Валерий Горшков
Альянс
Эпизод первый: Вертиго[3]
1
Обнаруживаю себя посреди только недавно отремонтированной кухни нашего дома. Совершенно не помню, как сюда попал и зачем вообще здесь нахожусь. Передо мной закрытая дверца холодильника, на которой светится чернильный дисплей с календарём. Маркер выделяет 15 июня 2008 года. Уверен, что вижу эту дату не впервые.
«Быть может, сон, а может, и нет, – проносится в голове в то время, как правая рука непроизвольно тянется ущипнуть предплечье левой. – Боль или её отсутствие безошибочно укажут на природу происходящего. В реальности рефлексы не позволяют человеку по-настоящему сильно себя ударить или задержать дыхание насмерть, максимум – до потери сознания. Есть ли тут какая-то связь с отсутствием боли при попытке поранить себя во сне? А почему тогда мозг во время сна не блокирует другие источники боли?» Пока задаюсь этими вопросами, забываю следить за собственными ощущениями. Опускаю взгляд и вижу сомкнувшиеся на коже пальцы. Боли нет. Я уже ущипнул себя? Видно, это действительно сон.
Слышится шорох с левой стороны, затем с правой. Что-то пролетает над самым ухом и теряется в полумраке. Подхожу к выключателю, зажигаю свет. Под потолком вспыхивает одинокая лампочка без абажура, к которой тут же устремляется огромная бабочка. Чешуйчатые крылышки переливаются всеми цветами радуги. Насекомое начинает кружить по спирали, поднимаясь к свету и вновь опускаясь.
«Нужно её поймать и выпустить на улицу».
Хватаю со стола пустой заварочный чайник, откидываю в сторону крышку и подтаскиваю стул, пристраиваю прямо под лампочкой. Взбираюсь на него и пытаюсь схватить чайником бабочку. Руки дрожат, но всё же цепко сжимают округлые фарфоровые бока. Несколько неудачных попыток оканчиваются победой – накрываю насекомое своей ловушкой, прислонив отверстие к потолку. Пленница начинает отчаянно биться внутри, скребя крылышками керамические стенки. Подношу ладонь к чайнику и преграждаю бабочке путь на свободу. Крылья щекотно бьют по коже. В этот момент лампочка раскаляется едва ли не до белого свечения и в ней что-то хлопает. Свет гаснет. Чувствуется запах гари. От неожиданности роняю чайник. Тот летит вниз. Подаюсь вперёд, в надежде поймать беглеца налету, но не успеваю – чайник взрывается осколками. Я теряю равновесие и падаю вслед за ним. Мгновение, и вот керамические черепки уже впиваются в лицо, скрипя и дробясь о твёрдую плитку. Хлопок о пол дезориентирует. Приподнимаюсь на четвереньки и вижу перед собой бесформенные остатки чайника, между которыми, не оставляя попыток взлететь, бьётся бабочка с одной левой парой крыльев. Правая, оторванная, двумя пёстрыми веерами лежит неподалёку. Только тут осознаю, что слышу испуганный крик мамы. Она говорит, что ей уже надоели мои выходки, что я в следующий раз обязательно сверну себе шею, вталкивает меня в ванную комнату. Вижу, как капли крови бомбардируют кафель, раковину, хромированный краник, растекаясь густыми пятнами. Мама смачивает полотенце в ледяной воде и вытирает им моё лицо, прислоняет мою руку к полотенцу.
«Держи», – читаю по её губам.
Она выбегает из ванной. По лестнице спускается озадаченный отец. Я кладу полотенце в раковину под струю хлещущей воды и выхожу в гостиную, где вижу маму. Она пытается набрать номер на телефоне. Её дрожащие пальцы не слушаются. Подхожу к ней и накрываю кнопки ладонью. Мама вздрагивает и смотрит на меня испуганно. Я знаю, что это всё не взаправду, мне это снится, но всё равно не хочу, чтобы она так волновалась. Случись подобное в реальности, она бы не переживала, она бы знала, что наяву все события замкнуты в бесконечный цикл и любой совершённой неприятности можно избежать на очередном его витке. Я говорю ей то, что сказал бы в реальности.
– Не переживай, – говорю я. – В следующий раз, когда снова буду ловить эту бабочку, я не сверну шею, не уроню чайник и не поранюсь.
Она роняет телефон и смотрит на сбитого с толку отца. Я обнимаю маму, вижу, как кровь из моих порезов впитывается в её белую блузку. Ткань колко щекочет края повреждённой кожи. Какой реалистичный сон. Лицо горит и пульсирует болью, но я всё равно снова щиплю себя за предплечье у мамы за спиной. Больно. Нет, это не сон. Меня пугает, что это снова произошло. Я снова запутался. Но почему мои слова пугают маму? Она должна понимать, что когда всё повторится вновь, я не уроню чайник, не поранюсь, ведь я уже знаю, что лампочка перегорит, она не застанет меня врасплох.
– Всё в порядке, – улыбаюсь маме, в то время как отец отцепляет мои руки от неё, утирает мне лицо стерильной салфеткой и лепит регенерирующие пластыри то тут, то там. Мама ищет всё ещё подрагивающей рукой подлокотник, опускается в кресло и закрывает искривлённые губы раскрытой ладонью. По её щекам катятся слёзы, падают на блузку, на которой в районе плеча алеют отпечатки моего лица. Она не то всхлипывает, не то усмехается и быстро выходит из комнаты. Отец молча возвращается на кухню, начинает убирать с пола осколки фарфора, покусывая губу и изредка поглядывая на меня.
Поднимаюсь к себе и, забравшись в постель, открываю дневник. Стараюсь не писать ничего связанного с навязчивым чувством иллюзорности происходящего. Через несколько минут одолевает слабость, и я наконец чувствую, как засыпаю по-настоящему.
2
– А ну-ка не дёргайся. – Мама смачивает ватный диск прозрачным антисептиком и проводит по порезам на моей щеке. Жжение мгновенно разливается по лицу, выдавливая слёзы. – Ну как?
– Совсем не больно, – вру я. – Разве ты сегодня не репетируешь?
– Взяла на дом. – Она показывает кипу исписанных листов, затем кладёт их в сумочку.
Я шмыгаю носом и морщусь, не в силах больше игнорировать пылающую боль. Мама просовывает ногу в туфлю, легонько ударяет несколько раз каблуком в пол, проверяя, как та уселась, следом надевает вторую.
– Чего папа не на работе?
– В середине июня? – Она поправляет строгую блузку перед зеркалом и смотрит на меня. – По-твоему, мы не можем устроить себе выходной без причины?
– Просто вы странно себя ведёте из-за вчерашнего… – говорю я после короткого замешательства, а сам обдумываю внезапную пропажу дневника. Вчера вечером он был, помню, как клал его на прикроватную тумбочку, а сегодня утром его нет. Щиплю себя за бедро. Оно тут же отзывается болью. – Куда пойдёте?
– Пока не решили, Джей-Джей, может, в «Де’Нёв», может, ещё куда, – она целует меня в макушку и открывает дверь. – Веди себя хорошо.
– Вы тоже там не слишком хулиганьте. – Я машу отцу, сидящему за рулём машины. Тот сигналит в ответ. Мама садится на пассажирское сиденье, и они укатывают вниз по улице. На повороте отец сигналит повторно, проезжая мимо Лютера, идущего с огромным бумажным пакетом из магазина. Он дёргается, едва не роняя продукты. Я захлопываю дверь, двигаюсь ему навстречу.
– Отец дома? – Выхватываю из пакета яблоко, дышу на него и обтираю об футболку. Раскрасневшееся лицо Лютера при этом искажает откровенный ужас. – Ладно, уболтал. – Возвращаю яблоко на место.
– Был в мастерской, когда я уходил. – Лютер утирает пот со скулы плечом и задумчиво прикусывает свою чёрно-белую клетчатую арафатку[4], свободно повязанную на шее. – Куда это твои?
– Уже слышал что-нибудь про эти эмерсайзовские тоннели? – Я пожимаю плечами в ответ на его вопрос. Он пожимает в ответ на мой. – У отца не спрашивал?
Лютер мотает головой.
– Говорят, это что-то вроде телепортов в лабораторию, – рассказываю я, – время в пути составляет всего пару секунд вне зависимости от расстояния… Ты куда?
– Мама просила не задерживаться. – Лютер останавливается перед ступеньками своего дома.
– Ну ты ж уже дома, – я сворачиваю на подъездную дорожку к гаражу, – идём, расспросим твоего отца о тоннелях.
Лютер немного колеблется, несколько раз возвращает взгляд к двери, но всё же идёт за мной.
– Здравствуйте, мистер Трейд! – Я прошмыгиваю в гараж под открытыми наполовину воротами. Пол стоит возле письменного стола и перебирает какие-то бумаги, некоторые откладывает в сторону, а некоторые опускает в плоский кожаный портфель. – Над чем работаете сегодня?
– Привет, Джейсон. – Он стучит стопкой листов о столешницу, выравнивая их, потом опускает в отделение портфеля. – Над отчётами.
– Скукотища-а-а, – протягиваю я, рассматривая чертёж вытянутого болида на кульмане. – Это что? Поезд?
– Не совсем.
– А-а-а, так, значит, такие ездят по этим тоннелям? – Я с удвоенным интересом изучаю изображение. – А где же кабина пилота? Правда, что они любое расстояние за две секунды проезжают?
Мнущийся у ворот Лютер сжимает пакет, тот громко хрустит.
Пол бегло оборачивается на звук и подходит к чертежу.
– Капсулы автоматизированы, – говорит он. – Вот здесь установлены эфирные преобразователи, – он указывает на выделенные красным элементы в носу и хвосте капсулы.
– Внутри? Зачем?
– Чтобы пассажиры выдержали перегрузки.
– Не легче ли было создать поле вокруг каждого отдельного пассажира?
– Что-то вроде защитного контура? – Пол качает головой, поглаживая щетину. – Мысль толковая, но для этих целей неподходящая. Видишь ли, в чём дело, ты говоришь о защите от материальной среды, для этого можно было бы сделать такие контуры. Здесь же речь идёт о нагрузках со стороны эфира при колоссальном мгновенном ускорении, а сопротивляться эфиру в таких условиях способен только эфир. Проще говоря, физическое тело внутри эфирной оболочки раздавят перегрузки, оставив саму оболочку невредимой.
– Постойте, вы хотите сказать, что…
– Капсулы сделаны из эфира! – самодовольно выкрикивает Лютер, после чего, глядя на недоумевающее выражение Пола, смеётся. – Да шучу я. Из эфира, ха-ха, они же не будут держать форму.
Пол чешет бровь и оборачивается к чертежам, складывает руки на груди.
– Защитные контуры… – Он вновь качает головой и хлопает меня по плечу. – Для своих лет ты генерируешь недурные идеи. Загляни на выходных, попробуем собрать опытный образец.
– Лютер?! – раздаётся оклик со стороны кухни. Дверь открывается, и на пороге показывается миссис Трейд. – Ты что тут делаешь? Почему я должна тебя дожидаться? Живо положи всё в холодильник и не отвлекай отца!
– Прости, мам. – Лютер пробегает сквозь гараж и исчезает на кухне.
– Здравствуй, Джейсон, – улыбается Анджела и закрывает дверь. На кухне что-то шлёпается на пол. – Браво, Лютер Трейд! Ну, чего смотришь? Оно само себя не вытрет.
– Так они превращают пассажиров в эфир? – заканчиваю вопрос, на котором меня перебил Лютер.
– А? – Пол уже вовсю занят бумагами.
– Капсулы, – уточняю я. – Они расщепляют людей?
– Ага, – небрежно бросает Пол, подхватывает портфель и исчезает под приоткрытыми воротами за мгновение до того, как те начинают закрываться.
Наблюдаю за опускающейся створкой, гадая, верно ли понял мой вопрос мистер Трейд.
«Капсулы уничтожают и заново воссоздают пассажиров?» – проносится в голове. Громыхание металлических защёлок возвращает меня в реальность.
– Да ну, бред. – Перескакиваю через две ступеньки и оказываюсь на кухне Трейдов.
Лютер закручивает крышку на смятой пластиковой бутылке молока и несёт её к холодильнику.
– Куда? – Миссис Трейд не даёт ему открыть дверцу. – Выкинь.
Я беру стоящую у стены швабру и начинаю вытирать молочную лужу.
– Оставь, Джей-Джей, пусть Лютер сам убирает. – Она треплет меня по израненной щеке своей сухой ледяной ладонью. – Кошмар… Откуда это у тебя?
– Упал в осколки, – кривлюсь я, пытаясь удержать улыбку, и отдёргиваю голову. Лютер забирает у меня швабру. – Можно мы прогуляемся немного?
Анджела утвердительно кивает и поднимается на второй этаж.
– Ведёт себя как сука, – бурчу я.
Лютер на секунду останавливает швабру и ничего не отвечает, лишь громко сопит, затем с удвоенным усердием вытирает молоко.
– Да хорош уже драить, пойдём – Я вырываю швабру из его побелевших от напряжения рук и отношу в ванную комнату.
– Тебе влетело вчера за чайник? – спрашивает Лютер, как только мы покидаем двор.
Я корчу безразличную гримасу в ответ.
– Эх, – вздыхает Лютер. – Твои родители совсем другие…
– Дело совсем не в этом, не заморачивайся, – говорю я. – Просто помни, что всё постоянно.
– Это как?
– Ну вот этот наш разговор. Он происходит постоянно, не прекращаясь. Так и всё остальное. Все события бесконечны, и варианты их развития бесконечны. Чего ты там строчишь? – Заглядываю в телефон Лютера, где он старательно записывает в заметки мои слова.
– Да так, мысль интересная. Думаю, ты прав. – Он поднимает взгляд. – Тебе про это мой отец рассказал?
– Нет, но думаю, он тоже должен знать. – Я пожимаю плечами. – Это же очевидно. Если мы видим свет погибших звёзд, значит, где-то по-прежнему есть и сами звёзды. Соответственно где-то мы ещё не вышли из твоего дома, и ты даже не разлил молоко.
– Но я-то здесь.
– Ты и там тоже, и всегда будешь там, где бы ни был. В каком-то смысле с тобой уже случилось всё, что произойдёт в будущем, просто ты наблюдаешь события из обособленной точки, хотя мозг твой уже давно всё знает наперёд.
– А-а-а, – тянет Лютер. – Это как во сне, да?
«Сон, почему он о нём говорит?»
Я украдкой щиплю себя за предплечье. Больно.
– Нет на самом деле, – отвечаю я, пытаясь скрыть раздражение. – И при чём тут сон вообще?
– Ты же сам на днях говорил, что сны заранее готовятся в подсознании… – Он чешет затылок. – Зачем ты себя щиплешь постоянно?
– Я?! – Перестаю себя щипать. – Это просто привычка, придурок.
Лютер приподнимает руки, мол, да брось, всего лишь спросил.
– Глупые вопросы у тебя, – бурчу я.
Лютер согласно кивает.
– Ты вон вообще сутулишься вечно, – я хлопаю Лютера по спине, и он становится на целую голову выше меня.
3
Ещё в начале улицы замечаю машину на подъездной дорожке. Родители дома. Мама и сегодня не репетирует? Поднимаюсь по ступенькам и прохожу внутрь. Навстречу из гостиной тут же выходит мама. Она выглядит непринуждённой, но что-то в её позе кажется неестественным. Именно так мама показывает непосредственность на сцене. Посторонний человек не заметил бы фальши, мама хорошая актриса, но для меня разница между её естественным поведением и игрой очевидна. Что-то тут не так.
– Ты снова не запер дверь, – говорит она.
– Ну, никто же не зашёл. – Направляюсь к лестнице.
– А если бы зашёл?
– Если бы зашёл, я бы запер, – отвечаю не оборачиваясь.
– Постой, Джейсон. – Она смотрит на меня, что-то обдумывая. От напускного спокойствия не остаётся и следа. – Что ты имеешь в виду?
– Ну, знаешь, – спускаюсь обратно в холл. – Если бы нас обворовали, нас бы не обворовали.
– Ты бы закрыл замки, когда этот день повторился? – Она скрывается в гостиной. – Идём, нужно поговорить.
В комнате за столом сидит отец, скрепляет степлером какие-то расчерченные фломастерами листы. Мама садится по правую руку от него. Они оба смотрят на меня. Сажусь напротив мамы.
– Нас волнует твоё отношение к жизни, – говорит мама.
На секунду мною овладевает страх. Вдруг они знают, что я не могу отличить сон от реальности? Тут же беру себя в руки. Нет. Я никому об этом не говорил, не писал об этом в дневниках. Речь идёт о чём-то другом.
– Не переживайте, что бы ни случилось, я всегда…
– Хватит, Джейсон! – обрывает она в не свойственной ей манере настолько резко, что даже отец вздрагивает и откладывает в сторону степлер. Мама продолжает уже мягко. – Перестань. Ты не совсем правильно понимаешь суть вещей, и именно это заставляет нас беспокоиться.
– Если я чего и не понимаю, так это ваших намёков. О чём вы хотели поговорить?
– О том, что все события бесконечны. Это действительно так, и мы рады, что ты уже сейчас во всём разобрался. Просто не хотели усложнять тебе жизнь и потому ничего не говорили раньше.
– Но в одном ты ошибаешься, – подхватывает отец. – Этот процесс можно контролировать. В определённой степени можно.
– Как?
– Смотри. – Мама достаёт из-под стола подарочный пакет и извлекает из него внушительных размеров чёрный куб. – Если поместить в эту коробку календарный лист, то обозначенный на нём день уже не повторится.
Я беру в руки куб и верчу в руках. Деревянный, довольно тяжёлый, одна его грань сделана из прозрачного стекла.
– Вчера было 16 июня 2008 года. – Мама переворачивает скреплённые отцом листы и демонстрирует мне. Это оказывается самодельный календарь. Она отрывает вчерашнее число и опускает листок в прорезь на верхней грани куба. Листок проваливается вниз, но коробка остаётся пустой. – Вот и всё, за вчерашний день можешь не беспокоиться.
Трясу куб и чувствую, как листок бьётся о стенки внутри.
– Кусок бумажки внутри деревянной коробки влияет на действительность? – Ставлю куб на стол и смотрю на родителей.
– Это не совсем обычная коробка… – начинает мама.
– Да, это коробка с приклеенным по диагонали зеркалом внутри, – перебиваю я. – Фокус для детей.
Мама вмиг мрачнеет и смотрит на отца. Тот берёт в руки куб и перекладывает из руки в руку, точно взвешивает.
– Фактически это всего-навсего иллюзия, – совершенно не меняясь в лице, говорит он. – Но дело вовсе не в коробке, она может быть какой угодно. Главное, ты знаешь, что день уже лежит внутри, верно? – Он передаёт коробку мне. – И пока он там, ничто не в силах тебя убедить в обратном. День не начнётся заново, пока лист снова не окажется на календаре, и ты всегда сможешь свериться с ним или, на худой конец, разобрать коробку и проверить.
Мама сияет в улыбке.
«Это же элементарно! Как я сам не додумался? – проносится в голове. – Мало того, что таким образом можно следить за днями, так ещё это поможет определить, где сон, а где реальность. Буду отрывать листы, как только проснусь, буду сравнивать свой календарь со всеми остальными».
– А если кто-то похитит коробку, как я узнаю, какие дни в ней уже были? – спрашиваю я.
– Думаешь, кому-то может понадобиться тебя запутывать? – Отец откидывается на спинку и размышляет некоторое время. – Поставим тебе в комнату дедушкин оружейный сейф, можешь хранить коробку там.
– Спасибо, – киваю я.
Отец спускается в чулан за инструментами и сейфом.
– А как все остальные отличают дни? – спрашиваю у мамы. – Как вы с папой?
– Со временем ты научишься делать это без посторонней помощи, – отвечает она. – У тебя появится внутреннее чувство.
Папа возвращается с небольшим сейфом для пистолета и шуруповёртом. Мы поднимаемся в мою комнату, и отец закрепляет сейф к полу под кроватью. Я тем временем вешаю календарь на стену между грамотами за призовые места в школьных олимпиадах по физике и астрономии, потом достаю из шкафа старые футбольные кеды и вынимаю из одного шнурок, продеваю на него ключ от сейфа и вешаю на шею.
Как только отец уходит, отрываю 17 июня 2008 года от календаря и отправляю в коробку.
Листок свободно проскользнул в прорезь и стукнулся о дно куба. Я сел на пол возле кровати и прислушался к ощущениям. Впервые за долгое время мне сделалось спокойно. Это казалось странным, но такое простое действие наконец сумело вернуть меня в реальность. Я поставил коробку в сейф, запер его и снова повесил ключ на шею. Теперь сегодняшний день под контролем, он надёжно заперт, как и заперты мои страхи.
17 июня 2008 года. В этот день я потерял две вещи – на долгое время лишился боязни утратить чувство реальности и на целых 10 месяцев прекратил общение с Лютером. Он избегал встреч в школе, не ходил со мной гулять, неохотно отвечал на телефонные звонки, ограничивался лишь вечерними разговорами в Сети, в которых проявлял повышенный интерес к науке, чего раньше я за ним не замечал. Его интересовали не столько сами явления, сколько мои взгляды на них, и я охотно делился ими. Признаться честно, мне хватало и такого общения, главное, что я по-прежнему мог обсуждать с Лютером свои теории. С ним и с его отцом. И если в Поле я видел наставника, то необходимость рассказывать всё Лютеру для меня самого оставалась загадкой. Быть может, всё дело в том, что он был самым простым человеком из всех, кого я знал. Его приземлённое отношение к жизни было для меня таким же ориентиром реальности, как и запертые в сейфе календарные листки, поэтому ежевечерние разговоры с ним, пусть и в Интернете, стали для меня зависимостью, но мне было совершенно безразлично, почему он избегал личной встречи. Как выяснилось позже, он нашёл себе девушку и тратил на неё всё свободное время. Хотя, зная Трейда, думаю, это она его нашла. Как бы то ни было, с возвращением Лютера в мою жизнь было суждено закончиться и воцарившейся в ней на эти долгие десять месяцев идиллии. Всё пошло кувырком с первой же нашей встречей.
