Валерий Поволяев
Ночной нарушитель (сборник)
Всего Карацупа задержал, когда служил, триста тридцать восемь нарушителей. Эта цифра вызывала у Корякова не только уважение, но и трепет. Интересная в ту пору была жизнь на границе – опасная, но интересная, такая, что у нынешних лейтенантов, сверстников Корякова, даже дух захватывает.
Коряков остановился вновь, присел. Скинул с руки меховую перчатку, приложил голую ладонь к снегу, словно бы не доверял своему слуху и рассчитывал ладонью почувствовать, засечь, может быть, даже услышать далекий скрип снега, запаренное дыхание нарушителя, понять, в каком именно месте он попытается скатиться на лед реки и уйти на ту сторону…
Но нет, эксперимент лейтенанту ничего не принес. Ничего он не услышал, ничего не почувствовал, нарушитель словно бы растворился в воющем ночном пространстве.
– Погода что-то совсем расшаталась, – прокричал Кориков и не услышал собственного крика. – Тьфу! – Погода ухудшилась буквально в несколько минут, в Приморье такое случается часто: тут ведь с одной стороны океан, с другой – горы, когда они борются друг с другом, бывает полный порядок, равновесие, но когда дуют в одну общую дуду – тогда, люди, держитесь!
Сегодня имело место второе…
1 января. Участок заставы № 12. 00 час. 18 мин.
В конце концов Удачливый Ли добрался до этих мест: во Владивосток он приехал на электричке, – никто на помешал ему это сделать, – правда, сошел Ли с поезда не на главном железнодорожном вокзале, расположенном рядом с морским, а раньше – на промежуточной станции, название которой он даже не прочитал, его, похоже, не было вообще… Потом, изучив карту, он понял, что это была Океанская.
Ли выпрыгнул из вагона на платформу, быстро соскочил вниз, перебежал на противоположную сторону железнодорожных путей и очутился в густых, заляпанных чем-то маслянистым и грязным кустах. Огляделся – ему важно было засечь, не повторил ли кто его маневра? Если повторил, то Удачливому Ли надо было спешно уходить от этого человека.
Электричка тоненько, по-девчоночьи пискнула и, грубо взревев движками, поспешно двинулась дальше – она опаздывала: яркие красные огни, пришпиленные к последнему загону, мигнули прощально, словно бы хотели подбодрить Удачливого Ли, и исчезли. Следом за поездом, скручиваясь в тугой железный жгут, покатилась поземка.
Никто, кроме Ли, не спрыгнул с платформы, не перебежал на противоположную сторону, не совершил поспешного маневра, – а раз это было так, то и опасности не было. Ли вскинул над головой вязаную шапчонку и тыльной стороной ладони стер со лба капли пота.
Его никто не преследовал.
С электрички вообще сошло всего три пассажира: древняя бабка с бородатым подбородком, вооруженная деревянной клюкой, пацаненок, похожий на школяра, возвращающегося домой с заседания шахматной секции, и миловидная беленькая барышня в меховой шубке, напомнившая Удачливому Ли белку, спрыгнувшую с еловой ветки в снег.
Все трое поспешно побежали по тропке, проложенной под фонарями к автомобильной дороге, на которой гудели КамАЗы. Удачливый Ли проводил глазами вначале пассажиров, потом – автомобильную колонну.
Сделалось тихо. Ли задрал голову, глянул на мелкие недобрые звезды, рассыпанные по небу, словно шляпки гвоздей, попробовал отыскать среди них что-нибудь знакомое, планету или далекое светило, ничего не нашел, и настроение у него поползло вниз.
Он еще раз окинул взглядом пустую платформу, проверил, нет ли где опасности и, убедившись, что все в порядке, скатился к заснеженной темной дорожке, петлявшей среди сугробов.
Через десять минут он выбрался на пустынную узкую дорогу. КамАЗы здесь не ходили, зато ходили другие машины – легковые. Встал на обочине около фонарного столба, у края светового круга. Начал считать легковушки.
Первую, остановившуюся около него, он резким движением руки отправил дальше – проезжай, мол, вторую также отправил дальше, от третьей просто отвернулся, сделал скучающее лицо, а вот перед четвертой неожиданно резво выскочил на дорогу и замахал рукой, будто рычагом семафора.
– Стой! Стой!
Самая опасная, конечно, была первая машина, ее могли подставить специально, а уж потом, когда клиент окажется в салоне, с ним могли сделать что угодно. Его можно было даже съесть без соли и перца. Съесть и запить невкусное блюдо стаканом водки.
Вторая машина также могла быть опасной – очень часто вторые машины дублируют первые…
Счет безопасным машинам, в которых отсутствуют подставки, можно начинать лишь с четвертого автомобиля, четвертым автомобилем оказалось такси – разбитая японская машинешка с правым рулем.
– Куда надо? – повернул к Ли небритое лицо (по последней, очень странной моде молодые люди теперь не брили свои лица) таксист.
– На автобусную станцию.
Таксист щелкнул счетчиком. Предупредил:
– Рублей триста пятьдесят наколотит.
Удачливый Ли махнул рукой:
– Пусть!
Пока ехали по замерзшим улицам, Ли несколько раз оглянулся – проверял, не прилипла ли к ним какая-нибудь машина. Ни одного подозрительного колеса Ли не засек и немного успокоился.
На автобусных станциях, как и на железнодорожных вокзалах, всегда ночует много различного люда – кто-то поздно приехал и время до рассвета ему приходилось проводить на жесткой казенной скамейке, кому-то надо слишком рано уезжать, и он коротает часы в душном, хорошо натопленном зале, но что важно, – и это Ли знал, – пассажиров, застрявших на автобусных станциях, никогда не проверяет милиция. Залы эти издавна считались некими безопасными островками среди безбрежного пространства тотальных проверок.
Через несколько часов Удачливый Ли уже находился в Уссурийске – выехал туда первым утренним автобусом. После бессонной ночи, после всех волнений у него раскалывалась голова, пространство перед глазами было покрыто серыми разводами, в пустой ряби этой плавали крупные красные пятна, похожие на расплывшиеся кляксы. Ли зашел в аптеку, обратился к миловидной с сочувственным взглядом провизорше:
– Девушка, есть у вас что-нибудь от головной боли?
– Вам подороже или подешевле?
Удачливый Ли привычно махнул рукой – этот жест прилип к нему.
– Все равно!
– Лучше всего помогает самое дешевое лекарство – анальгин… Дешевое, но зато самое эффективное.
Половину Уссурийска ныне занимают китайцы, есть и корейцы, но их в городе немного, поэтому Лена, – а Ли остановился у провизорского окошка, где сидела именно Лены Морковина, – не обратила особого внимания на Ли: таких немощных у них за день бывает полгорода, и хотя говорят, что у китайцев и у корейцев – своя, очень действенная медицина, народная, это не совсем так: может, их народные целители и способны располосовать человека без ножа, вынуть из него печенку и зарубцевать на ней язвы, а потом печенку снова вставить внутрь, только вот такие простейшие вещи, как головная боль, – не по зубам им, и осознание этого невольно возвышало в глазах Лены отечественную медицину.
– А вот такое лекарство – нимулид, – наморщив от боли лоб, спросил Удачливый Ли, – оно не лучше?
– Не лучше, не советую.
Ли взял анальгин. Принял две таблетки и – действительно помогло, головная боль потихоньку начала отступать. Поразмышляв немного, Ли пошел на китайский оптовый рынок – найти Ли там среди нескольких тысяч одинаковых лиц было невозможно, для этого самому надо быть китайцем, либо корейцем.
Кстати, когда Удачливого Ли спрашивали, почему у всех корейцев лица одинаковые, Ли в ответ только усмехался: вот как раз русские и грузинские лица уныло одинаковые, не отличаются друг от дружки – поставь рядом десять тысяч человек и все будут иметь общую, бесконечно повторяющуюся «фотокарточку», а вот среди китайских и корейских ликов – ни одного повторяющегося…
Все зависит от точки отсчета, от того, с какой стороны на это дело смотреть.
Поздним вечером, в половине одиннадцатого, Удачливый Ли на такси приехал в Полтавку, отсюда до границы было рукой подать – несколько коротких бросков. Минут без десяти двенадцать Удачливый Ли по целику, через глубокий снег, сделал рывок к пограничной полосе, пересек жиденькую, как ему показалось, изгородь, намотанную из старой непрочной проволоки, на ней не хватало только пустых консервных банок, – затем в несколько прыжков одолел занесенную снегом плоскую полосу, похожую на дорогу, прошелся по боковине ее, по обледенелой кромке, вспомнил, что опытные контрабандисты, чтобы скрыть свои следы, посыпают их табаком, выдернул из кармана куртки, из пачки, несколько сигарет, судорожно смял их и швырнул в свой заснеженный след.
След тут же простынью накрыла мелкая твердая крупка, Удачливый Ли засипел от досады и выругал себя – ведь это же контрабандисты делают в летнюю пору, когда нет снега, колдуют, посыпают землю махоркой, и тогда собаки отворачивают морды в сторону, не могут обозначить для себя невидимый след, упускают его. Совсем сдурел Удачливый Ли… На бегу он расстроенно отплюнулся – досада не проходила, – рассекая телом мятущееся пространство, пробежал еще метров двадцать, прыгнул в сторону.
В то же мгновение провалился в глубокий сыпучий сугроб – ушел в него с головой, сверху на Ли также насыпался мелкий, схожий с мерзлым наждаком снег, проник за воротник. Удачливый Ли передернулся всем телом, подумал о том, что его запечатало в этой яме, словно в могиле. Тут его до самой весны могут не найти.
– Э-э-э! – закричал он, но своего крика не услышал.
Дернулся в одну сторону, затем в другую, – его плотно сжало с боков, сидел он в этой воронке мертво – потом приподнял одну ногу, это ему удалось, через несколько секунд приподнял вторую ногу – и это у него получилось, – перевел дыхание.
В такой ситуации уже не до броска через пограничную речку, на ту сторону – сейчас бы спастись…
Он застонал, провел перед лицом ладонью. У кого-то из специалистов по выживанию он читал, что если человек попадает в снежный завал и его доверху засыпает мерзлая стеклистая крупка, он должен прижать к лицу ладони, чтобы образовалось пространство, – пусть небольшое, – в котором сохранялся воздух…
Это пространство потом помогает выжить – хотя бы некоторое время попавшему в беду человеку будет чем-то дышать, – но Удачливому Ли лицо, слава богу, не засыпало.
Он закряхтел, затем, стиснув зубы, потянулся, рукою зацепился за ветку ивы, вмерзшую в снег, попробовал приподняться над самим собой, пальцы сорвались, и Ли показалось, что он еще больше опустился в снеговую яму.
Удачливый Ли снова потянулся к ветке, пошевелил ее, зацепился пальцами покрепче, потом, переведя дыхание, освободил вторую руку, также зацепился ею за ветку… Несколько секунд он отдыхал, не делая ни одного движения – Ли словно бы завис над снежной ловушкой, – потом аккуратно, буквально по сантиметру, двинулся вверх, вывинчивая свое тело из обжима.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 19 мин.
Коряков уже не раз сталкивался со странными явлениями дальневосточной природы, когда вдруг ни с того, ни с сего пропадали следы: четко пропечатанная топанина человеческих ног вдруг прерывалась, исчезала совершенно бесследно, словно проваливалась под землю, и это обязательно вызывало в лейтенанте нехорошую оторопь, по коже проворно бегали мурашики – от их цепких колючих лапок под мышками рождался горячий острекающий пот, тихо сползал вниз, к поясу…
Дальше бывало по-всякому: следы эти могли возникнуть вновь, вытаять из-под земли, могли не возникать, навсегда остаться в матушке-планете и породить в человеке еще большее смятение.
Как-то он пожаловался седому ветерану Верникову, который в двадцатые годы облазил здесь каждый кустик, каждую падь и каждую сопочку, знал всех зверей и птиц в «лицо» и очень успешно воевал с беляками:
– Сергей Митрофанович, не знаю, как объяснить это явление… Может быть, вы объясните?
– Какое явление, Саша? – взгляд Верникова сделался участливым, он нахлобучил на нос очки в тяжелой черепаховой оправе.
– Ну-у… То, что погода у нас на Дальнем Востоке может меняться каждые полчаса, я понимаю, что только здесь водится прыгучий зверь редкостного красно-черного окраса, какого нет нигде в мире, я тоже понимаю, понимаю природу цунами, тайфунов и так далее, понимаю то, что здесь растет папоротник в три человеческих роста высотой и водится жень-шень, продлевающий человеку жизнь, – это тоже разумею… Лишь одного не могу понять. Вы ведь наверняка сталкивались с этим явлением… – Коряков неожиданно замялся и умолк.
– С каким явлением, друг мой? – ласковым голосом повторил вопрос Верников.
Хоть и был он стар – виски у него светились от глубокой, словно бы проросшей внутрь, в мозг седины, – а все равно выглядел моложе своих лет. Точно и не было у него за плечами трудной жизни, изнурительных боев с беляками, тяжелого прошлого, которое иногда очень отчетливо проглядывалось в его внимательных серых глазах, – оно имело вид огромной, подавившей этого человека усталости, – несмотря ни на что Верников выглядел молодцом.
– С колдовским явлением, Сергей Митрофанович. Иногда я нахожусь в тайге, и меня не оставляет ощущение, что некий колдун-лесовик водит меня за нос.
– А в чем это выражается? Как выглядит?
– Тянется через снег, допустим, неровный лосиный след, а потом р-раз – и след пропадает. Словно бы под снег проваливается. И не видно его, и не слышно, и нигде следок не возникает.
– А собака что?
– Собака бывает беспомощна совершенно, – Коряков развел руки в стороны, – она совсем не понимает, что происходит… Бывало с вами такое, Сергей Митрофанович?
Верников поправил очки, плотно врезавшиеся в нос, взгляд его сделался задумчивым. Ответил твердо:
– Бывало!
– При каких обстоятельствах, не помните?
– В двадцатые годы здешние места были очень неспокойны, Саша, каждый день регистрировали до сотни нарушений границы. Лютовали все, кому не лень – наши соотечественники, японцы, белокитайцы, приходили смешанные отряды маньчжуров – их в ту пору называли японо-маньчжурами. Вылавливать их приходилось не только пограничникам, но и нам, тем, кто служил в обычных армейских частях. Иногда удавалось задержать, иногда нет… Ходили, конечно, по следам. Так вот, бывало, конечно, – следы пропадали, да… – Верников замолчал, задумался о чем-то своем.
Факт пропажи следов опытный человек Верников подтвердил, а вот почему это происходит, по какой причине, не объяснил. Не знал, выходит… И Коряков тоже не знал.
Мести стало сильнее. Снег валил теперь с неба плотными валами, с автомобильным гудением, словно бы с недалекой горы в лощину съезжали грузовики, целая колонна, – все машины безглазые, с потушенными фарами, слепые, страшные, они шли, грозя раздавить находящихся внизу людей, лицо забивало колючими хлопьями, затыкало ноздри и уши, в рот лезли целые куски льда.
Лебеденковская собака повела хозяина в одну сторону, потом в другую, затем метнулась в третью, из третьей в четвертую, и сникла, замерла с ошеломленно-жалобным видом. Лебеденко нагнулся к ней, забормотал ласково и одновременно тревожно. Коряков включил карманный фонарь, сильный, с яркой точкой светодиодов, собранных в кучку, способной, кажется, даже плавить снег, пробежал с ним несколько метров и выключил фонарь – в этой стремительно возникшей пурге фонарь мало чем мог помочь человеку.
А снег все накатывался с небес, сыпался и сыпался, словно бы вылетал из-под колес невидимого грузовика, шуршал противно, скрипел, гудел, – все эти звуки слились в один общий звук, из-за реки приносился лешачий вой, проглатывал все, что попадалось ему под каток, оглушал людей и обессиленно отползал в сторону.
Лебеденко нагнулся над Коряковым, прогудел ему прямо в ухо, – впрочем, совсем не рассчитывая, что тот услышит:
– Как бы нам не упустить нарушителя… Светопреставленье!
Лейтенант ничего не ответил: бывают моменты, когда человек бессилен перед природой…
1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 25 мин.
Удачливый Ли все-таки не удержался – замерзшие пальцы его упустили ивовую ветку, мигом обледеневшую, сделавшуюся хрупкой, скользкой, и он ухнул вниз, в сыпучий снег, пробил его дальше, прополз вместе с ним метра полтора, болезненно морщась и ощущая, что ноги его плотно затягивает хрустящая тяжелая крупка, сжимает, будто клещами… Он попробовал поджать ноги, но из попытки ничего не получилось, и Ли замер, становясь обычным неподвижным предметом.
Через несколько мгновений его ботинки уперлись в корень, и Удачливый Ли перестал ползти вниз. Замер. Отплюнулся снежной крупкой, прилипшей к языку, прочистил себе горло.
Виски стиснул страх. Он бежал, выскользнув из одного капкана, и угодил в другой. Вот судьба! Ли поводил языком во рту, сдирая с нёба что-то колючее, холодное и так продолжал до тех пор, пока не почувствовал на языке вкус крови.
Только кровь могла отрезвить его, заставить почувствовать себя, освободиться от страха, который лишал его последних сил…
Он подтянул к лицу руки, подул на пальцы, отогревая их. Неужели он застрял здесь навсегда? Ведь пока не стает снег, его не найдут… Раньше не смогут. В руки пограничников попадет, как принято говорить в среде полицейских, скелетированный труп. Перспектива была страшная.
Удачливый Ли всхлипнул.
Как выбраться из этой ловушки, он не знал.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 28 мин.
Коряков обшарил метров двести воющего пространства, но следов нарушителя так и не нашел. Словно бы их кто-то стер гигантской ладонью, сгреб, сдвинул за пределы инженерной полосы.
Лейтенант вздохнул:
– Тяжелая это работа – тащить из болота бегемота.
К нему наклонился Лебеденко:
– Что будем делать, товарищ лейтенант?
– Я же сказал – тащить из болота бегемота.
– И все-таки, товарищ лейтенант?
– Надо вернуться и найти след, который мы уже видели, исследовать место, где след пропал…
– Нарушитель уйдет, товарищ лейтенант.
– Не уйдет. В такую пургу не уйдет, обязательно увязнет. Снег слишком глубокий. Нам только бы нащупать его след снова – и он наш. – Коряков освободил из-под перчатки часы, глянул на циферблат.
Было двадцать восемь минут первого. Подумал о Лене, ухватил с земли кусок снега, прижал его ко лбу – показалось, что погорячевший лоб должен воспламениться.
Лена пообещала, что встретит Новый год с родителями, а потом приедет на заставу, чтобы вместе с Сашей Коряковым выпить бокал шампанского.
– Когда это будет? – спросил Коряков.
– Примерно в половине второго ночи… Дорога тут хорошая, машины ходят редко – доберусь быстро.
– А кто вас повезет, Леночка?
– Сама за руль сяду. Возьму у отца машину и приеду.
– А как же тогда шампанское? За рулем пить нельзя.
– Кому нельзя, а кому можно. Что будет от одного бокала шампанского? Ничего. Как медик я это знаю хорошо.
– Не медик, а фармацевт.
– Это одно и то же. Мы изучали общие предметы, вместе сдавали экзамены, и профессия у нас с медиками одна и та же – лечить людей. Через полтора часа в организме не останется ничего, даже воздушных пузырьков. Так что за руль я смогу сесть смело.
– Что у вас за машина?
– Простенькая, дешевая. Раньше была японская…
– С правым рулем?
– Во Владивосток другие машины не завозят.
– Японцы поставляют свои машины и в Европу. С левым рулем.
Лена спорить на этот счет не стала.
– Пусть Европа ездит на авто с левым рулем, а здесь людей устраивает правый руль. Потом мы поменяли «японку» на жигуленка. – Приподняла одну бровь, спросила: – А меня на заставу пустят?
– Пустят. Я пропуск на вас оформлю.
– Вместе с машиной?
– Вместе с машиной, – Коряков наклонил голову, – как же без машины…
Интересно, где сейчас находится Лена? Развлекает родителей или уже выехала на заставу – едет сейчас по дороге, осторожно огибая выбоины и наползающие на асфальт сыпучие белые хвосты, чтобы не увязнуть в снегу… А?
– Возвращаемая назад, – вновь скомандовал Коряков своему напарнику, – надо найти след. Хотя бы хвост следа, обрывок, малую часть…
1 января. Станция Гродеково. 00 час. 30 мин.
Верников не спал. Изменения в природе, внезапные шквалы, снегопады, заряды небесного сора, внезапно сваливающиеся на землю, всегда отрицательно действовали на пожилых людей. И лекарства от этого не было никакого.
Приняв бокал шампанского, шипучего и кислого, как квас, желтоватого хмельного цвета, Верников подмигнул себе в зеркало, ткнул в изображение пустым бокалом и, произнеся традиционное «Будь здоров!», завалился спать.
Уже лежа, отплывая в сон, пробормотал невнятно:
– С Новым годом!
Он рассчитывал проспать до утра, а проснулся очень скоро – минут через двадцать, словно бы кто-то двинул его кулаком в бок. Здорово двинул, даже дыхание перехватило. Сна как не бывало. Верников долго вглядывался в темноту, пытаясь разобрать, что в ней есть, какие картинки неведомый художник изобразил в вязком черном пространстве, ничего не увидел и снова закрыл глаза.
Сну что-то мешало, в глазницы словно бы кто песка насыпал – даже жечь начало от непривычной сухости, а в темном пространстве то там, то тут вспыхивали мелкие колючие искры. Верников вновь открыл глаза.
Неожиданно вспомнился любознательный лейтенантик с вежливым лицом – то ли Корягин его фамилия, то ли Корюков, то ли еще как-то – на «К» в общем, – со своими наивными вопросами: интересовало его, как пропадают следы на земле.
А ответ есть, он находится прямо там, на заставе, под носом у этого лейтенанта, – на заставе номер двенадцать имеется стенд, на котором выставлены различные приспособления, используемые нарушителями, в том числе и очень простые, но эффективные – например, лосиные копыта, вырезанные из обычных деревянных чурбаков.
Натягивает иной дядя на руки, на ноги по такому самодельному копыту и без особых хлопот пересекает границу – следопыту даже в голову не приходит, что прошел не четырехногий лось, а обычный двуногий «хомо сапиенс». С другой стороны, на всякую хитрую затычку есть, конечно, штопор с винтом – и по эту сторону границы есть умные люди, и по ту… Вот они пусть и соревнуются.
Если Верников не помнил фамилию лейтенанта, то имя помнил хорошо – Александр.
Для Александра этого Верников был героем Гражданский войны, мужественным человеком, защищавшим Дальний Восток от всякой нечисти, и для других он был таким героем, а на деле? Верников не выдержал, усмехнулся. На деле никто никогда на догадается, кем он был раньше, и кто он есть на самом деле ныне.
Да и время наступило такое, что только диву приходится даваться. Оно довольно точно определяется одним расхожим выражением из серии «Рога и копыта», которое Верников переписал себе в дневник: «За растрату средств, выделенных на строительство городского стадиона на 27 тысяч человек прораба понизить в должности, бригадира уволить, построенное сооружение отдать под газетный киоск».
Все ныне делают по этому принципу – возводят гигантское олимпийское сооружение с размахом на половину мира, а получается обычный пивной ларек… И никто за это не отвечает.
И уже ничего нет в России – ни авиационных заводов, ни собственных ракет, ни науки с культурой, авианосцы и атомные подводные лодки проданы на утиль в Китай и Южную Корею, остались только пивные ларьки и газетные киоски… Этакое мелкое средство воздействия на умы людские. По-крупному воздействовать уже некому и нечем.
Письменники передрались мертво – до сих пор, без малого два десятка лет в воздухе летают выдранные волосы, перья, располосованные тряпки, клочья одежды, да выбитая из ноздрей простудная жидкость красного цвета… Телевидение опустилось до уровня рядового курятника, а штатные идеологи, ратовавшие когда-то за советскую власть, развернулись на сто восемьдесят градусов и ратуют теперь за власть совсем иную…
Верников неожиданно улыбнулся – а что! – такая обстановка ему нравится. В ней он себя чувствует очень даже вольготно… Лучше, чем карась в воде. Если бы такая обстановка сложилась в России в пору верниковской молодости, он жил бы сейчас совсем в иных условиях и ему оказывали бы совсем иные почести.
Он вздохнул, попытался уснуть, но сна по-прежнему не было.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 35 мин.
Побарахтавшись несколько минут в яме, Удачливый Ли наконец снова нашел твердую точку – уперся ногою в невидимый корень, попытался устоять на нем, но шевельнулся неловко и соскользнул с него, вновь пополз вниз – медленно-медленно, по сантиметру, по полсантиметра, застонал от отчаяния, в следующий миг задержал в себе дыхание – сделал это вовремя, – и остановился.
Замер на несколько мгновений – понял, что если он шевельнется, дрогнет хоть бы одним мускулом – снова поползет вниз, в свою могилу.
Где-то далеко наверху, в пугающей высоте грохотал ветер, выла поземка, кружилась в стремительном вихре, вместе с нею кружилось и взбудораженное пространство. Удачливому Ли чудились задавленные человеческие вскрики, временами он слышал даже выстрелы, но все это были фокусы скоротечно поднявшейся пурги.
А вот в двадцатые годы здесь действительно каждую ночь трещали выстрелы и, как читал Ли, полыхала настоящая война. Сейчас от нее даже воспоминаний не осталось, – если только в старых книгах, в сегодняшних русских книгах речь идет уже совсем не о том… Удачливый Ли вздохнул, прислушался к далекому, словно бы смазанному расстоянием грохоту пурги.
Ноги, неподвижные, сжатые отвердевшим снегом, стали снова мерзнуть, штаны прилипли к бедрам, к икрам, к низу живота, – холод начал пробирать Удачливого Ли до костей.
Ли попробовал подтянуть к себе одну ногу – ту, которая повисла в снеговой воронке, словно бы в пустом пространстве, но не смог сдвинуть ее с места – нога примерзла… Удачливый Ли застонал.
Попробовал поднять вторую ногу, пошевелить ею, но и вторая нога вмерзла в снег, стала неподвижной. По лбу Удачливого Ли пополз холодный пот.
Он втянул голову в плечи, подышал перед собой, стараясь расплавить снег, подступивший к лицу, окутался паром. В ушах стоял противный звон, словно бы в череп ему всадили тонкий зубной бур и теперь испытывали голову на прочность.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 39 мин.
След нарушителя лейтенант Коряков все-таки обнаружил. Едва различимый, засыпанный стеклистой мерзлой крупкой. Лейтенант обрадованно осветил его фонарем, через несколько метров нашел еще одну отметину, отчетливо выделившуюся на оглаженной поверхности контрольной полосы, – это была глубокая выковырина с высокими бортами: нарушитель на бегу перепрыгнул через широкий снеговой хвост и понесся дальше, а отметина осталась. До берега Суйфуна было рукой подать.
– За мной! – просипел Коряков, обращаясь к напарнику. – Пускай по следу собаку.
Найда прошла метров двадцать и жалобно заскулила – след нырял под полосу снега и там терялся.
– Вот блин! – выругался Коряков, присел. – Блин Клинтон и две тысячи других блинов!
– Не упустить бы нам этого гада! – обеспокоенно прохрипел Лебеденко.
– Не упустим. Ему так же плохо, как и нам.
– С той только разницей, что он знает, где мы находимся, а вот где находится он, мы даже представления не имеем.
– Вумный ты, Лебеденко, как вутка. И не таких нарушителей брали под белые руки. Раньше сюда криминальная публика ходила целыми бандами, ты это знаешь…
– Слышал, товарищ лейтенант.
– Про есаула Свечина слышал?
– Слышал.
– А про полковников Емлина и Овечкина?
– И про этих слышал.
Есаул Свечин действовал когда-то в Кавказском районе: ночью налетал на села, комбедовцам на спинах рисовал ножом звезды, из живота вырезал ремни – в общем, веселился, как мог, пока в один из темных апрельских вечеров не столкнулся с пограничниками. Свечин первым получил пулю в лоб и свалился под копыта своего коня. В несколько минут еще несколько человек из свечинского окружения также легли на землю, лишь один из них подергал немного ногами и затих – разили непрошеных гостей наповал.
Оставшиеся в живых свечинцы вломились в чащу и, сшибая с деревьев ветки, распугивая пристроившихся там на ночь птиц, бежали. Настигли их уже на границе, около села Константиново, – там положили оставшихся, ни один не ушел.
На этом дело не кончилось. Рассчитаться за Свечина из Китая прискакал подпоручик Новицкий, родственник есаула. Прошелся по селам, убил несколько человек – в основном, сотрудников сельсоветов, да красноармейцев-отпускников, а потом в пади Джунихи устроил засаду.
Знал подпоручик, что в пади регулярно появляются пограничники, решил подловить наряд. В засаде просидел три дня и дождался-таки: в Джунихе появился наряд на лошадях. Все решили быстрота, напор, смекалка – в общем, лучшие суворовские качества: кто лучше усвоил заветы великого Александра Васильевича, тот и на коне…
Подпоручик Новицкий даже пистолет не успел снять с предохранителя, как на него опустился клинок пограничника Костина, рассадил офицера почти до кобчика: одна часть туловища повалилась в одну сторону, вторая в другую.
Когда нет главного в строю – строй обязательно рассыпается, так и в этот раз. Одни побежали в деревню Софье-Алексеевку, расположенную в девяти километрах от пади, другие – к границе. В результате уйти не удалось никому – все спутники Новицкого были перебиты. Кроме, как помнил лейтенант, некого Щербакова, помощника Новицкого. Щербаков поспешно вздернул руки кверху, тем и спасся.
Емлин и Овечкин тоже немало пролили чужой крови в здешних местах – речки были красными, в заводях плавали трупы.
Овечкина застрелил в бою Марк Решетников – бывший командир партизанского отряда, Емлину повезло – сумел уйти в Китай, там и растворился.
А однажды пограничный наряд обнаружил на Сунгане, в устье реки, где водились огромные серебряные караси, группу белокитайцев – они забрались на маковые плантации корейцев и поспешно обдирали стебли – урожай этот надо было собрать как можно скорее.
Наряд, в котором было всего три человека, с ходу врезался в заросли мака. Командир наряда бросил в китайцев гранату, уложил сразу шесть человек. Всего нарушителей-китайцев было, как потом выяснилось, более трехсот – прилично, как говорят в таких случаях.
Нарушители бросились к Сунгану, в воду. Одиннадцать человек пошли на дно – не справились с течением. Пограничники забрали лошадей, которых китайцы отняли у местных жителей, продукты, также отнятые в русских селах, на волокуши уложили брошенные винтовки и боеприпасы и с песней вернулись домой.
Вот такие раньше были воины. Не то, что сейчас, когда полковники прячутся за спины рядовых. Те, кто побывал в Чечне, в тамошних переделках, говорят: офицеры до майора включительно – нормальные мужики, живут интересами солдат, защищают их, хлебом делятся, соль предлагают, но стоит им подняться чуть выше, до двух подполковничьих звезд – все, отдаляются от солдат настолько, что даже в бинокль не разглядеть. Хоть людей этих в фуражках с высокими немецкими тульями (похоже, министр, который утвердил эти двухэтажные тульи, был карликом, поэтому в армии и ввел высокие каблуки на сапогах – как у дам-с, фуражки в два яруса, оловянный начальственный взгляд, чтобы сразу было видно, что идет полковник – и воровство, как официально утвержденное деяние) в телескоп рассматривай.
