Валерий Александрович Замыслов
Святая Русь. Княгиня Мария
Наряду с военным наступлением папская курия в это время предприняла широкое дипломатическое наступление на Русь.
– Я хорошо ведаю, – заключила Мария, – что Иннокентий Четвертый отправил ряд писем влиятельным русским князьям, предложив им принять католичество. Уверена, что одним из первых такое послание получил знаменитый Невский. Не так ли, Александр?
Александр Ярославич все с большим интересом посматривал на княгиню и думал: «Прав был когда-то мой двоюродный брат Василько, говоря, что его супруга обладает необычайным умом». Она действительно выдающаяся женщина, и только ей было по силам написать изумительное «Слово о полку Игореве», кое Александр прочел в стенах Григорьевского затвора.
– Было послание от папы, Мария Михайловна. И что, ты думаешь, католики предлагают взамен?
– Ответ очевиден, Александр. Иннокентий Четвертый сулит свое покровительство и помощь против татар. Я права?
– Несомненно, княгиня. Ко мне прибыли даже два папских кардинала. Вот уж хитрецы! Из кожи лезли, дабы прельстить меня католичеством. Но я им жестко заявил: «Папа хочет толкнуть Русь на войну с Золотой Ордой, дабы облегчить ливонским рыцарям захватить наши Северо-Западные земли. Тому не бывать. Русь была и будет православной!»
– Достойный ответ, Александр. Недаром тебя поддержали отцы церкви. Митрополит Кирилл, после поездки в Никею к патриарху, перебрался во Владимир и ныне с тобой в доброй дружбе.
– И все-то ты ведаешь, княгиня!
Александр вновь поднялся из-за стола и прошелся по покоям. А Мария залюбовалась князем. Статный, широкоплечий, с умным, красивым лицом. Ему не исполнилось еще и тридцати, но в русой кудреватой бородке уже залегла серебряная паутинка… Сейчас ему двадцать девять, сколь было и Васильку, и как он похож на своего брата!
Василько!.. Милый, родной Василько. Как тебя не хватает все эти тяжкие годы! Народ до сих пор тебя вспоминает добрым словом. Ты был строгим, но справедливым князем. Господи, и как же ты любил жизнь!
Александр молчаливо постоял у окна, из коего виднелось тихое изумрудное Неро, затем повернулся к княгине и неожиданно спросил:
– А почему ты свое «Слово» не отдашь переписчикам и не размножишь книгу для других княжеств?
Тугие, рдеющие губы Марии тронула мягкая, нерешительная улыбка. Она всегда смущалась, когда речь заходила о ее рукописи.
– Не могу преодолеть себя, Александр. Такой же вопрос мне задал ученый монах Дионисий, кой пришел в Ростов из Москвы. Всю жизнь он занимался летописями, прочел сотни знаменитых книг и теперь настаивает, чтобы «Слово» отдать переписчикам. Но… но я до сих пор страшусь. Я до сих пор не считаю свою рукопись совершенной. Пусть пока полежит в Григорьевском монастыре.
– Чересчур скромничаешь, Мария Михайловна. Уверяю тебя: твое «Слово» – изумительное творение, кое должно стать достоянием всей Руси.
– Не знаю, не знаю, Александр. Может быть я когда-нибудь и решусь на размножение книги о своем пращуре (Мария была внучкой великого киевского князя Всеволода Святославича Черемного, кой доводился старшим племянником князю Игорю)… А сейчас поговорим об ином. Ты заедешь к своему брату Андрею?
– Во Владимир? Честно признаюсь, за два года в Монголии мы досыта наговорились с братом, а посему я не думал посещать Владимир. Есть в том нужда, Мария Михайловна?
– Сам решай, Александр, – загадочно отозвалась княгиня. – А сейчас я бы хотела с тобой посетить Григорьевский монастырь.
– Хочешь показать лучшую на Руси библиотеку?
– И не только, – вновь загадочно молвила княгиня.
Григорьевский затвор стоял в западной части детинца, вблизи от княжеских белокаменных палат. Книгохранилище было хорошо освещено восковыми свечами в бронзовых шанданах. За крепкими, дубовыми, слегка наклонными столами трудились более трех десятков ученых мужей в черных подрясниках. Поскрипывали по пергаментным листам гусиные перья. На каждом столе – скляница с чернилами, киноварь, точила для перьев, песочницы… Лица ученых мужей сосредоточенные.
При виде княгини и Александра Невского иноки оторвались от рукописей и почтительно поклонились. Мария молча, легким взмахом руки повелела монахам продолжать работу. Князь же Александр с восхищением осматривал библиотеку. Сколько же тут сотен книг! Древних, облаченные в кожи и доски, с медными и серебряными застежками. Да тут целое сокровище!
– Мне рассказывали о ростовской библиотеке, но чтоб такое!
– Спасибо отцу Василька – Константину Всеволодовичу. Он собрал только греческих книг более тысячи. Часть закупил, а часть ему были подарены восточными патриархами. Перед своей кончиной Константин Всеволодович завещал свою библиотеку Ярославскому духовному училищу, но оно там просуществовало недолго. Уже через два года, вместе с учителями, учениками и библиотекой, оно было переведено в Ростов. Богатейшая книжница еще более пополнилась при моем супруге. Он не жалел никаких денег ни на книги, ни на само училище. Именно при Константине и Васильке Ростов стал духовным и культурным центром Руси. С тех пор и начали называть Григорьевский монастырь затвором, то есть школой, где изучались языки, велось летописание, переписывались древние рукописи, а во время богослужений песнопения исполнялись на двух языках – славянском и греческом.
Александр подошел к одной из низких сводчатых дверей, за которыми послышались нестройные голоса.
– Что сие, княгиня?
– То ученый муж Дионисий отроков греческому языку обучает. Вельми разумен сей монах. Глубокий знаток античной литературы. Это и Гомер, и Вергилий, и Аристотель, и Платон. Не говорю уже о русских авторах.
– Как появился у тебя сей ученый муж?
– В год Батыева нашествия из Москвы пришел. Молвил: «Все города разорены, мирские и духовные книги брошены в костер. Хотел с горя в скит удалиться, но тут услышал благую весть, что Ростов и библиотека его чудом сохранились. Вот и подался в сей град».
Однако Мария Михайловна не все рассказала. Дионисий при встрече с ней молвил и другие слова:
– Много наслышан о тебе, княгиня, как о первой на Руси женщине-летописце, о твоих зело больших познаниях философии и литературы. Аристотеля, Гомера, Платона и других сочинителей ты почти знаешь наизусть. Мне тебя учить, думаю, нечему. Поэтому я пришел сюда не затем, чтобы от меня набиралась книжной мудрости известная всей Руси княгиня, а затем, чтоб в твоей благословенной школе кое-чему научить твоих славных отроков. Не гони меня, пресветлая и премудрая кудесница слова. Я буду зело рад, если мои скромные знания принесут хоть малую лепту в сокровищницу Ростова Великого. Причем я не потребую никакой платы. Я видел страшные разорения, и черный ломоть хлеба да кружка кваса будут для меня наилучшим брашном.
Мария с радостью приняла ученого мужа. А затем она добилась того, чтобы великокняжеское летописание было перенесено из сожженного Владимира в Ростов, и уже в 1239 году Мария составляет первый великокняжеский свод (спустя тридцать лет – второй).
– Почему ты взялась за сей огромный труд? – спросил Александр Ярославич.
– Если откровенно, то меня вынудило к этому нашествие ордынцев. После гибели мужа я не могла взять в руки меча, но у меня появилась другая возможность – сберечь от уничтожения русскую письменность, сохранить ее как величайшую сокровищницу, коя никакой цене не поддается. Составление летописи в лихую годину – наиболее яркая страница борьбы ручичей за свою независимость. Ведь летописи, над коими я и мои сподвижники сидели, отражали годовые события не только Ростова, но и других княжеств. Эти летописи мы отправляем во многие города, где их переписывают, а зачастую читают в виде проповедей с амвона церквей, кои разжигают в сердцах русских людей огонь гнева и возмущения бесчинствами и жестокостью врагов.
– Другими словами сказать, что из обычных летописных сводов, сложившихся на Руси, своды княгини Марии обрели общенародный патриотический глас.
– Ты прав, Александр, – твердо произнесла Мария. – Мы того и добиваемся, чтобы наши своды были глашатаями борьбы против ненавистного ига, придавая им нравственно-религиозное обрамление.
– И надо признать, княгиня, что собрание некрологов русским князьям, кои решительно отказались служить ненавистной Орде, звучат набатом. Чего стоят твои «Жития» Василька Ростовского и Михаила Черниговского! Ты, княгиня, взялась за труднейший и зело ответственный труд по созданию героических рассказов о подвигах русских князей, но не на поле брани, а в другом, более тяжком для них положении. Их зверски пытали, но они не захотели перейти на сторону врагов. Именно таким образом ты, Мария Михайловна, воспитываешь своими сводами убежденность и уверенность в победе русичей, вселяешь в их сердца стойкость и непримиримость. Ведь надо честно признаться, что многие князья пали духом, растерялись, их обуял животный страх перед ордынцами. И вот сыскался человек, коему надо было их ободрить, вселить веру в будущую победу. Этот хрупкий, но мужественный человек передо мной. Тебе, княгиня, должна быть благодарна вся Русь.
Тонкое, чистое лицо Марии зарделось.
– Не слишком ли, Александр? Зачем такие высокие слова…
– Не слишком, Мария Михайловна. Все твои деяния говорят о величайшем значении, как самого Ростова, так и составленных в нем сводов для истории и культуры всего русского народа. Ты творишь огромное дело!
– Если так, то ловлю тебя на слове. Не зря я тебе заикнулась о Владимире. Ходят слухи, что Владимир намерен вернуть из Ростова великокняжеское летописание. Князь Андрей честолюбив, и он…
– Можешь не договаривать, Мария Михайловна. – По лицу Невского пробежала тень. – Я хорошо ведаю своего брата. Ты, пожалуй, права, но постараюсь убедить Андрея. Твои труды стоят того, чтобы я сделал крюк во Владимир.
Княгиня благодарно поклонилась Невскому в пояс. Он еще долго находился в затворе: беседовал с отроками, учеными мужами и особенно с Дионисием, который произвел на него неизгладимое впечатление. Сей муж знал не только несколько языков, не только блестяще цитировал иноземных литераторов, историков и ученых, но и весьма мудро отвечал на разные житейские вопросы. Глубина его мыслей была поразительной.
«Побольше бы таких ученых людей на Руси, как Мария и Дионисий», – невольно подумалось Александру.
Княгиня чутко прислушивалась к разговору князя и монаха и удовлетворенно кивала головой. Пусть Александр ведает, какие ученые мужи живут в Ростове, и что ни монах, то кладезь ума, и никто из них не собирается уходить во Владимир.
Покидал Невский Григорьевский затвор в возбужденном состоянии. Ни в одном городе Руси нет такого литературно-духовного средоточия. И не только. Ростов Великий, если дать ему определенное направление, может стать центром подготовки восстаний против ордынского ига. Но поймет ли Мария, какая громадная ответственность ляжет на ее плечи? Думается, поймет. Этой исключительной женщине ни мужества, ни силы духа не занимать.
Александр Невский, еще в начале вторжения полчищ Батыя, задался целью – выгнать с родной земли жестоких завоевателей, но, когда он увидел, что почти все русские княжества разорены и уничтожены, цель его несколько изменилась: надо выждать, когда княжества оправятся, и тогда уже готовить удар на ордынцев. Пока же надо вести с ханами тонкую игру и исподволь накапливать силы. И в этом плане Ростов должен занять ведущее место.
После шумной и веселой встречи с молодыми Александр Ярославич остался один на один с Борисом. Молвил:
– Жену свою, Марию Ярославну, не обижай. Кажись, славная она у тебя.
– И в мыслях того нет, Александр Ярославич. Надеюсь прожить так, как родители мои жили.
– Добрый пример… А теперь о делах потолкуем. С баскаком как живешь?
При упоминании баскака Туфана лицо молодого князя подернулось хмурью.
– В печенках сидит этот баскак. Стараюсь не враждовать, но противно видеть его рожу. Так и хочется схватиться за меч.
– О мече пока забудь, Борис. Напрочь забудь!
– И об этом мне говорит сам Александр Невский?! Да как можно спокойно взирать на эту надутую харю?
– Не кипятись, князь. Попусту меч из ножен токмо глупцы вынимают, и не тебе, пожалуй, это объяснять. Не время! Слушай свою мать, она у тебя мудрая женщина. Постарайся жить с баскаком мирно. Почаще дари подарки, приглашай на охоту. Татары это любят. А сам тем временем копи силу.
– Да как копить, Александр Ярославич? Баскак наперечет знает каждого моего дружинника. Сто человек – и не больше! И это на все княжество. Таков приказ хана Батыя. Ни меча, ни кольчуги не позволяет обновить. Каждую кузницу дозирает. Как-то один из ковалей попытался кольчужную рубаху отковать. Так того коваля воины баскака увели к Туфану, и тот приказал его высечь плетьми. Ремесленный люд было, возроптал да и дружина моя возмутилась. Быть бы побоищу, да мать меня остановила.
– Вдругорядь скажу: умница твоя мать. Ну, побил бы ты Туфана, так хан бы на Ростов целый тумен[19] прислал. Ростов бы на сей раз сжег, а весь ремесленный люд и дружину твою в один час уничтожил.
– Так что же делать, Александр Ярославич? Терпя и камень треснет.
– Терпи, Борис, терпи. Тебе есть у кого доброго совета послушать… А я же такой бы совет дал. Добрые ремесленники, кои оружье могут ковать, пусть из Ростова в глухие места уходят. Забирают свое сручье[20] и потихоньку уходят.
– В лесах тайно оружье ковать? – оживился князь.
– Молодец, Борис Василькович, быстро смекнул. Ковать и ковать! Думаю, такие дебри у вас найдутся. Поразмысли над этим, сыщи надежного кузнеца и поручи ему подобрать тайное лесное угодье с рудой и речушкой, чтоб ни один поганый о нем не пронюхал. Баскаку же, коль убыль в ремесленниках заподозрит, скажешь: бегут, неслухи, к каждому посадскому гридня не приставишь. И до нашествия из городов бежали, и ныне бегут, нечестивцы. И серчай, серчай побольше!
– Ловко придумал, Александр Ярославич! Вот так бы по всем княжествам оружья наготовить.
Невский лишь многозначительно улыбнулся.
Глава 10. Старший брат Невского
Распрощавшись с Борисом, Александр Ярославич вновь вернулся в покои княгини. Их беседа была продолжительной, но носила уже иной характер. К концу разговора Мария Михайловна внезапно спросила:
– А ты помнишь, Александр, своего брата Федора?
– Федора? – переспросил Невский, и лицо его резко изменилось, стало замкнутым и отчужденным.
– Прости, Александр. Мы не так часто с тобой видимся, и один Бог ведает, увидимся ли вновь. Не знаю, как для тебя, но смерть твоего брата до сих пор остается для меня загадкой.
– А что твоя сестра говорит?
– Ефросинья в полном неведении.
Невский еще больше замкнулся.
* * *
Федор родился в 1216 году и был на четыре года старше Александра. Это был крепкий и красивый княжич, к тому же веселый и добрый. Княжича любил весь Переяславль.
– Не в отца поднимается Федор.
– Ярослав-то Всеволодович уж куды как зол и пакостлив, а сын его готов последнюю рубаху с себя снять. Худого слова от него не услышишь, не то что отец.
До Ярослава Всеволодовича доходили слова переяславцев, и он срывал гнев на сыне:
– Нет в тебе моего корня, Федька. Ты черни должен плеть показывать, а не калитой трясти. Ты чего это Ваське-кожемяке полную горсть серебра отвалил?
– Он в кулачном бою всех побил, вот я его и наградил.
– А твоего ли это ума дело? Ты что, князь переяславский? Придурок!
Ярослав Всеволодович доставал из-за голенища сафьянового сапога крученую плеть и принимался стегать сына.
– Да ты что, батя! – увертываясь от хлестких ударов, восклицал Федор. – Я же от чистого сердца Ваську наградил. Ты что?
Но Ярослав Всеволодович знай норовит достать плеткой сына. Кстати, плетки на Федора он никогда не жалел, потчевал за малейшую провинность, а то и просто так – для острастки. Ворчал:
– Не выйдет из тебя путного князя. Глуп как осел. А не я ль тебя наставляю, как настоящим князем стать?
– Через мерзость, подкупы и вероломство? Я так не могу, батя. Хочу честно людям в глаза смотреть.
– Опять ты за свое, дурак набитый!
И вновь принималась свистеть крученая плеточка.
Когда Федору стукнуло семнадцать лет, Ярослав Всеволодович решил: «Женить, дурака, и непременно на умнице. Такую сыскать, дабы от всяких глупостей муженька отлучила».
Надумал с братом своим посоветоваться, великим князем Юрием Всеволодовичем. Тот долго не раздумывал, как на блюдце поднес:
– Есть такая умница, даже чересчур. Давно в девках засиделась. А все из-за чего? В науки разные, вишь ли, влезла, за уши не оттащишь. Сказывают, шесть языков иноземных ведает, ума-де палата.
– Да кто ж такая? – удивился Ярослав. – Неужель, брате, еще одна Мария Черниговская на Руси появилась?
– В самую точку угодил. Старшая сестра ее, Феодулия. И умом взяла, и лицом пригожа. На Марию смахивает.
– Ну что ж, брате… Породниться с Михайлой Черниговским – большая честь для любого князя. Отдаст ли?
– Отдаст, коль сам великий князь поклонится.
– Уж порадей, брате.
– Порадею. Михайла Черниговский ныне на половца намерен идти, у северских князей помощи затребовал, но те не шибко-то и разбежались. Вновь свары меж собой затеяли, берегут свои дружины. А я Михайле пятьсот воинов пришлю, то немалое подспорье.
Ярослав Всеволодович с удивлением глянул на великого князя. И чего это он вдруг расщедрился? Обычно скуп, воды из него не выжмешь, а тут целое войско Михайле Черниговскому отвалил. Не из-за Федьки же!
Спросил напрямик:
– Какая выгода тебе, брате, такую дружину посылать?
– А когда я без выгоды чего делал? – довольно ухмыльнулся Юрий Всеволодович. – Это вас всех учить надо, пропали бы без меня. Так мотай на ус. Давненько меня притягивает Черная Русь[21]. Лакомый кусок, не зря на него Немецкий орден и Литва зарятся. Я Михайле помогу, а он мне. Пирогом же вместе поделимся, хе-хе.
Михайла Черниговский отнесся к предложению великого князя с должным пониманием. Он, горячий сторонник объединения всех русских земель, и сам давно помышлял сблизиться с Черной Русью.
Венчание наметили на Покров-свадебник 1233 года. Жених и невеста друг друга до свадьбы не видели. (Смотрин зачастую не делали: все решали родители.) Правда, Феодулии рассказали, что жених красив лицом и нравом добрый. Видел жениха ближний боярин Федор Андреевич, бывавший по делам в Переяславском княжестве. А ближнему боярину, одному из своих учителей, княжна бесконечно доверяла.
– Славный княжич, душевный, нравом веселый. С таким счастливо проживешь.
Княжна была весьма довольна рассказом боярина, а вот княжич Федор Ярославич с первого же дня, узнав о намерении отца, потерял всякий покой. Он уже второй год был безумно влюблен в местную боярышню Аринушку, стройную, кареглазую девушку с ласковым сердцем. Встречались редко, накоротке, да и то украдкой. Но какими были эти счастливые минуты! Какое блаженство испытывали Федор и Аринушка!
Однажды всепоглощающая страсть их так захватила, что Аринушка полностью отдалась своему любимому. Это случилось в конце июля, и через месяц боярышня еще ничего не почувствовала. Не догадывался о беременности своей лады и княжич Федор. Как-то им удалось еще раз встретиться, и вновь был незабываемый, волшебный час.
И вдруг как гром среди ясного неба. В покои вбежал разгневанный отец и коршуном налетел на сына:
– Кто тебе позволил с дочкой боярина Григория Хоромского снюхаться?! Сучий сын!
Федор на какой-то миг растерялся, он не знал, что и ответить отцу. А может, он еще ничего толком и не ведает?
– Чего застыл, как пень? Не такой, оказывается, ты простачок. И времечко подобрал подходящее. Я – в Чернигов, а Хоромский с боярыней на богомолье снарядились, а деточки – в глухой садик. Ах ты, поганец!
Долго бушевал, а когда остыл, ткнул мясистым перстом на лавку и жестко молвил:
– Садись и слушай мое отцовское повеление. На Покров женю тебя, дурака, на дочери князя черниговского, княжне Феодулии.
Неожиданная новость повергла княжича в оторопь.
– Невеста богатая, умом горазда. Хватит тебе баклуши бить.
Федор встал на колени.
– Не нужна мне княжна черниговская. Выдай меня за Арину Хоромскую. Христом Богом умоляю, батюшка!
– Ты что, оглох или белены объелся? Сказано – за Феодулию, и будь радешенек родительскую волю исполнять.
Федор был потрясен, он закрылся в своей комнате и никого не впускал, а затем, за день до свадьбы, бледный, весь потухший, зашел к своему младшему брату Александру, кой уже слышал о предстоящей свадьбе.
Федор, со слезами на глазах, ходил взад-вперед по покоям и с отчаянием в голосе твердил:
– Не хочу никакой свадьбы. Не хочу!.. Уж лучше сбегу куда-нибудь. Я одну Аринушку люблю, одну Аринушку!
– А возьми да и сбеги, подумаешь родительская воля, – неожиданно для себя ляпнул вдруг кощунственные слова тринадцатилетний Александр.
– И сбегу! А то и…
…После продолжительного молчания Александр Невский раздумчиво и горько произнес:
– Это были последние слова, кои услышал я от брата. А дальше… дальше сплошные загадки. Отец приставил к Федору стражу. Брат не мог выйти даже на крыльцо. Под окнами его комнаты стояли караульные. Тем временем приехали великий князь с княгиней Феодосьей, твои родители, с дочерью Феодулией. Близился час венчания в соборном храме, но жених так и не вышел к невесте. Зато вышел отец с заплаканным лицом и объявил: «Княжич Федор скончался от сердечного удара».
Феодулия упала в беспамятстве и на другой же день постриглась в суздальский Ризоположенский монастырь под именем Ефросиньи. Ты ведь посещала Суздаль, княгиня?
– И неоднократно. Но сестра ничего не знает о таинственной смерти твоего брата… Да и что она может знать или о чем-то догадываться. Ведь она в глаза не видела Федора.
– А ты, Мария Михайловна, о чем-то догадываешься?
– Да, Александр. Твой брат не мог погибнуть от внезапного сердечного приступа. Он никогда не жаловался на сердце. Это уж твой отец распустил слух, что его сын иногда страдал грудной жабой. Сущая ложь. Здесь одно из двух: либо Федор сам выпил отравленное зелье, либо ему подмешал в кубок отец. Я даже представляю себе такую картину. Все высокие и почетные гости собрались в храме, а твой отец с сыном так и не могут выйти из своих хором. Федор наотрез отказывается выйти к венцу. Ярослав Всеволодович всячески уговаривает, но сын тверд и неумолим. Тогда князь Ярослав со страхом понимает: его ждет несмываемый позор. Великий позор! Сын вышел из послушания отца. Ярослав представляет, как над ним будет смеяться вся Русь. И тогда он принимает чудовищное решение – убить сына. Это единственный способ избавиться от позора.
Ярослав примиренчески говорит Федору: «Хорошо, сын. Я пойду тебе навстречу и отменю свадьбу. Жди меня здесь с ответом невесты. Я придумал, что ей сказать».
Но Ярослав идет не в храм, а в свои покои и возвращается с двумя кубками.
«Я все уладил, сынок. Выпьем за благополучный исход».
«Но что ты сказал невесте?» – жалея Феодулию, спрашивает Федор.
«Она – умная девушка. Немного огорчилась, но простила тебя. А теперь выпьем, к твоей радости. Отдам тебя за дочь Хоромского».
Федор с удовольствием осушает кубок и замертво падает.
Ярослав надежно прячет кубок в своих покоях, а затем посылает ближнего холопа в покои сына: «Глянь, собрался ли, наконец, к венцу Федор. Уж до чего нерасторопный!».
Холоп вскоре возвращается: «Твой сын мертв, князь!»
Ярослав Всеволодович делает испуганное лицо и бежит в комнату Федора…
– У тебя богатое воображение, Мария Михайловна, но оно настолько убедительно, что начинаешь верить в твое предположение. Теперь мне легче понимать, как ты писала свое «Слово»… Но есть и другая загадка. Что стало с дочерью Хоромского?
– Мне известно, Александр, лишь то, что известно и тебе. В день смерти Федора Арина Хоромская бесследно исчезла. Можно выдвинуть несколько домыслов, правда, один из них вполне вероятен. Арина, догадавшись, что у нее будет ребенок, решила покинуть отчий дом. Если у нее где-то родилась дочь, то ей сейчас уже шестнадцать лет. А может, и отыщется когда-нибудь твоя племянница, Александр.
– А лучше бы племянник, – грустно улыбнулся Невский и добавил: – Но мне почему-то кажется, что Арина покончила с собой. Уж слишком трудно вынести бесчестье на Руси, уж слишком крепки наши древние устои.
Перед самым отъездом Александр Ярославич вспомнил про Спасо-Песковский Княгинин монастырь.
– Ведутся ли работы твоей западной крепости?
– С трудом, Александр. Десятый год монастырь поднимаем. Хочешь глянуть?
– Непременно, Мария Михайловна.
Перед обителью, коя возводилась в двух верстах от Ростова, Александр Ярославич снял шапку и широко перекрестился на купола храма, что стоял вблизи строящегося монастыря.
– То храм Архангела Михаила, – пояснила княгиня. – Священное для ростовцев место. Поставлен храм епископом Леонтием в одиннадцатом веке. Не случайно обок и монастырь поднимается.
– Доброе место выбрала, Мария Михайловна. На мысу озера. Вижу, годика через два готов будет твой мужской монастырь. Для любого ворога – крепкий орешек… Ну а что касается твоей просьбы, я не забуду. Может, и впрямь такое случится, что Ростов Великий станет центром подготовки восстаний против лютого ордынца. Да хранит тебя Бог, Мария!
