Валерий Юрьевич Чумаков
Русский след. История Нобелевской премии
Первой гильдии минер
Весной 1837 года в Стокгольм для заключения со Швецией договора о дружбе и мирной торговле прибыл российский чиновник, мэр финского города Або (шведское название Турку) и председатель комиссии по делам торговли и сельского хозяйства Ларс Габриель фон Хартман. Эммануил, уже прекрасно понимавший, что на родине его ничего хорошего в ближайшее время не ждет, поднял все свои еще оставшиеся связи и добился встречи с посланцем восточного соседа. Тут его наконец оценили по достоинству. Этот шведоговорящий русский финн сразу увидел огромный потенциал изобретателя и посоветовал ему перебраться в Россию.
Россия тогда и правда нуждалась в образованных людях. Несмотря на военную и экономическую мощь, в техническом отношении она сильно недотягивала даже до нищей Швеции, не говоря уж о более развитых европейских государствах. Фон Хартман пригласил Эммануила в Або, обещая оказать ему протекцию как в Финляндии, так и потом – в Санкт-Петербурге. Нобель долго над предложением не думал и 4-го декабря того же 1837 года подал прошение о выдаче паспорта для выезда из страны. 15-го декабря прошение было удовлетворено, документ на имя «Э. Нобеля, механика» получен, и Нобель, распрощавшись с семьей, водным путем отбыл в недалекую, таинственную и многообещающую Россию.
Сложно было отправляться в неизвестность, оставляя любимую жену с тремя малыми детьми на руках (старшему едва исполнилось 8 лет), но брать их с собой было бы еще большим безумием. Поэтому супруги договорились, что Эммануил вызовет их в Россию, как только материальное положение это позволит. Пока же он отдал жене практически все имевшиеся у него деньги, на которые Андриетта открыла крошечную молочную лавку.
Торговля приносила мизерный доход, и Людвиг Нобель потом часто вспоминал, как они с Робертом торговали на улице спичками, зарабатывая на лечение постоянно болевшего маленького Альфреда. Альфред же рассказывал: «Моя колыбель была похожа на кровать мертвеца, и в течение долгих лет рядом со мной бодрствовала моя мать, беспокойная, испуганная; так малы были ее шансы сохранить этот мерцающий огонек». Тем не менее матери удалось накопить денег на образование детей в весьма неплохой школе.
Уже на следующий день по прибытии в Або Эммануил пришел на прием к фон Хартману. Тот сдержал свое слово. Он с радостью встретил у себя гостя, помог снять квартиру в доме семейства Шариин, свел с нужными людьми и даже помог с получением первых архитектурных заказов. Дурная слава осталась на родине, и тут, на новом месте, люди весьма активно обращались к новому заграничному архитектору. Из нескольких спроектированных и построенных им за год пребывания в Або домов до нас в изначальном виде дошел один. Его адрес – Nylandsgaten, № 8.
С помощью фон Хартмана Нобелю, еще будучи в Або, удалось продать российскому военному министерству несколько своих резиновых конструкций. Но этого было мало для кипучей нобелевской натуры. Прожив здесь год и познакомившись с тремя важными столичными чиновниками, Эммануил отправился покорять Санкт-Петербург.
Город, построенный на землях, отвоеванных русским царем у его страны менее чем полтора столетия назад, произвел на архитектора Нобеля тяжелое впечатление. Он прекрасно понимал, что тут, где каждый дом построен если не Франческо Растрелли, то Карло Росси или Джакомо Кваренги, ему как архитектору пробиться будет сложно, но он на это и не рассчитывал. В его колоде были другие козыри, которые он собирался выложить на русский стол.
Россия, не в пример Швеции, была большой державой и ей было что терять. Поэтому потребность в тех же минах, по словам все того же фон Хартмана, у нее была самая что ни на есть насущная. Да и резиновые ранцы вполне могли пригодиться.
Обустроившись в столице, Эммануэль уже через несколько дней отправился на прием к одному из близких знакомых своего финского покровителя. Там шведского изобретателя представили двум солидным господам: командиру саперного батальона русской армии генерал-адъютанту Карлу Андреевичу Шильдеру и недавно приглашенному из Кенигсберга профессору Борису Семеновичу (на самом деле – Морицу Герману фон) Якоби.
Те как раз обсуждали тему защиты Кронштадтской гавани. Якоби предлагал перекрыть ее цепью плавающих пороховых бомб, которые можно было бы подорвать с помощью электрического разряда по подводному проводу. Проект был бы хорош, если бы не одно «но»: в те далекие времена еще не было нормальной изоляции, и провести подходящий провод, по которому можно было подавать разряд для подрыва под водой на несколько сотен метров так, чтобы его нигде не «пробило» и не закоротило, было почти нереально. Якоби к тому времени провел уже десятки опытов, пытаясь заизолировать медные электрические провода самыми разнообразными материалами, от бумаги и просмоленной ткани до стеклянных трубок, но все они для подводных проводок не подходили, а до изобретения Вернером фон Сименсом гуттаперчевой изоляции было еще несколько лет.
Карл Андреевич Шильдер предлагал другую концепцию. Он вынашивал проект защиты гавани подводными лодками с «минными таранами», как тогда называли шестовые мины.
О самой лодке, построенной на Александровском литейном заводе еще в 1834 году, Шильдер особо не распространялся. Генерал свято хранил в тайне технические секреты, и о ее устройстве мало что знали даже те, кто участвовал в испытаниях. До нас дошли лишь чертежи первого ее варианта. Водоизмещение лодки было 16 тонн, длина – 6 метров, высота – 1,8, экипаж состоял из 13 человек, четверо из которых были гребцами, вместо гребного винта у нее были весла, работавшие по принципу гусиных лап, а погружаться она могла на глубину до 12 метров.
Подводная лодка Шильдера
Генерал охотно говорил о насаженных на шесты минах, которыми его лодка должна была поражать вражеские корабли. В сущности, это был проект даже не столько подводной лодки, сколько первой боевой торпеды.
Забегая вперед, скажем, что дальше испытаний дело так и не пошло: проект оказался по тем временам слишком затратным, а скорость лодки, приводимой в движение мускульной силой гребцов, и ее маневренность были слишком малы, чтобы угнаться за кораблями противника, поэтому в 1845 году проект был свернут. Впрочем, об этих недостатках генерал знал уже тогда, и это было главным минусом его предложения. Но другого выхода он пока не видел.
Эммануил, недолго думая, выложил новым знакомым проект своей автономной подводной мины. Якоби признал идею вполне здравой и осуществимой, а Шильдер попросил изобретателя продемонстрировать ему мину в действии. Срок для проведения демонстрации был поставлен предельно конкретно: так скоро, насколько это возможно.
Якорная мина конструкции Э. Нобеля образца 1842 года
Для проведения испытаний Шильдер выделил дальнюю часть своего имения на реке Петровка недалеко от Выборга. Нобель быстро снарядил несколько действующих экземпляров своего «устройства для подводного взрыва» и поставил их на якорях в паре десятков метров от берега реки. В качестве «неприятельского судна» была использована старая рыбацкая лодка, которой управляли четыре матроса.
Изобретатель лично несколько раз проинструктировал экипаж о порядке действий при выполнении поставленной боевой задачи: подорвать лодку и не подорваться самим. К счастью, русские моряки поняли шведа правильно. Они направили лодку прямо на одну из установленных мин, а за несколько секунд до столкновения легли лицом вниз на корме и закрыли головы руками. Прыгать в воду Нобель категорически запретил, дабы избежать тяжелой контузии: взрывная волна в воде была значительно сильнее воздушной.
Все прошло как нельзя лучше. Едва лодка коснулась торчавшего из мины кончика активатора, раздался взрыв, в воздух поднялся средних размеров столб воды, смешанной со щепками, в которые превратился нос судна. Оставшаяся ее часть быстро погрузилась в воду, а моряки, одетые в надувные рюкзаки Нобеля, выбрались на берег целые и почти невредимые.
Потом Эммануил рассказывал сыновьям, что когда мина взорвалась, начальник инженерного корпуса генерал Шильдер дико закричал, бросился к Нобелю, сдавил его в объятиях так, что у того чуть не треснули ребра, несколько раз поцеловал, после чего пустился в пляс. Оказывается, царь уже давно и во все более категоричной форме требовал разработки средств защиты российских гаваней на случай военных действий, однако ни подводная лодка Шильдера, ни гальванические мины Якоби не могли удовлетворить требований монарха, и теперь все генеральские надежды обратились на молодого шведа.
Нобель наивно ждал, что Шильдер сразу бросится к царю на прием и уже через месяц, в крайнем случае – через пару месяцев, российское правительство купит у него патент на подводную «пиротехническую мину», как назвали в России его «устройство для взрыва» в отличие от «гальванической мины» профессора Якоби. Не тут-то было. Не совсем понятно почему, но дальше испытаний в имении дело не пошло. Что-то изменилось при дворе, и генерал не стал хлопотать за «иностранного господина Нобеля».
В октябре 1839 года по личному указу Николая I был создан специальный «Комитет о подводных опытах», в число «главных предметов» которого входило «Усовершенствование… подводных мин, исследование силы действия их на тела, плавающие и погруженные». В его состав вошли и Шильдер и Якоби, а руководил комитетом генерал-инспектор по Инженерной части Великий князь Михаил Павлович. Тут Эммануилу повезло, ибо адъютантом у Великого князя состоял его близкий знакомый, почти приятель, будущий генерал-адъютант, а тогда еще полковник Николай Александрович Огарев.
Генерал-инспектор работой Нобеля заинтересовался, и ему было поручено подготовить расширенную презентацию проекта. Эммануил подошел к делу со всей основательностью. Изобретатель лично рисовал акварелью презентационный альбом, чертил схемы, создавал дизайн-макеты, писал обоснования и, конечно, клепал в маленькой, арендованной им механической мастерской мины для демонстрации.
На подготовку ушел почти год. 12 октября 1840 года на реке Охта во время испытания мина Нобеля в щепки разнесла спущенный на нее по течению деревянный плот. Результаты испытания были признаны успешными. В заключении, данном комитетом, было сказано, что «Посредством способа, предложенного г. Нобелем… подводная мина может быть воспламенена… без участия людей, одним только столкновением с плавучим телом».
Сразу после подведения итогов представители «Комитета о подводных опытах» приступили к переговорам с изобретателем. И вот тут Нобель, что называется, дал маху. Возможно, он слишком долго чувствовал себя нищим или переоценивал щедрость богатого русского царя, но выдвинул совершенно немыслимые для начинающего изобретателя требования: 25 тысяч рублей сразу за передачу секрета «аппарата» (так называл Нобель самую секретную часть мины – взрыватель) и по 25 руб лей в сутки содержания на период, в течение которого он наладит производство мин в стране. На 25 000 рублей тогда можно было купить несколько деревень или довольно приличное имение, а по 25 рублей в сутки получали министры.
Прекрасный изобретатель, Эммануил был слабым предпринимателем и совсем никаким дипломатом. Назначив один раз условие, он уже от него не отступал, несмотря ни на какие доводы. В конце концов представителям комитета надоело спорить с упрямым шведом, и они рекомендовали генерал-инспектору отказаться от приобретения устройства Нобеля, как неоправданно дорогого. Для моральной и материальной компенсации изобретателю, подготовившему дорогую презентацию, предлагалось выдать 1000 рублей серебром единовременно. Великий князь так и поступил. Кстати, сумма была весьма неплохая: средний чиновник получал столько за несколько лет работы.
Но Нобеля такой поворот не устроил, и в начале 1841 года он вновь обратился к князю с просьбой рассмотреть проект новой, усовершенствованной «пиротехнической мины». На эту просьбу генерал-инспектор не ответил. Эммануил собрал все что мог и в декабре того же года предложил Его Сиятельству целый пакет изобретений: усовершенствованную пиротехническую подводную мину, способ делать заграждение из пиротехнических подводных мин безопасным для прохода своих кораблей (минный перемет), движущуюся по воде мину и способ площадного применения подземных (саперных) мин. Не вдаваясь в подробности, скажем только, что при помощи «минного перемета» подводные мины опускались к самому дну, делая проход в заминированную гавань безопасным, а «движущиеся по воде мины» были, как легко догадаться из названия, предтечами современных торпед.
Великий князь порекомендовал подчиненным присмотреться к предложению повнимательнее. И те присмотрелись. Изобретателю выделили 3000 рублей серебром для подготовки новых испытаний, которые прошли опять на Охте 9 июня 1842 года и завершились полным успехом. Новые испытания было решено провести уже в Высочайшем присутствии самого Государя Императора. Они прошли на той же уже хорошо освоенной Охте 2 сентября. Кроме царя в качестве почетного гостя на них присутствовал и наследник престола, двадцатичетырехлетний цесаревич Александр Николаевич. Успех демонстрации, во время которой на глазах юного наследника престола был уничтожен трехмачтовый парусник, был полный.
Вскоре император в своем указе высочайше повелел:
«Выдать сему иностранцу (Нобелю)… единовременно двадцать пять тысяч рублей серебром в награду за сообщение нашему правительству секрета об изобретении им подводных мин и передать изобретение… Комитету о подводных опытах, пригласив к оному Нобеля».
Председателю комитета сообщалось, что «Иностранец Нобель при объявлении о своих секретах обязался оного никакой другой державе не открывать».
На полученные спустя три месяца бюрократических проволочек деньги Нобель, на пару со своим протеже Огаревым, приобрели в северной столице «Механическую и чугунолитейную фабрику». Переименовав ее в «Полковника Огарева и мистера Нобеля колесный и литейный завод», они, кроме мин и колес, наладили производство еще множества полезных конструкций, от чугунных литых решеток до паровых котлов и первых, изобретенных Нобелем, систем централизованного парового отопления.
Но главное – теперь уже можно было безбоязненно выписывать в Россию Андриетту с детьми. 2 октября 1842 года она получила паспорт на себя «и 2 детей малого возраста», которыми, судя по всему, были 11-летний Людвиг и 9-летний Альфред. 13-летний Роберт считался уже почти взрослым и мог путешествовать самостоятельно.
Между тем комитет зорко следил, как Нобель выполняет государственное задание. Эммануил никогда не славился экономической сметкой, и, чтобы он не спустил все деньги на очередной, не связанный с военными нуждами полуфантастический прожект, к нему был приставлен специальный шведоговорящий офицер, Карл Август Стандершельд. Этот спокойный финн зорко следил за всеми расходами своего подопечного и вскоре из простого соглядатая и ревизора превратился в солидного делового партнера и даже друга шведской семьи.
Наконец воссоединившись, семейство Нобелей поселилось в собственном доме рядом с фабрикой. Ко времени переезда в новую страну Роберт учился в 5-м классе, Людвиг – в 3-м, а Альфред – в 1-м. Уже в России, в 1843 году, у Нобелей родился еще один сын – Эмиль. Таким образом, будущая великолепная четверка была сформирована. Справедливости ради надо упомянуть о еще двух детях Эммануила и Андриетты – Рольфе (1845) и Бетти Каролине (1849), но им не удалось внести в историю семьи почти никакого вклада, поскольку они умерли еще в младенчестве.
В России детям иностранцев, тем более иноверцев, категорически запрещалось обучаться вместе с детьми российских подданных, дабы они не могли заразить иностранной идеологически вредной либеральной заразой неокрепшие детские умы. С младшими Нобелями занимались частные педагоги.
Эммануил по своему опыту знал, что значит хорошее образование, и на учителей не скупился. Больше всего детям нравился господин Ларс Сантессон, преподававший историю и языки. В отличие от отца, младшее поколение Нобелей в совершенстве владело шведским, русским, немецким, французским и английским языками.
Людвигу по душе был русский, и большая часть его писем написана на русском языке. А Альфреду больше нравился английский. Он даже говорил, что предпочитает думать по-английски. Его любимыми поэтами были английские романтики Уильям Вордсворт, Перси Шелли и лорд Байрон. Последним юноша был просто очарован и, как когда-то Лермонтов, много писал, подражая своему кумиру.
Эммануил Нобель (вверху) и его сыновья (внизу): Людвиг и новорожденный Эмиль, Альфред и Роберт
Для изучения русского живущему в Санкт-Петербурге мальчику особых ухищрений не требовалось. Язык своей новой родины он освоил достаточно быстро. Писал грамотно, правильно, судя по письмам, любил читать Пушкина, особенно «Евгения Онегина», и «Дворянское гнездо» Тургенева.
Но, пожалуй, наибольшее практическое влияние на детей оказал преподаватель химии, знаменитый русский ученый Николай Николаевич Зинин[8], состоявший тогда профессором химии медико-хирургической академии.
Чтобы сыновья и правда продолжили семейное дело, Нобель старший все чаще приводил детей на завод, ставший для них настоящей школой.
Эммануил вовсе не собирался останавливаться на достигнутом. Уже к середине 1840-х годов он представил комитету новый минный проект.
В шведском архиве семьи сохранились переводы двух писем в военное министерство, предположительно принадлежащих перу полковника Огарева:
«Господину Военному министру.
Ваше Превосходительство написали мне в сообщении от девятнадцатого сентября, 1841, № 597, по распоряжению Его Величества, что иностранцу Нобелю допускается проводить эксперименты в порядке развития методы, которую он создал для уничтожения врага на значительном расстоянии.
С тех пор Нобель постоянно занят подготовкой и проведением этих экспериментов, хотя он и отвлекался от дела в силу различных причин, главной из которых был тот факт, что он лично взял на себя обязательство разработать улучшенные морские мины, в каком вопросе достиг весьма удовлетворительных результатов.
Кроме того, в конце 1844 Нобель осуществил в моем присутствии экспериментальный подрыв в воздухе с помощью прикопанной пиротехнической мины, и этот эксперимент оказался вполне успешным.
‹…› В моем сообщении от 6-го сентября, 1841, № 2803, я сообщил Вашему Превосходительству, что Нобель хотел бы получить вознаграждение от 40 000 рублей серебром, если его устройство будет принято. ‹…› Я считаю, что запрос Нобеля полностью обоснован, а эксперимент, который он выполнял в моем присутствии, укрепил мою уверенность в том, что расходы, которые компенсировались ему в течение 3 лет, были оправданными. Я хотел бы поэтому просить Ваше Превосходительство при подготовке докладов Его Императорскому Величеству рекомендовать Его Величеству выплатить Нобелю запрашиваемую им сумму».
«Господину Военному министру.
Ваше Превосходительство было достаточно любезно, чтобы известить меня в сообщении № 112 от 5 марта 1842, что Его Императорское Величество милостиво разрешило проведение экспериментов, предложенных иностранцем Нобелем с якорными и движущимися минами, в соответствии с просьбой, которую я просил Вас представить Его Императорскому Величеству.
Я имею смелость предположить, что нобелевские якорные мины, с которыми Ваше Превосходительство уже знакомы, были приняты и что нам остается только ждать, чтобы они как можно скорее были введены в практическое использование. Поэтому я имею честь препроводить Вам сообщение, которое я получил от Нобеля, в отношении предложенного им эксперимента с движущимися минами и прошу Ваше Превосходительство быть настолько любезным, чтобы представить их на рассмотрение Его Величества и сообщить мне, насколько Государь Император может быть милостив, для того чтобы разрешить эксперименты с этими минами и чтобы выделить Нобелю 3000 руб лей серебром, которые он просит для этой цели».
7 сентября 1846 года в Высочайшем присутствии был проведен первый опыт с использованием сухопутных мин, получивших название «полевые», ныне известных нам как «противопехотные». Были проведены подрывы трех разных видов мин. Первые срабатывали после прокатывания по ним мантелетов – больших щитов, использовавшихся при осаде объектов, чтобы подобраться как можно ближе к укреплению. Вторые взрывались после того, как кто-то задевал за прикрепленный к взрывателю шнурок. Наконец третьи реагировали на вес человека и взрывались после того, как на них наступали. Император остался результатами опыта весьма доволен. Он назвал мины «дьявольскими» и велел провести боевые испытания на Кавказе. А Нобель в скором времени получил требуемые 40 000 рублей.
Но продвижением своих мин в России Нобель не ограничивался. Одним из самых прибыльных видов деятельности в то время считалась прокладка железных дорог. Строительством Нобель не занимался, зато ему удалось через того же генерала Шильдера в 1848 году получить крупный государственный заказ на поставку комплектующих для Путиловского завода, на котором под руководством американских инженеров производились первые российские паровозы.
Нобелевский завод рос ударными темпами. К началу 1850-х годов на нем работало уже около тысячи человек. Дел было невпроворот. Новые прожекты рождались в голове изобретателя с такой скоростью, что отследить их не успевал даже Стандершельд, тщательно следивший за разумностью финансовой политики растущего предприятия.
Это было совсем непросто, так как Нобель, несмотря на дружбу, старался скрыть прохождение любой копейки, мечтая поскорее расплатиться с долгами. И это частенько играло против него. Эммануил спроектировал и начал производство для мастерских Кронштадта специальных токарных станков и пятитонных паровых молотов. Под это дело Стандершельду удалось выбить неплохой бюджет. Зато после того, как правительство заказало Нобелю изготовление двух больших линий по производству тележных колес, он так вдохновился этим крупным заказом, что построил отдельно от завода фабрику по сборке колесных станков, даже не подумав об экономической эффективности предприятия. В результате фабрика благополучно умерла уже через несколько лет, принеся несколько десятков тысяч рублей убытка.
На заводе Нобеля и Огарева были отлиты чугунные оконные решетки для Казанского кафедрального собора Санкт-Петербурга, бутафорские пушки для украшения мостов города, его системы центрального отопления ставились в гостиницах, больницах и богатых домах.
В 1853 году на Мануфактурной выставке в Москве Нобель получил малую золотую медаль за представленные образцы оригинальной металлической мебели и за «обширное производство на механическом его заведении». А двумя годами позже за работы по оборудованию мастерских нового Арсенала его представили и к правительственной награде – ордену Святого Станислава 3-й степени. Это был самый младший орден в империи, он представлял собой маленький золотой крест, который следовало носить в петлице, а его кавалеру полагалась государственная пенсия в 86 рублей.
В конце 1840-х годов Эммануил записался в первую купеческую гильдию. Для этого надо было объявить капитал свыше 50 000 рублей, с которого следовало заплатить более 5 % гильдейских сборов. Взамен новоявленный купец-предприниматель получил целый набор льгот.
Купец 1-й (высшей) гильдии имел право на выполнение любых заказов и на неограниченный объем торговли (купец 2-й гильдии мог за раз держать товара не более чем на 50 000 рублей, а за год – не более чем на 300 000 и не имел права принимать заказы более чем на 50 000 рублей). Ему разрешалось ездить на четверке лошадей, носить шпагу или саблю, в зависимости от костюма, к нему запрещалось применять телесные наказания и так далее.
В 1851 году Нобель выкупил у своего компаньона, полковника Николая Огарева, его долю и стал единоличным владельцем фабрики, которую переименовал на французский манер: Fonderies et Ateliers Mecaniques Nobel et Fils («Литейная и Механическая фабрика Нобеля и сыновей»). Производство, находившееся на левом берегу Большой Невки на Петербургской стороне, недалеко от Сампсониевского моста, было расширено: завод занял площадь в 3000 квадратных саженей (13 500 квадратных метров), на которых располагались два каменных здания с мастерскими, пристань, железная дорога, паровая машина в 40 лошадиных сил, три крана грузоподъемностью до 70 пудов (1150 килограммов). Оценочная стоимость предприятия составляла полмиллиона рублей.
В 1852 году государство провело конкурс на размещение крупного заказа по изготовлению железных ворот для Кронштадтского Северного дока канала Петра I. Главными претендентами были завод Нобеля и завод одного из главных пароходостроителей России Франца Карловича Берда.
Конкурс проводился по закрытой системе, когда кандидаты предоставляли запрашиваемую ими цену в запечатанных конвертах, не зная, сколько запрашивает конкурент. Конверты вскрывались одновременно в заранее обусловленное время, заказ отдавался тому, кто запрашивал меньшую сумму.
Берд первоначально запросил за чугунные ворота 25 000 рублей, а за железные – 22 000. В то же время он напряг все свои связи, чтобы выяснить, какую цену проставил Нобель. Результаты оказались неутешительными: лица, заслуживавшие доверия и крупных вознаграждений, довели до предпринимателя размер запрошенной Нобелем суммы – 17 000 рублей.
Стремясь победить в конкурсе и получить государственный заказ, Берд сбросил свою цену до 16 000. Казалось бы, шаг был сделан верный, однако когда документы подали на подпись царю Николаю I, того такая большая скидка просто взбесила. Ведь это говорило о том, что перво начальная цена была сильно завышена. И заказ был оформлен на Нобеля.
Слова «… и сыновей» в названии фабрики вовсе не были простой формальностью. К работе на заводе младшие Нобели привлекались, как уже говорилось, еще будучи подростками. Под наблюдением мастеров и инженеров они постигали в производственных цехах премудрости передовых технологий, а войдя в сознательный возраст, получали на отцовской фабрике свою зону ответственности.
Кроме того, среди сыновей Эммануил ввел своеобразное разделение. Если Роберта и Людвига он готовил непосредственно к управлению производством, то Альфреду досталось научное и конструкторское поприще. В 1850 году отец отправил его в двухгодичное путешествие по Франции, Италии, Германии и США. В Париже он почти год работал в лаборатории Жюля Пелуза[9], установившего в 1836 году состав глицерина. В той же лаборатории, только несколько раньше, с 1840 по 1843 год работал Асканио Собреро[10], открывший тот самый нитроглицерин, с которым у Альфреда впоследствии будет так много связано.
Это мощнейшее взрывчатое вещество живо интересовало Альфреда и его отца, который именно с его помощью планировал увеличить мощность своих мин. Заряд в 4 килограмма пороха мог дать скорее психологический, чем физический эффект. Начинка мин профессора Якоби была более значительной – 140 килограммов пороха, но его мины были дороги и поэтому не имели в российском военном ведомстве особенного успеха. Поэтому совершенствовать свой боеприпас Эммануил решил путем увеличения мощности вещества, составляющего заряд.
