Валерий Петрович Большаков
Целитель. Кровавое Благодаренье
Машин заметно больше, чем даже в восьмидесятых. Хорошо это или плохо? Хорошо – растет благосостояние трудящихся! Плохо – все чаще движение смыкается в пробках. Даже присоединение Западного Берлина не решило проблему, лишь сдвинуло ее в будущее. А кольцевой автобан когда еще построят…
Вольф самодовольно усмехнулся, вспомнив давешнюю суматоху за Берлинской стеной. Сколько же страху отложилось в тамошних лавочниках, сколько вранья впихала в их жирные мозги дурно пахнущая пресса!
За авиабилеты платили бешеные деньги, а когда все самолеты улетели, толпы в Тегеле и Темпельхофе с ужасом ожидали «пролетарской мести»… Хоть картину с них пиши: «Падение Рима: патриции встречают варваров»…
А варвары их даже не заметили! Подъехали машины Народной полиции, взяли аэропорты под охрану. Прибыли спецы, вроде авиадиспетчеров, стали наводить «орднунг унд дисциплин»…
А опозоренные толпы стыдливо рассеялись.
Как щелкнула дверь, Маркус не расслышал, зато бодрый монотонный голос распознал сразу.
– Шеф! Есть интересные новости!
Глава Главного управления разведки с усмешкой развернулся. Райнер Кёнен в своем репертуаре! Ни «здрасьте», ни «до свиданья» – уткнется в свою папку, и света белого не видит…
Маркус покачал головой, будто впервые углядев Кёнена.
«А ведь совсем седой стал…»
– Слушаю.
– Опергруппа, что вела Синтицию Даунинг, сообщает, что та звонила Маргарите Гариной…
– Маргарита в Берлине? – удивился Вольф.
– Да. Завтра прибудет большая группа от «Мосфильма», а Гарина прилетела первой. У нее пригласительный на международный конгресс селенологов…
– Дальше! – отмахнулся шеф от подробностей.
– Даунинг договорилась о встрече с Гариной в фойе «Интерхотеля» на Александерплатц через… м-м… – Райнер закатал рукав, чтобы глянуть на часы. – Через десять минут.
– Синтиция придет одна?
– Да, но ее сопровождают остальные двое – Фред Вудрофф и Чарли Гоустбир.
– Старые знакомцы… – усмехнулся Маркус. – Значит, так… Не думаю, что Гариной грозит опасность, расправиться хотят с самой Синтицией… Приказываю не вмешиваться! Только наблюдать!
– Яволь!
Вечер того же дня
Берлин, Александерплатц
Сорокаэтажная громада «Интерхотеля» светилась окнами вразнобой, понемногу теряя четкость в сумраке, будто растворяясь в потемках. Поток машин, казалось, усилил свое разноцветное течение, бликуя лаком, лучась фарами, накаляясь «стопами».
Рита, зябко кутаясь в шубку, прошлась перед входом в гостиницу, и вернулась в фойе. Едва она успела присесть на диванчик и поддернуть утепленные джинсы, как в дверях показалась Синти Даунинг.
От нее исходило впечатление щуплости, но резкие, отточенные движения этой невысокой метиски выдавали скрытую жесткую силу. Длинные волосы Синти не поражали густотой и пышностью, поэтому добавить объема узкому, скуластому лицу не могли, свисая умилительными прядями.
Гарина посмотрела в раскосые глаза, отсылавшие к китайским корням, и содрогнулась – столько ярости и боли плескалось в них, не выдавливаясь даже единой слезинкой.
– Здравствуйте, Рита, – Синти села напротив, спиною к огромным окнам, за которыми маячили две мужские фигуры.
– Здравствуйте, Синти.
– У меня еще остались верные друзья в ЦРУ, они и подсказали, что вы будете в Берлине. И… вот.
Даунинг в затруднении сплела тонкие пальцы.
– Не знаю, с чего начать… Понимаете… Я очень любила Джека, а он любил меня – вот такую, какая я есть. Не красавица, да и особым умом не блистаю… Вы не поверите, но мы сошлись на искусстве каллиграфии. Джек долго работал к Китае, язык он знает в совершенстве, но, чтобы выписать иероглиф на свитке, китайскую речь нужно чувствовать! И мой муж чувствовал, понимал, пользуясь тушью, как красками… – она смолкла, а когда заговорила вновь, ее голос позванивал от напряжения. – Донна Фальер, я знаю, кто ваш Михаил на самом деле… И он совершенно зря подставил Джека! Мой муж не имел никакого отношения к инциденту на яхте «Зоар»!
– Стоп-стоп-стоп! – Рита подняла руки. – Синти, я знаю Мишу лучше, чем кто-либо на этом свете. И он мстил лишь однажды – убийцам своего отца! А уж решение, кому передать информацию о мегатеракте, принимали совсем другие люди, и совсем на ином уровне.
– Это всё… правда? – вытолкнула Даунинг.
– Да, – твердо ответила Рита. – После обстрела яхты Мишу отправили спецбортом в Москву… Я смогла поговорить с ним только через месяц с лишним, когда Миша вышел из комы. Он гладил пальцами мою ладонь, и шепотом клял тех, кто наслал «Фантомы». Я его тогда спросила: «Так это не Даунинг?», а он покачал головой… слабенько так покатал ее по подушке… и сказал: «Даунинг тут ни при чем. Джек – враг, но не мерзавец, он умудрился сберечь честь!»
Синти прерывисто вздохнула.
– Джек очень ценил вас, Рита… – в ее голосе дрожали слезы. – И был категорически против идиотских предложений коллег надавить через вас на Миху. Он мотивировал свой запрет воздействия тем, что вы очень благотворно влияете на Михаила, как «замедлитель в ядерном реакторе», что вы как бы направляете его энергию в мирное русло… А если с его возлюбленной что-нибудь случится, то Миха пойдет вразнос, а это грозит гибелью чуть ли не всему нашему миру… Я знаю, что это Михаил заказал Бжезинского израильтянам, но не догадывалась, почему, какие мотивы им двигали? Но именно этот факт навел меня на мысль, что Миха подставил Джека из мести. Ох… Маргарита, ваш муж наверняка рассказывал вам, почему он так ненавидит мою страну и мой народ? Расскажите, мне важно это знать, я хочу лучшего будущего!
Рита помолчала, задумчиво водя пальцами по губам.
– Будущее… – медленно выговорила она. – Миша рассказал мне однажды, давно уже, что случилось после мегатеракта… Не всё, а лишь один-единственный случай, когда предателей в Ливии поддержало НАТО, начало бомбить страну – и режим Каддафи, этого «Бешеного пса пустыни», пал. Стабильность и благополучие оказались вычеркнуты из жизни, страну ввергли в хаос; единая при полковнике Каддафи Ливия распалась, начались остервенелые междоусобицы, но вся мерзость тех событий сфокусировалась для меня в смерти вождя… По дороге из Сирта натовцы расстреляли машину Каддафи, и самого Муамара, раненого, оттащили в пересохший арык. Там его и забили до смерти – ногами, палками, арматуринами… А Хиллари Клинтон, жена тогдашнего президента США и госсекретарь, смотрела на видео, как мятежники убивают полуживого старика – и визжала от удовольствия, бурно хлопая в ладоши… Вот, скажите мне честно, Синти, как после этого относиться к вашей стране, к вашему народу?
Излагая Мишин рассказ о грядущем беспределе, Рита следила за реакцией Даунинг. Вдова, похоже, испытывала мучительный стыд и беспомощный гнев. Опустив глаза, Синти кусала губы.
– Простите… – забормотала она. – Я тут… наговорила лишнего о Михе и… Я… Я планировала через вас выйти на Михаила, но… Узнала всё, что хотела. Последний вопрос. Скажите, у вашего мужа не простой радиофон? – Рита покачала головой. – Ага, я так и думала… Тогда… Передайте ему мою маленькую просьбу. Пусть он позвонит мне, когда сможет. Ладно?
– Ладно, передам, – Рита утвердительно склонила голову. – Шифр вашего радиофона?
– Нуль-один-семь-два.
– Шифр Миши – три нуля-три.
– Спасибо за доверие… – прошелестела Синти, благодарно складывая ладони.
Глава 3
Воскресенье, 3 декабря. День
Щелково-40, улица Колмогорова
Откровенно говоря, я замаялся! Юля вдохновенно гремела посудой на кухне, сочиняя сборную солянку, а мне достался пылесос – и все ковры. Ладно, согласен – сам же подписался, но рука просто чесалась, прося обычный веник, чтобы хоть раз наподдать Коше. Нашел время линять!
Новая шерстка, густая, шелковистая, прямо лоснится, зато старая, тусклая и нездоровая, лезла со зверя неопрятными клочьями, хоть валенки валяй. Было у меня страстное желание выгнать этого мерзкого старикашку за дверь, пусть там с него сыпятся песок и шерсть, да куда там! Лея грудью встала на защиту чести и достоинства «котика»…
«Ладно, – смирился я, – тогда вот тебе гребешок – вычесывай своего любимчика!»
Худого слова не скажу – малышка взялась за порученное дело весьма рьяно, но кот все равно носился по всему дому. Именно носился – с гулким топотом и громким мявом, и вид у животного был малость ошалелый.
А ведь какую-то неделю назад еле таскался из гостиной на кухню и обратно, на диван не запрыгивал, как в разгульной молодости – с трудом влезал, только что не кряхтел с натуги.
Некие смутные подозрения зареяли у меня, когда Коша завел себе любовницу. Сперва зверюга отметелил соперника, толстого соседского Барсика, а затем долго гонял строптивую Мурку, пока не зажал кисулю под сосной…
Брезгливо кривясь, я поснимал со щетки пылесоса клочья пуха, и критически осмотрел ковровую дорожку. Вроде, чисто…
– Па-ап… – Юля поманила меня пальцем. – Пойдем, что-то покажу… Только – тс-с!
Мы подкрались к дверям детской, и заглянули внутрь. Коша лежал пластом на кроватке Леи, жмурясь и мурча, а девочка гладила его… Э, нет, это вовсе не ласки!
– Спокойно! – шепнул я Юлиусу, и храбро зашел в гости. – Привет, Лея! Лечишь, как доктор Айболит?
– Ага! – мажорно заулыбалась дочечка. – Котику больно было – вот тут, под спинкой! Там такие две дольки, как в мандаринке, а внутри у них камешки…
«Мочекаменная болезнь! – дошло до меня. – Старые коты часто от нее страдают. Мог бы и сам догадаться!»
– А что ты сделала с камешками? – я сел рядом с Кошей. Тот и вовсе замлел – в две руки гладят, мур-мур-мур…
– А я их растерла! – с улыбкой сообщила Лея.
– Молодчинка! – похвалил я. – Вон, как забегал, старый хрыч!
– Котик уже не такой старенький, папочка!
– И доктора своего любит сильно-пресильно, – бархатисто сказала Юля, изгибая бедро и плечом упираясь в притолоку. – Бегает везде за тобой, как цыпленок за курицей!
– Ага! – радостно согласилась Лея. – И спит у меня под кроватью! Мне теперь ночью не так страшно…
– Ты боялась спать одна? – огорчился я.
– Нет-нет, папочка! – девочка подползла ко мне на коленках, и обняла со спины. – Я же знаю, что бабаек не бывает…
– Ладно, бабайки, – мягко улыбнулась старшенькая, будя первые материнские позывы, – пойдемте кушать!
– А котик тоже с нами будет? – поинтересовалась младшенькая.
– А как же! Выделим этому обжоре целую сарделину!
Лея заливисто рассмеялась, соскочила с кровати и затопала в коридор, весело крича:
– Кошечка, пошли обедать!
Кот выбежал следом, задирая хвост – дескать, всегда готов. Юля проводила парочку взглядом, и сказала громким шепотом:
– Пусть бабу Лиду омолодит!
– А вдруг линять начнет?
Хихикая, мы зашагали к кухне, откуда доносилось требовательное мяуканье и строгий голос Леи, увещевавшей Кошу:
– Ты же хоро-оший котик? Чего ж ты такой прогло-отик?
– Па-ап… – негромко вытолкнула Юля, тискаясь ко мне. – Хорошо, правда?
– Очень! – чистосердечно признался я.
Понедельник, 4 декабря. Утро
Москва, Старая площадь
Наспех разобравшись с делами в институте, я помчался на Старую площадь. Терпеть не могу суеты – она родительница неразберихи, но прогуливать полдня мне тоже не было позволено. Пока.
Марчук, секретарь ЦК КПСС, у которого я в замах, деликатно намекнул: «Вы, Михаил Петрович, можете и вовсе не являться в отдел – сам, знаете, мечусь между Институтом вычислительной математики и ЦК! Просто работа должна быть сделана. Вы только обождите немного, месяцок или два, обвыкните, станьте своим…»
И я торжественно обещал Гурию Ивановичу не наглеть. По крайней мере, первые месяцы…
…Скользнув глазами по бронзовым буквам «Центральный Комитет КПСС», тускло блестевшим над массивными дверями, я зашагал дальше. Парадный вход только для секретарей ЦК, а простым членам положено топать к другому подъезду.
Впрочем, и там за порогом меня встречали два вежливых охранника из «девятки». Внимательно изучив мое удостоверение, они молча кивнули, причем, в унисон. Наверное, их специально учат быть, как все. Недаром же похожи, как клоны.
Я непринужденно пересек гулкий холл, нашаривая в кармане маленький ключик – лифты в ЦК с подвохом… Можешь до посинения давить кнопку вызова – бесполезно. Зато…
Я вставил ключ в щелочку и повернул. Лифт то ли спустился с верхних этажей, то ли поднялся с подземных, сугубо засекреченных, и – вуаля. Вам на третий? Извольте!
Покинув кабину, я зашагал по тихому коридору, бесшумно уминая красную ковровую дорожку-«кремлевку» (и вспоминая Кошу). Мой статус заместителя секретаря ЦК КПСС и заведующего сектором отдела науки и учебных заведений был по доходу и почету близок к рангу министра, но этаж-то всего лишь третий…
Истинные вершители судеб обитали на пятом, но, чтобы попасть туда, рядовому «цекисту» необходима особая отметка в удостоверении. Не дорос пока.
Хотя, как ворчали некоторые ревнители старины, ЦК уже не тот. Промышленные отделы потерпели «усушку и утруску». Это культурой до сих пор ведают, а как рулить тяжпромом или сельхозом? Предприятия, даже колхозы, стали «шибко самостоятельными», и как-то обходятся без партийного пригляда.
А, вообще, мне здесь нравилось! Вопреки всем новым веяниям, в аппарате ЦК сохранялась давняя атмосфера, спокойная и деловая. Даже не атмосфера, а самобытная культура, строго иерархизированная и наполненная канонами. Они, эти каноны, касались всего – манеры приветствий и разговоров, правил поведения людей, находящихся на разных уровнях (этажах!), и характера отношений.
Идеально чистые коридоры, стандартно-элегантные костюмы и обязательные галстуки… Во всем этом крылось нечто завораживающе-притягательное.
Нацепив нейтральную полуулыбку, я вошел в отдел.
Тишина. Никого.
«Ну, тем лучше…»
«Для зачина» я тщательно просканировал кабинет. Понимаю, что внутренняя служба ЦК больше не занимается прослушкой, но мало ли желающих… Нет, приборы дружно отрицали наличие электронных устройств. А что-нибудь, вроде аудиотранспондеров, неоткуда облучать.
Небрежно разворошив бумаги, чтобы придать столу вид погруженности в работу, я достал радиофон. Набрал номер и сразу – шифр.
Нуль-один-семь-два.
Приложив радик к уху, я услыхал шорохи мирового эфира. Вслед за этим что-то щелкнуло, немного погудело, затараторило на ста языках сразу, а затем в тишине женский голос сказал:
– Мистер Га-арин? Джаст уан момент, пли-из!
И тут же подводные кабели со дна Атлантики или ушастые антенны спутников донесли теплый, тревожный выдох:
– Алло?
– Миссис Даунинг? Это Гарин.
– О, Майкл! М-м… Михаил! Очень рада вас слышать. Really! Рита передала вам наш с нею разговор?
– Вкратце, миссис Даунинг.
– Просто Синти!
– Я весьма сожалею, Синти…
– Нет, нет, Михаил! Вы здесь ни при чем. Как не тяжело это признавать, но Джек сам виноват, сочтя, что стандартной схемы безопасности будет достаточно. Увы, Джона Фицджеральда это не уберегло от расправы… Как и Джека Грегори.
Мне удалось подавить лицемерный вздох.
– Где вы, Синти? Я не имею в виду точную локацию!
– Я поняла, Михаил, – ответила Даунинг с нервным смешком. – Мы на Западе, в горах. У нас тут что-то вроде убежища – с выходом на Telesat и в «Интерсеть». Записываем видео, скидываем, передаем…
– Пропаганда и агитация.
– Да! – с вызовом откликнулась Синти. – Разве ваши большевики не с этого начинали? С газет и… с «эксов». Нам, чувствую, тоже придется учинить «экспроприацию экспроприаторов»! Я сняла всё, что у нас с Джеком было – несколько миллионов долларов, а сейчас в кассе всего двенадцать тысяч… Знаете, Михаил…
– Раз уж я обращаюсь к Синти, давайте опростимся в обе стороны! Миша. Этого достаточно.
Радиофон смолк на секунду – и речь потекла снова.
– Знаете, Миша… Мы давали взятки, закупали оружие и патроны, всякую электронику, просто чтобы спастись. На меня и моих друзей открыли настоящую охоту! Но теперь у нас в боевой группе – сто пятьдесят парней, прошедших Вьетнам, Эфиопию, Аравию… Так что… Задачу-минимум я решила. Теперь решаю задачу-максимум! Я хочу расколоть эти долбанные Штаты! Взорвать старый мир к такой-то матери, а потом разгрести завалы – и выстроить новый мир! Безопасный и… Ну, пускай не чистый, так хоть умытый!
– Понимаю вас, Синти… – выговорил я вполголоса. – И поддерживаю. Добиться справедливости вам не дадут, пока вы не вернетесь в Белый дом – по праву избранной… Хм… Если к тому времени президентская резиденция вообще уцелеет!
В ухо забился кашляющий смех.
– Да! Да! Это и есть моя цель, но обычным, мирным путем ее не достичь. Ну, что ж… Не хотели по-хорошему, буду действовать по-плохому! И… Спасибо, Миша, что позвонили.
– Не за что, Синти, – сказал я серьезно. – Звоните. Помогу, чем могу. До свиданья и – удачи!
– Bye-bye!
Воскресенье, 31 декабря. День
Москва, улица Малая Бронная
Собрать всех гостей в «красном доме» было бы не лучшей идеей, а пригласить к себе, в закрытый научный городок… Как минимум, неумно. Особенно, если учесть, что Марина и Фернандо – граждане Бразилии. КГБ меня просто не поймет.
Оставалась «недвига» вблизи Пионерских прудов. Все равно тесновато, да хоть пять комнат, на двух уровнях – Иверневой по жребию выпал верхний, а Дворской – нижний. Гостиная и кухня – общие. Васёнок занимается в кабинете, Лея играется в своей комнате наверху. Квартирный ответ!
Правда, я был коварен – минут пять изображал тяжкие раздумья, пока Наташа не воскликнула: «А давайте у нас!»
«А что? – мигом просветлел я. – Это мысль! Марину подселим к Лее, а Фернандо пускай ночует у Васёнка, там, помню, стоит здоровенный, монументальный диван!»
И контрабандная елка, пушистая лесная красавица из заповедника, украсила просторную гостиную. Свежее, с морозца, деревце оттаивало – и распускало восхитительный хвойный дух.
Не скрою, добрых полчаса сидел на старой тахте в стиле кого-то из Людовиков, и любовался. Ель, как будто вписанная в строгий конус, была математически великолепна, до того равномерно, идеально густела хвоя. Но вниманием моим владела не елочка, а те, кто ее наряжал.
Инна и Наташа вешали игрушки на верхние ветки, порой привставая на носочки. Понизу, непринужденно присев на корточки, цепляла шары Лея, а средний уровень украшали Юля и Марина Сильва де Ваз Сетта Баккарин.
Моя старшенькая действительно была похожа на бразильяночку, разве что женское начало лишь пробуждалось у Юлиуса, хоть и весьма явственно, а Марина уже расцвела. Она не поражала мужское воображение роскошеством форм – грудь небольшая, но высокая, похожая на две опрокинутые чаши, а узкая талия не круто, а плавно переливалась в округлость бедер…
– Любуешься? – Рита присела мне под бочок.
– Угу… – отозвался я рассеянно. – Изучаю… Слушай, а тебе не кажется, что вы с Баккарин слишком похожи, чтобы это было случайностью? Причудливо тасуются крови…
– Думаешь, я с ней родня? – в глазах у Риты замерла тревога.
– Думаю… Но родня дальняя и давняя, о Васёнке не волнуйся. Надо на эту красотку Светлану напустить, пусть сравнит ДНК.
– Знаешь… – женушка вытянула руки перед собой и растопырила пальцы, словно оценивая маникюр. – Я тоже думала о чем-то подобном… Ведь и ты, и Васёнок, и Лея… Юлька, Инка и Наташка – все у нее на контроле. Но ведь вы с Наташей не просто так нашли друг друга…
– Рит… – вытолкнул я, чуть ежась в душе.
– Нет-нет, Мишечка! – Рита тихонько засмеялась, притискивая меня. – Было время, когда я просто смирилась с вашей… м-м… нежной дружбой. После находила… весьма приятные бонусы – одно слияние чего стоит! А сейчас я просто рада. Да ты глянь только, какая прелесть наша Лея!
Теплое слово «наша» сразу на ум пошло…
– Ты хочешь сказать… – я ловко сменил траекторию разговора. – Что Марина носит в себе половинку генома целителей?
– Да! Но в скрытой форме, как у Инны. У Светки было иное определение, научное… М-м… В латентной форме!
– Ну-у… – затянул я. – Даже если всё сложится у Василия Михайловича и Марины Фернандовны… Хм… А если у их ребенка… та самая половинка генома перейдет в явную форму, как у Наташи? – и воскликнул тихонько, приглушая голос: – Ой, давай не будем гадать! А то зарядимся беспокойством на годы вперед!
– Давай! – со смешком согласилась Рита.
Тут Марина Сильва рывком обернулась, словно почуяв, о ком мы судачим, и обворожительно улыбнулась.
– Мигел! – воззвала она, протягивая мне красную пластмассовую звезду. – Нат-цепите, пор фавор! Поз-залуста!
Лея захихикала.
– Надо говор-рить: «Пожалуйста!»
– Пож-жалуста! – старательно выговорила Баккарин.
Я улыбнулся обеим сеньоритам, и полез на стул – иначе мне до верхушки елки не дотянуться…
* * *
Марина Сильва, вообще-то, звалась Мореной, но все наши, включая саму бразильяночку, привыкли звать ее «с русским уклоном». Вообще, красотка оказалась и умницей, к тому же упорной – пока Васёнок зубрил португальский, она постигала русскую речь. Девушка шесть лет подряд приезжала в Советский Союз встречать Новый год. Пока ее сверстницы томились в ожидании карнавала, Марина торопила время, мечтая снова увидеть заснеженную Москву, и Деда Мороза со Снегурочкой, и «Базилиу».
И во все эти зимы она прилетала либо с матерью, либо с дядей, Иваном Сетта, тоже артистом, как и его сестра. А когда я вчера встречал Марину в Шереметьево, у меня – Рита не даст соврать – вырвалось: «Ну, наконец-то!»
Юная красавица из страны, где много-много диких обезьян, прибыла с отцом – мелковатым, черным и очень подвижным.
Баккарин-старший выглядел настолько по-домашнему, по-свойски, что я поневоле расположился к нему. А когда обратился, как к дону Фернандо, он засмеялся, и живо, совершенно в итальянской манере, воскликнул: «О, этто излишком напищенно, лючше пер номе… по имени!»
Выпив за знакомство, мы обсудили лингвистические проблемы, и перешли на инглиш, чтобы не спотыкаться на каждом слове. «Папская» встреча проходила «в теплой, дружеской обстановке» – мы уединились в кабинете, и я торжественно раскупорил заветную бутылочку с коньяком, дожидавшегося распития долгие полвека.
– Морена… э-э… Марина, – по губам Фернандо скользнула хмельная улыбочка, – вся в мать, да и в дядю – бредит театром и кино. Девочка хочет поступать в московский ГИТИС… – он глянул на меня неожиданно трезвым взглядом.
– Никаких проблем! – твердо заявил я.
– Марину беспокоит выговор…
– Пустяки! В Союзе полно актеров с акцентом – прибалтийским, молдавским, грузинским, украинским… Народов в стране хватает! Главное – талант, а он в сеньорите Баккарин чувствуется. Пусть заканчивает школу – и летит к нам. Устроим, как принцессу!
– Не сомневаюсь, Мигел… – дон Фернандо уважительно покивал, оглядывая высоченные потолки, а затем фыркнул, и расплылся. – Вот только дуэнью к bambina mia не приставить! Марина обязательно будет встречаться со своим Базилиу… Нет-нет, – заспешил он, – я вовсе не против, Базилиу хороший парень, нормальный, без червоточин. Тем более, студент престижной «Бауманки». Веру он очаровал, да я и сам всё вижу! У Vasyonka горячее сердце и холодная голова; верю, что он будет беречь мою девочку… Вера родила в двадцать девять. Да, возможно, поздновато…
– Юля родилась, когда Рите было двадцать три.
– Лишь бы не в семнадцать! – пылко воскликнул Баккарин.
– Лично прослежу! – заверил я его, хмуря брови в неприступной суровости.
Хрустальные рюмки сошлись торжественно и звонко…
* * *
Чтобы не запариться, я натянул шубу Деда Мороза, оставшись в одних трусах. Босые ноги болтались в мягких белых валенках, как ботала в колоколах… Ну, лишь бы длинный красный подол прикрыл голые коленки!
Седовласым париком и окладистой бородой меня обеспечила Инна, она же налепила мохнатые белые брови. Шапка… Посох… Мешок с подарками… А где, кстати, мешок? А, вот он…
– Готова, Снегурка? – прогудел я.
– И-ису, Мигел! – восторженно крутанулась Марина Сильва, отрываясь от зеркала.
В голубенькой шубке и серебристом кокошнике, она выглядела до боли очаровательно – сладкоголосая птица юности лишь начинала петь для нее. Правда, золотистая коса не слишком сочеталась с загорелым личиком и жгучими черными глазками, зато контраст придавал внучке Деда Мороза яркости.
«Бедный Базилиу…»
Величаво ступая, я вошел в шумную гостиную, пропахшую хвоей да мандаринами, и сказал гулким басом:
– С Новым годом!
– С Новим годом! – радостно зазвенела сеньорита Снегурочка.
– Здр-равствуй, Дедушка Мор-роз! – лучась, Лея захлопала в ладоши.
– Здравствуй, Лея! – важно пробасил я. – Не баловалась ли ты в уходящем году? Не обижала ли маму с папой?
– Не-а! – воскликнула малышка, и погордилась: – Я котика вылечила! И бабу Лиду!
Наташа засияла не тусклее дочери, а я загудел довольно:
– Ну, молодец! Держи тогда…
Онемевшей от восторга Лее досталась кукла Алёнка, советский аналог заокеанской Барби, да не одна, а с приданым – тючком игрушечных нарядов, и местом жительства – разобранным домиком в яркой коробке.
– Спасибо, спасибо!
– Оставайся такой же хорошенькой и хорошей, Лея!
– Останусь, – рассеянно ответил ребенок, не зная с чего начать: нарядить ли куклу? Или выстроить той жилплощадь?
– Дон Базилиу, я полагаю? – рокотнул я.
Здоровенный Васёнок хотел было спрятаться за спинами Наташи и Риты, но те со смехом вытолкнули его в первый ряд.
– Ну, здравствуй, Вася.
– Здрасьте… – несмело вытолкнул сын.
А я даже загордился – он меня не узнал!
«Талант не пропьешь!»
– Хм… – нахмурил я приклеенные брови. – Поставить тебя на стульчик, чтобы ты стишки прочитал? Пожалуй, нет… Стул жалко. Но подарок я тебе припас! Снегурочка, а поцелуй-ка благородного дона! Крепко, но недолго!
Марина засмущалась, мелко просеменила к одеревеневшему Васёнку, привстала на цыпочки, и поцеловала. Парень совершенно обалдел, взгляд у него расфокусировался, а лицо сравнялось цветом с моей шубой.
Снегурочка засмеялась, отступая, и прижалась ко мне. Дед Мороз платонически обнял «внучку», и пошевелил бровями – они зверски чесались.
– Юля, а ты почему второй год не пишешь мне письма?
Старшенькая кокетливо улыбнулась.
– Выросла я, дедушка!
– Да-а, это правда… Ну, тогда вот тебе подарочек!
Ах, с каким удовольствием я следил, как по-детски округлялись Юлькины глаза!
– Ух, ты-ы… – выдохнула девушка. – Сережки! Золотые! С изумрудиками… Ой, спасибо, спасибо!
– Тебе спасибо, красна девица! – ухмыльнулся я.
– А мне за что?
– А вот, смотрю на красоту твою, и радуюсь!
Юля засмущалась, и юркнула за Наташу.
– А ну, – властно затянул я, – подать сюда Маргариту свет Николаевну!
– Здесь я, батюшка, – кротко ответила Рита. Инна, стоявшая рядом, задорно мне подмигнула.
– Ну, что ж тебе подарить? – призадумался Дед Мороз. – Каменьев дорогих, да злата-серебра тебе уже надарено, и мехов, и повозки самобеглой… А-а… – оживился старый, лукаво щурясь. – Знаю! Вот, держи! – я потряс длинным конвертом, и возгремел: – Приглашение для номинантки на церемонию вручения «Оскара»!
И моя женщина, умная, мудрая, ироничная, запищала и запрыгала, как девчонка, хлопая в ладоши. Хотя аплодировали все, а пуще других Инна, как актриса состоявшаяся, и Марина Сильва, как будущая старлетка.
– Спасибо, спасибо! – Рита с силой обняла меня, вытянулась, приникая к уху, и сбивчиво зашептала: – Но… Это же по-настоящему?! В Лос-Анжелесе?
– Ну, да, – улыбка расщепила белую бороду.
– А когда? Скоро?
– Где-то в середине марта.
– Дедушка Мороз, я тебя люблю!
– Эх! – крякнул дед. – Кабы не мои годы…
Ритин смех слился с Маринкиным хихиканьем, а часы всё стремительней докручивали стрелки, близя полночь.
Дед Мороз одарил каждого, опосля чего вынул две запотевшие бутылки шампанского, и велел Васёнку:
– Откупоривай, чадо, а мне пора!
Ухода Деда Мороза, похоже, никто не заметил. Дон Фернандо любовался новеньким «Ролексом», Инна и Наташа примеряли новые платья от Алика Зингера, а Лея была поглощена жилищным строительством…
…Мы со Снегуркой живо переоделись, вновь обращаясь в скучных смертных, и Баккарин-младшая спросила, смущенно запинаясь:
– А мне Дьед Мороз подарит что?
– На той неделе, Мариночка, – заговорил я с таинственным видом, – мы сходим в лыжный поход…
– О, в настоящих лижах?!
– Ага, а потом…
– Прямо на снегу?! – не унималась Марина Сильва де Ваз Сетта.
– И прямо, и вдоль, и поперек! А потом я отведу тебя в одно место…
– В какое?
– В Институт театрального искусства!
– О-о… – черные глаза округлились, равно как и дивный ротик.
– Официальные прослушивания и просмотры – в мае, ну, а я неофициально. Покажу тебя Марку Анатольевичу…
– О, Мигел…
– Пошли, Марик, а то без нас отметят, – проворчал я, застеснявшись черного прилива обожания во влажном взгляде.
А из гостиной несся перезвон курантов!
Поплыл, остывая, набат, и гулко ударил колокол.
– Один! – хором закричали женщины. – Два-а! Три-и!
Дон Фернандо плеснул мне с Мариной, и протянул два шипящих бокала.
– Четыре! Пять! Ше-есть!
Хозяева и гости незаметно перетасовались. Донельзя счастливый Васёнок держал за руку Марину, ко мне тискались Юля и Рита, легкими касаниями напоминали о себе Инна с Наташей. Одна Лея сосредоточенно возводила второй этаж.
– Се-емь! Во-осемь! Де-евять!
– Миш! – моего уха коснулись теплые губы Риты. – А приглашение не на одну меня… Там еще и на сопровождающего! Поедем? М-м? А то я одна боюсь!
– Надо подумать, – улыбка оттянула мои щеки к скулам.
– Одиннадцать! Двена-адцать! Ур-ра!
Васёнок с Мариной увлеченно целовались, забыв о шампанском, а мы с Ритой сначала выпили. И этим тотчас же воспользовались Инна с Наташей – они присосались к моим щекам.
– С Новым годом, Мишечка!
Влажные Ритины губы, пахнувшие игристым вином, решительно прижались, закрывая мне рот.
– С новым счастьем!
Среда, 3 января 1996 года. День
США, Аризона, Коронадо
– Сейчас налево, Доби, – голос Синти звучал напряженно, но страха в нем не чувствовалось.
Добан Руни, сидевший за рулем здоровенного армейского грузовика, уважительно кивнул. Валко шатаясь, старенький, но крепенький РЕО М-35 съехал с трассы на узкое запущенное шоссе, уводившее в заросли колючего чаппараля.
Зимой темнело рано, и желтые овалы фар скакали по разбитому асфальту, как будто притягивая тьму со всех сторон. Самым светлым было густо-фиолетовое небо, где догорали последние отблески заката.
– Доби, можно спросить? – кутаясь в теплую куртку, Даунинг нахохлилась, глядя на дорогу.
– Конечно, мэм, – Руни покосился на «командиршу». Синтиция не болтлива, зато знает цену справедливости – и ничего не боится. Даже бывалые вояки, обсуждая приказы Даунинг, сначала четко и быстро исполняют их. Потому как убедились – эта леди умна, толкова и смыслит в стратегии.
– Доби… Бывает у тебя так, что ты морщишься, кривишься и думаешь: «Эх, зря я пошел в это ополчение!»
Водитель хохотнул, и задумался.
– Нет, мэм, – серьезно сказал он. – Мысли, конечно, всякие в голову лезут. Разве за ними уследишь? А только мой па всегда учил: «Держись, сын, той стороны, где правда!» Вот я и держусь.
– А то, что нас повсюду Нацгвардия гоняет? – Синти с интересом глянула на Руни.
