Валерий Александрович Замыслов
Ярослав Мудрый. Великий князь
© Замыслов В.А., наследники, 2019
© ООО «Издательство «Вече», 2019
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019
Сайт издательства www.veche.ru
Часть первая
Глава 1
Думы Владимира Крестителя
Из Великого Новгорода прибыл гонец с черной вестью: преставился князь Вышеслав.
Для Владимира Крестителя сие известие не стало неожиданностью: все последние годы старший сын пребывал в тяжелом недуге. Великий князь не ударился в слезы, но о смерти Вышеслава опечалился. Тот, не в пример Ярославу, Мстиславу и Святополку, сидел в Новгороде тихо, с гордыми новгородцами не ссорился, исправно присылал дань. Нравом был смирен и сговорчив, во всем слушался отца. Жаль такого покладистого сына, но ничего не поделаешь: от смерти не откупишься и не спрячешься. Ныне пришел черед Ярославу в Новгороде быть.
Ярослав!.. 22 года он просидел на Ростовском столе и давно уже стал зрелым мужем. Как давно великий князь не видел своего сына, коего считал самым умным и сильнейшим из князей удельных… Он многое, очень многое сотворил, этот непокорный и дерзкий сын!
Чего стоит возрождение Ростова и Суздаля? Ныне эти зело окрепшие княжества некоторые летописцы стали именовать Ростово-Суздальской Русью, надежным оплотом Северо-Восточной Русской державы.
А волжский град Ярославль, кой только что основал ростовский князь в диком Медвежьем углу? Зело велико значение этого города, кой станет цитаделью на крутом волжском мысу. Даже булгары забеспокоились. Веками считали себя хозяевами на Волге, Оке и Каме, а ныне узрят мощную крепость едва ли не перед носом. Не сунешься! Ай да Ярослав! А ведь как умненько всё провернул… Допрежь корабли построил, дружину, почитай, удесятерил, мирный договор с булгарами заключил, мятежное племя покорил, а затем и за Рубленый город принялся. Такое лишь толковому и здравому мужу под силу.
А торговлю как всколыхнул! Купцы с Днепра в Ростов и Суздаль кинулись. Да и не только свои, даже иноземные торговые люди. Ныне Волгу бороздит чуть ли не вся Европа. Булгарский царь Курбат, связанный договором, никого не трогает, пропускает корабли в Хвалынское море.
Громадные усилия понадобились Ярославу, дабы проложить дороги к Смоленску, Новгороду и Суздалю. Оторвать мужиков из насиженных мест и отправить их за сотни верст к далеким городам! По дебрям, болотам и урочищам! Уму непостижимо. Но Ярослав сумел уломать смердов и навел-таки торговые пути. По новым дорогам не только купцы тронулись, но и многие мелкие чины, коим на юге земли не хватало. У Ярослава же земли немереные. На них и смерды ринулись. И ничего не поделаешь. Смерды – людишки малые, но вольные. Коль дань сполна отдал, его в железа не закуешь. Хоть ты и князь, но нет такого права. Вот и потащились смерды и бродники в самую глухомань, где и жизнь покойная, и землицы вдоволь.
А Ярославу лишний прибыток, дань-то его чуть ли не вдвое возросла. Он ныне едва ли не самый богатый князь. Калиту набивает и с дани, и с торговых пошлин, и с судных дел, и с торжищ, открытых на погостах, и с личных сел, и с податей со всех ростовских людей. Десятая часть доходов – хлеба, мяса, меда, воска, сушеной и соленой рыбы (озеро богатейшее, да и рек не перечесть!), льняной пряжи и кудели, дорогостоящей мягкой пушнины – стекается в обширные княжеские клети. Разбогател, зело разбогател Ярослав! Не зря начал Ростов, Суздаль и Ярославль новыми храмами и монастырями украшать, чего, кажись, совсем недавно и в помине не было. Куда ни кинь глаз – и всему зачинатель.
Крепкий, ухватливый хозяин! Не стыдно такому Великий Новгород доверить. Он изрядно укрепил и приумножил державу. Ныне Русь превосходит своей обширностью едва ли не все европейские государства. Завоевания Олега, Святослава и его князя Владимира распространили ее владения от Новгорода и Киева к западу до Двины, Буга и гор Карпатских, а к югу – до порогов Днепровских и Киммерийского Босфора; к северу и востоку примыкала она к финским и чудским народам, а также к мордве и булгарам. К последним народам рубежи державы приблизил Ярослав.
Владимир Святославич гордился сыном, и в то же время его постоянно угнетала тревожная мысль. Ярослав честолюбив. Если в отроческие годы его уважали за усердие к книгам, то ныне – за умение вести государственные дела. Ни один из сыновей не был так способен. Он же, Владимир Святославич, за последние годы заметно сдал: и походами больше не увлекался, и здоровьем ослаб. Многие князья и бояре сие почувствовали (черные вороны!) и готовы встать под руку того же Ярослава.
Конечно, не все. Мстислав Тмутороканский[1] и «зол плод» Святополк Туровский спят и видят себя великими князьями. Особенно Святополк, коего он, Владимир, все-таки усыновил, чуя за собой великий грех. Конечно же «зол плод» никогда не простит великого князя и постарается ему отомстить. Он стал старшим сыном после смерти Изяслава Полоцкого, кой умер еще в 1001 году, и Вышеслава Новгородского, и коль великий князь его усыновил, ему и отдавать стол второго города Руси.
Но он, Владимир Святославич, того не сделает. Не бывать Святополку ни в Новгороде, ни великим князем. Киевский престол займет совсем другой избранник, о коем пока еще мало кто и ведает. То – великая тайна Владимира. (Однако не знал он, что тайна его и супруги Анны стала уже просачиваться из дворца.)
Святополк же зело повинен. Совсем недавно он, не попросив благословения великого князя, женился на дочери польского короля Болеслава Храброго и ныне ведет с тестем какие-то тайные переговоры.
Болеслав же давно зарится на Русские земли. Любопытно, что привезут из королевского двора и Турова тайные доглядчики Владимира. Но, что бы они ни поведали, Святополку в Новгороде не сидеть, а то, глядишь, тот и на Киев замахнется. Неужели что пронюхал о его скрытном завещании?
Великий князь всегда опасался соперников. Не случайно посадил он старшего сына от Рогнеды, Изяслава, в Полоцк, понеже город сей был провозглашен самостоятельным. А коль такое дело, то князь полоцкий теряет право сесть на отцов стол в Киеве.
Сын Мстислав… Он не был великим книжником, как Ярослав, но рос дерзким и самонадеянным и уже в одиннадцать лет, играя в «сечу» с челядью, обронил:
– Все вы будете моими холопами. Я же стану великим киевским князем!
Другой бы отец не обратил внимания на тщеславные слова отрока, но Владимир Святославич их без последствий не оставил. Мстислав чересчур властолюбив, и его надо куда-то отослать подальше от стольного Киева. Долго ломал голову и наконец позвал к себе сына и сказал:
– В лета входишь, Мстислав. Богатырем растешь. Пора давать тебе княжение.
Мстислав и в самом деле наливался богатырской силой. По лицу его пробежала довольная улыбка. Скоро, совсем скоро он станет не княжичем, а князем какой-то волости. Князем!
– С превеликой охотой, тятенька!
– Как самому храброму сыну выпала тебе большая честь, Мстислав. Княжить станешь в Тмуторокани, у Сурожского моря[2]. Не заробеешь сидеть близ печенега?
Владимир, дабы сын не успел изумиться его волей, нарочито налегал на его разудалый нрав.
– Коль дружину дашь, никакой степняк мне не страшен, тятенька.
– Умница. Добрую дружину выделю, тебя своим лучшим мечом одарю…
Владимир скорехонько, не дав сыну опомниться, задвинул его в Тмуторокань. И только там повзрослевший Мстислав осознал, чем «наградил» его «родный тятенька»…
Затем наступил черед Ярослава… И вот ныне «сильнейший из сильнейших» должен оказаться в Новгороде. Ростов Великий князь передаст своему любимцу Борису, изредка сидевшему в Муроме, а в Муром посадит младшего Глеба.
Завтра Владимир Святославич отправит гонцов к Ярославу. Любопытно, как он отнесется к решению отца. Править Великим Новгородом – большая честь, и Ярослав, конечно же, не замешкает с отбытием. Но Новгород для любого князя не подарок. Такого своенравного, вольного и буйного города нет на Руси. Всеми делами управляет вече да боярин Константин Добрынич. Князь Вышеслав был всего лишь игрушкой в их руках. И Ярославу не быть в Новгороде соколом, его честолюбивые крылья вмиг отсекут, а коль заартачится, Константин поднимет новгородцев на вече – и вылетит с треском Ярослав из города, если не попросит у Господина Великого Новгорода прощения. Но новгородцы словам не верят, им договор подавай, да такой примут, что Ярославу боле и рта не раскрыть. Вдругорядь не закобенится, тогда и вовсе под новгородский жернов угодит. Вот и станет сидеть смирнехонько, как волк под рогатиной. Тут уж о Киеве и помышлять забудет. Вот то и ладненько. У великого князя не разгуляешься. Поглядывай в рот тятеньке да жди его мудрых указаний.
Первым-наперво надо Ярослава оженить, нечего ему до сих пор в холостяках разгуливать. В зрелые лета вошел, а в храме под венцом еще не стоял.
Правда, когда-то помышлял на дочери смерда жениться, да Бог от сего малоумного поступка отвел. Бог и Колыван. Доброе дело боярин сотворил…
А девка все-таки и лицом, и телесами была прелестна. Сроду такой красы не видывал. Смачная! Выскользнула-таки из его рук, а Ярослав подобрал, утер нос отцу. Как тут на сына было не разгневаться? Бог наказал нечестивца. Так ему и надо. Пусть ведает, как рабыню великого князя уводить, коя жила в подвластном ему селище.
Долго серчал Владимир Святославич на сына. Слава Богу, что Колыван оказался молодцом. Так всё хитро обделал, что у Ярослава, поди, никакого сомнения не осталось. Девка сама себя жизни норовила лишить, то многие дворовые люди слышали. Сама на пузырек с зельем показывала.
На Колывана не должно быть подозренья. А то, что к великому князю ушел, его воля. Любой дружинник, как исстари повелось, может перекинуться к другому князю, тем паче что Ярослав отшил своего дядьку от опекунства. Колыван оскорбился и ушел. Ныне в дворских служит, приближен, обласкан, в почете старость доживает да потихоньку грехи замаливает.
«Сотник Горчак где-то в лесу затерялся, никак со зверьем столкнулся». Лукавит Додон Елизарыч. Ну, да невелика потеря, лишь бы всё шито-крыто было.
Но иногда к Владимиру Святославичу приходила недобрая мысль: «А что как Ярослав обо всем догадался? Умишком его Бог не обидел. Додон, мол, не мог без приказа великого князя такое злодейство осуществить. Что тогда?»
Но он тотчас гнал от себя эту думу. Нет и нет! Колыван не оставил после себя никаких следов. И нечего забивать голову дурными мыслями. Надо покойно поджидать Ярослава в Киеве. Он встретит сына с радушием, как князя новгородского. Сколь лет не виделись!
Глава 2
Господин Великий Новгород
Неожиданной для ростовского князя была грамота отца. Ему, Ярославу, велено отбыть на княжение в Новгород вместо умершего брата Вышеслава.
Стоял конец октября 1010 года. Гонец нашел князя в Ярославле, где третий месяц рубился новый град. Ростовцы возводили крепость, ставили храм Илье-пророку, закладывали детинец… Звон и стук топоров оглашал Медвежий угол. Дел – хоть пруд пруди.
Ярослав, забыв о Ростове, дневал и ночевал в строящемся граде. Жил в наскоро срубленной избе, в доранье поднимался, наскоро молился перед кивотом, наскоро снедал и спешил к дровосекам. Надо всё оглядеть, дотошно проверить, подстегнуть работных людей, кои и без понукания усердствовали на совесть.
– Крепость на века ставим, ребятушки, – говаривал плотникам Ярослав. – Постарайтесь. Зодчих и розмыслов слушайте. Радение ваше не забуду, никого не обижу.
– Да ты не сумлевайся, княже, – степенно отвечал глава артели плотников Маркел. – Изрядно изладим.
Ярослав обходил постройки, и сердце его радовалось. С каждым днем поднимается на крутом мысу новый град. Через год-другой появятся здесь и новые храмы, и терема, и целые улицы с избами для ремесленного люда, и зашумит торговая площадь. И будет стоять первый русский град на Волге во славу Отечества.
В приподнятом расположении духа пребывал Ярослав. Помышлял остаться в Рубленом городе и в зиму (на полюдье хотел боярина Озарку отправить), и вдруг – грамота из Киева. Вельми огорчился смертью брата. Так больше с ним и не повидался. Долго же он пребывал в Ростовском княжестве!
А вот к решению отца Ярослав отнесся без отрады. У него было много задумок на будущее Ростово-Суздальской Руси. Ныне всё ломается. От приказа великого князя не отмахнешься, как от назойливой мухи. Он – правитель державы, и ему видней, кому сидеть на хлопотном новгородском столе. Надлежит собираться в дальнюю дорогу. Водный путь отпадает. Вот-вот зазимок нагрянет, реки льдом скует. Придется добираться до Новгорода на санях, благо лесная дорога появилась, добираться… без дружины. Великий князь в своей грамоте указал оставить воинов для оберега северо-восточного сумежья[3]. Ярославу же велено ехать с двумя десятками воев, поелику Новгород имеет свою сильную дружину.
К «тятеньке», усмехнулся Ярослав, не придерешься, всё-то, кажись, им до пустячков продумано, но, будь у него к сыну доброе отношение, он бы оставил при нем всю его дружину, ибо сын ее и создавал, и крепко роднится с ней. Воинов же умершего брата Вышеслава можно бы передать в другие руки. Но у Владимира Святославича свой взгляд. Он-то отменно ведает, как нелегко будет Ярославу среди непослушной новгородской дружины. (О буйных «княжьих мужах» с реки Волхов Ярослав Владимирович давно был наслышан.)
Эх, великий князь, великий князь! Худо, что ты, Владимир Креститель, до сих пор мстишь своему сыну.
* * *
Прощальный пир в Ростове не был шумным и развеселым. Дружина и городская «тысяча» под началом Будана тяжело расставались с Ярославом Владимировичем.
Приказ великого князя осуждали, но Ярослав, хоть нелегко было на его сердце, высказал:
– Я отменно вас понимаю, други мои, но повеленье Владимира Святославича не подлежит пересудам. Истина на его стороне. Ни одно войско Киевской Руси не знакомо с ситуациями жизни сурового севера. Только вы можете быть полновесной защитой от северо-восточных врагов. Я зело крепко надеюсь на вас, други, и всегда буду вас помнить. Бог милостив, и Он, как мне думается, еще сведет нас.
– И на кого ж нас киевский князь оставляет, Ярослав Владимирович? – спросил дружинник Васюк.
– На младшего брата моего, Бориса, что прибудет в Ростов из Мурома. Дружина у него совсем малая, и сотни не будет. Князь же он славный и душевный, мухи не обидит. Ссориться с вами не станет. Примите его с добрым сердцем и будьте ему надежными советчиками…
Новый град князь оставил на боярина Бренка, а с собой взял Озарку, Могуту и неизменного меченошу Заботку. Среди дружинников оказался и десятник Васюк.
Еще за неделю до отъезда к князю пришел купец Силуян.
– Когда-то, князь Ярослав Владимирыч, ты меня пригласил в Ростов. Привык я к тебе за эти годы, а посему ныне челом бью – возьми меня с собой в Новгород. Я ведь там пять лет обивался, град сей, как свои пять пальцев, ведаю. Пригожусь, князь!
– Да ты ж человек вольный, Силуян Егорыч. Можешь и без просьбы в Новгород уехать.
– Уехать бы можно, но там своих купцов, как в черной избе тараканов. В порошок сотрут чужака-соперника. А коль я стану княжьим торговым человеком, меня не тронут. Глядишь, помогу тебе с новгородскими купцами мосты навести, а купцы там громадный вес имеют. Возьми, князь!
– Убедил, Силуян Егорыч. Возьму с превеликой охотой.
В начале декабря 1010 года князь Ярослав подъехал к Великому Новгороду. Крикнул кучеру, восседающему в бараньем полушубке верхом на кореннике:
– Остановись!
Ярослав вышел из возка и зоркими глазами глянул на город. Как же изменился Новгород за четверть века! Когда-то он был здесь совсем мальчонкой, куда его привез к отцу Добрыня Никитич. Город был не так уж и велик, чуть побольше Ростова, в кой он прибыл на княжество в 988 году. Оба города почти ровесники. Летописец отметил возникновение Новгорода в 859 году, а Ростова – через три года.
Сам Новгород вырастал исподволь. Поначалу несколько мелких сельских поселений слились в три более крупных поселка, затем три древнейших конца сплотились вокруг общих языческого капища, могильника и места вечевых собраний и возвели Детинец.
Ныне Новгорода не узнать. Заметно раздался, засверкал золочеными крестами новых храмов; радовали глаз десятки высоких боярских теремов, нарядно изукрашенных причудливыми зверьками и резными петухами.
Владения Новгорода с его городами и пригородами, селами и деревнями, как уже ведал Ярослав, были обширными. Но земля Новгородская была малоплодородная – болотистая и глинистая, местами сплошь заросшая непроходимыми лесами. Зато без числа водилось в этих лесах всякого пушного зверя. Охотой на зверя, торговлей дорогими пушными мехами и занимались больше всего новгородцы.
Сам Новгород расчленяла на две части река Волхов, сейчас закованная голубоватым льдом, вытекающая из озера Ильмень.
Город делился на три конца. На правой стороне находились Славенский конец, большая Торговая и Вечевая площади, на левой – Детинец (кремль) с дубовым храмом Святой Софии, возведенным в 989 году[4], Неревский и Людин концы[5].
Торговая сторона и Софийская связывались Великим мостом, о коем была наслышана едва ли не вся Русь. Место шумное, буйное и даже жуткое.
Маленький Ярослав хорошо помнит, как после одного веча, происходившего на площади подле Софии, отец вбежал в терем и приказал своему пестуну Добрыне:
– Запирай ворота! Спускай с цепей собак! Ну что за народ!
А в городе творилось что-то невообразимое. Новгородцы, недовольные решением веча, подняли такой неистовый гвалт, что его хорошо было слышно через цветные стеклянные оконца хором.
– Не желаем боле пускать немецких купцов!
– Весь торг заполонили!
– Бей славенских!
– Это еще поглядим. Бей неревских!..
Столкнулись на Великом мосту – и загуляло несусветное побоище! Бились люто, как будто с печенегами сошлись. Кровенили носы, выдирали бороды, разрывали рубахи и кафтаны, скидывали с высокого моста в глубокие воды Волхова. Некоторые, сильно избитые, искалеченные, уже не выплывали. Почитай, после каждого бурливого веча погибали в реке по несколько человек.
Новгородское вече! Его не сравнишь с другим городским сонмищем. И в Киеве, и в Смоленске, и в Ростове князья чувствуют себя куда уверенней, ведая, что вече крайне редко может пригрозить князю или совсем выдворить его. В Новгороде же совсем по-другому.
Здесь никогда не ведаешь – князь ты или не князь. Князю, кажись бы, принадлежит право суда, но не тут-то было. Никакой самостоятельности! Пока не заявится от веча посланец-дозиратель, и к суду не приступишь, и судебную пошлину целиком не отхватишь: добрую половину отдай новгородцам.
А дань? Она князю как воздух надобна: для прокорма своего содержания, дружины, дворовых людей, для выплаты великому киевскому князю. Но не молвишь Господину Великому Новгороду: «На полюдье отбываю. Ждите!» Тут же тебе палки в колеса. «Мы, новгородцы, и сами с усами. Дань через нас обретешь».
А пригороды? Сидят там, допустим, бездеятельные посадники, а князь их и подстегнуть не может, ибо посадников ставит Новгород. Ничего-то не может князь без согласия веча – ни войну огласить, ни рать собрать, ни земельные угодья закупить. Ломай шапку перед новгородцами, а они так начнут выкобениваться, что и сам будешь не рад. Уж лучше бы и не унижаться.
В любом городе при князе есть свои торговые люди, коих он волен направить в любые земли. В Новгороде же – не смей! Веди торговлю лишь через новгородцев, про своих же купцов забудь.
Всем управлял посадник. Он – царь и Бог Господина Великого Новгорода. Ныне, как уже известно было Ярославу, на вече посадником был избран сын покойного Добрыни Никитича, Константин.
Новгородские купцы, побывавшие в Ростове Великом, рассказывали:
– Не в батюшку пошел. Тот-то был и тверд, нравом веселым. Константин же зело спесив, жаден и хитер, как лиса. Он быстрехонько князя Вышеслава под себя подмял.
Ярослав всё стоял подле возка и думал: «Спасибо за награду, великий князь. Будет тягостно, будет борьба, но сломить меня не просто. Не видать тебе, Владимир Святославич, князя Ярослава побитой собакой. Не видать!»
Дружинники поглядывали то на Новгород, то на князя. Лицо Ярослава напряженное, как перед решающим броском. Знать, не шибко-то и рад он встрече со вторым, после Киева, градом Руси.
Наконец Ярослав вновь уселся в крытый зимний возок, и поезд двинулся к Новгороду.
* * *
На лице Константина застыла льстивая, расплывчатая улыбка.
– Господь всемогущий! Сам Ярослав Владимирыч! А мы всё поджидаем. Ты бы упредил меня, гонца послал.
Посадник – такой же высокий, как отец, дюжий, крутоплечий, а вот глаза совсем иные – наглые, холодные и прощупывающие.
– Не к чему город будоражить.
– Напрасно, Ярослав Владимирыч. Я бы знатных людей позвал, тысяцкого, кончанских старост, попов с хоругвями, – покачал головой Константин, а Ярослав подметил: вдругорядь князем не назвал. Случайно или с умыслом?
– Успею с каждым повстречаться, посадник. А ныне познакомься с моими содругами. То – бояре, старшие дружинники: Могута, Озарка и Забота. (Перед поездкой в Новгород князь наделил боярским чином своего неизменного меченошу, кой 22 года был его телохранителем. В меченоши же произвел молодого гридня Славутку, к коему приглядывался пару лет.)
– Рад повитаться[6] с дорогими гостями.
Встреча совершалась в Детинце, тереме покойного Вышеслава.
Ярослав, проехав Великий мост, сразу же, под пытливыми взглядами уличан, не извещенных о прибытии нового князя, миновав Владычный двор, подкатил к хоромам брата, где его и увидел посадник Константин.
– Когда пир зачинать, Ярослав Владимирыч?
– Дня через три, посадник.
– Не поздно ли? Я же, мыслю, завтра пиру быть? Я распоряжусь.
«С умыслом. Видимо, он и Вышеслава князем не величал. Хочет сразу взять быка за рога».
– Вижу, ты, посадник, туговат на ухо. Через три дня! Таков мой приказ.
– Но… Господин Великий Новгород может и обиду затаить. Обида же Новгорода, – ухмыльнулся посадник, – может дорого для тебя стоить.
– Никаких но. Князю лучше ведать, когда знати бражничать, – резко произнес Ярослав и сурово добавил: – Это во-первых. А во-вторых, запомни, посадник: перед тобой – повелитель громадного княжества, и будь любезен называть меня князем. Другого обращения я не потерплю.
Глаза Константина стали до такой степени холодными и враждебными, что Ярослав подумал: «Вот оно – истинное лицо посадника. Он явно зол и ошеломлен. Но по-иному с ним нельзя. Надо сбить с него спесь при узловой же встрече, иначе будет поздно. Таким людям, как он, давать волю заказано».
– Добро, князь, – с кислой миной выдавил из себя посадник, хотя в его душе бушевал огонь.
– Вот так-то лучше, Константин Добрынич… А ныне оставим моих бояр и перейдем в опочивальню. Намерен потолковать с глазу на глаз.
Могута проводил князя удовлетворенными глазами. Молодец, Ярослав Владимирович! Хватко посадника поставил на своё место. Тот аж позеленел и, думается, затаил на князя злобу. Ох, еще и нагорюется с этим посадником князь!
В опочивальне Ярослав уселся в пустовавшее кресло брата и указал рукой Константину на лавку, хотя в покоях находилось еще одно кресло, видимо предназначенное для посадника.
На самом деле так и было. Ранее Константин заходил к Вышеславу, как в свои хоромы, и, не дожидаясь, пока усядется князь, первым разваливался на почетном для высоких гостей кресле. Ныне же он оказался на лавке, как какой-нибудь приглашенный купчишка.
«Привыкай, привыкай, посадник. Ты всего лишь ставленник города, можно сказать, староста, я же властитель, присланный великим князем всея Руси. И властвовать Господином Великим Новгородом не тебе, а мне».
Честолюбие не покидало Ярослава, но он твердо уложил, что пресмыкаться перед посадником, как это делал брат, ни в жизнь не будет. Не для того он в Новгород назначен, дабы быть подручником бояр и Константина.
Посадник сидел букой, такого сорома он не ожидал. Но это тебе не сойдет с рук, Ярослав, зло думал он. Здесь тебе не послушный Ростов, а вольный Новгород, в коем на первом же вече тебе дадут по шапке.
– Ну, будет супиться, Константин Добрынич, – миролюбиво заговорил Ярослав. – Ссора никогда к добру не приводит. Нам надлежит в одной упряжке быть, как коренник с пристяжным. Помысли на досуге.
Покои были едва натоплены, а посаднику вдруг стало жарко. Ярослав хочет видеть его своим доброхотом. Ишь, чего удумал!
Константин расстегнул золоченые пуговицы и слегка распахнул лазоревый кафтан, но капли пота со лба продолжали скользить по упругим щекам, скрываясь в густой, не тронутой еще сединой русой бороде.
– О чем мыслишь потолковать, князь? О делах новгородских?
– О киевских, Константин Добрынич. Ты, как мне сказывали, всякий год в Киеве бываешь.
Посадник пожал широкими плечами. Слова Ярослава его немало удивили: только что в Новгород приехал, а до Новгорода ему и дела нет. Киевские новости ему подавай.
– О чем хочешь изведать, князь?
– Не знаю, правда или нет, но до меня дошла весть, что моего брата Святополка великий князь в темницу заключил.
– И поделом ему! – почему-то в сердцах воскликнул Константин. – Брат твой помышлял ляхов на Русь напустить.
– Ляхов на Русь?! Изреки подробней, Константин Добрынич.
Посадник изрекал неохотно и хмуро, а в конце же сказал:
– То дело великого князя. Ему видней.
Константин что-то недоговаривал, недоговаривал что-то весьма важное, и это чувствовалось по его лицу.
Отпустив посадника, Ярослав надолго ушел в думы.
Нет, Константин, то дело не только великого князя. Русь на грани войны. Король Болеслав не простит Владимира и в нужный момент пойдет на Киев. А виной всему – и великий князь, и Святополк. (Ярослав даже в мыслях не называл Владимира Святославича отцом.) Святополк не напрасно гневался на Крестителя. Тот убил его отца и обесчестил беременную мать. Как тут не обозлиться Святополку? Казалось бы, Креститель приютил малолетку и даже усыновил его, но затем… сделал заложником половцев, где старший сын пребывал едва ли не пять лет. Можно представить, о чем передумал Святополк за эти годы.
Великий князь, в конце концов, вернул заложника в Киев и немедля отослал в небогатое Туровское княжество с неисчислимыми болотами и скудной землей.
Ярослав лишь позднее изведал, что польский король Болеслав, женатый на одной из дочерей Владимира Святославича, чутко следил за всеми событиями, творящимися на Руси. Прознав об обидах Святополка, нанесенных великим князем, он разработал четкий и взвешенный план действий, устремленный на дальние цели против Руси.
Болеслав приглашал к себе Святополка и показал ему свою младшую дочь от последней жены Эмнильды.
Шестнадцатилетняя красавица Регелинда произвела на Святополка самое благоприятное впечатление.
– Готов ли ты жениться на моей дочери? – спросил Болеслав.
– Я буду тебе, ваше величество, преданным рабом, если позволишь породниться с твоим семейством.
– Я пришлю к тебе Регелинду, – благосклонно произнес король, – но ты должен написать мне некоторое поручительство.
– Я готов, ваше величество.
В Туров прибыла не только невеста, но и ее духовник, католический епископ Рейнберн.
Свадьба состоялась тайно, без уведомления великого князя. Не терял времени и епископ, кой принялся обращать туровцев в латинскую веру.
Владимир Святославич был взбешен и стал собирать дружины, дабы пойти войной и на Святополка, и на ляхов, но его отговорил воевода Вышата, человек умудренный, искушенный в сечах:
– Болеслав ныне влиятельный король. У него большое войско. Война может надолго затянуться. А вот Святополка надо наказать изворотом.
– Как?
– Пошли гонцов в Туров с твоим благословением на брак Святополка и пригласи молодых погостить в Киеве.
– Но тот может не поверить.
– Поверит, коль к нему послать дворского Колывана и влиятельных попов с иконами, хоругвями и крестами.
Великий князь поразмыслил, поразмыслил и согласился. Предложение Вышаты удалось. Через три недели к Киеву тронулись не только молодые, но и епископ Рейнберн, кой мечтал изрядно потрудиться в пользу римского папы.
Но едва Святополк, его жена и епископ добрались до Вышгорода, как немедля были схвачены дружинниками великого князя и брошены в темницы.
– Каждому по порубу, – приказал Креститель. – Пусть околевают по отдельности.
В тот же день Владимир Святославич направил в Польшу высокое посольство, вожделея уладить дело со своим зятем Болеславом.
* * *
На Руси бытовал обычай: каждый князь, прибывая в назначенный ему город, давал «въездной» пир для бояр, купцов и «добрых» ремесленников. В Новгороде же на княжеский пир были приглашены и отцы церкви, и кончанские старосты, и тысяцкие (каждый конец поставлял на войну тысячу ратников), и уличанские сотники, и гости заморские.
Ярослав не поскупился: столы ломились от яств и питий: не зря он, руша традицию, перенес торжество, потребовав для его подготовки целых три дня. Пировать так пировать!
Новгородцы хоть и были недовольны переносом празднования, но, когда глянули на щедрые столы, ворчать перестали. Пили, ели и дотошно разглядывали нового князя. Далеко не Вышеслав! Крепок здоровьем, немногословен, глазами властен. Такого нелегко будет приручить. Но никуда не денется: Господин Великий Новгород любого князя обломает.
Пытливо посматривал на гостей и Ярослав. Все, начиная от посадника до ремесленника, держатся без лести, с достоинством, хвалебных речей не изрекают, да и пьют в меру, словно чего-то выжидают. Даже владыка Иоаким, кой только и всего-то благословил князя и трапезу, помалкивает. А ведь как уже довелось изведать, Новгородский епископ зело речист, на других пирах так глаголет, что удержу нет. Ярый приверженец грека-митрополита Феопемта, что сидит в Киеве, ретиво выполняет все его указания, заполонив храмы иноземными священнослужителями. Даже дьячков и пономарей старается поставить из греков. Зело усердствует владыка.
Не подрезать ли ему крылья? Новгороду потребен русский епископ. Чем меньше чужеземцев окажется в храмах, тем крепче станет христианская Русь. Ведь, как ни говори, чтобы добраться до глубин русской души, надобна чистая, безупречная русская проповедь, а греки, с трудом осилив далеко не простой, чужой язык, путаются в богослужебных, нравоучительных речах, затрудняя и без того религиозные наставления. Где уж таким проповедникам проникнуть в душу русича?!
Менять, менять надо греков. Но дело сие зело сложное. Как-то еще поведут себя новгородцы, а уж про великого князя и говорить не приходится. Тот надежный друг Византии. Митрополита, присланного в Киев из Константинополя, высоко чтит. Опять предстоит тяжкая борьба.
Вечор близился. Князь обладал правом уйти с пира, а гости могли оставаться не только до утра, но и пировать всю неделю; упившись, ночевали прямо в гриднице, а то и под столами. В подобном случае князь должен выходить к загулявшимся бражникам всякое утро.
