Валерий Юрьевич Чумаков
Русский след. История Нобелевской премии
Война-кормилица
Формальным поводом для начала Крымской войны была защита православного населения Балкан от притеснений со стороны мусульманской Османской империи.
Частично это было верно: христианское население Турции, составлявшее тогда 5,6 миллиона человек, притеснялось нещадно и постоянно взывало к русскому царю о защите. В 1852 году, когда взбунтовалась Черногория, восстание было подавлено с чрезвычайной жестокостью и, конечно, Россия не могла на это не отреагировать. Промолчать означало признать силу южного соседа, признать его право творить на своей территории все, что угодно, не обращая внимания на то, как к этому относятся другие государства. Царь Николай такого права за турецким султаном признать не мог.
Как бы там ни было, в 1853 году Николай I ввел русские войска на территорию Молдавии и Валахии[11]. Россия бросила в бой более 700 000 солдат, и, конечно, Турция с ее 165 000 бойцов устоять против столь могучего натиска не смогла бы… Если бы ее не поддержали 250 000 англичан и 310 000 французов.
Великобритания, которую укрепление России очень волновало, но повода открыто выступить против русского царя не имела, только и ждала «русской провокации». Франция хоть и не имела особых претензий к северной империи, тем не менее Наполеон III страстно желал поквитаться за поражение его дядюшки в 1812 году и сразу вошел в коалицию с Турцией и Великобританией. Кроме того, их поддержали королевство Сардиния с 20 000 солдат, слабая и раздробленная тогда Германия с 4250 бойцами и швейцарская бригада с 2200 воинами. По живой силе соотношение получалось 700 000 россиян и болгар против примерно 750 000 воинов антирусской коалиции. Для войны такой противовес незначителен, и можно сказать, что живые силы были примерно равны. А вот неживые…
Техническое отставание России от врагов было просто катастрофическим. Даже турецкая армия оснащена была значительно лучше российской. Большинство военных специалистов того времени сходилось во мнении, что империи нельзя было вступать в войну, зная (а это было понятно всем), что к ней подключатся, и отнюдь не на нашей стороне, крупные европейские государства.
Еще в конце 1840-х годов англичане и французы пере вели своих пехотинцев на нарезное оружие с прицельной дальностью стрельбы 900–1200 метров. Около 30 процентов французских солдат и более половины англичан были вооружены именно винтовками. В России же 95 процентов пехотинцев имели заряжавшиеся со ствола гладкоствольные ружья с прицельной дальностью около 200 метров. Мало того, на обучение рядовых российских стрелков выделялось всего 10 патронов в год. Дальность стрельбы русской полевой артиллерии была около 600 метров, соответственно, наши огневые точки легко подавлялись обычным стрелковым оружием противника.
С флотом, имевшим в ту компанию даже большее значение, чем армия, все обстояло еще хуже. Даже по численности судов Россия уступала как Англии, так и Франции.
Большую часть нашего флота составляли деревянные парусники, которые, при всей своей красоте, никак не могли тягаться со страшными французскими железны ми броненосцами, называвшимися тогда «бронированными плавучими батареями». На пару ходило чуть больше 5 процентов российских военных судов, да и среди них винтовые составляли крайне незначительную часть, в основном это были колесные пароходофрегаты. У французов же, напротив, на 25 линейных кораблей и 38 фрегатов приходилось 108 паровых судов, большей частью винтовых. Из 200 английских судов 115 были паровыми. Даже у турок на 13 военных линейных кораблей и фрегатов приходилось 17 военных пароходов.
Несложно догадаться, насколько к месту тогда оказались плавучие мины Нобеля. Эммануил охотно подключился к военной кампании, несмотря на то, что таким образом он фактически воевал против своей родины, ибо она, хоть и не участвовала непосредственно в боевых действиях, тем не менее была на стороне Турции.
Британия обещала Швеции за лояльность, в случае поражения России, вернуть ей отобранные территории Финляндии. Государственный заказ на изготовление 400 легких подводных мин по 100 рублей за штуку поступил на завод Нобеля уже в начале 1854 года от только что созданного «Комитета о минах». Если бы это было сделано раньше и ими успели бы защитить бухту Севастополя, возможно, не пришлось бы топить в сентябре 1854-го на ее входе пять русских линейных кораблей и два фрегата, чтобы заблокировать проход в бухту для английских кораблей. Зато нобелевскими минами, которых было изготовлено и установлено 940 штук, был защищен Кронштадт.
Установкой мин руководил лично Эммануил вместе со старшим сыном Робертом. Тут же были установлены и значительно более массивные и мощные «гальванические» мины Якоби, но, поскольку они не были оснащены контактными взрывателями, а срабатывали после того, как береговой оператор-наблюдатель подавал на них по подводным проводам электрический сигнал, заякорены они были близко к берегу. Нобелевские же «сюрпризы» поджидали корабли неприятеля значительно дальше.
Вскоре на мине подорвался разведывательный корабль англо-французской эскадры. Командовавший балтийской эскадрой коалиции сэр Чарльз Нейпир приказал выяснить природу минного заграждения. Следующему разведчику удалось выловить одну из мин, и она взорвалась уже на борту. После этого ни один из вражеских кораблей не рисковал подходить близко к базе северного флота России, а сам Нейпир доложил руководству, что «любое нападение на Кронштадт силами флота абсолютно невозможно».
Постановка мин Нобеля под Кронштадтом, с акварели Э. Нобеля
В 1855 году на поставленных далеко от берега легких минах Нобеля подорвались четыре английских судна: пароходофрегат Merlin и пароходы Firefly, Volture и Bulldog. Минный успех так воодушевил царское правительство, что оно тут же, по горячим следам, подписало с Нобелем еще один контракт на 116 000 рублей. По нему Эммануил изготовил 260 мин для защиты подступов к Або и 900 – для Свеаборга. Мины были ешевые, тонкостенные, порох в них, которого и так было всего 4 килограмма, частенько промокал и терял свою взрывоопасность, но их было так много, что адмирал Нейпир категорически отказался атаковать защищенные минами города.
При этом отнюдь не все в России были довольны минами Нобеля. 21-го ноября 1855 года, когда Балтийская кампания уже завершилась, адмирал Литке писал в секретном докладе военному министру князю Долгорукову: «В настоящем их виде мины Нобеля не заслуживают никакого доверия. Если бы предвиделась необходимость употребить их в будущем году опять, то необходимо прежде всего устранить все замеченные в них недостатки. От самого Нобеля нельзя ожидать усовершенствования его мины, ибо он не принимает ничьих советов. И сверх того, почитая эту мину как бы своею собственностью и своим секретом (без всякого, впрочем, основания) и делая из нее торговую спекуляцию, он по возможности устраняет всякий контроль со стороны правительства по этой операции, которую по сим причинам не следовало бы, кажется, на будущее время поручать господину Нобелю».
Работая в самом что ни на есть напряженном военном графике, Нобель не упускал возможности для импровизаций. 18 января 1854 года он подал в «Комитет о минах» записку, в которой предлагал производить «летучие мины для нападения на неприятельский флот», которые должны были «летать по поверхности воды в данном им направлении и при ударе в бок корабля… подбить его». Для наиболее эффективного применения этих «летучих мин» он предлагал строить особые пароходы (аналоги современных торпедоносцев). Чтобы увеличить эффективность мины не меняя конструкции, Эммануил предлагал начинить ее более мощным веществом. Например, совсем недавно синтезированным нитроглицерином. Тем самым, с производством которого Альфред Нобель ознакомился в лаборатории Пелуза и о котором он хорошо знал от также много им занимавшегося профессора Зинина. Однако нитроглицерин был весьма прихотлив в обращении и чрезвычайно опасен, а времени на эксперименты даже у такого трудоголика, каким был Эммануил Нобель, тогда уже не было.
Пока старший брат Роберт вместе с отцом занимался минами, контроль над другими военными заказами был возложен на Людвига. Самые крупные относились как раз к переоснащению флота и к переводу его на паровую тягу. В декабре 1853 года Людвиг Нобель, по доверенности отца, подписал с Морским министерством контракт на изготовление трех паровых машин с гребным винтом для 84-пушечных линейных кораблей «Гангут», «Ретвизан» и «Вола». Сумма контракта составила 592 580 рублей.
Это был самый крупный по тем временам частный контракт. Людвиг подключил к работе Альфреда: он был вновь отправлен в США, чтобы на месте ознакомиться с самыми современными технологиями парового судостроения. Там ему удалось познакомиться с самим Джоном Эриксоном, изобретателем первого паровика с подводным двигателем, первого миноносца и одним из тогдашних гуру военного судостроения. Джон, как и Эммануил, был выходцем из Швеции, приехавшим в США в 1839 году, поэтому он нашел в Альфреде родственную душу и мигом разболтал ему все американские военные судостроительные секреты. Которые братья Нобель не преминули оперативно внедрить на российском производстве.
Внедрение прошло успешно, и после сдачи первого заказа на паровые агрегаты завод получил новые заказы. Паровыми установками Нобелей были оборудованы корветы «Волк» и «Вепрь». Кроме того, за время войны нобелевское предприятие поставило для правительства еще 11 паровых агрегатов мощностью от 200 до 500 лошадиных сил.
Казалось бы, война и военные заказы должны были сделать предприятие Нобеля еще более сильным. Но изобретателя вновь подвела неукротимая натура, жажда денег и полное отсутствие финансового чутья. Набирая новые заказы, Эммануил под них расширял производство и брал кредиты в надежде на последующую щедрую царскую оплату. Давая таким образом в долг фактическому банкроту, каким постепенно, но довольно быстро становилась Российская империя. Мысль о том, что у государства может просто не оказаться денег, чтобы расплатиться по обязательствам, у Нобеля даже не возникала.
В 1856 году Крымская военная кампания завершилась полным поражением России и позорным Парижским миром.
По нему Россия отдавала туркам захваченный город Карс вместе с крепостью, российские границы отодвигались от Дуная в глубь страны, часть русской Бессарабии переходила к Молдавии. России (впрочем, как и Турции) запрещалось иметь в Черном море военный флот, у нее отнималось данное мирным договором 1774 года право протектората над Молдавией и Валахией и покровительства над христианами Османской империи, а также она отказывалась от планов по возведению на Аландских островах военных укреплений.
За время военных действий в стране сменилась власть.
В 1855 году умер император Николай I. По одним данным, его убило скоротечное воспаление легких, по другим – он сам отравился, предчувствуя поражение в войне. Трон занял его сын, Александр II.
На войну Россия потратила более 800 миллионов руб лей. Чтобы покрыть бюджетный дефицит, денежный печатный станок во время кампании работал без остановки, что привело к более чем двукратному обесцениванию рубля, считавшегося до того довольно крепкой валютой. Справиться с дефицитом бюджета удалось лишь к 1870 году, а восстановить стабильность национальной валюты и того позже – к 1897 году.
А пока новая власть просто отказалась отвечать по долгам власти старой, оплата заказов, которые уже выполнил завод Нобеля, была на долгое время заморожена. По каким-то договорам было обещано расплатиться в течение буквально 10–15 лет, причем без всякого учета инфляции, а по оставшимся в какой-либо компенсации было вообще отказано. Контракты, которые Эммануил полагал наиболее выигрышными, оказались наиболее убийственными, почти смертельными. Кроме того, по секретным приложениям к мирному договору, Россия обязывалась отныне размещать крупные военные заказы за границей.
Пытаясь выправить положение, Эммануил перевел завод на мирные рельсы. Теперь главные силы Нобелей были брошены на постройку пароходов, технологии производства которых были наилучшим образом отработаны за время войны. За короткое время их удалось спустить на воду более полусотни. Но гибнущий под грузом огромных долгов завод это не спасло. Пытаясь рассчитаться с наседавшими (теперь уже преимущественно российскими) кредиторами, Эммануил отправил Альфреда, как самого экономически продвинутого члена семьи, в Лондон и Париж – на поиски богатых западных инвесторов. Но на Западе мало кто верил в скорое возрождение российской экономики, и денег не давали.
В 1859 году почти шестидесятилетний Эммануил Нобель вынужден был во второй раз в жизни признать себя банкротом, только теперь – российским. Взяв с собой любимую жену Андриетту и младшего сына Эмиля, он отправился обратно в Стокгольм. Роберт, Людвиг и Альфред остались в России.
Глава 2. Сыновья уходят в бой
Отчее дело
Три старших брата не пожелали покидать Россию. По довольно простой причине: несмотря ни на что им было понятно, что империя обладает громадным потенциалом.
Управляющий делами Артиллерийского комитета генерал-лейтенант Снессорев рассказывал потом: «Людвига Нобеля отец готовил в архитекторы; но переполох, вносимый казенными заказами в частную промышленность, скоро вслед за окончанием восточной войны разорил все семейство: отец выселился в Швецию, оставив сыновьям по 2000 рублей, друзей и добрую славу. Основываясь на этих элементах, Людвиг Эммануилович решил продолжать дело отца, так как на этом поприще друзья и добрая слава отца могли быть ему долго полезны. Чего только он не строил, чего не передумал! Артиллерийские снаряды, лафеты, ружья, пушки, паровые машины и сооружения, подводные мины, опреснительные приборы, организация заводского труда, образование заводских рабочих и многое другое».
Кризисное управление раздавленного собственной непомерной величиной и огромными кредитами отцовского предприятия было доверено двадцативосьмилетнему Людвигу. Старший брат Роберт, при всем своем самолюбии, против этого особенно не протестовал: наследство совсем нельзя было назвать завидным, поскольку состояло оно исключительно из долгов. Чтобы с честью выйти из ситуации, требовались спокойствие и холодный расчет, коими взрывной Роберт не обладал в принципе. Зато оба этих качества прекрасно сочетались в Людвиге.
Людвиг Нобель
К тому времени это был уже отнюдь не юноша, а солидный предприниматель, по-русски – купец. Людвиг уже был женат на двоюродной сестре по материнской линии Вильгельмине Алселль, которая даже успела родила ему первенца, нареченного Эмануэлем. Брак был счастливым, и никакие производственные или экономические сложности не могли омрачить радость молодоженов.
В 1860 году Роберт и Альфред, дабы не мешать семейной жизни брата, сняли для себя несколько комнат в доме генерала Мюллера. Если верить расходной книжке, которую весьма скрупулезно вел Роберт, аренда была очень дорогой, за 4 месяца Нобели заплатили 233 рубля 33 копейки. Такая роскошь не совсем понятна, учитывая, что во всем остальном они вели крайне спартанский образ жизни, укладываясь обычно в один рубль в сутки на двоих. При этом наиболее крупные траты, не считая аренды, касались счетов за лечение постоянно чем-то болевшего Альфреда. Тут братья не экономили.
Здоровье у младшего Нобеля было действительно слабое. Его постоянно преследовали несварение желудка, простуды, головные боли, и всё это обычно сопровождалось приступами жестокой депрессии.
Роберт и Альфред, как могли, помогали Людвигу в работе на заводе. Роберт в качестве архитектора руководил установкой в Казанском соборе отлитых на отцовском заводе оконных решеток и чугунной ограды. Он переоборудовал большой пароход «Крылов», плававший в окрестностях Петербурга, в пассажирский лайнер. Больших барышей он не принес, и Роберт даже предлагал переделать его в плавучую лесопилку. Но тут Альфред нашел под Петербургом залежи огнеупорной глины, и братья решили заняться производством огнеупорного кирпича и терракотовых декоративных фигурок. Тогда же, в 1860 году, Роберт познакомился со своей будущей женой, дочерью богатого финского торговца Карла Леннгрена Паулиной Софьей Каролиной Леннгрен.
Все проблемы с отцовскими долгами можно было решить одним махом, если удалось бы добиться от правительства выполнения данных им и документально заверенных обещаний. Даже просто согласие с ними уже могло существенно помочь делу и разрядить обстановку. Поэтому уже 2-го января 1860 года Людвиг подал лично царю, с копией – Великому Князю, чрезвычайно дипломатично составленную петицию, в которой он нижайше просил признать, что завод его отца сослужил в тяжелое военное время огромную службу Российской империи и был расширен в расчете на гарантированные крупные государственные заказы.
Судя по бумаге, завод был готов взять на себя выполнение практически любого задания, связанного с металлургией или крупным машиностроением. Людвиг просил хотя бы признать в полной мере долг в размере 400 000 рублей, которые, по заказу Морского министерства империи, ушли на обустройство производства мощных паровых машин и гребных винтов.
В ответ правительство недвусмысленно дало понять, что сын за отца не отвечает, и царь Александр не станет исполнять обещаний царя Николая. И что ни на какую компенсацию, ни на какое признание долгов, по крайней мере в ближайшее десятилетие, рассчитывать не стоит. Не принесло результатов и обращение за помощью в Министерство иностранных дел Швеции. Шведскому королю не было никакого смысла ссориться с хоть и побежденным, но все еще чрезвычайно мощным соседом из-за разорившегося подданного.
Три последующих года Людвиг потратил на то, чтобы, перебиваясь с одного частного заказа на другой, по возможности разобраться с кредиторами. Наконец, в 1862 году, когда бремя долгов значительно ослабло, чтобы закрыть вопрос окончательно и бесповоротно, братья с согласия кредиторов продали отцовское предприятие инженеру Голубеву, который немедленно переименовал его в «Сампсоньевскую механическую фабрику инженера-технолога Голубева». Продажа прошла успешно, и после раздачи денег у Людвига осталось еще более 5000 рублей.
Теперь, когда главная миссия была выполнена, Людвиг вполне мог покинуть страну. Но к тому времени он уже прожил в России более половины своей жизни, знал русский язык в совершенстве и не мыслил нового бизнеса нигде, кроме как в России. Тем более, что в российских предпринимательских кругах у него сложилась репутация уважаемого бизнесмена.
В условиях послевоенной инфляции 5000 рублей было не таким большим капиталом, но их хватило на то, чтобы сначала арендовать, а чуть позже – и купить на Выборгской стороне маленький котельный и чугунно-меднолитейный заводик. Новое предприятие, на которое возлагалась почетная обязанность вновь воскресить шведскую славу Нобелей в Российской империи, предприниматель назвал в свою честь: «Машиностроительная фабрика Людвига Нобеля». Соседями ее были, с одной стороны – государственный сахарный завод, с другой – фирма эстонского немца Артура Лесснера. Последняя занималась тогда производством станков, прессов и паровых машин. Воистину, не выбирай место, а выбирай соседей: Лесснер и Нобели великолепно сошлись и впоследствии не раз помогали друг другу.
Между тем империя постепенно восстанавливалась и набирала новую силу. Это самым непосредственным образом затрагивало отечественных предпринимателей. Отмена в 1861 году крепостного права привела к тому, что сотни тысяч, если не миллионы освободившихся крестьян, решив променять тяжелый крестьянский труд на более экономически выгодный наемный рабочий, бурным потоком хлынули в город.
О необходимости отмены «крепости» сам Людвиг говорил еще в начале своей «антикризисной деятельности» на отцовском суперзаводе. В 1859 году он напечатал в «Журнале для акционеров» две статьи: «О медленности развития механической промышленности в России» и «Несколько соображений о современном положении русской промышленности». Швед Нобель говорил в них о том, что крепостное право является одним из основных тормозов, которые не дают российской промышленности и экономике нормально развиваться. Ибо нормальное производство без квалифицированных рабочих кадров построить невозможно. А взяться этим кадрам просто неоткуда, ибо девять десятых потенциальных рабочих насильно удерживаются в крестьянских хозяйствах.
К середине 1860-х годов император Александр II благополучно забыл о секретном приложении к Парижскому мирному договору, и крупные заказы вернулись на российские фабрики. Более того, в соответствии с особым циркуляром от 1866 года, все детали и комплектующие для наиболее бурно развивающейся железнодорожной отрасли должны были быть исключительно российского производства. Наиболее благоприятно это сказалось на состоянии Путиловского завода, на котором собирались российские локомотивы, но и Нобелевскому предприятию благодаря протекции старых друзей что-то перепало.
Основной гражданской продукцией Нобелей стали паровые котлы и котлы для изобретенных Эммануилом и становившихся все более популярными систем парового отопления. Но какое отопление без труб? И Нобели наладили на предприятии производство водопроводных труб.
По государственному заказу были изготовлены водяные турбины для Сестрорецкого оружейного завода, мощные гидравлические прессы для Тульского ружейного и Петербургского патронного заводов, токарносверлильные станки для Пермского пушечного завода. Станки были спроектированы лично Людвигом. Это было особенно важно, так как раньше большие промышленные машины в России вообще почти не производились, а выписывались из-за границы.
В 1880 году завод Нобелей получил заказ на производство паровых опреснительных установок для обеспечения питьевой водой Ахалтекинской экспедиции[12] генерал-лейтенанта Скобелева. Ее производительность доходила до 15 000 ведер в сутки, что было вполне достаточно для семитысячной армии генерала.
В книге «Механический завод “Людвиг Нобель”» о ней сказано, что установка состояла «…из двух котлов: первый – обыкновенной конструкции с жаровой трубой, второй, – расположенный непосредственно за первым, – с дымогарными трубами. На первом получался пар высокого давления для питания паровых насосов соленой и пресной воды. Продукты горения по выходе из топки первого котла попадали в другой котел, где производили опреснение соленой воды, а затем выводились в железную дымовую трубу. Весь аппарат был установлен и пущен в ход на месте, на берегу Каспийского моря на Михайловском заливе, в течение трех дней по прибытии на место и в тот самый день, когда первый отряд Скобелева прибыл на место, опреснитель был пущен в ход и, без преувеличения, можно сказать, спас наши войска от гибели».
Военные заказы также вернулись в Россию.
Война самым наглядным образом показала, как велико было отставание России от европейских соседей в области современного вооружения. Назначенный в 1861 году военным министром генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества граф Дмитрий Алексеевич Милютин взялся за перевооружение страны со всей основательностью. На это архисерьезное дело было отпущено около трети государственного бюджета.
Наибольшую тревогу вызывала устаревшая артиллерия. В России большая часть пушек не только не имела нарезных стволов, но и заряжалась со стороны ствола. Между тем немецкие компании Gruson и Krupp уже наладили производство замечательных нарезных орудий, заряжавшихся с казенной части.
Людвиг Нобель быстро ухватил новый вектор государственной тяги и быстро, меньше чем за год, наладил производство орудийных стволов, превосходивших по качеству немецкие образцы. После успешного проведения государственных испытаний российское правительство заключило со шведом крупный контракт на их производство. За три следующих года завод братьев Нобель произвел для русской армии 63 000 суперсовременных по тому времени железных артиллерийских стволов. Это было только начало, забегая вперед скажем, что к 1878 году их будет произведено более миллиона.
Стволами дело не ограничивалось. Российское правительство, теперь уже озабоченное тем, чтобы ликвидировать возникшую за последнее десятилетие зависимость от западного производителя, все больше нагружало заказами производителя отечественного. Теперь на заводе Нобелей отливали восьми- и девятидюймовые орудия, пушечные лафеты. Здесь же был начат выпуск более мелкого, но значительно более технологичного и перспективного продукта.
Еще в 1863 году Людвиг передал Оружейной комиссии военного министерства проект автоматического стрелкового «мультипликатора». В пояснительной записке изобретатель писал, что новое оружие «…дает возможность в течение 10 секунд выпускать до 104 пуль по известному направлению, причем пули разлетаются в стороны, не перелетая через цели известных размеров… Действие этого прибора можно сравнить с действием картечи». Однако тогда представители комиссии не поверили в новый проект, а Людвиг настаивать не стал: у него и без того было много дел. Не до пулеметов…
В 1866 году граф Милютин послал члена Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления (ГАУ) полковника Александра Павловича Горлова и делопроизводителя Оружейной комиссии поручика Карла Ивановича Гуниуса в загранкомандировку в США. Перед ними была поставлена задача изучения передового опыта американских оружейников – применения в мало калиберном оружии патронов с металлической гильзой.
Как и новые пушки, новые ружья заряжались таким «готовым» патроном с казенной части. Для стрелкового оружия это была самая настоящая революция. В отличие от старой системы, когда на зарядку, состоявшую из засыпки пороха, забивания пыжа, закладки пули, уходило довольно много времени, новый патрон закладывался почти моментально, что, естественно, сказывалось на скорости ведения стрельбы.
Новые виды заряда подразумевали новые оружейные системы. Кроме винтовок, Горлов и Гуниус присмотрели еще одну интересную новинку – «картечницу», или, как писалось в официальных документах, «скоростную пушку» системы американского доктора Ричарда Дж. Гатлинга.
Внешне она напоминала собой небольшую пушку, у которой вместо одного широкого ствола был вращающийся с помощью рукоятки блок из нескольких стволов узких. Патроны засыпались в специальный лоток, откуда, под действием собственной тяжести, уже скатывались в патронник. Стрелять картечница начинала, когда стрелок начинал вращать ручку, а скорость стрельбы достигала 300 выстрелов в минуту.
Свою картечницу Гатлинг запатентовал еще в 1862 году, и она уже успела проявить себя с весьма неплохой стороны во время Гражданской войны в США. Россиянам мелкокалиберная скорострельная пушка понравилась, о чем они и сообщили изобретателю.
Картечница Гатлинга
Год спустя, осенью 1867-го, в Россию прибыл личный представитель Гатлинга, господин Бродвель. С собой он привез несколько шестиствольных картечниц калибра 0,5 (12,7 мм). Испытания из-за перегрева стволов и общих недостатков конструкции завершились неудачей, однако российского военного министра заинтересовала сама идея скоростной ружейной стрельбы, и он поручил капитану Загоскину изучить систему более подробно.
К тому времени Нобели организовали на своем заводе курсы для слушателей артиллерийской академии, на которых молодые артиллеристы изучали орудия, что называется, на практике. Тут же было образовано нечто типа конструкторского бюро, в котором нобелевские инженеры создавали новые, экспериментальные виды оружия. На базе этого бюро Загоскин и разработал первый российский пулемет. У него было восемь стволов, рассчитанных на 6-линейный[13] (15,24 мм) патрон.
Таких картечниц на заводе Нобелей собрали 8 штук. Технология была отработана, оружие получилось надежным, но Людвиг, в котором расчетливость и спокойствие непостижимым образом уживались с унаследованным от отца невероятным стремлением усовершенствования всего и вся, решил сделать новую автоматическую пушку еще лучше. Поручил он это молодому инженеру Владимиру Барановскому.
Через два года инженер представил на суд первый успешный образец своей картечницы. По тем временам это была легчайшая в мире скорострельная 6-ствольная пушка: вместе с лафетом и полным боезапасом она весила около 140 килограммов (против 538 килограммов картечницы системы Гатлинга). Правда, боезапас у пушки Гатлинга был в 10 раз больше и составлял 2572 патрона, зато 216 патронов в системе Барановского не сыпались в патронник абы как, а заряжались в специально для этого придуманный магазин. В результате осечки у нового оружия случались значительно реже. Обслуживающий расчет Барановскому удалось сократить с 7 человек (у Гатлинга) до 3 – стрелка, подносчика патронов и ездового. При этом дальность стрельбы была почти фантастической: полтора километра.
На «смотре митральез», как на французский манер называли ранние пулеметы, устроенном египетским хедивом, турецким правителем страны, картечница производства нобелевского завода была признана лучшим образцом. Картечницы Барановского завод Нобелей поставлял для российской армии до тех пор, пока их не сменил знаменитый пулемет системы Хайрема Максима.
Но все это уже касается почти исключительно Людвига. Роберт и Альфред в начале 1860-х, убедившись, что у брата все идет нормально и их помощь больше не нужна, занялись каждый своим делом, тем, что ему ближе.
