Валерий Байдин
Сва
– Будто одни в целом мире, – мечтательно протянул в наступившей тишине чей-то голосок.
– Бросьте, так не бывает, – звучно кашлянул Потоп.
Вокруг принялись со смехом галдеть, но Лави только вздохнула и, чуть повернув голову, произнесла:
– Бывает. Но та-ак редко.
– Народ, делаем, как они! – пьяно заорал Потоп. – Где наш последний батл?
– А просто так тебе слабо? – крикнула Мади. – Вот мэны пошли, алкмэны!
Бор оказался возле Сва и, усмехаясь, протянул им с Лави полстакана рэда:
– Вас что теперь и вином не разольёшь?
Подошли остальные:
– Пьём за нас всех!
– За хипповую любовь!
– Ну-ка, ещё один кис нам продавите! С привкусом дешёвого вайна. А мы вас поддержим, – Откол сделал вид, что подхватывает падающую на пол пару, и грустновато усмехнулся.
Лави взяла протянутый стакан, отпила и передала Сва, обернулась на Откола:
– Фэнкс! А теперь все отвяньте, плизз… – она загадочно, пьяно обвела взглядом парадняк и взяла под руку Сва. – Давай двинем куда-нибудь. Пипл, всем чао!
Они шли в обнимку, непонятно куда. На засыпанном снегом бульваре, где их внезапно застала первая метель, обморочно целовались, глотая талый снег и сладкую боль.
– Как с тобой кайфово, – шептала Лави и надолго терялась в его заснеженной бороде.
Сва уже не пытался собой овладеть, а она будто ждала новых поцелуев, каждый раз, когда он прикасался к её губам, вздыхала и льнула навстречу. Затем пошатнулась на ходу, потянула его на запорошённую скамейку, откинулась назад и замерла, подставив лицо снежинкам.
Он очнулся, смахнул капли с бороды, вынул и протянул папку:
– Вот стихи, как обещал.
– Принёс… Обязательно прочту, – Лави, не глядя, сунула их в шитую из цветных лоскутов кожаную сумку. – Ты с родичами живёшь?
Вглядываясь в мягкий профиль, Сва начал что-то рассказывать про трудный размен с родителями и комнатку в маленькой коммуналке, а сам в несчётный раз ласкал глазами запорошённые волосы под капюшоном, лоб, влажные от снега щёки, покрасневший тонкий нос, губы.
– Так у тебя свой рум? – она отшатнулась в полуулыбке, зрачки стали ещё больше и темнее. – Хочу посмотреть, как ты живёшь, поехали!
– Ну, если ты… А не поздно? – залепетал Сва, и у него прервалось дыхание.
– Что ты мелешь? Я совсем закоченела, – Лави поднялась со скамьи. – Нам как, на метро?
Пошатываясь от неукротимого волнения, он вёл её под руку, стараясь ни о чём не думать. «Будь, что будет, будь, как будет», – вертелись в мозгу бессмысленные слова, вслед за ними кружилась голова, внутри разгорался тяжелый жар, опускался всё ниже и мучительно давил в животе. Она шагала, опустив ресницы, словно в полусне, прижавшись к нему и закрыв глаза, сидела в вагоне, а Сва изнемогал от её близости, старался не замечать коленок, приоткрывшихся между полами дублёнки, и пытался думать о другом.
Спустя полчаса Лави шла рядом под медленным, сонным снегопадом, не глядя по сторонам, будто к себе домой. Лишь раз остановилась и ухватила его за рукав:
– Смоук не подкинешь?
В лифте он попробовал её поцеловать, но встретил бесчувственные мягкие губы с сигаретным выдохом: ресницы дрожали на полузакрытых глазах, в волосах таяли снежинки. Топая каблучками сапог, Лави вышла на лестничную клетку. Сва выудил из карманов ключи, сдерживая дрожь, защёлкнул входную дверь, в темноте провёл её по коридору до комнаты. «Спят старики», – подумал с облечением, закрылся изнутри, зажёг свет и глухо прознёс:
– Вот, здесь я и живу.
– Файн. Только свет выруби, глазам больно, – Лави прикрыла лицо рукой, а другой начала расстегивать пальто.
Теряя голову, он обнял её и провалился в беспамятство…
Изнемогая, слепо бился рядом с неподвижным ласковым телом, будто хотел оживить умирающего человека. Гладил и целовал. Одиноко летел в невообразимую даль, прочь от глупой плоти, и влёк Лави с собой. А когда застонал от жгучего и бессмысленного восторга, она лишь тихо вздохнула.
Сва чувствовал щекой душистые волосы и попытался понять, что с ней опять произошло. Шуплый живот, жаркий пушистый свитер, под ним лёгкий бугорок груди: «Зачем всё это? Будто оставила мне свою полуживую оболочку, а сама ушла. Но её плоть, одна лишь плоть мне не нужна. И не была нужна никогда!»
Время медленно двинулось, он шевельнулся, поцеловал застывшее лицо:
– Зачем ты это сделала?
– Что? – встрепенулась Лави и вздохнула. – Жарко…
Скользнула ладонью по его плечу, добавила, будто извиняясь:
– Ты даже мой свитер не снял. Так жарко.
Он шевельнулся, попытался что-то сделать с её одеждой.
– Подожди, я сама, – хмыкнула Лави и села на кровати.
Накинув халат, Сва отошёл к окну и закурил. Он никак не мог найти себе места из-за её наготы и всего, что так нелепо произошло. В голове устало билось: «Чего она хочет? Зачем приехала? Всё не так, не то…» Обернулся и увидел, скорее, почувствовал во тьме её долгий взгляд, спросил:
– Что с тобой? Не понимаю?
– Прости, я была далеко, – у Лави дрогнули губы, на её лицо наплывала грусть, она тряхнула головой, пытаясь уйти от неведомых мыслей, и – было видно – через силу улыбнулась: – Ты такой пылкий, ласковый. Удивительно.
Сва не ответил. В который раз она вздохнула и огляделась:
– У тебя тут тихо. И без занавесок хорошо – небо видно. Смотри, облака светятся.
– Наверное, луна взошла, – он опёрся о подоконник, глянул ввысь и услышал за спиной шорох:
– А где смоук? – ничуть не смущаясь, Лави подошла к нему и вгляделась в небесную тьму.
Казалось, только сейчас она вышла из беспамятства. Чиркнула зажигалкой, затянулась, тут же толчком загасила сигарету о стекло, рукой проникла под халат и прижалась всем телом:
– Ми-лый, любовь моя.
Это она? Белеет в странном обмороке лицо, на губах остался забытый вдох. Незнакомой дорогой тянется в полумраке откинутая рука. Грудь нежно и незряче смотрит вдаль. Тайной жизнью дышит живот, кажется мягкой отмелью, тёплым берегом, крохотным небосводом с отпечатком луны. А дальше, под неразличимой путаницей волос, тело кончается. Нет, творится заново из плоти крошечного младенца, белой ровной долиной возвращается к водопаду волос…
Тонкие пальцы гладили бороду, плечи, грудь, от этих прикосновений замирала кровь. Светящиеся облака соприкасались краями, плыли в чёрном небе. И казалось, они вдвоём тоже медленно парили – на головокружительной высоте, откуда невозможно вернуться на землю прежними людьми.
– …
– …
Слова были похожи на дыхание. Кто начал говорить, о чём, зачем? Глаза давно привыкли к полумраку, Сва увидел маленькую родинку над её ключицей, поцеловал. Поймал пальцы, поднёс к губам, вспоминая их первый поцелуй. И вдруг заметил на запястье три тонких белых царапины.
– Что это у тебя?
– А, это… – Лави помолчала. – Это я пилилась однажды. Но облом всё, неважно.
Он не решился расспрашивать, лишь погладил бледные шрамики, косо рассёкшие кожу:
– Больше никогда так не делай, слышишь!
– Если б ты был со мной тогда, раньше… Боже, как ты опоздал! – Лави тяжело выдохнула и закрыла глаза.
А потом началось ужасное. Она уткнулась носом в его грудь и отчаянно зарыдала.
– Что с тобой? – тряс её Сва, пытаясь целовать в прыгающие губы, в мокрые глаза, ловя невозможные слова:
– Нет… Ты не должен! Не должен… меня… лю… – она никак не могла закончить свою страшную фразу.
– Что ты несёшь? Мы вместе! Навсегда!
Лави замотала головой, сдерживая то ли крик, то ли боль.
Он прижался к ней, гладил, целовал, тряс, целовал опять. Потом вскочил, заставил выпить полстакана воды и сел на кровать.
Несколько раз вздохнул, обтёр мокрой ладонью лицо. Ничто не помогало. Лави сотрясала непрестанная дрожь. Не зная, что делать, он набросил на неё одеяло и глухо спросил:
– Хочешь, выпьем чуть-чуть? Расслабишься. У меня немного вина есть.
Она не ответила.
Старики-соседи спали, похрапывая из-за двери на два голоса. Сва прошёл на кухню, заварил чай, захватил из холодильника еды и вернулся в комнату, нарезал хлеб, достал портвейн, рюмки, чашки, уселся за стол и принялся ждать. Облака тускнели, становились серо-чёрными, звёзды исчезали под рыхлыми краями, опять вспыхивали, вновь гасли. Тускнели окна в соседних домах, из дворового провала поднималась темень и широкими лентами реяла перед окном. Ледяная декабрьская ночь заползала в комнату. Он поёжился, вздохнул и, будто в ответ, услышал её голос:
– Думаешь, я сплю? – Лави сидела на подушках, опершись спиной о стену.
В тёмных глазницах стыл неподвижный, пугающий взгляд.
– Скажи, что происходит? Тебе плохо со мной? – Сва сел рядом, обнял, посмотрел ей в глаза, пытаясь разглядеть в них знакомый тёплый свет.
Она покачала головой:
– Я тебе скажу, кто я, и ты всё поймёшь.
Сва тут же закрыл ей рот поцелуем:
– Не надо, я не мальчик.
– Совсем не то, подожди! – Лави отстранилась и закрыла лицо руками, а когда отвела их, он услышал другой, хриплый голос:
Я пришла в этот мир, чтоб исчезнуть,
в поцелуях чужих…
Сбилась, миг помолчала:
в поцелуях слепых раствориться.
Глупо верить, любить и молиться
на краю торжествующей бездны.
Закрыв глаза, она шептала всё тише:
Как расстаться мне с жизнью убогой,
улететь в синеву, словно птица?
Вижу всюду мертвенные лица,
слышу оклики смерти…
– …из гроба, – сквозь зубы выдохнула и в упор, мрачно глянула. Стало нестерпимо. Сва рывком поднялся, шагнул к окну, вплавил лоб в ледяное стекло и с силой зажмурился.
– Дальше там про Бога и ещё… – услышал за спиной. – Не хочу продолжать. Пойми…
Он обернулся, опять сел рядом. Лави прижалась к его плечу, провела ладонью по груди:
– Я должна была встретить тебя намного раньше, тогда бы я так не написала. После всех мэнов, которые у меня были – не обижайся только! – вдруг, под конец, встретился ты.
– Какой конец, ты о чём? – перебил он и, не замечая обиды, с ласковой силой тряхнул её за плечи.
Лави будто ничего не слышала:
– Встретился, когда уже страшно стало полюбить. А так ждала любви, всё бы за неё отдала. Но теперь не могу, ты со мной погибнешь. Лучше я одна…
Он закричал и вскочил с кровати:
– Это креза полная! Забудь эти слова! Забудь свои стихи проклятые!
– Забуду эти – будут другие, ещё хуже.
– Ты должна всё забыть! Все свои мысли чудовищные!
– А как забыть? Неужели не чувствуешь, что смерть всегда рядом?
– Нет, прошёл этот юношеский бред! Осталась только любовь, – Сва опустился на пол перед нею, ужасаясь своей догадке, спросил. – Ты что, на наркоте подсела? Скажи честно! У тебя клины. Брось, Лави, умоляю! Всё пройдёт, мы с тобой будем вместе. Я полюбил тебя, это навсегда.
Она опять сорвалась в бессильный плач:
– Раньше всё было так ясно. Просто, до ужаса. Я только ждала, когда всё кончится. И вдруг появился ты.
– И вдруг появилась ты! – с силой вскрикнул Сва. – Теперь всё будет по-другому! Любовь всё изменит, веришь?
Она жалко улыбнулась и замотала головой, не вытирая слёз:
– Я слишком далеко ушла. Слишком поздно. Невозможно любить, умирая.
– Почему, умирая? Не говори так, не мучай себя и меня!
Она долго смотрела в пустое окно, будто чего-то ждала или слушала в себе:
– Милый, мы ведь не навсегда родились – только на миг. На миг, как ты вчера спел мне, помнишь? С первого удара, ещё девчонкой, я почувствовала, что в жизни всё будет страшнее, что я не вынесу. Так и случилось, судьба моя такая. Если б ты знал… Для меня всё кончено на земле, почти всё, – она отвернулась и закончила ломающимся шёпотом: – Уже столько времени мои поцелуи – как в лицо смерти. Даже с тобой я не могу от этого избавиться. Нет сил жить.
По телу вместе со страхом прошлась летучая колкая дрожь, и Сва похолодел.
– Один монах сказал, что я порченая. Что блудница, грешница, что бесноватой скоро стану… Не знаю, как отсюда вырваться, от себя спастись, – глухо выдавливала она слова и вдруг залилась слезами: – Боже, помоги исчезнуть! Хоть в этом помоги!
– Не могу слышать! – закричал он, вскочил и закачался от неожиданной дурноты: – Тошнит что-то…
Сва не помнил, как и зачем оделся. Будто собрался по непонятному делу уходить из дома, но в последний момент застыл у окна, глядя вглубь комнаты. Лави сидела на кровати, опустив голову. Свесившиеся волосы наполовину закрывали лицо, грудь странно светилась в темноте.
– Что, стрёмно со мной? – посмотрела исподлобья, с тяжёлой усмешкой.
Он не ответил. Не одеваясь, Лави опять подошла, потянулась обнять. Потом передумала и села к столу, нащупала сигареты:
– Куда же ты собрался из собственного дома? А я винца выпить с тобой хотела. Или хоть чаю попить, – она выдохнула дым, рассеянно огляделась и покусала губы. – Жаль, травки нет, было бы в кайф… Ладно, я и так с тобою улетела, даже не верится.
Её нагота тянула и тихо корёжила тело, а душа цепенела, сжималась в бессильный комок. Сва слышал голос Лави, но почти не понимал слов:
– Видишь, я тебе уже всё отдала. И ничего другого, лучшего, у тебя со мной не будет. Вот в чём ужас… Всё бессмысленно. Нет никакого Бога, есть лишь глупые мечты о любви и счастье. Мне надоел этот абсурд, называемый жизнью, а тебе ещё нет. Разница между нами только в этом, только. А в остальном мы слишком похожи. И мне страшно за тебя. Не за себя – я уже давно всё поняла.
Перед глазами темнела, кружилась комната, и посередине сидела Лави. Он отвернулся. Хотелось, чтобы всё превратилось в идиотскую шутку, чтобы она расхохоталась, чтобы исчезла невыносимая тяжесть, повисшая в комнате.
– Ты бы оделась. На ведьму слишком похожа, прости, – прошептал Сва и закрыл лицо руками.
– Да, похожа, время от времени. Ты не первый, кто заметил.
– Хватит! Не могу больше! Ты всё придумала! – сорвался он на крик и сжал зубы, чтобы прийти в себя.
– А мне гнуснейшей придумкой кажется наша жизнь, понимаешь? Даже встреча с тобою – как насмешка, когда жить уже сил не осталось. Внутри всё сожжено. Моя нежность… Кому она была нужна? Только моё тело – как закуска после вайна. От него ведь, чёрт возьми, не убывает! Клёво, скажи? А? – она откинулась на стуле и зашлась в плачущем смехе.
Сва зажмурился, как от пощёчины, руки стали мелко дрожать:
– Что-то мне совсем тяжко стало. Пойду ну улицу, подышу, – пробормотал он и выскочил из квартиры.
Забыв о лифте, стремглав слетел по лестнице вниз. Хотелось сделать что-то непоправимое, разрушить какое-то проклятие, что-то ненавистное сломать в этом мире. Он бессильно вскинул кулаки к небу и неожиданно для себя побежал. На улице не было ни души. Светили никчёмные фонари. Истоптанный, разъезженный шинами снег то скользил, то хлюпал под ногами – детская площадка, кусты, дымящаяся яма теплотрассы, гаражи, соседний двор, опять кусты, дырявый бетонный забор, помойка, заснеженные автомобили, дома, дома…
Сжиженный холодный воздух с шумом втекал и вытекал из груди. Потемнело в глазах от изнеможения, и Сва перешёл на шаг, завершая большой бессмысленный круг. Сбоку показалась красная горящая зазубрина метро. По снеговой тропинке он пересёк знакомый двор – мимо стайки обугленных холодом деревьев, около беседки и обледенелой скамейки – и остановился.
– Наглоталась колёс, накурилась и шизанулась. На мраке съехала… Лучше не думать об этом, не думать ни о чём. Попробовать привести её в чувство, поцеловать, сказать «люблю». И больше никуда не отпускать. Мы вместе пойдём ко врачам. Я вытащу её, ведь есть же в мире что-то сильней наркоты!
Колотило в висках, рвалось наружу сердце. Сва схватился за грудь и вдруг понял, что сделать ничего не сможет.
– Она меня не послушает. И врачей тоже. Как с ней жить? Что делать?
Он не мог представить, что скажет Лави, и бессильно брёл прямо по снегу. У самого дома жалость к ней кольнула так сильно, что Сва остановился:
– Теперь это моя истерика… Но что я могу? У неё креза жестокая. Её лечить надо. А как, если ей жизнь в отврат? – и тут его полоснула по темени страшная мысль: – А если моя любовь, весь мир для неё – отголоски бреда? Если всё сожжено наркотой? Тогда ей только чудо поможет. Чудо, которого нет.
С этими мыслями, едва двигаясь, он повернул за угол. У подъезда на заснеженных ступеньках сидела Лави и смотрела в его сторону. Поднялась и пошла навстречу.
– Не хотела уходить, не попрощавшись. Хотя, что это меняет.
– Куда ты собралась? Сейчас… половина четвёртого. Пошли ко мне, чаю попьём, согреешься.
– Нет, я не вернусь. Поймаю тачку у метро и кончено.
– Я тебя никуда не пущу.
– Брось, ни к чему это.
– Нет!
– Силой что ли назад поведёшь? А что потом? Ты же погибнешь со мной. Зачем тебе?
– Тогда я погибну без тебя. Выбирай! – Сва схватил её за плечи.
– Я уже выбрала. И хочу, чтобы именно ты жил и любил. Любил всем сердцем, как ты можешь. Но не меня…
По её щекам текли слёзы, смывая остатки туши. Лави прижала к глазам носовой платок и быстро зашагала вперёд. Ледяной воздух сжал голову, заполнил тело. Коченея на ходу, Сва двинулся следом. До самого метро они не проронили ни слова. Там, на проспекте, Лави вышла на мостовую и застыла, глядя вдаль. Матово-чёрный асфальт серебрился под фонарями. Молчание стало таким тягостным, что он произнёс, дрожа в ознобе:
– Останься хоть до утра. Успокоишься, завтра всё увидишь иначе. Останься, Лави! Опасно ночью одной…
– Что? Что? – горько засмеялась она и повернула к нему заплаканное лицо. – Мне давно ничего не опасно.
– Давай вместе поедем, у тебя договорим, – он обнял её, погладил по мокрым щекам, поцеловал. – А если не захочешь, я вернусь на том же каре.
Сказал, не подумав, сразу пожалел и тут же услышал:
– Глупо это – провожать, возвращаться. Иди лучше домой! Что стоишь?
Тут он отшатнулся и закричал вне себя:
– Ты вместо придурка меня держишь, да? Зачем ты приехала? Зачем устроила это кино крезовое?! – вгляделся в её лицо, до крови прикусил губы, борясь со слезами: – Я для тебя просто никто, да? Да?!
– Ничего ты не понял, – прошептала она. – Не мог понять. К счастью.
– Нет, понял! Тебе срочно в психушку надо, лечиться! Насильно! Лави…
– А есть такая, чтобы вылечиться от этой жизни? Ты знаешь? – её глаза опять наполнились бархатистым нежным золотом – как тот, самый первый взгляд. – Я ведь хотела лишь попрощаться. С тобой, со всем на свете. Прости, Сва, любимый…
За их спиной урчал мотор. Она отвернулась и шагнула к притормозившему «Жигулёнку».
– До «Динамо»! – потянула приоткрытую дверцу.
– Я с тобой!
В ответ Лави сжала губы, замотала головой и с треском захлопнула дверь, будто говоря «нет». Мотор взревел, и неведомо откуда взявшаяся машина стала стремительно уменьшаться на чёрной дороге, на глазах превратилась в красный сдвоенный огонёк. Вскоре, нервно мигая, он двинулся в сторону и пропал.
Пошатываясь, Сва пересёк мостовую, постоял в тупом бездумье и побрёл домой.
Поздно утром на столе рядом с недопитым стаканом чая он увидел листок из её блокнота с запиской: «Про ведьму всё было неправда. Прости, любовь моя. Прощай. Навек твоя. Лави». Сел на стул, на котором ночью сидела она, перечёл прыгающую строчку и жестоко пожалел, что не догадался, даже не подумал взять у неё номер телефона.
В дауне
Весь следующий день Сва не мог придти в себя:
– Неужели она пришла только за тем, чтобы сказать «прощай»? В голове бесконечно повторялись, дробились в бессмыслицу её записка и последние слова: «попрощаться со всем на свете».
– Невозможно поверить. Она обкурилась, измоталась, в депресняк вошла. Как будто нет ни меня, ни её подруг – никого, кто её любит. У неё шиза глубокая, как ни ужасно. Одни стихи чего стоят. Вчера от неё таким ужасом повеяло. Немыслимо. Лави – умрана, умрада. В уме рана ада. Слышит зовы низов. Видит сны сатаны… Нет, я сам с ума схожу. Она же меня любит. Написала: «Навек твоя»… Верить в Бога смешно, но любить и не видеть в жизни никакого смысла – это же безумие, самое отчаянное! Какая-то адская отрава в мозгу.
От этих мыслей Сва сник. Вспоминал, как в день знакомства поразился её сияющим глазам и острой печали в их глубине.
– Что с ней произошло за какой-то месяц-полтора? «Порченная»… Монах какой-то наговорил ей, а она отчаялась. Придушить бы этого монаха! Мы все не ангелы, все порченные, а он – самый первый! Ясно, её доканали. Но кто? Как она, Лави, могла на наркоту подсесть? Неужели в системе? Нет, вряд ли. С такими, как Дик она не общается… Теперь она отовсюду уйдёт, замкнётся в себе. А потом возьмёт и кинется. Сегодня, завтра. Она уже на пределе. Ей жить нечем. Ей только любовь нужна, огромная, настоящая! Ничем другим её не спасти. Простить себе не могу… Сегодня же найду её телефон, приеду к ней домой и никуда без неё не уеду. Перевезу к себе, а там посмотрим. Надо будет, вместе пойдём ко врачам. Всё для неё сделаю. Её ведь никто никогда не любил, вот в чём ужас.
Сва валялся на кровати, где минувшей ночью задыхался, обнимая Лави, и мучался рядом с её призраком, вставал, бродил по комнате, садился к столу и, вглядываясь в потолок, шептал:
– Как я мог её отпустить? Испугался, подумал, что с ней не вынесу, не выживу. А не подумал, зачем вообще жить? Теперь, без неё? Лишь бы вытащить её из дома, оторвать от самой себя. Ничего не буду ей говорить, просто обниму и никуда не отпущу. Буду целовать, пока она мне не поверит. Она должна понять: всё только для любви создано – и весь мир, и наши две жизни! А если нет, то права она: кругом только мрак.
В знакомый подъезд он вошёл с мрачными предчувствиями и сразу понял, что Лави в парадняке не появлялась. Там всё было как обычно. Бренчала гитара, курили, целовались, вели заумные разговоры, лишь Мади с недоумением вгляделась в лицо Сва и вопросительно подняла брови. Но ни ей, ни кому другому невозможно было рассказать, что произошло в минувшую ночь.
– Народ, как можно Лави рингануть? Кто знает? – не выдержал Сва.
– А разве она тебе свой номер не дала? – удивилась Мади.
Он нервно помотал головой:
– Я позвонить ей должен, срочно!
– Чё ты так застремался, старик? – ехидно спросил Потоп. – Подожди, может, заявится ближе к ночи.
– Что-то случилось? – всмотрелась в него Точка.
– Я… – замялся Сва, – я ничего понять не могу. Она вчера скипнула. Неожиданно, в самом глухом смуре. Даже не успел её ринг записать. Боюсь, теперь надолго пропадёт, если не хуже…
– Через силу не напрягайся. Она и раньше неделями пропадала, а потом появлялась, – флегматично заметила Глори. – Это же Лави, герла немного глючная. Но её и такую все любят.
– Я ей позвонить должен! Поймите же вы, – настаивал Сва и оглядывался по сторонам, ища поддержки.
– Проблема в том, что Лави не велела никому свой номер давать, – заявила Точка и подозрительно посмотрела, но встретившись с его затравленными глазами добавила: – Ладно, я сама ей отрингую. Скажу, ты просил.
На следующий вечер Точка растерянно заявила, что телефон Лави не отвечает:
– Не представляю, что могло случиться? Если через пару дней не дозвонюсь, поеду к ней домой.
Дик многозначительно улыбнулся и отвёл Сва в сторону:
– Тихарь, а такую герлу клеишь. Реально на ней съехал? – поймав взгляд Сва, запнулся и произнёс с некоторым сочувствием. – Ну, не ты первый.
– Старик! – перебил его Сва. – Ты что-нибудь о ней знаешь?
– А что?
– Позавчера она, ни с того ни с сего, до крезов дошла и слиняла – резко, среди ночи. Стрёмно что-то. Ты бы её послушал. Впечатление, что она вот-вот кинется. Что Лави, правда, торчит? Или она по жизни такая?
Тот выпустил вверх колечко сигаретного дыма.
– Ладно, как своему лучшему фрэнду, расскажу тебе. Только не здесь.
Они сидели в одном из ближайших подъездов, на заледеневшем подоконнике, у самого чердака. Сквозь выбитый угол стекла в полутьму лестничной клетки втекал морозный пар, обволакивал бутылку портвейна и плавленый сырок. Но Сва не чувствовал ни холода ни тепла.
– Короче, прогон тут такой. Лави… – Дик долго водил в воздухе сигаретой и с пьяной усмешкой заглядывал ему в глаза, – балдёжная чувиха, но с глюками. Я от неё сразу отвалил. У неё фазер генерал гэбэ. Она с ним за бугром бывала, на инглише говорит, сингует классно, сам знаешь. Один штатник к ней в том году месяца два клеился. Она нам про него пару раз спичила. То ли мэридж хотел с ней замутить, то ли просто факнуть. Грины совал, презенты всякие, пока все свои дела в совке не завернул. Лави, похоже, его послала, хотя кто знает? Может, она в Штаты отвалить задумала, но обломилось?
– Не в этом дело, – Сва нетерпеливо мотнул головой. – Скажи, ты хоть понимаешь, почему у неё крыша временами едет?
Дик замер в пьяном раздумье, заглядывая в опустошённую бутылку:
– То, что она торчит – факт. Если по чесноку, не знаю, на одном пыхе или ещё на чём? Чува из другой тусовки базарила, уже года два назад, к Лави, вроде бы, один нарк прилип. Короче, полная гумоза. Она поначалу не врубилась, а потом, видно, слабо стало отшить. По фейсу мэн был вполне хипповый, на доске лабал и всё под неувязка несчастного-одинокого косил. Месячишко лав с ней давил, говорил, что ради неё на всех других забил, а потом затащил к каким-то гиббонам во флэтуху, типа стихи-песни послушать. Там все надринчались, Лави втихую накачали дурманом и сами круто заторчали. Мэн клялся, что случайно всё вышло. В общем, я так думаю, прошлись по ней толпой разок-другой. А на следующий день она веняки себе попилила. Ну, и сходу в крезуху залетела…
Выпитое вино с неожиданной силой ударило в голову. Сва сидел, скрючившись на подоконнике. Перед глазами плыли тёмные пятна, лестничные ступени, оконная рама, комок фольги. Очнулся он оттого, что Дик вдруг обнял его и поцеловал.
– Ты что? – отстранился Сва.
– Ну, как что? Разве ты не пробовал?
– Спятил?
– И не хочешь?
Сва поднялся, посмотрел в его странно улыбающееся лицо и вытер губы:
– Если ты для прикола, то дерьмово получилось.
– А говорил… Ну, смотри сам. Пусть для прикола, ладно. Тогда пошли.
Что он Дику говорил, Сва не понял, да и не старался. Из головы не выходил его рассказ о Лави, которому страшно, невозможно было поверить.
На следующий вечер Точка подошла к нему и хмуро сказала:
– Вот тебе телефон Лави, сам ей рингуй! Я дважды на её бабку напоролась и такого услышала…
– А с Лави говорила?
– Она её даже не позвала. Не знаю, что там у них? Похоже, дурдом полный.
– Ты же хотела к ней съездить?
– Смысл, если там бабка крезует? Езжай, если хочешь, адрес дам. Но тебя и в подъезд не впустят. Она же в генеральском доме живёт.
Лишь на второй день, после его бесчисленных звонков, трубку подняли и сразу опустили.
– Лави! – успел крикнуть Сва, но услышал в ответ короткие гудки.
Ещё неделю он с угрюмым отчаянием звонил в неведомую квартиру. С каждым разом становилось всё яснее – телефон отключён, дозвониться до неё невозможно. Изнемогая от догадок и предчувствий, Сва каждый вечер плёлся в парадняк. Вопреки разуму, он надеялся встретить Лави или, неведомо как, хоть что-то о ней узнать.
