул плечами и резко, отчеканивая каждое слово, продолжал:

– С того момента, как эскадра встала по диспозиции на внешнем рейде, приказано было раз навсегда, чтобы к заходу солнца, к 5 ч дня, весь личный состав был на своих судах, и сообщение с берегом прекращалось вплоть до рассвета. Это было единственное распоряжение, в смысле мер предосторожности, которое начальник эскадры мог отдать своей властью, не спрашивая разрешения наместника. И это приказание в точности выполнялось. Особенно 26 января! Еще бы!.. – Ведь все мы видели, как пришел пароход с японским консулом из Чифу, чтобы забрать и увезти из Артура японских подданных. Мы видели, как он стоял на якоре, чуть что не посреди эскадры, как он торопился уйти засветло. Кому же не было ясно, что это – война! Или Вы думаете, что мы этого не понимали?!. Да разве, если бы вся эскадра не была начеку, подхватили бы так быстро, по всем судам, боевую тревогу? Разве могли бы мы так дешево отделаться?!.

Ко времени этого разговора из Чифу уже были получены (из частных, но достоверных источников) сведения, что на пароходе, приходившем в Порт-Артур 26 января, кроме консула находился еще и неофициальный японский морской агент, проживавший в Чифу уже много лет. Говорили даже, что в Порт-Артуре он съезжал на берег под видом консульского слуги. Пароход, имевший за время стоянки полную возможность совершенно точно нанести на карту диспозицию эскадры, выйдя в море, встретил на условленном рандеву японскую эскадру и передал на нее мнимого лакея, конечно, со всеми собранными им последними известиями[23].

Большую услугу оказало японцам также «учение отражения минной атаки», назначенное в ночь на 27 января, для чего в море были высланы 4 наших миноносца.

Хотя это несвоевременное учение (неизвестно, по чьей инициативе) было отменено и миноносцам было приказано идти на ночь в Дальний[24], но последнее распоряжение на эскадре известно не было, и когда в одиннадцатом часу вечера показались с моря миноносцы, идущие со всеми огнями, их, весьма естественно, приняли за свои. Утверждают даже, хотя факт этот не удостоверен, что один из миноносцев совершенно правильно показывал позывные сигналы «Стерегущего» – одного из наших отсутствовавших… Только глухие удары минных взрывов и звуки боевой тревоги на поврежденных судах рассеяли сомнения…

– Но пары? Сети? Огни? Сторожевые и охранные суда? – спрашивал я…

– Ах, что Вы говорите! Точно не знаете! Разве это мог приказать начальник эскадры? Надо было разрешение наместника!

– Отчего же не спросили, не настаивали?

– Не просили!.. Сколько раз просили, и не на словах только – адмирал рапорт подал!.. А на рапорте зеленым карандашом резолюция – «Преждевременно»… Теперь объясняют разное: одни говорят, будто боялись, что наши воинственные приготовления могут быть приняты за вызов и ускорить наступление разрыва, а другие – будто на 27-е предполагалось торжественное объявление состоявшегося отозвания посланников, молебствие, парад, призыв стать грудью и т. д. Только вот – японцы поторопились на один день…

– Ну, а впечатление, которое произвела атака? Настроение на эскадре?

– Что ж… Впечатление? – Впечатление, конечно, тяжелое, но паники не было. Факт налицо – все остальные атаки удачно отбили… Потери, повреждения не сразу выяснились. «Ретвизан» только сел носом, «Паллада» – кормой. Ночь, темно – даже заметить трудно. Вот, когда «Цесаревич», повалившись на бок, крен 18°, шел в гавань – жутко было… Думали, вот-вот перевернется. А настроение?.. Да, что! – внезапно воодушевляясь, заговорил он, – когда после первой, внезапной атаки японцы скрылись, пальба стихла, но угар еще не прошел, наш добродушный толстяк З. повернулся к Золотой горе и со слезами, но и с ярой злобой в голосе закричал, грозя кулаками: – Дождались! Непогрешимые, всепресвятейшие!.. и т. д. (приводить в печати неудобно). Вот, это и было настроение… думаю, общее.

– Ну, а 27-го?

– Тоже какая-то дрянь вышла… Понятно, что сейчас же после атаки, даже не ожидая сигнала, все начинали разводить пары. Подбитые суда немедленно пошли в гавань, да в потемках, плохо слушаясь руля из-за пробоин, никто не попал, куда хотел. Все трое, рядышком, выкатили на отмель Тигрового Хвоста под самым маяком. На другой день «Цесаревич» и «Палладу» сняли, отвели внутрь, а «Ретвизан» так и сидит до сих пор: у него пробоина в носу, и через нее, по системе вентиляционных труб, одобренной Техническим комитетом, вода медленно, но верно, сплющивая какие-то специально изобретенные шаровые клапаны, распространяется по всему броненосцу. Изолировать пробоину невозможно. Надо ее, хоть временно, заделать, а без этого – слава Богу, что сидит на мели!..

Ну, так вот: стоит под парами. Перед рассветом, когда закончились атаки миноносцев, послали крейсера на разведку. Первым возвращается «Боярин», держит сигнал: «Видел приближающегося неприятеля». Немного погодя полным ходом, уже в перестрелке с наседающими крейсерами японцев, идет «Аскольд» и сигнализирует: «Неприятель наступает в больших силах». А мы – стоим на якоре в трех колоннах, и наша «Ангара» совсем на отлете, самым восточным кораблем южной линии. Наконец – без всяких сигналов, своими глазами видим – появляется на горизонте весь японский флот. А мы – все стоим… Видите ли: с утра начальник эскадры был вызван к наместнику для получения инструкций и еще не возвратился. Это мы уже после узнали, а тогда… понимаете – так и подмывает! Так и дергает!..

– Как же, не доложили, не послали сказать?..

– Не доложили! Не послали сказать! Ха-ха-ха!.. – желчно рассмеялся мой собеседник. – Да Вы забыли что ли? Ведь Золотая гора первой принимает все сигналы, и горизонт у нее много больше, чем у судов, стоящих на рейде! А с Золотой горы – телефон прямо во дворец к наместнику!.. Должно быть, все совещались, находили, что еще «преждевременно»!.. Впрочем – как знать, чего не знаешь?.. Словом, флаг-капитан, видя, что неприятель откроет огонь, сделал сигнал: «Сняться с якоря, быть в строе кильватера» – сам, не дождавшись возвращения адмирала, который догнал «Петропавловск» на катере и высадился на него уже на ходу. Боя настоящего не было. Правильнее сказать – перестрелка. Хорошо стреляют, первые их два снаряда так и легли, оба у самого борта «Петропавловска»… Нарвались на Электрический утес. Еще 10-дюймовую батарею успели изготовить. С возвышенного берега, да с крепостным дальномером!.. Кажется, им здорово влетело! 40 минут постреляли и заторопились домой! У нас – азарт, подъем духа! Сигнал: «Преследовать неприятеля!» «Аскольд», «Новик» – наши скороходы – уже бросились вперед, в первую голову… Вдруг – на Золотой горе поднимают «ферт»[25]… Вернулись… Потом все, в порядке постепенности, вошли в гавань. И вот – стоим…

 

Я слушал и хотел бы не верить…

«Ангара» тоже принимала участие в бою. Конечно, ввиду большой дистанции, вряд ли она нанесла неприятелю какой-нибудь урон своими 120-мм пушками, хотя сама порядочно потерпела. Были убитые и раненые; был критический момент, когда оказался перебитым рулевой привод, и некоторое время пришлось управляться машинами; большая часть шлюпок левого борта превратилась в решето; трубы, вентиляторы пестрели мелкими пробоинами… но все от осколков снарядов, рвавшихся о воду, близ борта. Единственный (зато 12-дюймовый) снаряд, попавший в пароход, на счастье не разорвался: пробив борт, палубу, несколько переборок, он залетел в каюту первого класса, разрушил койку и мирно опочил в ее пружинном матрасе… Похоже на анекдот, но правда…

Я лично не слишком верил в обещанную крейсерскую службу «Ангары». Ведь настоящие крейсера, на моих глазах, стояли без всякого дела.

«Беречь суда! Отнюдь не рисковать!» – этот лозунг, с которым я недавно познакомился, вряд ли был принят младшим флагманом самостоятельно. Вероятно, он был дан «свыше»… Конечно, эти пессимистические размышления я хранил про себя и не только их не высказывал, но еще всеми мерами пытался подбодрить личный состав и привлечь его к дружной работе по подготовке «Ангары» к ее будущей деятельности. А работы было немало.

«Ангара» (бывшая «Москва») – один из лучших пароходов Добровольного флота – была принята под военный флаг перед самой войной. На нее поставили артиллерию (шесть 120-мм и восемь 75-мм пушек), грузовые трюмы засыпали углем, назначили сборную команду с разных судов, переменили название – и вспомогательный крейсер был готов.

Организация судовой жизни, все эти непонятные непосвященным «расписания», в которых на всякий случай и во всякой обстановке каждому человеку указаны его место и обязанности сообразно его званию и специальности, находились в зачаточном состоянии. Сверх того, необходимо было озаботиться, с теми средствами, какие были под руками, блиндировать (прикрыть хотя бы от осколков) наиболее жизненные и нежные части, как-то: приборы для управления рулем и машинами, пожарные трубы и т. д.

Главное же – надо было до крайних пределов уменьшить количество дерева и вообще горючих материалов. «Ангара», т. е. «Москва», с ее роскошной отделкой пассажирского парохода представляла собою настоящий плавучий костер. Счастье было, что 27 января 12-дюймовый снаряд, угодивший в каюту I класса, не разорвался, – тут было бы где разгуляться пожару!..

В моих хлопотах я встретил неожиданное, хотя чисто формальное препятствие со стороны командира: надо было спросить разрешения наместника. Оказывается, за несколько дней до начала военных действий он посетил «Ангару» и наметил ее как яхту-крейсер, предназначенную для него и его штаба в случае необходимости проследовать куда-нибудь. Принимая во внимание, что в военное время штаб наместника достигал 93 человек (адмиралов, генералов, штаб- и обер-офицеров и чиновников), действительно, «Ангара» являлась для этой цели кораблем, наиболее подходящим… Первоначально предполагалось даже совершенно закрыть все помещения I класса и держать их в полной неприкосновенности для будущего высокого назначения, а командира и офицеров поселить в скромных каютах судового состава.

Впоследствии, когда выяснилось, что эти каюты необходимы для помещения в них кондукторов, устройства канцелярии и малых складов тех артиллерийских минных и шкиперских материалов, которые нужно всегда иметь под руками, последовало разрешение командиру и офицерам пользоваться некоторыми помещениями I класса, но с наказом: «ничего не испортить».

– Что ж это? – ворчали иные, – или думают, что мы никогда не ездили на пароходах в I классе? Боятся, что перебьем зеркала и мебель переломаем?..

Когда передо мною открыли запертые салоны promenade decka[26] и cabines de luxe[27], я прямо ахнул: они были битком набиты креслами, стульями, легкими диванами, столами, стуликами… Тут же возвышались груды ковров, занавесок…

– Как можно? Ведь это – готовый костер.

– Приказано было, – пояснил сопровождающий меня ревизор, – для сохранности, на случай поездки наместника и его штаба…

На меня вдруг пахнуло чем-то далеким, полузабытым… Почему-то вспомнилась гимназия, учебник истории Иловайского и захваченные на поле Марафонской битвы цепи, которые Ксеркс, царь персидский, предусмотрительно заготовил для греков, имеющих быть плененными…

Что касается других работ, в которых требовалось содействие порта, то… каждый любитель строго заведенного порядка несомненно пришел бы в восторг от стойкости портовых учреждений Артура!.. Гроза войны как будто вовсе их не коснулась. Как и прежде, от момента подачи рапорта командиром судна, просившим о чем-нибудь неотложном, насущно необходимом, и до момента дачи соответственного «наряда» терялось 8—10 дней на выполнение «портовых формальностей»[28]… Господствовало такое настроение, словно не Россия воевала с Японией, а подрались между собой какие-то южноамериканские республики…

Не скрою, был один способ обойти канцелярскую волокиту, способ, практиковавшийся одинаково успешно и в мирное время и не имевший к войне никакого отношения – просьба «по старому знакомству». Мне, как старожилу эскадры, участнику занятия Артура и лицу, прикосновенному к учреждению нарождавшегося порта, довелось в этом отношении оказать несколько мелких услуг «Ангаре» по просьбам механика, артиллериста и ревизора…

Помню, однажды, встав вместе с командой в 5 ч утра, набегавшись по пароходу до ломоты в коленях, я позавтракал и только что собирался лечь, заснуть на время отдыха (до 2 ч дня), когда ко мне в каюту постучался механик.

– В чем дело?

– Простите, что беспокою, но Вы сами все торопите заделкой пробоин в непроницаемых переборках… До зарезу нужно! Уж три дня, как подан рапорт, – и никакого толку! Ведь N. N. – Ваш старый знакомый? Это в его власти. Не откажите – съездите, замолвите словечко! Не для себя прошу!..

Разочарованный в мечтах об отдыхе, посылая все и всех к черту (механик отнюдь не принимал на свой счет и не обижался), собрался и поехал.

С двух-трех слов дело наладилось. Пока вестовые и рассыльные бегали с какими-то срочными записками, я, усталый, недовольный, присел к письменному столу приятеля, закурил папиросу и не удержался, чтобы не поворчать.

– Неужто у вас нет какого-нибудь особого, военного положения? Так и тянете вашу проклятую канитель?!

– Государь мой, не богохульствуйте! – старый приятель поднял руку, как для присяги. – Небо и земля – пройдут, а отчетность не пройдет!

– Полноте балаганить! Хлопнет 12-дюймовый снаряд в вашу отчетность – и нет ее; хлопнет в склад – и нет склада!

– Исполать им! Чего лучше такого оправдательного документа, как дыра от 12-дюймового! А пока такого не имеется, пожалуйте требуемый законом!

– Однако же Вы сейчас распорядились и без документа…

– Это совсем другое дело! Это – уважение хорошему человеку! Вы мне сказали: что, как, почему. Я Вам верю и вижу, что документ обеспечен, все равно что в кармане… А без этого… ни-ни!

– Так что, будь я не я, не дали бы?

– Пока требование не прошло бы все подлежащие инстанции, ни в каком разе!

– Да если нужно! Понимаете: по условиям военного времени нужно! – горячился я…

– Порядок требований сверх штата ясно определен…

– Вы меня просто травите!..

– Совсем нет, и не злитесь – печенке вредно! – смеялся приятель. – Да, что! – вдруг вскочил он. – Вот Вам пример! Старка чуть под суд не отдали! Чуть не утопили! А выплыл! Почему? Знаете: он рапорт подавал о необходимости мер предосторожности?.. Так вот рассказывают, что как раз 26 января заходит он в штаб и спрашивает: «А что мой рапорт?» – Ему показывают. На рапорте резолюция: «Преждевременно». Он его взял… и в карман. Ему так и сяк, говорят: «Следовало бы пришить к делу». А он: «Чего же, – говорит, – если отказано»… и ушел. Тогда-то на это и внимания особенного не обратили, а как пришла беда, да повели дело к тому, что он, дескать, во всем виноват, – так он только похлопал себя по карману… «Хотите, мол, покажу бумажку кому следует?..» То-то и есть!.. Нет, голубчик! Бумажка – святое дело! На словах только в любви объясняются! Есть бумажка – чист, как голубь. Нет ее – пропал, как швед под Полтавой!..

– Какой цинизм!.. А долг службы? Долг перед Родиной?.. Послушать Вас… прямо – тошно!..

– Эх, вы!.. Знаете сказочку? Жил-был маленький мальчик, жил долго, вырос, состарился, а все еще верил, что папа и мама своих детей либо под капустными листьями находят, либо их аисты приносят в нарядных корзиночках… Ну, до свидания! Когда что нужно будет по моей части – приходите прямо ко мне.

9 февраля закончено было исправление «Новика». Его вывели из дока и вместо него ввели «Палладу». По поводу результатов взрыва на этой последней доктора рассказыва ли весьма любопытные вещи. Люди, находившиеся в помещениях, куда проникли газы от взрыва мины, оказались отравленными. Отравление обнаружилось лишь на второй день, причем пострадавшие обратились к медицинской помощи, жалуясь якобы на простуду: «Грудь заложило! Насморк – не прочихнешь!..» – На деле же гнойное воспаление носоглоточного пространства и бронхов. Как говорил для наглядности один из молодых докторов: «Что-то похожее на сап…» Из девяти человек четверо умерли и очень тяжело. Ясно, что в мине был не пироксилин, а что-то новое – мелинит, лиддит, шимоза – кто их знает…

– Запомните, господа, после взрыва снаряда или взрыва мины вблизи вас старайтесь не дышать, задерживайте дыхание, пока не пронесет газов! – поучал нас совсем юный эскулап «Ангары»…

«Ретвизан» и «Цесаревич» не влезали в существующий док (новый док был еще в зачаточном состоянии), а потому их надеялись починить при посредстве кессонов. Может быть, читатели не знают, что такое представляет собою подобный кессон? Попытаюсь вкратце дать его описание.

Строится (где-нибудь на берегу) огромный ящик, у которого две стороны из шести остаются открытыми, а именно: открыты верх и та сторона, которая будет прилегать к поврежденной части корабля, причем линии срезов боковых стенок и днища должны в точности соответствовать обводам корпуса близ пробоины. Когда подобное сооружение, затопив его предварительно схемными грузами, подведут и приладят к борту корабля вплотную, то, при выкачивании воды из затопленных отделений, внешнее давление так его прижмет к борту, что не оторвешь никакими силами. Получается как бы второй, извне надстроенный, борт корабля. Между ним и настоящим, пробитым, бортом оказывается осушенное от воды пространство и свободный выход наверх, так как внешние и боковые стенки кессона строятся с расчетом, чтобы верхний край их был на несколько футов выше уровня воды. Дальнейшие работы производятся так же, как в доке, хотя, конечно, не с такими удобствами.

 

Постройка кессона для «Ретвизана», получившего пробоину в носовой части, где борт почти «прямостенный», не представляла особых затруднений, зато относительно «Цесаревича» многие, даже специалисты, сильно сомневались. Мало того, что самый обвод борта в корме чрезвычайно сложен, оказывалось необходимым пропустить сквозь кессон вал гребного винта. Это был камень преткновения: малейшая ошибка, какой-нибудь дюйм в обводе кессона или несколько дюймов вправо или влево при его установке могли повлечь за собой погнутие гребного вала, а тогда… прощай, броненосец!..

Большие надежды возлагались на ехавшего в Артур вместе с Макаровым корабельного инженера К.[29] и сопровождавших его мастеровых Балтийского завода. В общем, как я уже говорил выше, во всяком затруднительном случае все утешались одной и той же спасительной мыслью: «Вот приедет Макаров!..»

Того же 9 февраля «Аскольд» и «Баян» ходили в море, но скоро вернулись. Какое поручение было на них возложено – осталось мне неизвестным. Неприятеля они не видели. 10 февраля «Амур» ходил ставить минное заграждение в бухте западного берега Квантуна. Вернулся благополучно. Погода великолепная – штиль, ясно, сухо, греет яркое солнце.

В ночь на 11 февраля, набегавшись за день, я спал сном праведника, когда в 2 ч 40 мин пополуночи был разбужен глухими ударами пушечных выстрелов. Выбежал наверх. От нас – с возвышенного мостика «Ангары» – через низменную косу Тигрового Хвоста был хорошо виден «Ретвизан», стоявший на мели у северного склона Маячной горы. Он светил боевыми фонарями и стрелял, но только из орудий средних и крупных калибров. Пальба велась с перерывами, как-то неуверенно. Видно было, как крепостные прожекторы своими лучами словно что-то искали в море. На окрестных батареях, обращенных к нам тылом, двигались взад и вперед светящиеся точки – должно быть, бегали люди с фонарями, готовились к бою, но батареи молчали. С моря ответных выстрелов не было. Мы – офицерский состав «Ангары», собравшийся на ее мостике, – никак не могли понять, в чем дело: если приближалась японская эскадра, несомненно открыли бы огонь и батареи берегового фронта; если шла минная атака – не молчала бы мелкая скорострельная артиллерия «Ретвизана»…

Морозная ночь была поразительно тиха. В промежутках между выстрелами воцарялось какое-то жуткое безмолвие. Чувствовалось, что все, и в городе, и на эскадре, затаив дыхание, жадно ловят каждый звук, который мог бы дать ключ к разгадке завязавшейся трагедии.

– …Немедленно! Башня! Немедленно! – доносился вдруг с «Ретвизана» резкий, каждое слово отчеканивавший голос…

– …Спишь у третьего номера? Не своди с прицела! Фазан иркутский!.. и т. д. (в печати повторять неудобно) – прорвал внезапно наступившую тишину сочный бас с вершины первой горы Тигрового полуострова…

Нервы у всех были так натянуты, внимание так напряжено, что эти отрывочные фразы, долетавшие до нас в краткие моменты затишья, казались такими забавными… Нервный смех пробегал и по мостику, где собрались офицеры, и вдоль борта, усеянного незримой во тьме толпой команды…

– А Щ.[30] и в бою не забыл своего «немедленно!» Богатый лексикон у нашего соседа! – Каково? Что на Тигровом! – Ловко загнул! Верно, сибиряк! У них этак-то на почтовом тракте! – Тут и там слышались сдержанные восклицания…

Пальба то стихала, то разгоралась с новой силой…

Так прошло больше часу…

Вдруг с внешней стороны Золотой горы блеснула зеленовато-золотистая молния… все сразу догадались – 10-дюймовка Электрического утеса!.. Заговорили 6-дюймовки Канэ на батарее «соседа», а затем подхватила и вся линия берегового фронта… «Ретвизан», опоясанный беспрерывно мелькающими огнями выстрелов, казался каким-то вулканом… А оттуда – никакого ответа…

Было начало пятого часа утра.

– Что такое?..

Среди гула канонады явственно послышался сухой треск ружейных залпов и рокот пулеметов.

– Высадка? Атака открытой силой?..

Кто мог ответить на эти вопросы?..

Вот из Восточного бассейна донеслись звуки горна, игравшего «боевую тревогу», немедленно подхваченную на всех судах эскадры…

Кому не приходилось самому, в боевой обстановке, слышать, как одновременно на десятках кораблей горнисты, под аккомпанемент глухого рокота барабанов, играют тревогу, тот вряд ли поймет меня, а передать разумной человеческой речью это впечатление – невозможно!.. Недаром горн сохранился у нас еще со времен Петра Великого… Есть что-то особенно кровожадное, что-то зверское, затемняющее рассудок в этих пронзительных, ухо режущих, звуках и особенно тогда, когда эти звуки не согласованы между собой, когда на каждом столбе играют, не слушая соседей…

Получается какой-то хаос, какая-то чудовищная дисгармония – самая подходящая музыка для того момента, когда человек должен забыть, что он человек, разбудить в себе дремлющего зверя и, как на празднике, броситься на смерть в опьянении жаждой истребления всего, что подвернется под руку…

– На всякий случай, приготовьте десант… – приказал командир.

– Десант наверх! – скомандовал я…

Но, видимо, в этот момент вся масса людей, населявшая «Ангару», жила одной жизнью, и приказание явилось только разрешением.

Едва успели боцмана и унтер-офицеры повторить мою команду, как на палубе, торопливо оправляя на себе амуницию, уже строились ряды десантной полуроты; шлюпочные тали были разнесены и «взяты на руку», а гребцы на шлюпках, схватившись за стопора, ждали только знака отдать их и сбросить шлюпки на воду…

Внезапно из-за Маячной горы поднялись густые клубы дыма, озаренные багровым отблеском. Возможно, что был и взрыв, но среди гула канонады никто его не слышал… Зарево увеличивалось с минуты на минуту…

– Очевидно, пожар!.. Но что там может гореть?.. Голый берег…

Общее недоумение еще увеличилось, когда вскоре же после начала пожара артиллерийский огонь стал ослабевать, а к 4 ч 40 мин утра вовсе прекратился.

Чуть забрезжил свет, по всей эскадре замелькали семафорные флажки. Все торопились узнать, что такое разыгралось минувшей ночью.

Получаемые известия были до такой степени неожиданны, что скептики даже не верили им.

Оказывается, в третьем часу ночи лучи прожекторов открыли 4–5 пароходов, шедших с моря, явно в Порт-Артур. Пароходы шли так смело, так уверенно, что поначалу их приняли за ожидаемые транспорты с углем и другими запасами. Первым усомнился и, на всякий случай, открыл огонь «Ретвизан». Ему показалось странным, что пароходы образуют как бы линию фронта, словно собираются все одновременно подойти к узкому входу в Порт-Артур. Коммерческим судам было бы естественнее идти в кильватере, т. е. гуськом, друг за другом, так как в Порт-Артур, особенно ночью, возможно было входить только поодиночке.

Подозрения еще усилились, когда, несмотря на пальбу «Ретвизана», загадочные корабли не только не стали на якорь, не начали подавать тревожных свистков, но упорно продолжали идти вперед. Наконец, когда выскочили скрывавшиеся за ними миноносцы и бросились на «Ретвизан», – всякие сомнения исчезли. Тут-то и началась та бешеная пальба по всей линии, которой мы были свидетелями.

Как сообщали, один из пароходов затонул еще на подходе к рейду, другой попал на камни у горы Белого волка, а третий, подбитый, не выдержал огня и ушел обратно, в море. Наиболее удачно действовали два, шедшие прямо на «Ретвизан». Один из них только немного уклонился вправо и затонул под Золотой горой, другой забрал левее и выскочил на берег у южного склона Маячной горы, не дойдя до «Ретвизана» каких-нибудь 100 саженей. Здесь он загорелся, и его-то пожар и был нам виден.

Вспомогательный крейсер «Ангара», затонувший на внутреннем рейде Порт-Артура. Январь 1905 г.


В кают-компании «Ангары» шли оживленные споры. Несмотря на бессонную ночь, никому и в голову не приходило пойти отдохнуть. Мнения были самые разнообразные.

– Я так думаю, что своих раскатали! У нас это не впервой! Оттого и батареи так долго не открывали огня. В эту ночь, наверно, кого-нибудь поджидали, – заявил один из пессимистов.

– Отчего же они не стали на якорь при первых выстрелах?

– Не очень-то станешь на глубине 35 саженей! Надеялись, что у нас наконец увидят ошибку…

– А миноносцы?..

– Только новое объяснение, почему они так упорно шли вперед, – за ними гнались японские миноносцы… Что ж вы думаете? Брандеры, что ли, были посланы? Ну-ка зажгите современный миноносец! Японцы, поди, не глупее нас…

– Назначение пароходов, как брандеров, могло быть второстепенным. Главное, очевидно, заградить выход из гавани!

– Безумная затея!..

– Однако американцы пытались же заградить этим способом выход из Сант-Яго?

– Пытались – и неудачно[31]!..

Спор прекратился за получением вполне определенного известия, что пароходы несомненно японские. Захватить в плен никого не удалось, так как в последний момент малочисленный экипаж покинул свои суда и на шлюпках, пользуясь темнотой ночи ушел в море, где их ждали миноносцы. Мертвый штиль, отсутствие даже зыби как нельзя лучше благоприятствовали осуществлению такого плана.

Из-за Маячной горы все еще подымались густые клубы дыма, а временами, несмотря на дневной свет, видно было и пламя. С разрешения командира я взял паровой катер и поехал взглянуть.

Затея японцев вовсе не показалась мне такой безумной, какой ее признавали некоторые из сослуживцев на «Ангаре». Брандер, выскочивший на берег под Маячной горой, не дойдя до «Ретвизана» каких-нибудь 100 саженей, был пароходом, на глаз, тысячи в четыре тонн. Если бы эта масса врезалась в искалеченный, полузатонувший броненосец, то вряд ли еще осталась бы надежда на его спасение! Если бы даже таранный удар не произвел непосредственно надлежащего эффекта, то во всяком случае одно соседство, борт о борт, этого гигантского костра представляло огромную опасность даже для современного броненосца с его угольными ямами, запасами всяких горючих материалов, а главное – с его артиллерийскими и минными погребами…

Брандер, как рассказывали, не достиг своей цели единственно благодаря счастливой случайности. Обращенный на него ураган огня и железа не затронул ни одной из жизненных частей. Он шел неуклонно, параллельно берегу Тигрового полуострова, держа курс на середину броненосца, осыпавшего его снарядами, но, почти у цели, какой-то шальной снаряд или осколки его перебили цепочки, поддерживавшие на месте левый якорь… Именно: не сорвали якорь с места, не сбили его, а только «отдали»… Якорь «забрал»; брандер бросился носом влево и выскочил на берег… Уголь, наполнявший его трюмы, был смочен керосином, так что в борьбе с огнем вода оказывалась бесполезной. Приходилось засыпать его землей. Тут и там в толще угля были заложены небольшие мины, частые взрывы которых сильно препятствовали успешному ходу тушения пожара. Не обошлось без жертв. В общем, работали, как на вулкане, потому что под слоем угля могла скрываться и какая-нибудь грандиозная мина, только ждавшая своей очереди…

22Пусть погибнет моя слава, но живет Отечество! (лат.) – Примеч. ред.
23Пароход, вышедший 26 января 1904 г. из Порт-Артура с японскими гражданами, в числе которых действительно было много шпионов, встретился с главными силами японского Соединенного флота утром 27 января. Следовательно, вице-адмирал Х. Того не мог воспользоваться «последними известиями» для наведения своих истребителей (эсминцев), атака которых к этому времени уже состоялась.
24Факт посылки в море четырех миноносцев в ночь на 27 января 1904 г. не подтверждается официальными документами.
25«Ферт», т. е. флаг, соответствующий букве «Ф», означает «Предыдущий сигнал отменяется». – Примеч. авт.
26Прогулочные палубы (англ.). – Примеч. ред.
27Каюты «люкс» (фр.) – Примеч. ред.
28Бедственная для моряков волокита с «портовыми формальностями» объяснялась господством принципа «флот для тыла», а не «тыл для флота», каковым следовало бы руководствоваться согласно здравому смыслу. К сожалению, развитая «береговая бюрократия» успешно боролась с интересами плавающего состава на протяжении большей части истории российского флота. Отчасти эти «успехи» объяснялись хроническим отставанием средств тылового обеспечения от реальных потребностей боевых сил. Моряки современного ВМФ знают, что принцип «флот для тыла» преобладает и в наши дни.
29«Корабельный инженер К.» – старший помощник судостроителя Н. Н. Кутейников.
30«Щ.» – командир эскадренного броненосца «Ретвизан» капитан 1 ранга Э. Н. Щенснович.
313 июня 1898 г., во время испано-американской войны, американцы сделали попытку заблокировать корабли адмирала Серверы в бухте Сантьяго-де-Куба. Для этого они ввели во входной фарватер угольный транспорт «Мерримак» водоизмещением около 7000 т, намереваясь затопить его. Однако огнем испанских береговых батарей транспорт был потоплен не в том месте, которое наметили американцы, и фарватер остался свободным. – Примеч. ред.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44 
Рейтинг@Mail.ru