Валентина Тутынина (Шарова)
Жернова судьбы
Памяти нашего отца
Шарова Ивана Андреевича
посвящается
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
© Валентина Тутынина (Шарова), 2025
ISBN 978-5-0065-9306-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Напутствие наставника:
«Любите ребят. А опыт придет»
От автора
Я уже была взрослой, когда узнала, что мы – потомки раскулаченных.
Постепенно стала восстанавливать знания об этой категории людей.
Сначала вспомнила материал с уроков истории школьной и институтской программы. Формировали понимание книги и фильмы социалистического реализма. В последнее время об этом периоде и процессе раскулачивания стали говорить, что «это все преувеличено».
Но, рассказанное участниками событий – правдивые факты.
О тех событиях мне поведали жившие в ссылке сестры папы и их дети – наши двоюродные братья и сестры, которые там родились и выросли. Они были школьниками, когда в пятидесятые годы разрешено было выехать из мест ссылки. Хорошо помнили все события и понимали, что происходило.
Мне стало очень интересно собрать материал, найти места их ссылки.
К знаниям постепенно добавлялась информация с экскурсий по музеям мест ссылок – города Чердыни и поселка Ныроба. Спасибо экскурсоводам, они с удовольствием отвечали на все вопросы.
Просмотрела материалы общества «Мемориал» Пермского отделения, составленные нашим земляком И.Е.Плотниковым, доктором исторических наук, профессором Курганского университета.
Особенно благодарна заведующей музея Ныробской школы имени А.В.Флоренко. Руководит музеем Ю.В.Шинкаренко – доброй души и большого сердца человек. Помогает потомкам сосланных в северные районы Пермского края искать материалы о жизни родственников, места их захоронения. В музее собраны воспоминания проживавших в спецпоселках людей, учащихся школ тех лет. Все эти материалы можно прочитать в музее.
Одноклассник по ссылке и друг папы вел дневник, где описана жизнь с самого детства. В нем объективно, правдиво освещена жизнь в ссылке и после нее. Мне был предоставлен дневник для ознакомления и дополнения моих знаний.
Спасибо ученикам Алтынновской школы, в памяти которых живет учитель Иван Андреевич Шаров. Они с удовольствием поделились со мной воспоминаниями о нем.
Эта книга художественная, где отражены события по собранным фактам жизни людей, живших в ссылке без суда и следствия.
Прообразами героев являются наш отец Иван Андреевич Шаров, его семья, братья, сестры, друзья.
Написание книги по жизни нашего отца было моей многолетней мечтой.
Два года назад случайно встретилась в санатории с учителем, работавшим в Алтынновской школе в шестидесятые годы, и услышала от него: «Там работал такой замечательный завуч Шаров Иван Андреевич». Он не знал, что это мой отец. С какой гордостью я ему сообщила это. Спасибо Вам, Геральд Ахметович Гальямов.
Я решила – надо срочно писать.
Он выжил, чтобы была наша семья. Чтобы были тысячи его учеников.
Два раза мы семьей съездили в Ныробский район, поклонились той земле, где выжили эти стойкие люди.
Часть I
Крепкая крестьянская семья
Дом-пятистенок на пять окон стоит на центральной улице деревни Тарасово. Построен лет двадцать назад. Для постройки из хорошо выбранной древесины это небольшой возраст. Окна украшают резные наличники, покрашенные в зеленый цвет, с желтыми объемными набойками. Справа от него ворота под крышей. Ближе к дому двери для людей, через столб от них ворота для лошадей, куда можно проехать с возом. За ними и домом большой двор, обнесен заплотом из полубревен.
В задней части расположены загоны для коров и телят, теплые конюшни для содержания их в зимнее время. Для лошадей стойла слева, летние и утепленные зимние. Ближе к левой половине стояла разная упряжь: телеги, дрожки, бестарки. Зимние сани, дровни, кошева законсервированы на лето, стоят в заднем дворе со связанными оглоблями. Справа сзади пригоны для овец. Над всеми постройками подволока – помещение для сена. Куры имели свое место во дворе: между пригонами овец и коров, наверху сделаны седала для кур, а днем они свободно гуляли по двору и выходили на улицу сзади двора. Гуси и утки жили в одном помещении с курами.
Раннее утро. Первым в доме Кругловых встает хозяин – Алексей Андреевич. Высокий, худощавый, с начинающимися залысинами, выразительными серо-зелеными глазами с коричневыми крапинками. Черты лица правильные, с аккуратным заостренным носом.
Сегодня печь топить не надо, хлеб вчера испекли. Пошел на улицу поить и кормить животных. Лето теплое, вода за ночь не охлаждается. Заполнил водой поилки в каждом пригоне, стойле. Насыпал пшеницы курам, гусям. Лошадям добавил овса и травы, накошенной с вечера.
Вышла жена, Екатерина Сергеевна, с подойницей и полотенцем в руке. Пошла в коровник. Алексей вернулся в дом, принес другую подойницу, забрал с молоком, занес в дом. Телят поили водой, но добавить молока им не жалели, как заправишь животное с раннего детства, так и будет расти. Для животных пекли ржаной хлеб, не прочь полакомиться кусочком и коровы, и лошадки. А овец иногда не заманишь во двор без куска хлеба.
В июле тридцать первого года младшему сынишке Илюшке четыре месяца. Он требовал много внимания к себе, поэтому Екатерина утром выходила чуть позже обычного. Хотелось сохранить ребенка, до Ивана, которому сейчас шесть лет, умерла дочка и после него сын, очень жалели детей.
В семье было семь детей, осталось в живых пятеро. Старшие дочери Мария и Федосья были помощницы по хозяйству. Сестры очень похожи между собой, только Федосья меньше ростом Марии. Длинные русые волосы заплетали в косы, так было заведено, девушки обе курносые. У сыновей, похожих на отца, аккуратные, заостренные носы. Глаза у всех детей серые, по радужке разбросаны коричневые крапинки. Все дети похожи между собой и на родителей.
Екатерина Сергеевна, сохранившая стройность после семи родов, хорошо выглядела. Этому способствовала постоянная физическая активность по уходу за детьми и домом, приготовление пищи. Старшие дочери подросли, давно уже хорошие помощницы во всех делах. Работа в огороде, поле тоже постоянно требовала участия женщины.
Она вернулась от коров, процедила молоко, разлила по кринкам.
– Мария, отнеси молоко в погреб, оставь две кринки на еду. А оттуда принеси горшок со сметаной. Матрена с Анисьей придут полоть мелкое, покормишь их, – попросила Марию мать, – я хоть волосы приберу, пока Илья спит.
– Конечно, мама, мне это все привычно, – ответила Мария.
Екатерина прошла в дальнюю комнату, где спал после утреннего кормления любимец семьи – маленький Ильюшка. Села на стул перед зеркалом, расплела вчера уложенную косу. Расчесала волосы костяным гребнем, заплела вновь аккуратную косу, уложила венцом вокруг головы, закрепила скрепками. Надела платок и пошла на кухню помогать старшей дочери.
«Отец со Степаном собираются объехать покосы, посмотреть травы. Им надо будет котомку собрать еды, вдруг задержатся, начнут косить», – подумала Мария.
Все собрались за столом. Хозяин прочитал молитву.
– Хорошее время, еда с огорода, красота: помидоры, огурцы, лук. Каша в горшке, кладите, кому сколько надо, – хозяйничает по заданию матери Мария.
Сама села, с ними поела. Постучали в дверь Матрена с помощницей.
– Проходите, позавтракайте, мама сказала вас покормить, – позвала их в дом Мария.
– Нет, налей нам квасу кринку с собой, и мы пойдем в огород. Екатерина вчера нам показала гряды, – ответила Матрена.
Они взяли квас и отправились на прополку.
На кухне завтрак уже закончился, Мария принялась мыть посуду. В спальне пищал Илья. С ним занималась мать: время кормления, пеленания. После завтрака Феня ушла в огород, у нее свое задание. От ворот отъехали на коне мужчины. Степан шутя помахал Фене и скорчил рожицу. Она в ответ бросила в него еловой шишкой. Они были близкими по возрасту, дружны.
Все заняты делами. Во дворе пусто. Гуси гуляют на реке, куры за двором, там же с ними гуляет жеребая Зорька. Коровы, телята, овцы – за пастухом. Даже у маленького Ванюшки были свои обязанности – он следил за зерном у куриц. Гусей боялся, они щипаются. Ему велено подметать пешеходную часть двора, отгороженную от хозяйственной, где проходили животные.
Вечерняя работа со скотиной требует столько же времени. Встретили табун, развели всех по своим местам. Гуси с речки пришли, расшумелись, требуют пшеницы. Куры уже сидят на седале. Из загородки вышла Феня с корзиной, наполовину заполненной яйцом. Гуси успокоились, жадно едят зерно. Вечерней дойкой занялась Мария. Феня собирает на стол. За суетой не заметили, как подъехали мужчины, Алексей и Степан. Похвалились, что начали косить. Завтра с мужиками поедут, они ждут, когда Алексей позовет их на работу.
Вечером все собрались за столом. Каждый рассказывал интересные события за день. Во время еды никаких разговоров не было. Это строгое правило, перенесенное Алексеем из дома родителей.
Дед по линии отца был фельдшером, очень строгий. За баловство или лишние разговоры за столом можно было схлопотать ложкой по лбу.
Известный в округе человек, Андрей Фролович Круглов работал фельдшером в соседнем селе Паедуги. В распоряжении у него была лошадка. Принимал больных в амбулатории, выезжал на дом. Лечил всех от мала до велика и с разными заболеваниями.
Он был грамотным человеком не только в медицине, люди собирались у него послушать Евангелие. С удовольствием читал. Многому научил детей, объяснял причины болезней, как сохранить здоровье.
Доходы были скромными. Андрей Фролович не выставлял большие цены за свои услуги. Оплата труда от управы была небольшой, семье прожить невозможно, поэтому держали надел земли, хозяйство: корова, лошадь, овцы, куры, гуси. Без этого семью не прокормить. Работой были заняты все.
Детям, Алексею и Ивану, помогал учиться в школе. Объяснял по всем предметам. Но они не пошли учиться в медицину или на юристов, учителей. Выбрали класс с углубленным изучением ведения сельского хозяйства. Они выбрали крестьянский труд и жизнь в своей деревне – вести хозяйство, как видели у родственников и соседей. Все друзья были из таких деревенских, крепких крестьянских семей.
– Феня, не забудь подготовить красивую одежду всем. Завтра воскресенье, в церковь все поедем. И Ильюшку возьмем с собой, – предупредила всех Екатерина Сергеевна.
– Взнос надо сделать на содержание, пока не закрыли церковь, начинают закрывать, – с тоской в голосе сказал Алесей.
Справились со всеми сезонными работами: убрали овощи на огороде, сметали в стога сено. Закончили уборку зерновых. Работали с утра до позднего вечера, нанимали работников на покос и жатву хлебов.
Пришел обсудить дела брат Иван. Решили поговорить наедине, ушли во двор, сели на солому перед стойлами лошадей. Не хотелось никого пугать своими опасениями.
– Ну, что ты думаешь? – начал тревожно Иван.
– Да, страшно представить, вчера в Паедугах семью Калашниковых увезли. Никого не щадили, скидали на телегу и стариков, и ребятишек. Дали взять еды и одежду для каждого. У них хозяйство, конечно, большое. Столько труда вложено, кто захочет отдать для общего колхоза, – сообщил новость Алексей.
– Давай подумаем, может, уменьшить скот, на еду пустить, часть продать.
– Оставлять больше одной лошади и коровы нельзя – пришьют бирку кулака. Куда вот их увезли, неизвестно.
– Давай продавать по корове и лошади, и телят можно заколоть на мясо, – согласился Иван.
С тревогой ожидали перемен в жизни. В колхоз вступили несколько семей с маленькими хозяйствами. Скот начали собирать во дворе раскулаченных хозяйств.
Раскулачивание
В деревне Тарасово, стоящей на берегу красавицы Сылвы, начато строительство новой жизни – организация колхозов. Партячейка провела разъяснительную работу. В колхоз уже вступили двадцать семей, самых неимущих. Написали заявления и малоимущие, у кого небольшие огороды, мелкий скот и птица.
Шла осень 1931 года. В дом Кругловых, Алексея Андреевича и Екатерины Сергеевны, пришел двоюродный брат Алексея Иван, живущий с семьей здесь же, в Тарасово.
– Заходи в дом, на улице сыро, – пригласил хозяин родственника.
Иван прошел, сел на лавку, вздохнув, начал разговор.
– Слышал, утром увезли сегодня Криулиных, ничего с собой не дали, все в колхоз. А бытовое барахло продают уже сегодня. В их двор перевели общий скот колхозный, – с растерянностью и тревогой сказал брат.
– Сколько лет хозяйство налаживали, не будем отдавать, мы не кулаки. Раскулачили, у кого по две лошади и коровы, дома двухэтажные. Нас с тобой не тронут, какие мы кулаки, никого не эксплуатируем, – без особой уверенности рассуждал Алексей.
– Конечно, живем своим трудом, если нанимали на сезонные работы, всех кормили, одежду давали для работы в лесу и деньги платили. Семен про эксплуататоров не так объяснял. Я про председателя, ты тоже слышал, был на собрании, – продолжил Иван.
– Люди сами к нам просились на работу, другие меньше платили. Понятно, что все хозяйство сами тащим. Люди видят, уверен, что нас не тронут. По соседним деревням таких, как мы, не раскулачивают. Спрашивал у мужиков вчера на базаре, такие живут единоличниками, их не выселяют, – все с большими сомнениями рассуждал Алексей.
К 1930 году большинство населения России жило в селе, имели крепкие крестьянские хозяйства. Новую жизнь в селе коммунисты видели в строительстве колхозов. Коллективизация предусматривала насильственные меры. Они хотели искоренить старые устои на селе. Стали закрывать церкви, рушить их здания, бить иконы, сбрасывать колокола.
Советская власть видела, что не управляет крестьянами. В каждом селе были авторитетные люди, к которым прислушивались крестьяне и шли за ними. Такой был уклад жизни на селе. Новой власти надо было подчинить себе крестьян, чтобы лишить их прошлого, их корней.
С началом индустриализации, для строившихся заводов и фабрик нужно было покупать оборудование. Это можно только за валюту. Выход нашли – продажа хлеба за границу.
А хлеб был в частных хозяйствах. Чтобы взять зерно под контроль, решили сделать сельское хозяйство государственным, и распоряжаться им на свое усмотрение. Поэтому давление на село было сильным.
Идеологией коммунистов была классовая борьба. Буржуазией на селе были кулаки, имеющие большие хозяйства, к ним прислушивались крестьяне. Они не принимали советскую власть, сопротивлялись ей.
Настоящих кулаков было немного. А на практике оказалось по-другому: всех, кто отказывался вступать в колхоз, относили к кулакам.
Крестьян шантажировали: или вступаешь в колхоз, или будешь признан врагом советской власти.
На село или деревню давали план раскулачивания, активистам думать было некогда, так в списки попадали совсем небогатые семьи – середняки. Под раскулачивание попадали семьи, в которых были красноармейцы. Эти семьи не планировали коммунисты раскулачивать. Но план заставлял спешить, и указания нарушались, всех подряд начали выселять, отнимая имущество. Списки на раскулачивание составлялись по доносам и жалобам ленивых, бесхозяйственных крестьян, которые хотели забрать себе часть имущества или заселиться в дома, каких сами не в состоянии были создать. Партийная дисциплина была строгой.
Массовым явлением раскулачивание стало с начала тридцатых годов. Пермский край Урала стал крупным местом ссылки. На севере выросли спецпоселки. Это особенные деревни, где бывшие крестьяне жили под присмотром НКВД. Их использовали на самых трудных работах: рубке леса, работе в шахтах.
Кулаков делились на три категории: первая – активные борцы с советской властью, входившие в контрреволюционные организации. Вторая – наиболее богатые кулаки, помещики и полупомещики. Эти две категории ссылались на север в спецпоселки. Третья – небогатые кулаки, жившие своим трудом и хозяйством, не желающие вступать в колхоз. Их могли оставить в своем доме, забрав хозяйство в колхоз. Могли переселить на другие земли, которые трудно освоить: на болота, в леса.
Мало кто верил, что колхозы – хорошая идея. В колхоз вступали не только работящие люди, но и ленивые, бесхозяйственные. Работящие крестьяне считали, что в деревне плохо живут только лентяи. Отзывались о новой жизни так: «деревня была нормальная, крепкая, но теперь все порушили»
– Мы с тобой правильно рассудили, оставили по одной корове и для работы по одной лошади. Поросят полугодовалых заколол, мясо продал, тоже хорошо. Прислуги нет, все сами делаем по дому. Какие мы кулаки. Не будем торопиться. Подождем. Такие семьи большие, вот и хозяйство большое, прокормить всех надо, – рассуждал Иван, удивляясь, как люди могут это не понимать…
– И одевать, девкам приданое приготовить, парням дома построить, вот сколько забот, – добавил Алексей.
– Ты знаешь, что Криулиных увезли рано утром, чтобы никто не видел. Кто-то написал жалобу, что зерно спрятали, в яме за домом зарыли. Говорят, что нашли. Матвея – в каталажку, жену с ребятами – в обоз с раскулаченными. Как она там без мужика? Ума не приложу… – Иван привстал, начал ходить по комнате.
Иван с Криулиными были соседями, их дома стоят напротив друг друга. Ребятишки одного возраста: три пары одноклассников. Договорились даже поженить старших детей. Ребята вместе по вечерам играли на поляне за деревней, катались на лодках по реке, учили уроки. Девчонки помогали друг другу вышивать, вязать.
Их выселение было ожидаемо. Отдавать хозяйство в колхоз, конечно, не хотелось. Захотел сохранить зерно, надеялся вернуться из ссылки, сухое зерно сохранится хорошо в ларях и сундуках. Не думал, что так все обернется.
Иван переживал за них больше, чем за других.
Каждая семья надеялась, что их новая власть оставит в своем доме, позволит быть единоличниками, но никто не был уверен в этом до конца.
Беда не заставила долго ждать. Знакомый мужик из партячейки предупредил, что партийное собрание утвердило на раскулачивание с выселением из дома семью Алексея в сентябре, а Ивана еще будут рассматривать.
– Спасибо Илье, что предупредил, хоть что-то соберем с собой в дорогу, – проговорил жене Алексей, не смея посмотреть в глаза.
Обещал ей, что дома оставят, уверял, что не кулаки, что не надо в колхоз вступать. Три раза вызывали на собрание партийной ячейки, убеждали вступить в колхоз, что это будет хорошее хозяйство, всем будет еда и деньги на зарплату.
– Не обижали Илью никогда, работал у нас каждое лето, деньги платили, кормили. Да и работал нормально, не ссорились ни разу, вот и предупредил. Что делать будем? – сквозь слезы спросила Екатерина Сергеевна.
– Все будут проверять, все узлы и сумки, предупредил Илья. В тайгу отвозят, лес валить. Можно взять еды, питья, одежды. Тяжести не надо брать, придется где-то нести на себе. Нас много, всем по сумке, еще маленьких ребят нести, – рассуждал глава семьи.
– Сварю картошки, яиц. Молока нальем в бутылки, огурцов положу. Хлеба сколько разрешат на семь человек. Разложим на всех, вдруг где-то разделят нас с ребятами, чтобы у каждого была еда, – распланировала хозяйка, взяв себя в руки.
– Девчонки, собирайте каждый себе узлы, ребятам помогите. Теплое надо все взять, больше на себя надеть, – дал наказ отец детям.
Молва быстро разошлась по деревне. Уважали и жалели семью, многие насмелились, пришли попрощаться. Плакали, даже рыдали, не могла удержаться и хозяйка. Екатерина брала из серванта посуду и раздавала соседкам на память: ложки, небольшие чашки из сервиза. Раздала платки, небольшие шали.
Боялись, что увидят уполномоченные пришедших провожать – сочувствующие кулакам. Их могли наказать и при спорной ситуации отнести к кулакам.
– Лошади в упряжках в деревню несутся, – прибежал с улицы соседский мальчишка.
Женщины побежали на улицу и в сторону своих домов. Парасковья была с ребенком: схватила девочку одной рукой, прижала к себе и побежала не к дому своему, а в другую сторону от уполномоченных, хотя дом был там, откуда ехали революционеры. В доме из чужих остался только Петька, мальчишка-подросток, он помогал укладывать еду в котомки. При этом не сводил глаз с Марии, нравилась ему девушка. Чувствовал, что расстаются навсегда.
По-хозяйски быстро представители власти подъехали ко двору, двое сразу зашли в дом с пистолетами в руках. С лошадью продолжал возиться местный коммунист Яков. Кроме красной ленты на шапке ничего его не отличало от деревенских мужиков. Привязал лошадь, вынес ей сена со двора, принес ведро воды, напоил и тоже пошел в дом.
Он тоже раньше работал у Кругловых на сезонных работах, понимал, что они не кулаки и не эксплуататоры, но ничем он не мог помочь уважаемым землякам – был дан план на количество семей для раскулачивания.
Не выполнить план было нельзя.
Уполномоченные из Красноуфимска, одетые в куртки, с красным бантом на груди и лентой на шапке, вошли, оглядели дом, домочадцев, начали разговаривать с хозяином:
– Через полчаса отправляемся, чтобы были готовы. Вы уже узлы завязали, кто вас предупредил? – со злостью, крутя пистолетом перед лицом Алексея, кричал главный из группы.
– Никто, мы давно приготовились, чего от вас ждать. Три раза вызывали на собрание. Предупреждали, – смело ответил хозяин. – Мы не кулаки, жили семьей и своим трудом. Никого не эксплуатировали, все в деревне знают. Хлеба и мяса сдавали, как положено, государству, честно. Кормили страну, где хлеб будете брать?
Брат Иван с женой стояли у своего дома, смотрели издалека, жена плакала. С вечера договорились, что не стоит приходить провожать, злить уполномоченных и местных активистов.
– Развязывайте все узлы, будем смотреть, – сказал хозяйке второй революционер.
Пересмотрели все узлы с одеждой, едой. Забрали полушубок из приготовленного с собой.
К дому подошла вторая подвода с местными партийцами. Поставив лошадь на привязь, вошли в дом. Поздоровались с соратниками.
– Пожалел бы семью, Алексей, посмотришь, как заживут колхозники. Ну, переселили бы в дом меньше этого – жить можно, – обратился к хозяину Мотя, один из не любивших трудиться земляков. Жил он с матерью в худой развалюхе, как будто мужика в доме нет. Теперь мечтает занять дом выселенных.
– Ты, Мотя, хоть чей дом займешь, все у тебя развалится. Не радуйся, не надолго. Знаю я твою лень. И на работу не брал, ничего делать не умеешь, вот мстишь теперь.
Мотя только посмотрел зло на Алексея Андреевича, его позвали на улицу.
Ребята присмирели, сели на лавку, Мария держала маленького полугодовалого братика. Боялась, что он заревет и разозлит непрошеных гостей. Шестигодовалый Ванюшка жался к Фене, боялся оторваться от нее. Степан помогал матери складывать разворошенные узлы.
На дворе заревела корова, чувствуя неладное, ее повели на колхозный двор, усадьбу Криулиных. Екатерина не выдержала, бросилась проститься с кормилицей. Мотя схватил ее за рукав, но она вырвалась и выбежала на улицу. Подбежала к Апрельке, обняла за шею и плакала. Земляк разрешил несколько секунд постоять плачущей бывшей хозяйке коровы.
– Ну, все, Екатерина, ступай в дом, а то и мне попадет, – с пониманием проговорил Филарет.
И повел корову от дома. Вернулся с колхозницами, выгнали овец, проводили к колхозному теперь двору.
– Куриц утром поймаем в темноте. Никто не посмеет тронуть, – победно произнес руководящий процессом Филарет.
– На дворе много всякого для коней: телеги, дрожки, кошева. С мастерской упряжи всякой по стенам и на полке. Все перепишите, не будем ждать, сами распишемся в описи имущества. А то на паровоз опоздаем, – поторопил уполномоченный.
– Ну, все, кулачье, одевайтесь. Ничего лишнего не прихватывайте, знаем мы ваши уловки. И так, думаю, деньги не все отдали, – полукриком обратился к хозяевам дома уполномоченный, показывая пистолетом к выходу.
Рев заполнил дом, даже дети понимали, что уезжают навсегда. Заревел и ребенок, что раздражало комиссию. И Петька не смог сдержать слез. Он взял ребенка из рук Марии, и они пошли на улицу. Там были запряженный по приказу начальника Серко, единственный оставшийся на дворе конь, да верный пес Снежок. Из разговора представителей власти было понятно, что на лошади обратно из Кунгура привезут груз, значит, везут в Кунгур на станцию.
Приказали срочно усаживаться на телегу, повез их Филарет. Суксунские уполномоченные поехали следом за ними. Долго бежал за повозкой Петька, влюбленный в Марию. Путался под ногами Снежок, потом приспособился и бежал рядом.
«Эх, Серко, Серко, куда же ты нас везешь…» – тяжелые думы не выходили из головы у каждого. До последнего надеялись, что их не отнесут к кулакам. С повозки сквозь слезы все смотрели на бегущего Петьку со Снежком и удаляющуюся родную деревню.
К Кунгуру приехали затемно. На привокзальной площади было столпотворение. Вокруг ходили вооруженные люди в военной форме. Екатерину с ребенком женщины пустили на вокзал. Надо было покормить и перепеленать малыша. Вскоре объявили посадку раскулаченных в вагоны, для чего на первый путь подошел грузовой состав.
