Валерий Петрович Большаков
Целитель. Спасти СССР!
И проглотил остаточек моей доли.
– Постой, – папа озадаченно нахмурился. – Ты хочешь показать на ВДНХ действующую модель ЭВМ?
– Я хочу показать нормальную рабочую машину, – спокойно парировал я. – Для всех пользователей – и для инженеров, и для шестиклассников!
– А что? – прикинула мама. – Мне нравится!
Папа застонал.
– Миша, – заговорил он сдержанно, – ты же видел нашу БЭСМ-6. Она в комнате не помещается! Ее обслуживает целый отряд высококвалифицированных специалистов! И ты хочешь, вот так вот, запросто, слепить ЭВМ, пусть даже микро, с которой справится и шестиклассник?
– Да. Пап, ваша БЭСМ – машина хорошая, но устаревшая – она ведь собрана на транзисторах.
– А надо как? – сощурился отец.
– На однокристалльных БИСах и СБИСах,11– авторитетно заявил я. – Компания «Интел» выпустила весной 8-разрядный микропроц i8080 – во-от такая фитюлька, но транзисторов в нее напихано тысяч шесть или больше. Сейчас тамошние инженеры корпят над 16-разрядным процем – уже тыщ на пятнадцать транзисторов. Года через три он пойдет в производство. А у нас сейчас, в НИИТТ, кажется, маракуют над первым в Союзе микропроцессором, 4-разрядным, на две с половиной тысячи транзиков. Хм… Ты как-то смотришь… подозрительно. Не веришь?
– Отчего же, – хмыкнул папа. – Верю. Знаю, потому что! В НИИ точной технологии работают «на аккорде», порой в две смены, так что, думаю, в будущем году наш первый микропроцессор пойдет в серию. Причем, они там не «передиром» заняты, у них своя разработка. А вот откуда это стало известно тебе? Там же закрытая тема!
– Информация, как вода, – вывернулся я, – дырочку найдет. Разработки НИИТТ или, там, НИИЦЭВТ очень даже радуют и вдохновляют, только вот штатовцы свою 4-битовую однокристаллку выпустили еще два года назад. Получается, у нас отставание – больше трех лет. А я хочу их самих перегнать!
Тут отец разочарованно вздохнул, и покачал головой.
– Мишенька-а, – протянул он, – ка-ак?
– Так я ж тебе говорю – соберу микроЭВМ! – втолковываю я, словно не замечая папиного скепсиса. Как любого профессионала, батю раздражали отроческие самоуверенность и невежество. Я должен его убедить, что кой-чего смыслю в вычтехе, вот и продолжал доказывать: – С кассетником для оперативки, все на микросхемах, с системной шиной на сто выводов…
– Миша, – перебил меня папа, – когда ты собрал осциллограф, – помнишь? – я тобой гордился. Я и сейчас горжусь! Но ЭВМ намно-ого сложней!
– Пап, – сказал я терпеливо, но не выдержал, наметил улыбку, – мне с тобой тоже поспорить, как с мамой? Осциллограф я собрал чуть ли не полтора года назад. За это время я маленько подрос, и не только в высоту. – Настроение мое вдруг изменилось зигзагом, и я сморщился: – Зря я, наверное, все это рассказываю…
– Нет-нет-нет! – отец замахал рукой перед лицом, словно сигаретный дым разгоняя. – Я даже рад, что мы завели откровенный разговор, уж ты поверь! Да, я действительно не следил за твоими успехами. Сам понимаешь, работа! Ты только не обижайся, но…
– Я не обижаюсь, – вздохнул я. – Досадно просто. Мало ли что я болтаю или, там, планирую, ничего же в железе нет! Я почему и злюсь на американцев. Вон, тоже ведь в гараже собирают свои первые компьютеры! А чего им? Сходи в магазин – и купи любую микросхему! А мне их где достать? Буду искать, конечно…
Папа остро посмотрел на меня:
– А если бы у тебя были нужные детали, ты бы собрал свою ЭВМ?
– Только так, – заверил я его. – Да что сборка! Понимаешь, я хочу сделать не простую микроЭВМ, а именно персональную, такую, с которой мог бы справиться любой пользователь. Никаких перфокарт и лент! Сидишь, смотришь в дисплей… то есть, в этот, в видеомонитор, с клавиатуры загружаешь программы – они тут же отображаются на экране. Понимаешь?
– Понимаю… – отец аккуратно разрезал кусок своей запеканки надвое, потом поделил каждый кусочек, и еще, и еще, пока не раскрошил всю порцию. – Монитор… Хм. Это было бы аллес гут, конечно… Слушай, а ведь так можно и фото выводить!
– О! – поднял я палец. – Ты понял! И фото можно, и тексты, и диаграммы – насколько памяти хватит.
– Это было бы очень даже гут, – папа крепко потер себя по щеке, так что рот скособочился, – но все упирается не только в мощность процессора и объем памяти, но и в программирование.
– Вот с этим полегче, – успокоил я его, – программы есть.
– Где?
Я постучал пальцем по голове. Отец подобрался.
– И ты сможешь запрограммировать работу этой своей персоналки? – спросил он недоверчиво, но как будто с затаенной надеждой. – Полностью? Все системы?
– Смогу. Сомневаешься?
Я-то не сомневался. У меня в голове разложен по полочкам опыт сорока лет работы.
– Не знаю… – папа потер щеку в некотором замешательстве, и задумался. – Вот что, сын, – он затарабанил пальцами по столу, выдавая свое волнение. – Иной раз даже такому закоренелому атеисту, как я, хочется уверовать в чудо. Я не буду с тобой спорить, но помочь – попробую. Только ответь на один вопрос… Обещаю, что больше его не задам. Вся эта твоя затея с персональной микроЭВМ… Это не очередное увлечение, как с тем мотоблоком, это серьезно?
– Очень, – веско сказал я.
– Хорошо, посмотрю, что можно сделать.
Дверной звонок прервал кухонную беседу.
– Я открою! – подскочила Настя.
Выбежав в прихожую, она щелкнула замком – и впустила шумство, смех и ойканье.
– Миша, это к тебе!
– Здрасте, Лидия Васильевна! – жизнерадостно поздоровался Изя Динавицер, возникая в дверях. С мелким, курчавым и лупоглазым Изей я учился с первого класса, а мама всегда его ставила в пример: «Ах, какой воспитанный мальчик!»
– Здравствуй, Изя, – улыбнулась мама.
– Ой, здравствуйте! – из-за тощего Динавицера выглянула Альбина Ефимова, тоненькая, с кукольным личиком – большие глаза в черной опуши ресниц, крошечный носик, изящный очерк губ. В классе она сидела напротив меня, во втором ряду. – Миша, привет!
– Привет! – заулыбался я, глядя на одноклассников со сложным чувством, как бы сочетая их нынешние образы с теми, которые они примут лет через двадцать. В лихие 90-е Изя махнет в Хайфу, спасаясь от перестроечного беспредела. Правда, попользоваться всеми благами Земли Обетованной удастся недолго – обкуренный палестинец зарежет Изю во славу Аллаха…
А вот Аля так и останется жить в Первомайске. Будет терпеть бандеровцев, пока муж горбатится в Европе. В 2013-м они переедут в Крым, а еще через год получат российские паспорта…
– Чай будете? – спохватилась мама.
– Ой, нет! Спасибо! – засмущалась Ефимова. – Мы просто так зашли. Рита сказала, что Миша вернулся, вот мы и… это… Ой, а загорел как! Ты на юге был?
– Балда! – попенял ей Изя. – Мишка на стройку ездил!
– Сам балда! Миш, расскажи!
Тут меня осенило.
– Бли-ин! Я ж фотки привез!
– Ой, покажи!
Оживились все разом, включая папу с мамой. Я сбегал в «берлогу», и вернулся с пухлым конвертом, куда была вложена стопка черно-белых фото.
– Вот! Это стройка. И вот…
Все по очереди рассматривали снимок, запечатлевший возведение корпусов завода в тайге. Стройотрядовцы в одних заляпанных штанах и касках выкладывали бетонные блоки, крепили огромные колонны, сваренные из толстенных уголков и швеллеров, а я на переднем плане мешаю раствор лопатой – все тело напряжено, а лицо перекошено.
– Неудачная фотка, – повел я носом.
– Так тяжело же! – уважительно отозвалась Аля. – А это кто?
Фотограф поймал момент возле бревенчатого сруба бани. Я рубил дрова, а рядом стояла Марина в белом халате, и подбадривала.
– Наша врачиня, – отвечаю, чувствуя, как теплеют уши, наливаясь краснотой. Хорошо еще, никто на меня не смотрит, все увлеченно разглядывают фотоснимки, запечатлевшие мои трудовые подвиги.
Вот мастер, пригибаясь, вытягивает мускулистую руку в рукавице, как на плакате, показывая крановщику: «Майнай!» Здоровенный железобетонный ригель плавно опускается по месту, а меня видно на втором плане – вместе со всеми я вяжу проволокой арматуру. На следующем снимке подъезжает бетономешалка.
– А это где? – Аля тычет пальчиком в глянцевое изображение. Стройотрядовцы шагают по тропе между великанских кедров.
– А там же, только дальше в сопки. Это мы на выходном.
Аля с Изей жадно рассматривали фотографии, и передавали родителям.
– Здорово… – завистливо вздохнул Динавицер. – А меня на все лето к бабушке услали…
– Ой, ну ладно! – подхватилась Альбина. – Пойдем мы!
– А запеканочку? – коварно вмешалась мама.
– Лопну же… – неуверенно сказала Ефимова.
– А по чуть-чуть?
И Аля сдалась. А Изя, как Аля.
– Садись, – встал я, уступая место девушке.
– Ой, да мы стоя! – покраснела Ефимова.
– Ну, щас! Садись, садись… Я себе табуретку принесу.
Вернувшись на кухню, устроился у холодильника, привалясь к его эмалированному боку, и понял, что мама не зря проявила гостеприимство с хлебосольством.
– Алечка, – зажурчала она, подкладывая Ефимовой кусочек своей пышной запеканки. – А девочек у вас классе много?
Я усмехнулся, глядя на гостью: выкручивайся теперь, как хочешь! Но Альбина, невинное создание, даже не поняла подтекста. Да и был ли он? Это я, старый циничный мизантроп, способен углядеть пошловатый второй смысл в обычном вопросе! А мама ведь не зря вспоминала однажды, как заполняла анкету в школе, вступая в комсомол, и не сразу догадалась, что поставить в графе «Пол». Ну, какой у них дома пол? Так и написала: «Деревянный»…
Ефимова похлопала глазами, и ответила:
– Ну-у… где-то больше половины класса. А что?
– А кто из этой половины нравится Мише?
Изя невоспитанно хрюкнул.
– Ох, мать, ну ты как спросишь! – недовольно пробурчал отец.
– Да пусть, – ухмыльнулся я, – ей же интересно.
– Еще как! – жизнерадостно подтвердила мама.
– Ой, ну не зна-аю… – затянула Альбина, чуть виновато поглядывая на меня. – Рита, наверное… Да?
– Сулима всем нравится! – заверил Динавицер.
– Сулима?
– Рита Сулима, – прояснил вопрос Изя, и похвастался: – Чемпионка школы по художественной гимнастике!
– Это правда? – мама повернулась ко мне.
– Чистая правда, – невозмутимо подтвердил я, – первое место заняла.
Папа отвернулся, чтобы жена не заметила его ухмылки.
– Я не о том! – отмахнулась мама. – Тебе, правда, Рита нравится?
– Очень, – сознался я и хладнокровно добавил: – А еще мне Инка Дворская нравится, тоже ничего. И Софи Лорен.
– Мать, кончай, – с укором прогудел отец.
– Ну, мне же надо знать! – вяло засопротивлялась мама.
– А я слышала, что Инке Миша нравится, – заговорщицки сообщила Альбина.
– Да ну?! – мамин интерес разгорелся с новой силой, а Настя даже рот приоткрыла, внимая.
– Ты серьезно? – удивился я.
– Умгу! – Ефимова прожевала кусочек. – Только ты никому!
– Как рыба! – поклялся я. – Свежемороженная.
– И ты! – Алькин палец грозно уставился на Изю.
– Молчу, молчу! – поспешно ответил Динавицер. – Что я, дурак, что ли? Инка же меня убьет!
– Ой, поздно уже! – спохватилась Альбина, когда доела всю запеканку. – Пойдем мы.
– Ага! – сыто подтвердил Изя. – Спасибо, Лидия Васильевна!
А я поежился, как от сквозняка. Что-то я не помню разговора «про девочек» в прошлой жизни! Уже, что ли, реальность меняется?..
Закрыв за ребятами дверь, я покрутился по квартире, как Иван-царевич в поисках того, не знамо, чего, и отправился к себе.
Поздно уже. Родители остались посидеть перед телевизором, а детям пора баиньки.
Притворив дверь своей комнаты, я оказался в тишине и одиночестве. Выключил верхний свет, оставив гореть слабенькое бра. За окном лила свое сияние луна, лучи фар подметали улицу, дома напротив прострочены вдоль и поперек желтыми квадратиками окон.
Оглядывая город, отходящий ко сну, я чувствовал, что стрелка моих внутренних весов не пляшет больше, а подрагивает около нуля. Пока что всё выходило, как надо. Конечно, основные испытания впереди, да и совместить опыт пожилого человека с телом юнца будет сложновато. Придется заново принимать те правила игры, которые сложились между младшими и старшими, откопать в сундуках памяти полузабытый принцип «сяо»,12 закрепить его и не отступаться. Иначе – прокол, как у того шпиона, что выделялся «не нашими» привычками.
Ученику дозволено болтать с одноклассниками, а вот запросто общаться с директором школы или с завучем – никак. Очень уж разные уровни иерархии. Дать подзатыльник малолетнему балбесу – это пожалуйста, а вот сделать замечание балбесу взрослому – ни-ни. Молокосос ты, потому что.
С другой стороны, вынужденная почтительность – ничтожно малая плата за отменное здоровье и неиссякаемую энергию, за могучий метаболизм – и возможность жрать все подряд, не заморачиваясь проблемами лишнего веса или камешками в желчном пузыре. Замечательный бонус!
Короче, все будет хорошо! Хотя и не просто. А разве уже прожитая жизнь была легка? Я же все помню – и службу в армии, когда меня комиссовали по ранению, и учебу, и кандидатскую, и свадьбу, и рождение дочки, и дачу, где мы вкалывали, как проклятые, обеспечивая картошку на зиму, и челночные мотания в Китай за тамошним барахлом, и Леночку с Наташкой…
Воспоминание о Наташе вспыхнуло неожиданно яркой картинкой, и подростковый организм среагировал моментально, задействовав мощный подъем.
Оглянувшись на дверь, из-под которой пробивался свет, я торопливо разделся, аккуратно складывая вещи на стуле, и быстро натянул на себя длинную, застиранную футболку, большую, не по размеру, но мягкую и удобную, как раз для спанья.
Завтра с утра – к дяде Вове, сонно планировал я, застилая постель. Еще одно мое упущение, «меа кульпа»,13 как римляне говаривали…
– Ты не спишь еще?
Я чуть вздрогнул. В дверь заглядывала Настя в ночнушке.
– Заходи, – загреб я рукой, – будь как дома!
Прошаркав шлепанцами, сестренка гибко присела на краешек дивана.
– Знаешь, – проговорила она затрудненно, – мне до сих пор приятно, что ты… ну, ты помнишь, когда вернулся? Ты…
Настя не договорила, смущаясь. Я сел рядом, и осторожно обнял ее. Она вздрогнула, но тут же доверчиво прижалась ко мне.
– Я иногда бываю у Иры… – пробормотала Настя. – Ты должен ее знать, темненькая такая, она приходила ко мне на день рождения, помнишь? Ей уже четырнадцать, она тоже танцами занимается… И я всегда завидовала, когда она встречала брата. Ирка бросалась к нему, целовала его, обнимала, а он ее обнимал… И… и у меня потом долго не было никакого настроения!
Я прижал ее крепче и поцеловал – в щечку и в губы. Настя отвечала неумело, но с пылким энтузиазмом.
– Ты самый лучший брат на свете! – вырвалось у нее. – Так будет всегда?
– Так должно быть всегда, – сказал я с силой. – И обязательно будет, если мы этого захотим – ты и я. Все зависит от нас двоих. Не от тебя одной, и не от меня, а от нас обоих. Я очень хочу, чтобы моя сестренка всегда оставалась такой, как сейчас – доброй, ласковой, нежной.
– И я… – прошептала Настя. – Я тоже очень-очень хочу, чтобы ты был таким всю жизнь! Сильно-пресильно хочу! Поцелуй еще разик…
Я честно поцеловал мягкие настины губы.
– Спокойной ночи, Мишенька! – Сестричка встала, поправляя ночнушку.
Не надо было обладать сверхспособностями, чтобы понять – девочка счастлива. Дай-то бог или природа – вот так, и на всю жизнь, как сестренка пожелала.
– Спокойной, Настенька.
Настя ускакала, смеясь и прикрывая ладошкой рот, чтобы счастье не вырвалось на волю радостным визгом, а я лег, улыбаясь.
Я был дома. Впереди меня ждали серьезные дела – и сорок четыре года работы над ошибками.
– «Жизнь дается лишь дважды», – пробормотал я, и заснул.
Глава 3.
Пятница, 30 августа 1974 года, позднее утро
Первомайск, улица Киевская
Со страшным скрежетом переключив передачу, водитель направил лобастый «ПАЗик» мимо райисполкома, выворачивая к мостам через Синюху и Южный Буг – два потока бесстыдно сливались, закручивая бурные водовороты. Речки тут же унимали волнение, словно вспоминая о приличиях, и текли общим руслом дальше, чинно да плавно, по-семейному. До первых порогов…
На том берегу вскипала листвяной пеной растительность, пышно стекая по склонам и тенистым балкам. Одни лишь многоэтажки спасались от глянцевитых разливов, а вот «частный сектор» тонул в зелени по самую крышу.
На переднем плане торчала в гордом одиночестве старинная каланча, словно охранявшая небольшой пляж – народ купался и загорал, следуя заветам Мойдодыра.
У меня даже шея заболела, так головой крутил – совмещал памятное с реальным. И до чего же все захватывает, цепляет как! Все правильно – с годами уровень допамина падает, а именно этот гормон отвечает за яркость и остроту впечатлений. Ну, это если скучно раскрывать секрет фокуса. А в жизни эмоции зашкаливают, и даже самое дешевое, по тринадцать копеек, мороженое – «Молочное» в вафельном стаканчике – представляется пищей богов.
За вторым мостом выстроились пирамидальные тополя, будто в почетном карауле тянувшиеся перед Домом Советов. На шпиле реял красный стяг. Наши в городе!
Неожиданно, из неясных глубин моего существа, поднялась тревога, прошлась холодком по хребтине, разнесла дикий страх: а вдруг, вот сейчас, в этот самый момент, все кончится?! Растает «застойный» Первомайск, пропадет весь этот мир, которым я еще даже не надышался?
«Да что ты ерундой маешься? – прикрикнул я на себя. – Все стойко, и твердь под тобой не колышется – это автобус потряхивает… А если все нежданно-негаданно исчезнет, рассеется легким мороком, то ты этого даже не заметишь. Ведь тебя в этом мире как бы и нет – так, личностная матрица, наложенная на юные мозги, еще не запятнанные горьким опытом. Перекачанная инфа, вот ты кто… А чего это у тебя пульс зачастил? Страшно стало? Да ты не бойся, кнопки «Delete» у тебя на пузе нет, и никто тебя просто так не удалит…»
Я провел ладонью по шершавому кожзаму сиденья, словно желая убедиться, что вокруг меня не скопище фантомов, а действительность, данная в ощущениях.
«Всё нормально…», – напомнил я себе.
Начиналась моя новая жизнь. Не та, которой обещают зажить с понедельника, а настоящая, с чистого листа, пугающая до дрожи и влекущая до озноба. Вот только я понятия не имел, какой она выйдет. Еще вчера я был моложавым дядькой, которому светило лишь дожитие, поскольку тот срок, что отпущен природой каждому смертному, у меня давно перевалил за середину. А теперь я опять стою на старте, и впереди у меня бездна времени. Привыкну к этому не скоро…
Тот же день, чуть позже
Первомайск, улица Революции
Я вышел у старого двухэтажного вокзала, белого с голубым, и осмотрелся. За спиной диктор неразборчиво вещал о прибытии поезда. На углу глыбился универмаг – двухэтажная коробка из силикатного кирпича. В наклонной витрине который год скучали манекены, отрешенно созерцая суету за стеклом. А прямо передо мной, в перспективу улицы Шевченко, уходили два ряда развесистых каштанов, упираясь в колоннаду райкома партии. Все, как тогда, в детстве…
«Балда, а ты где, не в детстве разве? – напомнил я себе. – С приездом!»
Горячий ветерок задул из степи, донося наилегчайший запах полыни. Жадно вбирая травяную горечь, я зашагал к дяде Вове – папин «электронный хлам» лежал в дядином гараже.
Шел и радовался, что прогресс не допер пока до сотовых телефонов, а то мама иззвонилась бы уже, вызнавая, где ее дитятко, и не забыло ли оно покушать.
Это здорово, наверное, постоянно быть на связи, но я помню, до чего ж хотелось порою оказаться вне зоны доступа! Сбылось.
Никто вокруг не ходит с дурацкими проводками, засунутыми в уши, и не смотрит сквозь тебя. Никто не сутулится, уткнувшись в гаджет и чатясь, выворачивая пальцы козюльками. Не дожили пока.
Сощурившись, я огляделся. Первомайск на каждом шагу тыкал меня носом в сценки из нынешней жизни, неустроенной, но верной, правильной, стоящей – настоящей. Светлое прошлое…
Уйма малышни гуляла, играла, «бесилась». Целые стайки малолеток носились по дворам и переулкам, догуливая каникулы. Мальчики скакали по гулким крышам гаражей, прятались в джунглях бурьяна, сражались с врагами и вопили на весь квартал. Девочки, встряхивая бантами, играли в «классики», расчертив весь асфальт, или оккупировали дворовые качели, гоняя настырную пацанву.
Военных тоже хватало, они несли службу даже в увольнении – вокруг Первомайска, в степи, прятались шахты 46-й Нижнеднепровской ракетной дивизии.
Проводив глазами симпатичную девушку, заносчиво задиравшую носик, я прикрыл ладонью рот, растянувшийся в блаженной улыбке.
Забавно, как моя «взрослая» наблюдательность заточилась под отроческие интересы. На архитектурные изыски или на красоты природы я взирал рассеянно, но стоило только появиться в поле моего зрения представительницам прекрасного пола, как я сразу же сосредотачивался: с прилежанием изучал особенности фигур, вприглядку измерял длину ног и «снимал» прочие размеры, а уж если ловил ответный взгляд девичьих глазок, то кровь моя вскипала, заливая румянцем щеки…
Напротив универмага шла бойкая торговля квасом – желтую бочку «пришвартовали» рядом с кассами кинотеатра им. Луначарского, и дебелая продавщица в переднике наливала бокал за бокалом, кидая на блюдо липкую мелочь. Неподалеку пристроилась еще одна румяная тетка в белом халате. Она то и дело совала руку в фанерный ящик-термос, выкрашенный синей краской, и доставала из его холодных недр брикетики пломбира.
В отдалении, на крыше Госбанка, угадывалась мощная стальная конструкция, удерживающая громадные красные буквы, складывавшиеся в лозунг «СЛАВА КПСС!» Поближе, прямо на вокзальной площади, крепко сидел огромный, тяжеловесный серп и молот, к которому пристыковали городскую доску почета.
«Найди десять отличий между прошлым и будущим…» Да хоть сто! Только зачем? Достаточно и одной разницы – люди тут жили-были иные, чем сорок лет спустя. Я имею в виду не внешнее – одежду или прически, а внутренний настрой – лица первомайцев выражали спокойствие, уверенность или благодушие. Никаких тревог и страхов! Мне навстречу шли или обгоняли меня те самые «совки» – народ великой страны, знающий, что он непобедим.
Я вернулся…
Пройдясь по улице Революции, я свернул в проезд между магазином игрушек и рестораном «Южный Буг». Дальше открывался просторный зеленый двор, где пенсионеры забивали «козла» в изрезанные доски могучего стола, а бабушки отдыхали на лавочках, баюкая внуков в колясках. По центру двора стояли два старых трехэтажных дома, чья облезшая местами штукатурка смахивала на рваный халат – в дырах просвечивала красная кирпичная кладка. В доме, что слева, и обитал дядя Вова.
Его догнал инсульт этой весной, он теперь почти не может ходить – правую половину тела парализовало. Дядька кое-как разработал руку, и таскается по квартире на костылях, волоча отнявшуюся ногу по полу. Так и будет мучиться до будущего года, до самых своих похорон…
«А вот фиг вам! – ожесточился я. – И его вылечим!»
Способность исцелять открылась у меня рано, лет в пять, как раз, когда мы с сестрой подхватили коклюш. Кашляли так, что чуть наизнанку не выворачивались. Вот тогда-то я впервые и заставил организм не болеть. И у меня получилось!
Помню, как прижимал руки к груди сестрички, словно горчичники, а та куксилась и хныкала – жжется, мол, печет! Даже красные отпечатки ладошек оставил. К вечеру они сошли, а Настя больше не кашляла.
Я был умный мальчик, поэтому не стал хвастаться маме, какой из меня доктор Айболит, да и потом в тайне держал свой дар, лишь изредка пуская его в ход – то порежусь, то у Насти колики случатся, то еще какая напасть. А вот к дяде Вове так и не зашел…
Я бодро поднялся на второй этаж по гулкой, скрипучей лестнице, и вжал кнопку. Дребезжащий звон отдался через филенчатую дверь, обитую дощечками от ящиков из-под апельсинов. Глухой голос отозвался сразу же:
– Входите, не заперто!
Толкнув дверь, я вошел. Паче чаянья, ничем таким не пахло – ни тяжелого духа, что исходит от стариков, ни резкого запаха лекарств. Было даже свежо – в форточку на кухне поддувало, оттопыривая цветастую занавеску.
Заглянув в комнату, увидел дядю Володю, сидевшего на диване – и пытавшегося поднять свой исхудавший организм на костыли.
– Сидите, сидите! – заспешил я. – Здрасте, дядь Вов.
– А-а, Мишенька! – заулыбался дядька. – Здравствуй, здравствуй! Сейчас я попробую чаек поставить. Иногда у меня это получается, хе-хе…
– Вы лучше ложитесь, дядь Вов, – мой голос принял командирский тон. – Я тут один интересный массаж освоил – бесконтактный, потренируюсь на вас!
– Миша, – расплылся в улыбке Владимир Николаевич, – да хоть что делай! Не в моем положении привередничать.
Кряхтя, он лег и вытянулся, устраивая «неисправную» ногу. Я сел рядом на легонький венский стул, собираясь с силами.
Если подумать, все мои способности – от усиления мозга. Когда я срываюсь на сверхскорость, импульсы проскакивают по нервам быстрее, чем обычно, заставляя мышцы сокращаться в бешеном темпе. А то, что лечу я руками – это сплошная видимость. Ладонями я как бы фокусирую энергию мозга, направляю ее. Так может любой, просто у меня лучше получается. Не зря же, когда мама гладит по голове плачущего ребенка, тот успокаивается – попадает в поле доброты, под излучение жалости и любви…
Сосредоточившись, я опустил руки ладонями вниз и медленно провел вдоль неподвижной дядькиной ноги, почти касаясь «пузырей» на синих тренировочных штанах, чувствуя, как холодеют руки, отдавая нутряной жар.
Справа налево… Слева направо… Еще и еще раз, пока не ощутил пустоту внутри – все, садится «батарейка».
– Ох, ты… – растерянно проговорил дядя.
– Что? – спросил я отрывисто.
– Чувствую, вроде…
– Где? Выше колена?
– И там, и там. Ниже тоже… покалывает. Будто я ее отсидел.
– Это хорошо…
Закончив сеанс, я отдышался и сказал:
– Только вы никому не говорите про бесконтактный массаж, ладно?
– Конечно, конечно! – заспешил Владимир Николаевич. – Господи, неужто…
Я мотнул головой.
– Не спешите, дядь Вов, – сказал серьезно. – Вам еще попотеть придется. Надо заставить мозг заново двигать правой ногой. Поэтому, когда лежите, вы ее руками сгибайте в колене, и выпрямляйте. Столько раз, сколько сможете. Завтра на коленках ползать пробуйте, а потом станете разрабатывать ногу при ходьбе. Сначала на костылях, потом с палочкой, а там видно будет.
– Спасибо, Мишенька…
Голос дяди дрогнул, а глаза заблестели.
– Все нормально, дядь Вов, – торопливо сказал я, боясь, что сам расчувствуюсь. Сдерживать эмоции в моем «новом-старом» теле получалось пока весьма средне, гормоны порою оказывались сильней. – Я возьму ключ от гаража?
– Да забирай его насовсем! Зачем он мне?
Дядька, кряхтя, притянул руками правую, будто чужую ногу, и выпрямил ее.
–Во-во! – подбодрил я его. – Продолжайте в том же духе. Я еще заскочу!
Осмотревшись, снял ключ с гвоздика в прихожей, и был таков. Я действительно вознамерился «еще заскочить» – сбегаю в магазин, прикуплю для дяди Вовы продуктов, и зайду. Холодильник на кухне у дядьки исправно тарахтел, только в нем мышь повесилась с отчаянья.
Сбежав по лестнице, направил стопы к гаражу и отпер массивную стальную воротину – хоть золотой запас храни. Правда, пока что мы лишь картошку закладывали сюда по осени, на машину, даже на завалящего «Запорожца», вечно не хватало, но гараж и вправду хорош – капитальный, сухой и теплый. Вдоль стены дядя Вова сколотил крепкий стеллаж, полки которого уже мой папа заставил телевизорами, усилителями и прочей электроникой – битой, списанной, перегоревшей. Если хорошенько покопаться, можно нарыть кучу нужных деталей, да и корпуса – на выбор, бери любой. Чтобы уж точно удивить почтенную публику, лучше привезти на ВДНХ не один лишь системник с монитором, да «клаву» с «мышью». Хорошо бы еще и принтер собрать – не лазерный, конечно, а матричный, по схеме из девяти иголок.
Только в темпе надо все делать, в темпе – я должен приехать в Москву на зимних каникулах, а времени, считай, что нет. Надо же сначала на киевской ВДНХ засветиться.
Проц где взять? Вот в чем вопрос. На папу я, конечно, надеялся, но рассчитывать надо на себя. Отцовский институт – секретный «ящик», они там на оборонку работают, на космос. Вынесешь за ворота хоть транзик, первый отдел замучает!
Будем искать…
Сегодня, впрочем, разбирать электронные блоки и выпаивать микросхемы я не стану – терпения нет. Меня основательно потряхивает перед завтрашней разборкой. Как там все сложится? Легко ли ввязаться в перестрелку? Так ведь и убить могут! Это лишь Нео в кино до того ускорялся, что от пуль увернуться мог…
Оружия у меня нет, бронежилета тоже. «Зато грим есть!» – я с трудом согнал с лица глупую улыбочку. А чего? Хоть светиться перед бандосами или кагэбэшниками не буду. Как говорил великий Ленин: «Конспи`гация, конспи`гация и еще раз конспиг`ация!»
Гараж у дядьки получился не только теплый, но и просторный, удалось даже мастерскую-закуток выгородить в задней части. Там стояла печка-буржуйка, сваренная местными умельцами, а толстую бетонную стену прорезало зарешеченное окошко. И верстак поместился в этой «тайной комнате», и пара шкафчиков висела – туда я складывал инструменты, а в углу стояло огромное развалистое кресло. Рядом с ним пылился мой мотоблок, который я так и не довел до ума прошлым летом. Двигун, бачок и руль от мотоцикла «Днепр», почти готовая рама…
«Доделаю обязательно! – пообещал я себе. – К середине сентября все на дачах картошку соберут, начнут огороды на зиму перекапывать, а тут я: «Вспахать не желаете?» Шесть соток за пятнадцать рублей!»
Привык к хорошему, чтобы деньги в кармане лежали – мои, заработанные. Триста рублей на обновки разойдутся мигом, я же не одному себе туфли покупать собрался. Мысли о шальных пулях я отсеивал прочь…
Отодвинул мотоблок, и вытащил большой картонный ящик – память о моем театральном прошлом. Это всё Вита, девчонка из нашего класса. Она по жизни завзятая театралка, с малолетства мечтала стать режиссером. Вот и собрала труппу, а меня пригласила из-за того, что я мог под разные голоса подделываться. Под Сталина, например, или под Бабу-Ягу.
«Чуфырь-пуфырь! Сюда, сюда его, голубчика, – на жаркое после супчика! Недолго твой век будет, добрый молодец! И на силу свою не надейся, все равно я тобой пообедаю!»
Блистали мы на сцене недолго – Вита зимой перешла в другую школу, а без «худрука» какие репетиции, какие спектакли? Разбежались актеры «из погорелого театра»…
Порылся в париках, бородах и красных носах, и с удивлением обнаружил потерянную драгоценность – настоящие темные очки «Авиатор», они же «капельки». А я-то думал, что потерял их! Все дома перерыл, а они вон где «прятались»!
Нормально…
Перебрав парики, вытащил радикально-черный, и примерил. Паричок идеально сел на мою короткую стрижку, тут же придав модный стиль – темные волосы не доставали до плеч, но уши закрывали полностью. Полстраны ходило с такой прической.
