Валерий Люлькевич
Dochity
ЭПИЛОГ.
***
Глядя в мутное, заиндевелое окно, третьего марта 191..года, в пять тридцать утра, я силился переварить только что мною прочитанное.
«Чудом выжившая девочка, об ужасах выжившего из ума большевика!» – читалось заглавными, красными литерами. Мелким же шрифтом ниже, зияла статья:
«..знаменитая поэтесса Увядаева, найденная убиенной, близ вокзальных путей.., – фельетонный слог местных газет обухом бьёт по вискам, – ..Жизнь её была прервана обезумевшим обожателем, большевиком Лицебровским», в голове пролетело: «но ведь он из кадетов!», за окном пролетела ворона. Я вздрогнул и тогда только понял, что сижу в нетопленной комнате…
Я мало что знал о нём. Его прошлое, кроме ссылочного эпизода, было покрыто для меня мраком. И то сказать, «кроме», знал я лишь то, что он пребывал в ссылке – не более.
Днём я ездил в контору. Пахло талым снегом, улица была многолюдна. По пути видел, как рыжелицый мальчишка продавал… те самые газеты. Встретил редактора М. Увидев кольцо на моём пальце, он неприятно осклабился. Делая вид, что не заметил кульбиты его физиономии – прошел мимо, не подав ему ни знака, ни руки. На обратном пути улица уже успела опустеть и раздуться. От мелкого «газетёра» осталась лишь скукоженная, жалкая «газетура», лежавшая поодаль от места, где когда-то стоял тот мальчишка. Жалость вспыхнула в моей груди, я подошёл и поднял её. Пять минут простоял, не зная, что с ней делать, смял в кулаке и упрятал в пальто. Её содержимое было мне известно:
«…колотая рана в области шеи, нанесённая острым предметом».
Полгода назад, сидя в местном трактирчике, сквозь клубы дыма он сказал мне: «Хочу поэму!».
Помнится, тогда-то он достал из кармана, засаленный лист бумаги, такой же скомканный, как и эта газета и задекламировал на весь трактир: «Четыре Четы Сев…» – а, впрочем, помнится смутно.
Но письмо его, пришедшее несколькими месяцами ранее, я сохранил, а потому оно более отчётливо:
«У меня есть начало и конец, – в обеих руках у меня по концу верёвочки. Точка. Остаётся лишь доплясать от пункта А в пункт Я, соединяя всё в итоговое «А-ляповата-я», – сделав узел, не вынимая концов из рук. Точка. Потому что такова и Она, – игралась своим пояском, в то утро. Точка.» И небольшая карточка с «концом» поэмы на обороте. Куда же я её дел?
«В квартире убийцы были найдены рукописи странного содержания, а также неизданный ранний сборник убитой» – дальше, – «...обнаружена восьмилетняя дочь Увядаевой: “Мамочка молчала и всё время плакала. А он просил, чтобы я называла его papa.”».
Вечер сгущался. Сидя за столом, я смотрел в окно, припоминая его слова, в день, когда он пришёл ко мне в контору: «Я передумал с поэмой. Вечером зайди ко мне. Срочно.». А за день до этого – купленный билет на поезд. Я не зашел. Мог ли? Через день прибыла Увядаева… Их нашли ночью, недалеко от дебаркадера10. Дочь поэтессы нашел М, пришедший в тот день за рукописями по просьбе самого Лицебровского. М – автор этой бесчеловечной статьи:
«После сих зверств же, на месте убийства, безумец самолично произвёл над собой расправу»
Зачем Лицебровский написал этому М? Что значили его слова, сказанные мне? Какую тайну хранят в себе эти рукописи? Стоит ли открывать их? От роя мыслей щемило в груди.