Валерий Александрович Замыслов
Ярослав Мудрый. Великий князь
Глава 5
Содом
Великий князь не ведал, на что и подумать. Ярослав, получив грамоту на новое княжение, должен был явиться из Ростова в Киев, а он сразу отъехал в Великий Новгород.
Что это? Зазнался, полное пренебрежение отцом? Но такого случая еще не бывало. Любой сын, где бы он ни находился, тотчас прибывал по приказу родителя в стольный град. Даже «зол плод» Святополк, у коего были веские основания задержаться в Турове, и тот приехал в Киев. Ныне сидит в порубе, подлый изменник! Но сейчас речь не о нем. Старый боярин Колыван, пожалуй, прав:
– Уж не пронюхал ли чего о твоем приказе, великий князь?
– О каком таком приказе, Колыван?
Дворский замялся. Дернул же его черт за язык! Но надо договаривать:
– По поводу Березини и ее приблудыша.
Владимир Святославич схватил дворского за грудки.
– Совсем из ума выжил, старый пес! Аль не я упреждал, что никакого приказа тебе не поручал!
– Прости, великий князь. Чаял, чтобы ты вдогад взял. Ярослав-то…
– Молчи! – сорвался на крик Владимир Святославич. – Еще раз вякнешь – поганый язык вырву. Своими руками!
– Не вякну, великий князь, не вякну, – побледнев, заверил Колыван и, в знак подтверждения сотворив крестное знамение, попятился к сводчатой двери…
Прав, прав Колыван. Ярославу ума не занимать, он и в самом деле мог догадаться. Вот почему ему не хочется видеться с отцом. Но тайну, видимо, он держит при себе, и за то ему многое простится. Если бы Русь изведала еще об одном скверном деле Крестителя, то у него прибавилось бы смертных грехов. «Не убий!» – завещал христианам Иисус Христос.
А грехов у Владимира – ни одному звездочету не перечесть. Еще два месяца назад он почувствовал, что похоть его умерщвлена, он уже не в состоянии овладеть самой сладострастной наложницей.
И тогда ослабевший князь повелел Колывану тайно привести к нему ведуна-знахаря, с коим поделился своим горем, и тот изрек ему заговор от бессилия:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! Есть святое окиян-море, на том святом окиян-море стоит остров, на том острову стоит дуб булатный, у того дуба булатного – корень булатный, сучья булатные, вершина булатная. Того дуба булатного ветром не согнет, вихрем не сломит, так бы и у раба Божия Владимира стояли семьдесят жил и едина жила… на женский лик красной девицы… что турий рог, что еловый сук, чтобы тот раб Божий Владимир стал пылок и ярок на женскую похоть, на полое место, во веки веков, аминь!
В тот же день знахарь бесследно исчез. Никто не должен ведать о половой немощи великого князя.
А через два дня Владимир Святославич, опрокинув рог фряжского[10] вина и забыв о державных делах, помчал в свою резиденцию, любимое село Берестово, в коем находился его дворец с тремя сотнями наложниц. Но как ни усердствовала его любимая похотница, великий князь потерпел неудачу. Он огрел наложницу плеткой и ушел из ложеницы в свои покои.
Великий князь был в отчаянии. Неужели его сладострастию пришел конец?! Тридцать пять лет он наслаждался женами и бесчисленными наложницами, и вот настал горестный час, когда он утратил ни с чем не сравнимое блаженство.
Напился Креститель до одури. На другой день бушевал: кто бы ему ни попадался на глаза из челяди, жестоко избивал, а затем, вконец обессиленный, рухнул на лавку, крытую медвежьими шкурами, и заснул беспокойным сном.
Очнулся, а в голове всё та же неотвязчивая мысль: «Нет! Не могу без девок. Не могу!»
Приказал позвать из своих дворовых плотника.
– Вот что, Минька. Сотвори-ка мне малое оконце в покоях. Да чтоб оконце задвигалось.
Минька пожал плечами.
– Так дверь есть, великий князь.
– Оконце, дурья башка! И чтоб борзо сделал!
«Чудит наш князюшка», – подумал плотник и побежал за сручьем.
Когда оконце было вырублено, задвинуто и прикрыто парчовой занавесью, довольный Владимир Святославич пошел в людскую и молвил:
– Нерадивы стали. Эк, рожи без дела отъели. Накажу нещадно!
Холопы упали на колени.
– Не ведаем, чем и прогневали тебя, батюшка великий князь.
– От изделья отлыниваете, лежебоки. Будет вам особая поруха.
Владимир Святославич отобрал с десяток самых крепких холопов и повел их сенями к одной из многочисленных комнат дворца, в коей располагались семь наложниц. У дверей остановился и отдал приказ:
– Девки мои зело провинились. Ступайте к ним, сорвите одежки и силуйте.
Холопы оторопели. Вот приказ так приказ!
– Ступайте. Дверь я закрою на засов, дабы ни одна девка не выскочила.
Отдав повеление, Креститель поспешил в свои покои и тотчас приоткрыл потайное оконце. То, что он увидел, привело князя в неслыханное возбуждение.
Девки кричали, визжали, норовили выскочить из комнаты, но мужики изрядно ведали своё дело. Насиловали так дерзко и грубо, что весь дворец огласился несусветным девичьим воплем.
Владимир с необычайным вожделением наблюдал за развратным содомищем и до изнеможения занимался… рукоблудием.
Глава 6
Жены Ярослава
«Оженить Ярослава, немешкотно оженить, – надумал великий князь. – Нечего сыну столь долго в холостяках ходить. У византийского императора две дочери на выданье. Теперь не откажет».
В челе послов направился в Византию тертый, видавший виды боярин и воевода Вышата. Наделив императора щедрыми дарами и проведя искусные переговоры, Вышата привез в Киев старшую дочь «царя царей» Елену.
Царевна, в отличие от Анны, второй жены Владимира, почему-то охотно поехала на Русь.
– Отцу твоему всегда надобна помощь Руси, – сказала Анна. – У него много врагов. Но Новгород – не Киев. Там суровые зимы. Тебе, Елена, будет трудно в этом варварском городе. Да и Ярослав, сказывают, нравом не мягок.
– Привыкну. Мне надоело смотреть на бесконечные интриги царедворцев.
– Как знаешь, Елена. Я благословлю тебя на брак, и дай Бог, чтоб у тебя появились сыновья.
Сама Анна свою жизнь в Киеве считала весьма удачливой. Она добилась всего, о чем мечтала. А ведь так ей не хотелось выходить замуж за Владимира! А тот, захватив в 988 году византийский город Корсунь (Херсонес), послал сказать братьям-императорам Василию и Константину:
– Я взял вашу мощную крепость и ведаю, что у вас есть сестра Анна. И коль вы не отдадите ее за меня, то и стольному граду вашему будет то же, что и Корсуню.
Братья, конечно же, огорчились и ответили:
– Недостойно христианам выдавать сестер своих за неверных. Если не захочешь креститься, то не можем выдать за тебя сестру.
Владимир сказал послам:
– Молвите царям, что я готов креститься, потому что и прежде испытывал ваш закон, и мне нравится ваша вера и богослужение.
Цари, услышав это, успокоились и послали к Владимиру свою сестру, кою насилу уговорили ехать, и она с плачем поплыла через море. Когда царевна прибыла в Корсунь, Владимир принял христианскую веру, а после крещения направился в Киев, где и обвенчался с Анной христианским браком.
И вот теперь другой византийской царевне предстоит венчание с русским князем.
Еще заранее Владимир Святославич отправил послов к Ярославу со своим благословением на брак.
Свадьба состоялась в конце 1011 года.
Ярослав был обязан жениться. Ему уже за тридцать, пора и семьей обзавестись, особенно сыновьями. Но на шумной свадьбе князь сидел за столом не столь уж и веселым, на что сразу же обратили внимание новгородцы.
– Знать, не по сердцу невеста.
– А ведь, кажись, при телесах и лицом пригожа.
Никто из новгородцев не ведал об истинном расположении духа Ярослава. Он сидел с Еленой, а в глазах его стояла Березиня…
Была и веская другая причина. От послов князь узнал потрясающую новость: Владимир Святославич завещал престол брату Борису, венчав его на великое киевское княжение.
Как же до такого шага мог додуматься князь Владимир?! Он грубо нарушил стародавний обычай престолонаследия. Так вот почему возмутился старший брат Святополк.
Дело, оказывается, не в женитьбе его на дочери польского короля и тайных сношениях с Болеславом, а в злодейском намерении великого князя. Он начал расчищать путь к трону своему любимому сыну Борису и кинул Святополка в темницу. Ну и жесток же «родный тятенька!». И в кой раз он свою жесткость показывает. Теперь он наверняка направит свои жгучие стрелы на него, Ярослава, сына своего.
Рассуди, Господи! Зачем же так несправедливо поступает великий князь? Неужели он не понимает, что может столкнуть лбами родных братьев? Ныне Святополк Борису – злейший враг. Да и он, Ярослав, если честно признаться, не захочет ходить под рукой «младеня». Как же Борис мог согласиться на великокняжеское венчание? И на что же надеялся великий князь, завещая Борису престол? Хитрец! Теперь отец надумал задобрить его, Ярослава, женив на дочери византийского императора. Не задобришь, Владимир Святославич, и никогда не вернешь сыновнюю любовь.
Великая княгиня Анна как в воду глядела, предупреждая родственницу о суровых новгородских зимах. Родив сына Илью[11], Елена вскоре застудилась в лютые морозы, да так и не одолела тяжкий недуг.
Через полгода к новгородскому князю проявил большой интерес шведский король Олаф, весьма хитрый и дальновидный человек, кой уже в те годы предвидел, что после дряхлеющего Владимира Крестителя на киевский престол все-таки сядет князь Ярослав.
Король прислал в Новгород посольство, кое намекнуло Ярославу, что Олаф желал бы породниться с новгородским князем.
Ярослав тотчас вспомнил своего брата Всеволода, коего великий князь отправил отроком на княжение во Владимир-Волынский. Когда Всеволоду исполнилось семнадцать лет, он изведал, что после смерти шведского короля Эрика осталась юная вдова Сигрида, о коей вся Европа говорила, что она необычайно прекрасна.
Впечатлительный Всеволод, никогда не видя королевы, воспылал к ней пылкой любовью и, не раздумывая о последствиях, кинулся на корабле за море.
Шестнадцатилетняя вдова встретила русского князя обольстительной улыбкой. Сигрида была действительно восхитительной красавицей.
– Моей руки домогаются многие знатные люди. Во дворце дожидается моего слова король Гренландии Гаральд. Он зрелый муж и отважный рыцарь. Ты ему не соперник.
– Я готов с ним сразиться! – воскликнул Всеволод.
– Я ненавижу кровь. Поединка не будет. Я отдам свое сердце тому, кто меня страстно полюбит.
– Я люблю тебя, Сигрида. Страстно люблю! – горячо вскричал Всеволод. – Ты проживешь со мной счастливую жизнь!
– Время покажет, юноша, – загадочно произнесла королева и добавила: – А теперь я отведу тебя, русский князь, к Гаральду. Познакомься с ним, дружески побеседуй, и оба повеселитесь моими чудесными винами. Тот, кто больше вкусит моих напитков и останется более трезвым, тому я и стану женой.
Оба претендента на руку красавицы так напились, что не могли из кресел приподняться.
Сигрида велела запереть несчастных женихов и своими руками подожгла палату. Юная королева стала жестокой убийцей, но скандинавские саги в своих поэтических сказаниях вовсю стали прославлять гордое величие северных дев. С тех пор к новому шведскому королю Олафу, имевшему трех дочерей, никто уже не сватался.
Послы не ожидали от Ярослава положительного ответа, но тот, дотошно изведав, что собой представляет дочь короля Ингигерда, дал согласие.
– Мыслю, что дочери Олафа не такие полоумные, как Сигрида, – на чистом скандинавском языке отозвался Ярослав Владимирович.
Шведы одобрительно закивали русыми головами: этот новгородский князь достаточно образован.
– Ингигерда умна и рассудительна, обладает мягким нравом, князь Ярослав.
Послы, конечно же, кое в чем приврали. Невеста оказалась не такой уж и мягкой. Она была миловидна, но от лица ее так и веяло холодностью и гордостью.
«Ничего, обломаю. Такие женщины любят твердую руку. Всё образуется», – подумал Ярослав.
Перед венчанием Ингигерда взяла русское имя Ирина. Её приданым стали Ладога и дружина, прибывшая с ней во главе с Эймундом и Рагнаром.
«Ладога – одна видимость, – усмехнулся Ярослав. – Управлять городом всё равно будет русский посадник. А вот варяги скоро могут зело пригодиться. Польский король не внял мирной грамоте великого князя и двинул свои войска на Русь».
* * *
Болеслав, уязвленный жестоким поступком Владимира, заточившего его зятя Святополка, дочь Регелинду и епископа Рейнберна в темницы, позвал на подмогу печенежскую орду.
Соединившись с кочевниками, Болеслав захватил Червенские города[12] и помышлял уже выступить на Киев, дабы не только завладеть самым богатым княжеством Руси, но и освободить пленников.
Болеслав Храбрый предвкушал блестящую победу: никогда еще у него не было столь огромного войска. Под его стягами «собралась вся земля печенежская».
Но тут в стане короля начались жуткие раздоры. Печенеги, не дожидаясь похода на Киев, решили забрать себе добрую половину взятой добычи. Ляхи соглашались лишь на треть. Между степняками и поляками завязались схватки за добычу, кои Болеслав едва унял. Вечером он поначалу переговорил со своими воинами, а далее собрал и печенегов.
– Нам не нужны свары. Поступим по-честному. Вы, славные печенеги, отважно сражались с русскими полками и заслужили половину добычи. Такая же половина ждет вас и в Киеве. Забирайте всё, что вам полагается, а затем устроим великое пиршество.
Кочевники обрадованно загалдели. После пира, когда печенеги свалились на свои переполненные добром чувалы, король отъехал к своим отборным отрядам и приказал:
– Перебейте этих жадных кочевников, и вся добыча достанется нашим воинам.
Кровавая резня длилась всю ночь. А на другой день к Болеславу подоспели послы от великого князя Владимира. Он предложил новый мир, с условием, что выпустит из темниц узников.
Болеслав, после недолгого раздумья, просчитав ситуацию, согласился с договором Владимира и увел свои войска в Польшу.
Глава 7
И пошел сын на отца
Великий князь был настолько самонадеян, что в войне с ляхами не стал просить помощи у сыновей.
Обойдусь без их дружин, мнил он. Все князья слишком далеко сидят. Киевское же войско – одно из самых могучих. Ему под силу любой ворог.
И обошелся-таки! Слава Богу, король Болеслав печенегов умял. Без степняков он не дерзнул продолжать войну. Король позабыл даже про своих пленников. Правда, Святополк и его жена ныне вызволены из глухих порубов и сидят в избах под усиленной охраной. (Епископ же Рейнберн так и умрет в темнице.) Как мог такое запамятовать Болеслав? Неужели одной добычей прельстился?
Недоумевал Владимир Святославич и утешал себя мыслью, что не пришлось на старости лет вновь садиться на ратного коня.
Но его покой был недолгим. Из Новгорода пришла весть, что Ярослав вознамерился отказаться от дани Киеву.
Да быть того не должно! Это же неслыханное дело! Надо немедля слать гонцов в Новгород. Своеволие Ярослава переходит все пределы.
* * *
Ярославу с первой же недели не приглянулось жить в хоромах покойного Вышеслава.
Шумное место! С какой стороны ни выгляни из оконца – и тотчас упрешься в боярские хоромы, кои заполонили весь Детинец. А кремль многолюден, тесен. Даже по ночам покоя нет. Какой-нибудь подзагулявший боярин едет от соседа к своему тыну, а холопы орут во всё горло:
– Гись! Гись!
Но хуже того бывает, когда встречные возки никак не разъедутся – и загуляла тут драчка. Несусветный гам на весь Детинец!
Не выдержал Ярослав и приказал боярину Могуте:
– Приглянул я местечко на правом берегу Волхова. Дойди до плотников и снаряди добрую артель. На оплату не скупись. Сколь гривен запросят, столь и заплачу.
– Они могут и вдвое заломить. Каждый себя великим умельцем мнит.
Князь Ярослав и сам ведал, что новгородские плотники зело искусны, прославились на всю Русь. Люди прочих городов дразнили новгородцев, нарекая всех без разбору, «плотниками».
– А я сказываю, не скупись, Могута Лукьяныч. Пусть возведут такой дворец, кой и киевскому не уступит. Не всё Киеву кичиться. Новгородские плотники даже цареградских мастеров за пояс заткнут.
Князь Ярослав имел пристрастие возводить все постройки основательно, крепко и красно, дабы веками творением рук умельцев любовались. (А сколь он еще возведет диковинных храмов и монастырей в последующие годы!)
Жену Ирину он уже привел в новый дворец, кой был поставлен неподалеку от реки и подле дубового храма Ивана Предтечи, что на Опоках.
Новое жительство князя народ окрестил Ярославовым дворищем, кое сохранилось на многие века и кое позднее станет любимым местом Александра Невского и других новгородских князей.
Ремесленный люд нахваливал плотников и говаривал:
– Ярослав своей калитой с древоделами расквитался, а князь Вышеслав на поборы терем ставил. Ярослав не захотел посадский люд обременять.
– Нравом не тот. Редкий день к мастерам не заглянет. Лучшую долю сулит.
– Покамест что-то не видно. Обещал бычка, а даст тычка.
– Ну, ты это напраслину возводишь. Князь, чу, от дани норовит отрешиться. Дабы никаких пошлин от нас Киеву не шло.
– Тяжеленько Ярославу приведется. Князь-то Владимир спуску не даст.
Таковские разговоры по Новгороду давно шли, но Ярослав пока еще не решался бросить отцу открытый вызов. Надо было подготовить и купцов, кои в большинстве своем держались посадника Константина, тысяцкого и бояр, что коноводили на вече.
Ярослав нередко вел с купцами беседы, но большого сдвига от них пока не ощущалось: торговые люди часто навещали Киев и ведали о силе великого князя.
И все же разговоры с купцами не закончились даром. Как-то князь пригласил к себе Силуяна и спросил:
– Ты все дни проводишь на Торговой площади. Кто самые богатые купцы в Новгороде? Не вощаники?
– Вощаники, князь.
– Пошлиной обложены и льгот никаких не имют.
– Никаких, князь.
– Собери мне их, Силуян. Задумка есть. Надо нам купцов на свою сторону перетянуть.
– Да я тоже норовлю чем-то помочь тебе, князь. Слово давал. Старые купцы меня припомнили. И так и сяк судачим, но покуда купцы осторожливы, трудно их прошибить.
Вощаников князь рассадил на втором ярусе дворца, в сенях, кои обычно заменяли гридницу и где князья принимали почетных гостей и послов. В сенях, как в самых парадных теплых палатах, постоянно стоял княжеский трон, здесь же собиралась дружина и проходили пиры.
Никогда еще для вощаников не оказывалась такая честь.
– Позвал я вас, господа купцы, не для почестного пира, а для основательного разговора, – начал Ярослав.
– Да уж, почитай, наговорились, князь, – хмуро произнес один из старших купцов.
– О прежних беседах вспоминать не буду, Мефодий Аверьяныч. О новом деле поговорим.
Купцы переглянулись. Ишь ты, князь даже по отчеству торговых людей запоминает.
– Все вы занимаетесь важным издельем – готовите воск, кой нужен каждому человеку, от бедняка до князя. На одни только новгородские церкви, как мне поведал епископ Иоаким, требуется десятки тысяч пудов. Вас около сотни вощаников. Но вы разобщены, и вас облагают пошлинами, кои приносят убытки.
– И немалые, князь, – загудели купцы. – Житья нет от поборов.
– Я предлагаю вам объединиться и получать немалые льготы.
– Как это?
– Какие еще льготы?
– Растолкую. Можно сотворить общину или братство при храме Ивана Предтечи. У храма же установить специальные весы для взвешивания воска. Тот, кто покупает у общины воск, тот поневоле должен взвесить его на общинных весах и заплатить пошлину, коя целиком пойдет братству. Получится довольно неплохой прибыток. Да вы сами прикиньте. В торговых делах больше меня разумеете.
Купцы посидели, пораскинули умом, а затем поднялся купец Мефодий.
– Дело, князь. Прибыток будет… Но тогда многие в нашу общину полезут.
– Полезут. А вы за вхождение высокую плату учредите. В десятки гривен серебра. И такая плата не сдержит. Пошлина-то богатая набегает. Вот и прикиньте, стоит ли за такую общину браться. Весы будут храниться в храме. Опричь того, в церкви станут храниться и другие мерила, за право пользования коими – особые пошлины. Примолвлю и другое. Община получит ретроградно вершить суд по торговым делам и разбирать тяжбы, кои часто бывают при свершении сделок. А за оное вновь братству пошлина.
– Дивны дела твои, Господи! – воскликнул Мефодий. – Умно задумано, князь. Но благословит ли братство при храме владыка Иоаким?
– Благословит. Я уже беседовал с епископом.
– Ну, тогда мы еще разок обо всем потолкуем и, коль на братстве сойдемся, рядную грамоту[13] напишем, а тебя, князь Ярослав Владимирыч, попросим печать свою приложить. Дашь ли на ряд печать?
– Дам, господа купцы.
Купцы, шумно переговариваясь, подались из княжеских сеней, а довольный князь удалился в свои покои.
Купцы непременно за братство ухватятся. Спасибо епископу, коего не пришлось долго упрашивать…
А вот как отнесется к этому великий князь? Но его поджидает более худая весть. Пришла пора отмежеваться от дани, кою платили новгородцы, начиная со Святослава Игоревича. Князь Владимир поразмыслит, что его сын надумал отшибить Новгород от Руси, но он, Ярослав, даже в мыслях своих того не допускает. Русь должна быть единой, но Новгород больше не будет скапливать Киеву дань. Правда, такое дело без веча не решишь. Что-то теперь скажет Господин Великий Новгород?
