Валерий Петрович Большаков
По закону меча. Мы от рода русского!
– Выдвигаемся, – сказал Асмуд и повел свою полусотню на дворец.
Теплая, благодатная Галлия! Даже туман не тяжелил одежд сыростью, не знобил тело. В землях, где зимою идут дожди, замерзнуть трудно, особенно русам, привычным к рекам, промерзшим до дна, и лопнувшим от мороза деревьям.
– Улеб, – раздавал приказания Асмуд, – удерживаешь южный вход. Твои, Свен, держат тот, что с угла. И ждать! Олдама, бери Варула – и на крышу. Свистнешь! Остальные – за мной! Прорываемся разом, по свисту Олдамы. Твои, Варул, первыми идут!
– Все понял, – кивнул Волчье Ухо.
Караул сняли мигом, будто тех и не было. Тихий свист Олдамы заменил рев турьего рога. Отряд бесшумно ворвался во дворец Сеагриев с трех сторон и сверху. Десяток Варула заскользил по боковой нижней галерее. Стрелки водили луками по балюстраде верхней галереи-гульбища, ловили цели на балконах и в окнах, пугали кур-несушек и общипанных петухов в покоях дворца.
За позолоченными дверьми открылась пиршественная зала – высоченная палата с тридцатиметровым столом на сотню обжор и выпивох. С потолка свисали знамена, добытые в боях. В конце залы на возвышении стоял трон, а подле него – резное кресло. Стена, выходившая к реке, была прорезана парой щелевидных окон. Слюда, забранная в свинцовый переплет, цедила серое полусвечение, предвещающее зарю.
– Всех сгонять сюда, – приказал Варул. – Свенельд! Фаст! Стерегите двери. Всех впускать, никого не выпускать. Олдама!
Коренастый дренг возник на верхней галерее.
– Кто там у тебя?
– Слуги! – приглушенно доложил Олдама.
– Гони их вниз! Сюда вот!
Завизжала женщина. Напротив пиршественной залы, через атриум с давно уж иссякшим фонтаном, распахнулась дверь, и на каменные плиты двора выбежали растрепанные, очумелые тетки в одних рубахах, с соломой в волосах. Надо полагать, гофдамы. Почти все босиком, гофдамы волокли с собой вороха одежек и обувок.
– Как вы смеете! – срывающимся голосом закричала симпатичная, черненькая конфидентка. – Я особа королевской крови! Я – герцогиня Суассонская!
Олег галантно открыл дверь в трапезную.
– Особу загоняй первой!
– Топай давай, – добродушно велел Ошкуй и ущипнул герцогиню за мягкое место. Особа королевской крови взвизгнула и влетела в пиршественную залу. Ойкая и толкаясь, за нею последовали прочие «прекрасные дамы». От дам остро несло благовониями и застарелым потом.
– Фрелав! Hyp! Стемид! Давай в то крыло!
Варяги шагали темными, сырыми галереями, отчетливо вонявшими аммиаком, через запыленные палаты, по сводчатым коридорам, скупо освещенным смердящими факелами, торчавшими из ржавых гнезд в стенах, пока не вышли в портик зимнего сада, к волглым купам малахитовых колонн. Отсюда был виден Еврейский остров, лежавший против дворца, и просматривалась угловая Луврская башня на правом берегу.
– Аой! – донесся вдруг глухой боевой клич франков. – Аой!
– Эт-то что еще такое? – нахмурился Олег. С чудовищным скрипом раскрылись створки позеленевшей бронзовой решетки, и на пороге возник запыхавшийся Олдама.
– Там! – закричал он, тыча в коридор, и Олег бросился куда указано. Олдама затопал следом.
– Там Тшудд! Ему сказали Шателе брать, а он палаты грабит!
Олег зарычал от бешенства. Весь план насмарку! Тшудд, сволочь жадная… Взял и все испортил! Франков надо было тепленькими брать. А теперь прольется кровь! Кровь!
Сухов бегом пересек ветхую Галерею правосудия и выскочил на широкий двор между оплотом справедливости и башней Шателе. Из Зала караулов, занимавшего весь низ башни, валили, валили, валили палатины – личная охрана графа Парижского. В чешуйчатых доспехах, как жар горя, и в блестящих касках с петушиным гребнем, они с крыльца кидались в бой, словно пародируя задиристых петелов.
– Аой!
Палатины бросились на варягов Тшудда, таскавшихся по двору с хабаром – серебряными кувшинами под мышками, золотыми цепями на шеях, ворохами парчи, бархата и траченных молью мехов. Отягощенные добром, русы и биармы падали под ударами франков, пачкая в крови драгоценные ткани.
На Олега навалились двое. Один – огромный палатин с заплывшим глазом, перебрасывавший топор из руки в руку, второй – жиденький, бледный парнишка с прыщавой мордочкой – дрисливый щенок, дворянский ублюдок из мелкопоместных. Палатин с заплывшим глазом, надсадно хэкнув, занес топор и выронил. Опрокинулся на спину. Из переносицы у него торчала стрела. Другой палатин, который пожиже, присел и рубанул Олега по ногам. Сухов подпрыгнул и мечом развалил жиденького почти напополам.
Клокочущая в Олеге ярость уняла муки совести и долила сил. Навстречу, пуча глаза, выбежал Тшудд. На его бычьей шее болтался добрый десяток ожерелий, бус и цепей из тяжелого кованого золота.
– Ты что ж это, гад, творишь?! – прорычал Олег. Коротко ударив Тшудда под нос, он всадил костяшки пальцев в кадык биарму и ударом локтя снес того с ног.
– Слушай мою команду! – гаркнул Вещий. – Стройся «клином»! Мечи к бою! Вперед!
Добрая слава Вещего поднимала его в негласной табели о рангах. Поэтому даже хольды охотно подчинились – они верили Олегу и в те высшие силы, которые ему помогали.
– Валит! – надрывал горло Сухов. – Собери стрелков! Живо! Скажешь, ярл приказал!
Да, это должно было помочь – русские луки били даже под дождем – надежные, как столовая ложка. Но франки того не ведали и не шибко испугались двойного ряда русских стрельцов – утренний воздух сочился влагой, а для франкских стрел такая погода была нелетная, пеньковые тетивы их луков боялись воды. А русские стрелы пели и зудели, звонко и зло.
– Ао-о… – воинственный клич захлебнулся кровью.
Палатинов на флангах расстреливали пачками. И маятник Фортуны откачнулся от франков.
– Олег! – крикнул Олдама. – Наши!
Сухов обернулся. Из-за крепостных ворот донесся рев и дружный лязг. Створки повернулись, как занавес, открывая мост и левый берег. Варяги и франки, разобравшись по парам, ожесточенно рубились, топча влажные доски. Из узкого окна Квадратной башни, дрыгнув ногами, вывалился франк и бросился в Сену. Еще один, развалив копчиком хлипкие поручни, последовал туда же. И тут запели турьи рога и медные трубы. Из тумана, колышущегося над Сеной, выплыли носы лодий. Страшные морды драконов закачались над дощатым настилом.
С громкими криками на мост полезла судовая рать. Франки бросились кто куда, а варяги втянулись в ворота, с ходу сшибаясь с палатинами. Перед Олегом возник сам Лидул Соколиный Глаз.
– Здоров, Вещий! – взревел конунг. Оглядевшись, узрев злое Олегово лицо, расквашенный нос Тшудда и шею его, обмотанную золотишком, как шарфом, Лидул все понял и насадил на меч нарушителя дисциплины.
– Я беру башню с улицы, – прорычал конунг, – а Варул пущай сверху ударит! Вы верткие…
Олег отбил меч подскочившего палатина, а Лидул, будто приняв эстафету, добил франка.
– Ошкуй! Валит! За мной!
Сухов сунул меч в ножны и кинулся к тому крылу дворца Сеагриев, которое примыкало к башне Шателе. Олдама уже был на крыше палат и скидывал вниз веревку. Олег взобрался первым, потом поднялся Ошкуй, а Валита они вдвоем буквально выдернули наверх.
– Олдама, готовь «кошку»!
– Это мы мигом…
Оскальзываясь на мхом поросшей черепице, варяги перебежали под стену башни Шателе, сложенную из крошащегося кирпича. Олдама раскрутил когтистую «кошку» и забросил ее наверх, за зубцы парапета. Натянул веревку, обвис на ней. Держится!
Перехватываясь руками за ременной тросик, Олег поднялся на уровень высокого окна, прикрытого резными деревянными ставнями. Мощно оттолкнувшись, он описал дугу и пятками вышиб оба ставня. Сгруппировался, перекатился, выхватывая меч, и вскочил, шепотом матерясь. «Объект МЖ», чтоб их! От вони резало глаза. Толстые граненые полуколонны словно присели под тяжестью сводчатых потолков, а в полу, прикрытая уделанной решеткой, чернела дыра. Из нее дуло и смердело. С потолка на крюках свешивались платья – туалет служил… ну не гардеробной, конечно, а чем-то вроде дезинфекционной камеры.
Со стуком и грюком в окно влетел Валит и перекувыркнулся.
– А… это чего? – скривился он, оскальзываясь.
– Уборная у них тут, – любезно объяснил Олег.
– Засранцы… А одежа зачем? Подтираться?
– Это они так блох выводят…
– Тьфу!
Ошкую и Олдаме измазаться не дали, подстраховали. Вчетвером выскользнули на круглую лестничную площадку.
– Ты, Валит, пойдешь направляющим, – скомандовал Олег. – Ты, Ошкуй… последним пойдешь. Олдама – за мной. Вперед, ищем графа!
Искали с полминуты. Натолкнулись на двух лбов-палатинов, живот готовых положить у вызолоченных дверей, и поняли, что дошли до нужного места. Два кинжала из черной бронзы, пущенные с обеих рук, завязли у палатинов в мощных шеях.
– Стойте здесь, – сказал Олег приглушенно. – Валит, лук приготовь. Если что, поможешь. Только не убивать! Граф нам живым нужен…
Он вернул кинжалы, вежливо постучался и вошел.
Роберт Сильный, первый граф Парижский, действительно был мощного телосложения. Лицо породистое, квадратное, нос перебит и приплюснут, волосы смешно подстрижены в кружок. Босой, в потемневшей от долгой носки рубахе, граф нервно оглянулся на вошедшего и переменился в лице. Но не струсил – выхватил здоровенный скрамасакс[34] и метнулся к Олегу, пластая воздух крест-накрест, наискосок. Стрела, выпущенная Валитом, аккуратно пронзила графское запястье. Скрамасакс забрякал по плитам пола, утепленным свежей соломой, и Сухов не стал рассусоливать. Он перехватил здоровую руку графа, заломив волосатую конечность так, что его светлость осел на колени, натужно шипя и взрыкивая.
– Не рыпайся, – посоветовал Олег графу Парижскому, – и проживешь долго-долго. Шагом марш!
Отряд спустился в Зал караулов по каменной винтовой лестнице, узкой и скользкой, как шнек в мясорубке. Огромный полукруглый зал был полон – русы загнали палатинов с улицы сюда и теперь теснили, словно отыгрываясь за недавний позор. Варяги и франки кружились, сживая друг друга со свету, рубились почем зря, и низкие своды зала дробили многоголосое эхо.
– Прикажи своим людям бросить оружие! – велел графу Олег. Роберт Сильный бешено глянул на него и тут же полуприсел от резкой боли в вывернутой руке.
– Бросить оружие! – взлаял граф.
Зычный голосище покрыл шум побоища. Палатины оборачивались, на их искаженных лицах проигрывалась гамма чувств – неверие, надежда, облегчение, ярость, презрение. Бойцы расцепились и разошлись, посверкивая глазами. Мертвых разобрали и оттащили до своих.
– Сдавайтесь! – холодно сказал Олег. – И вам всем сохранят жизнь! Иначе… – он приставил к подбородку графа острие меча. – Вас перебьют, а первым умрет граф!
На пять ударов сердца зависла тишина. Потом, с громким дребезгом, на каменные плиты упал меч. За ним другой, третий… и посыпалось.
– Чего вы хотите? – прохрипел граф.
– Как чего?! – комически изумился Олег. – Золота!
Русы загоготали.
– Сколько? – в тоске спросил граф Парижский.
– Тысячу фунтов, – сообщил Олег размер виры.
– Сколько?!
– Ты-ся-чу, – раздельно выговорил Вещий. – Не прибедняйся, граф!
Граф покорно склонил голову. Domine, libera nos a furore normannorum…[35]
– Да-а… – проговорил впечатленный Пончик. – Как в кино сходил… Олег! – вскрикнул он вдруг. – Гляди! Как тогда…
Сухов перевел взгляд на море и оцепенел. Над караваном пылало зарево удивительного сиреневого оттенка. «Как тогда…» Опять открывается темпоральный туннель?! Опять их забросит черт-те куда?
Олег ощутил странное покалывание по всему телу, словно он организм «отсидел». Сиреневые сполохи заиграли, струясь лентами и вихрясь разрывчатыми струями света. Весь мир обездвижел – не вздымались волны, утих ветер, хотя парус по-прежнему пучил полосатое брюхо. В абсолютной тишине накатил синий туман, и пала тьма.
Глава 2. В которой Олег находит себе нового сеньора, а Пончик определяется во времени
Хвалынское море, 921 год от Р. X.
В следующую секунду палуба под Олегом исчезла, и вокруг заколыхалась вода цвета светлого изумруда. Внезапный переход от предзакатных сумерек к свету ударил по зрению, по рассудку, но самым невероятным ощущением было иное – вдруг оказаться в воде. Не нырнуть, не плюхнуться нечаянно, а почувствовать в какой-то момент, что вокруг тебя не воздух, а плотная и не очень-то теплая влага.
Олег рванулся к светлой пленке над головой, колыхавшейся и отливавшей серебром, и вынырнул, отряхиваясь и отплевываясь.
Неподалеку барахтался Пончик. Лицо его было бледным, искаженным от страха, а глаза напоминали выпученные буркала глубоководной рыбы, о чем Олег не замедлил сообщить другу. Шурик не обиделся.
– Мы вернулись?! – заорал он, бултыхаясь. – Мы дома?!
– Я доктор? Я знаю? Поплыли к берегу!
До берега было далековато, только выбора не было – плыви или тони. Идти на дно никто не хотел.
– Что ты воду пенишь? – крикнул Сухов. – Экономней работай, а то выдохнешься!
– Я спасаю свою душу! – булькнул Пончик.
– Тело не забудь!
На берег Олег выбрался буквально на карачках и выволок Пончика на сырой песок.
Став на колени, он оглянулся. На запад катились зеленые валы Каспия, небо было чистым, едва тронутым облачками. На восток от широкой полосы пляжа, замусоренного кучами гниющих или сухих водорослей, поднимались пологие холмы с редкой травой. И ни звука. Даже чаек не слыхать. Только море в извечном ритме перелопачивало гальку и обтачивало песчинки, намытые волнами.
– А тут день! – воскликнул Пончик и закашлялся.
– Да ну? – буркнул Олег. – Какой ты наблюдательный… И что ты высматриваешь в небесах?
– Мало ли… Вдруг самолет пролетит…
– Ага, жди, – буркнул Сухов и пошарил по поясу. Древний нож на месте, и то слава богу… И заветный мешочек…
– Чего ты такой недовольный? Спаслись же!
– Спаслись! – фыркнул Вещий. – Спаслись когда?
– Может, мы вернулись обратно? – неуверенно предположил Шурик. – В 2007-й?
– Не верю, – буркнул Олег. – Слишком уж чисто кругом. Ни бутылок, ни пакетов из-под чипсов… И кто тебе вообще сказал, что мы переместились в будущее?
– А куда ж еще? – округлил глаза Пончик.
– Существует еще прошлое. Или тебе об этом не рассказывали? Провалимся куда-нибудь в нижний палеолит, то-то на мамонтов поохотимся…
– Да чего ты злишься?
– Ха! Чего злюсь… А ты знаешь, сколько я времени угробил на то, чтобы хоть чего-то добиться в тутошней жизни?! Годы! И на тебе, спасся! Где я, мне известно – эти холмы я с борта видел. Вон те, двуглавые. А вот какой век на дворе?
– Ну, не все так плохо, – бодро сказал Пончик. – В какое время мы переместились, я не знаю, но твое умение обращаться с мечом осталось с тобой – этого не отнять!
– Ага, вот только меч мой остался на кнорре. И доспехи тоже! Знаешь, во что они мне обошлись?
– Да я ж понимаю! Только что ж делать-то?
– Костер разводить, – пробурчал Олег. – И греться. Пройдись по берегу, собери чего посуше…
– Щас я! Слушай, я одного не понимаю. Ну ладно, перекинуло нас… э-э… сюда. А остальных почему не тронуло?
– Не морочь мне голову… Где сушняк?
– Да щас я…
Пончик побрел по берегу, собирая обломки дерева, выбеленные морем, а Олег достал из мешочка кресало и грецкий орех, залитый воском. Вместо ядрышка в орехе хранился сухой трут.
Надергав травы, подтащив ломких водорослей, Олег высек искры. Трут задымился сразу. Нежно поддувая, Сухов добился того, что из искры возгорелся огонек. Подкрепившись сухими стеблями, он загудел, обращаясь в пламя костра.
– Пончик!
– Несу…
Сучья, ветки, обрывок тростниковой циновки – все сгодилось в пищу огню. Олег обсох и согрелся. И задумался. Что делать-то? Пробираться к своим? А где они, свои? Хороший вопрос, но сочтем его риторическим…
– У нас две возможности, – рассудил Пончик, вторя Олеговым мыслям. – Можем двинуться на восток, тут неподалеку проходит караванная тропа из Хорезма на Итиль и Булгар[36]… Или сдадимся гузам. Хотя я точно не знаю, кто тут кочует… И вообще! Вдруг вечерком с моря пароход загудит?!
– Фантазер ты… В любом случае двинем берегом моря на север, а там видно будет…
Пончик снял с себя мокрую рубаху и стал сушить ее над костром, поворачивая то так, то этак.
– Все равно не понимаю… – проговорил он.
– Что тебе не дается, добрый доктор Айболит?
– Ты помнишь, как все случилось тогда, в первый раз? Там физики ковыряли основы мироздания, разбирались в хронодинамике. Затеяли эксперимент и… Случился побочный эффект. Нас – сюда. А теперь что? Какие тут могут быть физики? Тут и слова такого не знают… Может, это… Он?
Пончик неуверенно ткнул пальцем в небеса, боясь ехидных замечаний друга-атеиста, но не дождался.
– Не знаю, Понч, – серьезно сказал Олег. Откинувшись на груду сухого песка, он помолчал и продолжил: – В институте я числился в воинствующих безбожниках, чуть ли не в язычниках. У нас на даче даже идол стоял, я его аж с Алтая волок. Хватило ж ума… А попов как высмеивал… Куда там антирелигиозной пропаганде! Сектантов всяких, вроде иеговистов, громил по-страшному. Они в дверь стучатся, начинают про Библию толковать, и пошла дискуссия – они мне слово, я им – десять… Всяко бывало. Злорадничал даже, когда священники ныли о порушенных большевиками храмах. Так, думаю, вам и надо! Жгли капища, когда Русь крестили? Вот вам и аукнулось! А сюда попал и…
Олег смолк. Пончик уселся, поерзал и напомнил, не выдержав:
– И что здесь?
– Язычество здесь, – усмехнулся Сухов. – Во всей своей красе. Ей-богу, устал я от него. До тошноты. Помню, читал про дубы, посвященные Перуну, мечтал посмотреть в натуре… Посмотрел. Да ты и сам их видел – на каждом суку по человеку висит, птицами обклеванному, а земля у корней черная, жирная – ее кровью поливают… И как же это «святое место» смердит!
– Да уж, – сморщился Пончик, – хоть нос зажимай…
– И это ж постоянно, – продолжил Олег, – всегда и везде. Для Хорса мы девушку топим в реке. Чтобы Водана ублажить, пленных потрошим, да так, чтобы самих обрызгало кровью жертвенной – на счастье… М-мерзость! Знаешь, так порой хотелось убежать от этого, скрыться, а куда? Язычество – это ж не что-то отдельное, для капищ предназначенное, оно повсюду, вся жизнь по его правилам разложена – дома, в лесу, на море, на службе конунгу! Это как на зоне – не верь, не бойся, не проси. И захочешь по-иному жить, а не можешь – на волю ход заказан!
– А ты не пробовал в церковь сходить? – несмело спросил Пончик. – Поставишь свечку, и вся жертва – без крови и кишок. И не воняет там…
– Ты крестился, что ли? – спросил Сухов с удивлением.
– Да меня еще в школе крестили, – смутился Шурик. – Я отбивался, кричал, что не хочу, что мне стыдно перед ребятами, а мама упросила-таки. Для меня, говорит, крестись, пусть мне спокойней будет…
– Ох, не знаю, Понч… Понимаешь, креститься-то легко. Любой поп рад будет язычника обратить, вот только где я веру возьму? Нет ее во мне!
– Олежка, да тут никто не верит! Они все просто знают, что Бог есть, и принимают это без доказательств. Весь спор из-за того, какой Бог или боги истиннее…
– Им легче, а мне как раз доказательства по-давай…
– Зачем? – неожиданно спросил Шурик.
– Как это – зачем?
– Зачем тебе нужны доказательства? Чтобы установить истину? Но кто же верит в истину? Ее положено знать! А Бог – это не закон природы…
– Слушай, – спросил Олег заинтересованно, – а ты сам-то веришь в Бога?
– Честно?
– Честно.
– Я хочу верить в Него, но у меня это плохо получается. И я придумываю окольные пути – представляю себе Господа как Мировой Разум, или как Гомеостазис Мироздания… Так проще, понимаешь? Это я могу понять, с этим мне легче смириться… В Альдейгьюборге всего одна церквушка, но я не то что хожу туда – я убегаю в храм. Успокоиться чтоб, сил набраться, прийти хоть в какое-то равновесие. В Питере мне это было не нужно, а здесь тянет…
– Ох, не знаю, Понч… Я сейчас как в чистилище – отмываюсь от крови и слизи. От язычества вроде как отступился, к вере истинной шагу не сделал. Пока. Да и какая истина? Под каким знаком эту истину искать? Под крестом? Под полумесяцем? Под звездой Давидовой?
– Ты таки немножечко еврей? – ухмыльнулся Пончик.
– Молчи, смертный… Пошли лучше рыбу ловить.
* * *
С великим трудом наколов рыбину на самодельную острогу, Олег вывалял улов в золе, чтоб солоней было, обмазал глиной и запек в костре. Блюдо получилось пресноватым, зато питательным.
Привалившись к теплому песчаному склону, Сухов задумался. 2007-й… За все эти годы он редко вспоминал свое прошлое, которое теперь стало будущим. Просто некогда было заниматься ерундой. Служба в дружине отнимала все его время и силы. Но он никогда не раскаивался в своем выборе. Недаром время сие называли «военной демократией». На всем Севере – от Рейна до фиордов, от Дуная до Волги – правили конунги, князья, рейксы, кунингасы и прочие, могущие собрать дружину, чтобы беречь мирное население и не давать спуску чужим. Брать за эту услугу дань, а для пущей славы ходить в походы за пределы подведомственной территории.
Уже сама принадлежность к дружине почетна, ибо не всякого берут гриднем, а лишь самых лучших – сильных, храбрых, умелых. На гридней заглядываются все девушки, старейшины здороваются с воинами, ибо те и защищают народ, и правят им.
Эти вещи он учил в школе, повторил пройденный материал, когда увлекся ролевыми играми с исторической реконструкцией. Но то были именно игры, развлечение для людей из 2007-го, которые кое-как разбираются в средневековом вооружении, но имеют смутное представление о нравах той поры, о житье-бытье.
И только угодив в век девятый, Олег почувствовал разницу. Только здесь, погрузившись в раннее Средневековье по самое «не хочу», он понял, до чего же безопасным было его «родное» время.
Отправиться на пикник за город. Спуститься на байдарках по реке. Ехать в одиночку по пустынной трассе. Все это было возможно и здесь, в «эпоху викингов», но мало кто решался на подобное, ибо вместо шашлычков тебя самого могли нанизать на меч, а вольного путника обратить в раба.
Здесь купцы сбивались в огромные караваны по пять тысяч человек, нагружая товаром целые табуны лошадей и стада верблюдов. Тут каждая вшивая деревня была обнесена крепким частоколом, и каждый дом по очереди выставлял дозор.
Да что говорить о гражданских, когда и самим воинам не давали покою – набеги кровожадных соседей случались постоянно. Впрочем, русы тоже не ангелами числились…
В начале века русы под водительством Бравлина конунга грабили Эгину, Амастриду, Фессалоники, Таврию. В 845-м варяги брали на щит Севилью. Об этом в истории остались горестные строки, писанные ал-Якуби: «В город Исбилию вошли в 229 году хиджры поганые, называемые ар-Рус, которые захватывали пленных, грабили, жгли и убивали…»
Да и стоит ли перечислять? Мало было крепостей и богатых градов на европейских берегах, кои не испробовали русского меча!
И быть причастным к этой славе, самому копить силу, занимаясь «греблей и фехтованием», было приятно. Еще лет десять такой жизни, и он мог бы выбиться в ярлы, собрал бы свою дружину, обзавелся бы парой лодий… Или двумя парами. А на старости лет заделался бы купцом, отправился бы с караваном в Индию, в Китай…
А теперь что? Какое время на дворе? К кому тут примкнуть? Какому сюзерену служить, славу плюс злато-серебро добывая? У него даже меча нет! Все, нажитое воинским трудом, все исчезло, растворилось в прошлом. Или в будущем…
– Паруса! – завопил вдруг Пончик, подпрыгивая. – Олег, гляди! Там паруса!
Сухов вскочил и приложил ладонь козырьком ко лбу. С севера шли лодьи под полосатыми парусами.
– Наши, да? – прыгал возбужденно Пончик.
– А что, ты уже рад остаться в прошлом?
– Все лучше, чем в плен к кочевникам угодить!
– Тоже верно… Тащи водорослей посвежее! Дым пустим!
– Щас я!
Олег и сам бросился собирать горючий материал, подкидывая в костер все, что давало пламя. Повалил дым, серым столбом поднимаясь в небо. Заметят или не заметят?
Пончик приволок охапку водорослей и вывалил их в костер.
– А это точно наши? – осторожно спросил он.
– Видишь, какие паруса? В белую и синюю полоску. Бывают еще в белую и красную. Их шьют из разных тканей, так лучше. И шьем только мы или нурманы. Так что либо варяги пожаловали, либо викинги. Но кто бы пропустил в наши реки чужаков? Значит, варяги…
Сигнал был замечен – одна из лодий повернула к берегу. Медленно, очень медленно она вырастала в размерах. Олег жадно разглядывал приближающийся корабль, но никаких особых отличий от виденных ранее не замечал. Тот же развалистый корпус, изящно переходящий в завиток кормы и в высокий форштевень, увенчанный зубастой и рогатой головою. Тот же широкий парус, оттянутый десятком шкотов, те же ряды весел, с идеальной точностью загребавших воду, и ряды круглых щитов, вывешенных по бортам.
Парус поник, заколыхался, вздуваясь и опадая, и его спустили. Гребцы прибавили ходу.
Шагах в двадцати от берега огромный загорелый мужик в шлеме и кольчуге уперся в борт ногой, затянутой в кожаные штаны, и проревел:
– Кто такие?
Олег сложил руки рупором и прокричал:
– Гридень я! Купцов сопровождал! Буря случилась великая, наш корабль затонул, спаслись только мы! А это друг мой, лекарь знатный!
Мужик сделал знак гребцам, и те подвели лодью к самому берегу.
– Меня называют светлым князем Инегельдом Боевой Клык, – представился он, – и гридни мне нужны. Если они гридни! Ну-ка…
Пощелкав пальцами, князь принял протянутый ему меч и перебросил его Олегу. Сверкающая полоса отточенной стали мелькнула в воздухе, но Сухов не сплоховал, ухватил клинок за рукоять и занял боевую стойку – вполоборота, меч острием вверх.
Инегельд высадился, проплюхал по мелкой воде и вдруг из неуклюжего создания превратился в стремительного и опасного бойца. Его тяжеловатый полуторный клинок завертелся с бешеной скоростью – казалось, сам Шива обрушил на Олега удары одновременно со всех сторон, сверху и снизу.
Сухов устоял. Князь был воином изрядным, и нанести ему удар, сделать выпад Олегу недоставало ни сил, ни умения. Весь его талант меченосца уходил на то, чтобы не допустить чужое лезвие к коже, не дать ранить себя. Он изнемогал, выкладываясь полностью. Еще немного, и…
Боевой Клык внезапно отшагнул и резко отвел меч в сторону, опуская его к земле.
– Годится! – пробасил он. – Звать как?
– Олег Вещий, – брякнул Сухов.
Инегельд весело загоготал, а за ним и все гребцы-молодцы грохнули.
– Ты только великому князю нашему не говори своего имени, ладно? – попросил Клык, утирая глаза.
– Виноват я, что ли, если прозвали так? – пробурчал Сухов и поинтересовался: – А кто великий князь ваш?
– Халег[37] Ведун, – гордо сказал Инегельд, – наследник Рюрика и пестун сына его Ингоря, владетель Альдейгьюборга и Ногарда.
«Десятый век!» – щелкнуло у Сухова. Раньше Ногарда-Новгорода просто не существовало. Узнать бы еще год… Когда там Олег помер? И тут Сухова окатило – знать, не он та историческая личность, что сбиралась отмстить неразумным хазарам и обречь их села и нивы пожарам за буйный набег! Ну и слава богу… Легче жить без ответственности перед будущими поколениями.
– Ладно, полезай на борт, – велел Боевой Клык. – Ивор! Освободишь весло для новенького!
– С радостью, – спокойно сказал невысокий парень с узким лицом и длинными белыми волосами, собранными в два «хвоста».
– А я? – закричал Пончик. – А меня?
По лодье снова прокатился смех.
– Лекарь нам тоже надобен, – решил светлый князь. – Залазь!
Пончик вскарабкался на лодью быстрее Олега и устроился в самом широком месте – у мачты. Там уже сидел какой-то оборванец в грязной чалме, уныло перебирая четки из деревянных бусин.
Сухов перекинул послушное тело через борт и занял место Ивора, взял в руки теплую рукоять весла, отполированную мозолистыми ладонями.
– Весла на воду! Поворот!
Лодья плавно развернулась.
– Парус ставить!
Полосатое ветрило захлопало, раздуваясь и принимая в себя попутный норд.
Пончик повозился, пооглядывался и начал знакомиться с экипажем.
– Ты по-нашему разумеешь? – спросил он унылого в чалме.
Тот кивнул.
– Звать как?
– Саид я…
– А меня Шур. А чего ты тут делаешь?
– Плыву…
– Да это понятно, что не летишь. Ты тут кто?
– Толмач я…
– Переводчик, значит. Ага. С какого?
– С арабского…
– Еще яснее. Я смотрю, тут много лодий плывет…
– Шестнадцать. Светлый князь в поход собрался и сын князя с ним на пару.
– Ага… Понятно… И куда ж они все намылились?
– Ширван грабить…
– Ух, ты… А год какой сейчас, не скажешь?
Унылый Саид очень удивился, даже четки перебирать перестал.
– Двести девяносто девятый год хиджры, – ответил он.
– Хиджры?
Пончик нахмурился. Черт, как же ему совместить обычное летоисчисление с этой хиджрой? Нужна понятная обоим веха… О! В 861-м убили халифа Ал-Мутаваккиля.
– А скажи мне, досточтимый Саид, в каком году его святейшество Ал-Мутаваккиль отправился к Аллаху?
Поглядев на Пончика с интересом, Саид ответил. Шурик посчитал, проверил еще раз, потом подполз к Олегу поближе и прошипел:
– В девятьсот двадцать первый нас занесло! Малость не докинуло до дому!
Олег кивнул только. Он старательно греб, не глядя на тех, кто греб впереди него, не оборачиваясь назад. Придет время, и он узнает всех, кто с ним в одной лодье…
