Валерий Поволяев
Охота на охотников
– Уходим! – скомандовал он Илье.
Тот дико глянул на Каукалова вытаращенными черными глазами, заморгал непонимающе и скорчился в судорожном конвульсивном движении. Сквозь пальцы, прижатые к губам, полезла пузырчатая розовая масса.
– Уходим! – повторил Каукалов, с силой надавил на дверцу «жигуленка» и вывалился наружу.
В глубине улицы показались тусклые, залепленные грязью фары, – к ним шла машина.
– Быстрее! – рявкнул Каукалов на напарника.
Тот скорчился в кабине около хрипящего водителя, его рвало.
Каукалов обежал машину, рывком дернул на себя дверцу и выволок наружу замазавшегося кровью Илью. Потянул его за угол дома.
– Ноги делаем, ноги!
Они оказались в темном дворе. Каукалов с ходу перемахнул через какую-то старую изгородку, сколоченную из штакетника, остановился. Ослабший, грязный Аронов никак не мог перелезть через заборчик.
За первой изгородью одолели вторую, оказались в очередном дворе, как две капли воды похожем на предыдущий, перебежали его и снова очутились перед изгородью.
Каукалов и это препятствие взял, будто на занятиях по физкультуре, а Аронов опять замешкался, и Каукалов с тоской подумал о том, что этот рохля когда-нибудь обязательно погубит его… И зачем, почему, по каким таким особым признакам он выбрал себе в напарники этого тюфяка? Только потому, что Илюшка живет в соседнем подъезде и один взгляд на него вызывает щемящие ностальгические воспоминания? Каукалов едва не застонал от какой-то непонятной обиды, от ощущения опасности.
– Быстрее! – снова подогнал он Аронова. Тот, всхлипывающий, ослабший, испуганный – даже сквозь запаренное дыхание было слышно, как у него стучат зубы, – бежать быстрее не мог.
Кинувшись назад, Каукалов ухватил напарника за воротник, помог перевалиться через забор.
– Ты пойми, если нас сейчас застукают – это каюк! Это называется – взять с поличным, – хрипло, стараясь погасить в себе тяжелое дыхание, проговорил Каукалов. – В машине же остались наши следы! Нож ты, надеюсь, не бросил там, взял с собою?
– Взял, – прохрипел Аронов.
Они перемахнули еще через пару заборов, одолели пару дворов, вынеслись на безлюдную тихую улицу, проскочили ее с ходу, оставили позади еще несколько домов и несколько дворов и поняли: опасности больше нет.
Остановившись, Аронов вдруг увидел в темноте скамейку на чугунных разлапистых ножках, – ее явно приволокли сюда из парка, – дрожащей неровной походкой устремился к ней.
– Давай малость переведем дыхание, – прохрипел, – иначе все… – он стукнул себя кулаком по груди, – иначе все вот здесь лопнет.
Каукалов, ругаясь про себя, последовал за ним. Теперь он на собственной шкуре почувствовал, понял окончательно, что от Илюшки надо избавляться – Илюшка не напарник. Но как от него избавиться, каким способом? Убить? У Каукалова может не подняться рука. Отправить в ссылку куда-нибудь на Канары лет на десять? На это не хватит денег… Каукалов не знал, что делать.
Но это сегодня он не знает, что делать. Завтра же он обязательно что-нибудь придумает.
Нужную машину добыли следующей ночью, она была не хуже той, что они не смогли отнять у тяжелоатлета – новенькая «шестерка» с таким же новым сильным двигателем, на него еще даже не успела сесть дорожная пыль.
– То, что доктор Коган прописал, – сказал Каукалов Арнаутову, когда машину загнали в гараж, и звонко похлопал рукой по крыше автомобиля.
– Посмотрим, посмотрим, – прокряхтел Арнаутов невыразительным голосом и нахлобучил на нос очки.
Придирчиво постукивая пальцем по корпусу, словно бы определяя, есть в железе трещины или нет, он обошел машину кругом, потом хмуро глянул на Каукалова:
– Ну-ка, открой капот!
– Что? Случилось что-нибудь?
– Ничего не случилось. Просто на мотор хочу глянуть. Открой капот!
Каукалов сунулся в салон, дернул на себя рычаг, открывающий капот. Старик Арнаутов склонился над мотором, зачем-то выдернул из гнезда плоскую блестящую спицу масломера, посмотрел на полоску масла, приставшую к верхней риске спицы, и вынес вердикт:
– Машина новая!
– А я о чем говорил?
– Наше дело, как у китайцев, – назидательно произнес старик Арнаутов, – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – он насмешливо сморщился и приказал Каукалову: – Закрывай шарашкину контору! – стянул с носа очки, сунул их в карман своей роскошной шелковой куртки и свел глаза к переносице: – Надеюсь, на этот раз все нормально обошлось?
– Нормально, – подтвердил Каукалов.
– А то вчера вы, как мне сказала Олечка Николаевна, покалечили известного спортсмена…
У Каукалова от этих слов даже перехватило дыхание, лицо сделалось серым.
– А Ольга Николаевна откуда узнала об этом?
– Из оперативной сводки. Ей же каждый день на стол кладут сводку.
– Но там же моя фамилия не указана…
– Олечка Николаевна – женщина умная, она тебя вычислила.
Каукалов с досадой покрутил головой: если вычислила Ольга Николаевна, то могут вычислить и другие. Дышать стало совсем нечем.
– Надеюсь, он остался живой? – кое-как справившись с собой, спросил Каукалов.
– Пока живой, – старик Арнаутов хмыкнул. – Вы ему голову отрезали почти наполовину…
Владельца нынешней «шестерки» Каукалову удалось придушить без особых приключений, тот даже не пикнул, умер тихо, без всякого сопротивления.
Аронов вытащил из кармана нож, хотел было пырнуть заморыша-водителя, но Каукалов, стягивая петлю на кадыке, просипел напарнику:
– Не надо! Кровью сиденье испачкаешь! – Затем зло округлил рот: – Сколько раз говорил тебе: кастет надо иметь, кастет!
– Не могу купить, – пожаловался Аронов, отодвигаясь от дергающегося водителя, – негде.
– Не могу, не могу, – передразнил его Каукалов, выдернул стальку из разрезанного горла водителя, затем, привычно ухватившись за воротник потертой замшевой куртки с широкими отворотами, в которую был одет водитель, резким движением натянул ее мертвецу на голову.
На следующий день, к вечеру, в серых мокротных сумерках – с неба с самого утра падала, не останавливаясь ни на минуту, какая-то липкая, похожая на туман, морось; природа сделалась угрюмой, набрякла холодом и пронизывающей; угрюмость природы незамедлительно передавалась людям, – к боксу старика Арнаутова незнакомые ребята пригнали пахнущую свежим лаком милицейскую «канарейку».
Ключи сунули Арнаутову прямо в ладонь:
– Пользуйся, дед! – Через минуту бравые хлопцы исчезли без следа, словно их и не было совсем.
Каукалов с Ароновым уже находились в гараже, – так было договорено, – старик перекинул ключи от «канарейки» Каукалову:
– Загоняй в помещение!
Опасливо поглядев в одну сторону, потом в другую, Каукалов загнал машину в бокс. Потер с озадаченным видом подбородок, потом щеку – казалось, к лицу прилипла противная влажная паутина, но никакой паутины не было, – дернул старика Арнаутова за рукав.
– А ничего, что все происходит на виду? – Каукалов потыкал рукой в соседние боксы. – Все видят, что в гараже у вас бывают разные машины. Сейчас вот – милицейская «канарейка»…
– Ну и что? – Арнаутов легкомысленно улыбнулся.
– Заложат ведь!
– Не заложат. Все здешние гаражи вместе с владельцами вот где находятся! – Арнаутов сжал руку в кулак, показал Каукалову. – Понял, где?
– И все равно… – Каукалов поерзал плечами. – Неуютно как-то себя чувствуешь. А вдруг!
– Исключено! – решительно отсек сомнения старик Арнаутов и на манер легендарного Чапая рассек воздух рукой.
Вскоре из гаража вышли два подтянутых, щеголевато одетых милиционера в ладно сидящей форме, смущенно посмотрели друг на друга, после чего Арнаутов, обращаясь к Илюшке, одобрительно вздернул большой палец правой руки, потыкал им воздух:
– Во как выглядишь, еврейчик! На пять с плюсом! Настоящий мент! Никогда не думал, что тебе так здорово может идти милицейская форма!
Аронов глянул на старика Арнаутова, поклонился ему, потом перевел взгляд на Каукалова:
– Тебе, Жека, это самое… Тебе тоже здорово идет.
Через пятнадцать минут в боксе появилась Ольга Николаевна, изящная, пахнущая хорошими духами, в строгом синем костюме, похожая на очаровательную конгрессменшу либо манекенщицу из американского фильма, критически оглядела Каукалова и, щелкнув замком сумочки, достала сигареты. На Аронова она даже не посмотрела, словно того и не существовало.
Прикурив от услужливо поднесенной стариком Арнаутовым спички, пустила струю дыма в лицо Каукалову и произнесла спокойно и иронично:
– Ну что ж… Очень даже ничего, – снова пустила дым в лицо Каукалову. – Собственно, кое-кого я уже видела в милицейской форме…
Каукалов, вспомнив, как стоял перед ней, босой, на холодном синтетическом ковре, в мятом обмундировании, неожиданно стыдливо потупил голову.
Ольга Николаевна вторично щелкнула сумочкой, достала оттуда два красных, с разлапистыми гербами, удостоверения, протянула их Каукалову.
Тот аккуратно раскрыл одно, и радостная волна толкнула его в грудь, от толчка громко забилось сердце: с фотокарточки на него глядел он сам – худощавый, с широким волевым подбородком, украшенным ямочкой, в отутюженной рубашке и плотно подтянутом галстуке, с капитанскими погонами на плечах. В графе «должность» стояло: «старший инспектор 4-го дивизиона дорожно-патрульной службы ГАИ ГУВД Московской области». Край фотокарточки был припечатан красным давленым оттиском, удостоверяющим, что фотография – подлинная. Каукалов не смог сдержать улыбки на лице, подержал удостоверение на руке с блаженным видом, словно бы определял его вес, и спросил у Ольги Николаевны:
– Настоящее?
– Не совсем. Но от подлинного никто никогда не отличит. Если только кадровики из Главного управления внутренних дел Московской области. В метро можете ездить бесплатно. На автобусах и электричках – тоже.
Она еще раз осмотрела Каукалова, потом мельком глянула на Аронова и сказала, закурив очередную сигарету:
– Завтра вы отправляетесь на свободную охоту. Кроме автомата Калашникова, получите два пистолета, – Ольга Николаевна по-свойски хлопнула по плечу старика Арнаутова: – Мороз Красный Нос вам их и выдаст. Вопросы есть?
Вопросов не было. Каукалов так и сказал:
– Вопросов нет.
Ольга Николаевна вкусно пыхнула дымом:
– Люблю людей, которые все понимают с полуслова.
Уезжая домой, она забрала с собой Каукалова. Аронов, переодевшись в гражданское, торопливой трусцой побежал к метро в одиночку. Ему не терпелось проверить, пустят его бесплатно по удостоверению или не пустят? С другой стороны, было боязно: а вдруг раскусят?
В метро Аронова пустили без всяких задержек, контролерша лишь бегло взглянула на красные корочки с золотым тисненым орлом и сделала разрешающее движение рукой…
В машине Каукалов деликатно, даже заискивающе, спросил у Ольги Николаевны:
– И как это вам удалось добыть такие роскошные удостоверения?
Ольга Николаевна скосила глаза на Каукалова, вдруг взгляд ее посветлел, зрачков почти не стало видно. Прошептала:
– А не остановиться ли нам где-нибудь?
Но они ехали по многолюдной улице, останавливаться было негде.
В квартире она начала раздеваться прямо с порога. Приказала Каукалову, не поворачивая головы, тоном отрывистым, будто расследовала уголовное дело у себя на службе:
– Раздевайся!
Каукалов послушно принялся стаскивать вещи.
Пожалуй, никогда раньше он не сталкивался с такой страстью, – впрочем, опыт по этой части у него был не очень богатый, но все равно, кое-какой запас уже имелся, – но с подобными женщинами он еще не встречался. Ольга Николаевна так выжала его, что он минут десять, обессиленный, валялся на полу, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой.
– Уф!
– Ну как? – опять спросила его Ольга Николаевна, когда он, пошатываясь, вышел из душа, остановился, тряся мокрой головой.
– По-моему, я этого дела наелся на всю жизнь, – признался Каукалов, глянул на свои противно подрагивающие колени. – Да, наелся на всю жизнь… На всю оставшуюся!
– Что ж, – спокойно и холодно произнесла Ольга Николаевна. Непонятно было, то ли она соглашалась с ним, то ли, совсем наоборот, не соглашалась, приподнялась на тахте, закурила. – Тогда я на твое место возьму другого. А тебя… – Она сделала рукой красноречивое движение, и Каукалову сделалось страшно: этот жест означал только одно…
А ведь действительно, она может сдать его милиции, а может кивнуть кое-кому, и на голову Каукалову тут же накинут мешок, и горло перетянут сталькой, либо бок продырявят ножом. Слишком уж неаккуратная фраза вырвалась у него, и Каукалов попросил униженно, тоном старика Арнаутова:
– Олечка Николаевна, я еще пригожусь вам… Простите меня.
Ольга Николаевна холодно кивнула. Думала она о чем-то своем, затянулась сигаретой, еще раз кивнула. Каукалов тихо, почти беззвучно перебрался на тахту.
Через некоторое время Ольга Николаевна поднесла руку к глазам, посмотрела на часы:
– Через двадцать минут должен приехать муж.
Каукалов испуганно вскинулся, задал вопрос глупый, глупее быть не может:
– Мне собираться?
Ольга Николаевна холодно и презрительно усмехнулась:
– А ты как думаешь?
Когда Каукалов, поспешно натягивая на себя куртку, покидал квартиру, Ольга Николаевна, двумя пальцами ухватив его за рукав, задержала:
– Завтра, на трассе, действуй осторожно. Семь раз отмерьте, потом только режьте.
У Каукалова от этих слов внутри потеплело – Ольга Николаевна беспокоится о нем, и он благодарно кивнул в ответ.
Огнедышащий дракон, который тоннами заглатывал старый асфальт Минского шоссе, чтобы потом выдавить из своего брюха вязкую запашистую массу и заполнить ею все выбоины, рытвины, вытертости старой трассы, исчез еще в прошлый раз, а сейчас исчезли и люди в оранжевых дорожных куртках и перевозные бетонные надолбы, которыми перекрывали ремонтируемые участки шоссе, и разные вспомогательные механизмы, помогавшие дракону пожирать асфальт.
Был вторник – тот день, когда в Москву шло больше всего фур.
Каукалов, щеголеватый, суровый, небрежно крутил руль одной рукой, а другой все время старался ухватить себя за пояс, где в новенькой, остро пахнущей кожей кобуре лежало «табельное оружие» – пистолет Макарова.
Ему нравилась роль, которую он играл. Илья сидел рядом – тоже важный, тоже суровый, тоже при пистолете, тяжело оттягивающем ремень, с автоматом, лежащим на коленях.
Ольга Николаевна хотела еще надеть на Илюшку бронежилет, чтобы все соответствовало экипировке современного милиционера, несущего дежурство, но Аронов засопротивлялся, – он и без того чувствовал себя не в своей тарелке, не привык еще, а в бронежилете ему будет совсем худо. Ольга Николаевна, подумав немного, согласилась. Но отсрочку дала лишь на один день.
– Завтра пусть наденет бронежилет, – сказала она Каукалову, не глядя на Аронова, – как весь рядовой и сержантский состав Московской областной милиции.
Машины шли кучно, караванами по три-четыре фуры, держались друг друга, словно бы что-то чувствовали. Каукалов выматерился, Илюшка успокоил его:
– Погоди, это долго не продлится. Будет в небесах дырка и нашу пользу, обязательно будет…
Езда на гаишной «канарейке» сильно отличается от езды на обычной машине. Обычно ни за что не дождешься, чтобы тебе уступили дорогу, а здесь – всегда пожалуйста. Как завидит водитель в зеркальце заднего вида желто-голубую легковушку, так сам с угодливой готовностью тут же перепархивает с одной полосы на другую, освобождая ряд.
Они провели на трассе весь день, до самой темноты. В вечерних сумерках пошел угрюмый, почти черный дождь, и сразу сделалось темно, будто ночью. Машины сбавили ход, сбились в одну общую колонну, растянувшуюся на несколько десятков километров – через всю Московскую область, и Каукалов, матерясь, вынужден был занять место в этой колонне, занимающей половину встречной полосы.
– Вот когда бы не помешала мигалочка! – воскликнул Аронов. – Ольга Николаевна не обещала нам мигалку на крышу?
– Да мигалки эти сейчас в каждом магазине продаются, – стараясь не выходить из себя, пробормотал Каукалов, – купим и без Ольги Николаевны.
Дождь сделался сильнее, он лупил по крыше с такой силой, что заглушал даже их голоса. Гигантский поток машин пошел еще медленнее. Каукалов передвинулся в крайний левый ряд, занял встречную полосу, обогнал несколько машин, в том числе одинокую заморскую фуру с надписью «TIR» на бортах и двумя знаками ограничения скорости: «70 километров» и «80 километров». Фура была то ли югославская, то ли итальянская – не разобрать. Иностранная, в общем. И одинокая. Но попробуй ее сейчас взять, эту одинокую фуру – все зубы повышибают.
– Первый раз вижу такие странные знаки, – сказал Аронов, – ограничение по двум скоростям. Обычно бывает что-нибудь одно: либо семьдесят километров в час, либо восемьдесят.
– Европа! Что хотят, то и делают, – процедил Каукалов сквозь зубы. Злость накапливалась в нем понемногу, по чуть-чуть, но ее уже было более чем достаточно, она обязательно должна была прорваться. Вот только на кого? То ли на напарника, то ли на Новеллу Петровну. Каукалов был недоволен прошедшим днем, неверным занятием этим – вольной охотой, пустыми поисками, дождем, огромной колонной ревущих, издающих своими колесами сырые чавкающие звуки машин, закупоривших длинное Минское шоссе, вообще недоволен тем, что живет в России, а не в Соединенных Штатах Америки или, скажем, во Франции.
– Жека, хочешь анекдот расскажу, – предложил Аронов, – малость развеселю… А?
– Не надо, – раздражаясь еще больше, буркнул Каукалов.
Аронов кивнул и прижал к губам пальцы: не буду, мол…
Наконец они приехали в Москву, загнали машину в гараж, оружие сложили в сейф, переоделись, к старику Арнаутову даже подниматься не стали, – у Каукалова были теперь свои ключи от гаража – и на метро уехали домой.
– Попадемся мы когда-нибудь в этом спичечном коробке, – Каукалов на прощание ткнул ногой в гофрированный бок гаража, со злорадным удовольствием отметил, что дюраль от удара примялся.
Аронов промолчал, уже знал, что во время таких выступлений напарника лучше не возникать и вообще держаться подальше от него. Слишком изменился характер у Каукалова в армии: из открытого, добродушного, веселого парня превратился в злобного, налитого темной угрюмой силой мужика. Метаморфоза, которую невозможно понять.
Из телефона-автомата, расположенного в подземном переходе около станции метро, Каукалов позвонил старику Арнаутову.
– День выдался сегодня неудачный, пришелся по нулям… Транспорт на месте.
– То, что транспорт на месте, – я уже понял, – сказал Арнаутов, – заходил в гараж. – Голос его был едва слышен, он пропадал, его забивали странные взвизгивания, хохот, треск, чье-то громкое бормотанье – телефонный эфир был полон странных, очень неожиданных звуков. – Где вы находитесь?
– Около метро.
– Чего ко мне не зашли?
– Было бы с чем заходить – зашли б, а так чего впустую глаза мозолить?
– Как «чего»? Чайку попили бы, о положении негров в Африке погутарили б… – странно старик говорил, никогда раньше не предлагал чаю. – Так ты это… В будущем, парень, не обходи меня. Ладно?
– Ладно, – пообещал Каукалов, угрюмо усмехнувшись, и повесил трубку.
– Чего это он? – спросил Аронов, засунув руки в карманы едва ли не по самые локти.
– Забеспокоился что-то хрыч. Раньше никогда не беспокоился, а сейчас забеспокоился…
– Может, ему перца кто-то под хвост сыпанул?
– Может.
Они были недалеки от истины. Через полтора часа к старику Арнаутову приехала Ольга Николаевна, появилась в его тесной, хотя и богато обставленной прихожей, будто царица, стянула с руки лайковую перчатку. Спросила коротко и презрительно:
– Ну?
– Мимо, Олечка Николаевна. Впустую ребята проездили.
– Впустую? – Ольга Николаевна стянула перчатку со второй руки, пошевелила пальцами. Лицо у нее было озабоченным. – Сегодня засыпалась группа на Новорижском шоссе. Взяли бойцов чистенькими, не придерешься. Едва они отжали фуру, как налетели собровцы…
– И-и-и, – выдавилось из старика Арнаутова испуганное. – И что, всех под корешок?
– Сидят в Тушино, в одном из отделений, в подвале. Если расколются и начнут сыпать – знаешь, какая лавина покатится?
Старик Арнаутов забегал, засуетился вокруг Ольги Николаевны, замахал руками. Ольга Николаевна холодно и брезгливо следила за ним.
– Но нас-то они не выдадут! – наконец вскричал старик Арнаутов.
– Выдадут, – хмуро пообещала Ольга Николаевна, – еще как выдадут! Только почувствуем, что кольцо сужается, устроим на отделение налет, чтобы этих… – она выразительным движением перечеркнула воздух. – Понятно?
– Так точно, Олечка Николаевна, – пробормотал Арнаутов, продолжая суетиться. – Если что, такой налет организуем – чертям станет тошно.
– Если же их решат перевезти на новое место до того, как они расколются – уберем во время перевозки.
– И это будет сделано в чистом виде, – пообещал Арнаутов.
– Займись этим сегодня же, старик! – Она натянула на одну руку перчатку. – А эти, что… впустую, значит, съездили?
– Пока впустую, Олечка Николаевна. Да и погода, сами видите, какая…
– Самый раз. Нам чем погода хуже – тем лучше.
– Совершенно верно, Олечка Николаевна, – подобострастно пробормотал Арнаутов. – А насчет тех, что прокололись, не беспокойтесь, Олечка Николаевна, уберем так, что даже картофельных очисток не останется. Наводочка только нужна. Адресочек, где сидят, будут ли перевозить на новое место. Если не будут – подготовим налет, а коли будут – нам большое облегчение… Надо знать только, когда…
– Это я сообщу, – Ольга Николаевна нервно щелкнула зажигалкой, закурила. – Впустую, значит, съездили, – вновь задумчиво произнесла она.
– Завтра снова отправляются на охоту, Олечка Николаевна, – старик Арнаутов, будто опытный лакей, отвесил поклон своей строгой гостье, – вы уж извиняйте за то, что они пролетели впустую… Ребята-то молодые.
– Смотри, старик, они – твои крестники, ты за них в ответе.
– Знаю, знаю, Олечка Николаевна…
– И вот еще что, – Ольга Николаевна перебила Арнаутова железным голосом. – Гараж твой, дед, – картонный. Того гляди, его местные гайдаровцы на гайки разберут либо он просто рухнет от старости. Надо снять в аренду новый гараж. Капитальный, с хорошим подъездом. Каменный. Понятно? С подсобными помещениями…
– Есть снять гараж с подсобными помещениями, – старик Арнаутов с готовностью приложил к виску два пальца.
– Мда-а, подсуропили… эти самые, которые на Новорижском… – Ольга Николаевна замерла на секунду, словно бы услышала далекий неприятный звук. Лицо у нее вытянулось, стало жестким, почти мужским. Арнаутов поежился, увидев Ольгу Николаевну такой, но через несколько секунд Ольга Николаевна оттаяла, спросила у старика: – В доме никого больше нет?
– Никого, Олечка Николаевна! Мы с внуком живем вдвоем, больше никто у нас не бывает… Я здесь, а Санька – в институте. Иногда до часу ночи не приходит – грызет гранит науки.
– Смотри, догрызется! – на всякий случай предупредила Ольга Николаевна.
– Я в него верю, Олечка Николаевна, – серьезно и счастливо произнес старик Арнаутов.
– А то мы тут болтаем…
– Никто ничего не слышит, Олечка Николаевна, – эхом откликнулся Арнаутов, – в доме никого нет. И подслушивающих устройств нет. Проверено.
Ольга Николаевна ушла, не попрощавшись.
После ее ухода старик Арнаутов долго сидел неподвижно на кухне, прикидывал про себя – может, он где-нибудь дал маху? Нет, вроде бы проколов не было. Нигде и ни в чем, а что касается засыпавшихся на Новорижском шоссе пареньков, то их уберут в двадцать секунд… Есть по этой части отменные специалисты… Понадобится – и Сенькиного сослуживца, Каукалова этого, уберем. Вместе с его напарником-еврейчиком. Но это потом, не сейчас. А сейчас пусть пока живет Женька, пусть радуется солнцу, небу, девкам, пусть тискает Ольгу Николаевну себе на здоровье. И не только себе на здоровье – очень важно, чтобы волчица эта, Ольга Николаевна Кличевская, никогда не была голодной…
А то она, когда голодная, больно лютая.
Арнаутов задумчиво пожевал губами, повздыхал немного и потянулся к телефону. Телефон словно бы почувствовал это, опередил старика на мгновение, зазвонил прежде, чем Арнаутов снял трубку.
Арнаутов произнес молодцевато, с некой школярской бездумностью:
– Излагайте!
Водились за стариком такие наклонности – быть несерьезным, работать под дурачка, смешить людей, хотя на деле все было не так.
Звонила Ольга Николаевна.
– Оставил бы ты, старик, свое шутовство, – сурово проговорила она.
– Слушаюсь, Олечка Николаевна!
– Лохов этих, проштрафившихся на Новорижском шоссе, будут перевозить из отделения в Бутырскую тюрьму послезавтра.
– Все понял, Олечка Николаевна…
– Повторяю – послезавтра, – произнесла Ольга Николаевна прежним суровым тоном, и в ту же секунду в трубке раздался частый гудок отбоя.
По телефону Ольга Николаевна старалась говорить мало, чтобы не засветиться. Телефонная сеть стала ныне совершенно дырявой, ее постоянно прослушивают, – и делают это все, кому не лень… Арнаутов, отставив от себя трубку, послушал писклявые частые гудки, потом нажал пальцем на рычаг отбоя и оборвал эту бездушную песню. Набрал номер Шахбазова – руководителя группы ликвидации.
Группу эту на равных содержали несколько коммерческих структур. Это только газетчики кричат дурными голосами: «Банки, инвестиции, бизнес – это хорошо, а криминальные структуры – плохо!» На деле же «что такое хорошо» давным-давно слилось с тем, «что такое плохо».
Если бы горластые газетчики добрались до старика Арнаутова, он бы рассказал им очень многое.
Шахбазов не отвечал долго. Арнаутов терпеливо ждал, потому что знал: определитель высветил его номер телефона, и Шахбазов, не помня на память, кому он принадлежит, определит это по карманному компьютеру. Как только определил – поднял трубку. Когда Шахбазов ответил, старик невольно улыбнулся – слишком уж резким, сорочьим, срывающимся на подростковую визгливость, был голос у грозного руководителя коммерческого спецназа. Арнаутов его сразу узнал и тем не менее на всякий случай спросил:
– Армен, ты?
– С утра был он самый, – ответил Шахбазов непререкаемым тоном крупного хозяйственного босса, наученного никогда не произносить «да» и «нет», а обходиться словами, стоящими рядом. Откашлявшись, Шахбазов в свою очередь поинтересовался, хотя прекрасно знал, кто звонит: – А это ты, дед?
– Я!
– Ну и чего там у тебя?
– Дело… Как обычно.
– Раз есть дело – значит, дело твое мы выполним. И тоже – как обычно, – сказал Шахбазов. – Завтра в одиннадцать ноль-ноль буду, дед, у тебя. Не поздно? Или подъехать прямо сейчас?
– Можно завтра в одиннадцать.
Переговорив с Шахбазовым, старик Арнаутов подул на руки и потер их: когда за дело берется Шахбазов – срывов не бывает.
Михаил Рогожкин, несмотря на свои совсем еще не старые годы, успел поколесить по белу свету. И по забугорью, и по Советскому Союзу, когда был Союз, и по России. И не просто поколесить, а и кое-где пожить. В городах самых разных: в Краснодаре и в Вене, в Липецке и Ставрополе, в Адыгее, в ее столице Майкопе и в Калининграде. Холостому человеку, а Рогожкин в свои тридцать два года был еще холостым, многого ведь не надо: главное, чтобы дождь на макушку не капал, под головой была подушка, а утром на столе – стакан горячего чая с бутербродом.
Потом он поселился у младшего брата Леонтия в Белоруссии, в небольшом городке Лиозно. Брат тоже крутил баранку, только не на «длинномере», как Михаил, а на местном автобусе, не выезжавшем за городскую черту, имел справный, с утепленной пристройкой и двумя сараями, домик, жену – пышную хохотушку Галю, двух детишек и тихую, в свое удовольствие, жизнь.
Леонтий поселил брата в пристройке.
– Раскладывай свои вещи, Мишель. Пока тут поживешь, дальше видно будет. Когда женишься, мы тебе вообще такие хоромы забабахаем – в постель на лифте ездить будешь. Понял, Мишель?
– У меня в башке уже седые волосы, куда мне жениться? – отмахнулся от брата старший Рогожкин, засмеялся. Впрочем, смех его быстро увял: ничего веселого в том, что он до тридцати двух лет не женился, не было. – Поздно мне.
– У нас в городе девчонки знаешь какие! – Леонтий сжал в восхищенном прищуре глаза и почмокал губами: – М-м-м-м! Земляника, а не девки. Не удержишься! И главное, мужского пола в городе не хватает: куда ни глянь – одни женщины.
– Хор-рошо! – восхитился старший Рогожкин. – При таком раскладе зачем мне жениться, а? Я и без женитьбы могу взять свое.
– Дурак ты, дурак, – с неожиданной грустью, очень серьезно – видать, по-настоящему жалел своего брата, – произнес Леонтий. – А киндеры? Умрешь, не оставив киндеров на Земле – кто твой род продолжит?
– Ты!
– Дважды дурак, – с сожалением сказал Леонтий.
– Да, ты со своими детьми. Фамилия-то у нас одна? Одна. Значит, все в порядке: род Рогожкиных будет продолжен достойно.
– Тьфу! – Леонтий сморщился и прекратил разговор.
– Ну, ты пойми, куда мне с моей работой семью с киндерами заводить! – Рогожкин выразительно потер пальцами виски, показывая, что от семьи будет только одна головная боль. – Я же дома из тридцати дней месяца нахожусь только три, а остальные двадцать семь – в дороге. У меня жена может быть только походно-полевая, как на фронте, или дорожная, как у всех дальнобойщиков. Посадил ее в кабину в Витебске, выгрузил в Можайске. На обратном пути – новая жена.
– А ты бросай свою дальнобойную работу. Переходи, как и я, на автобус.
– Не могу.
– Нам как раз водители нужны. А, Мишель?
– Не приставай.
– Не приставай, не приставай, – Леонтий вздохнул всей грудью, взялся рукою за сердце, прислушался к нему. У него иногда пошаливал «мотор», была аритмия, поэтому он обращал внимание на все, что происходило внутри него. – И тем не менее я тебя познакомлю с одной красивой девушкой. У нас в диспетчерской работает. Неприступная – м-м-м! Как крепость Измаил. Суворовым надо быть, чтобы взять ее.
– Нет таких крепостей, Ленчик, которых нельзя было бы взять. Перевелись еще в девятнадцатом веке. – Старший Рогожкин грустно улыбнулся.
Работал старший Рогожкин в фирме, которая имела свои отделения не только во всех областных городах Белоруссии, но и во многих государствах, ближних и дальних, – в Польше, Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Франции, Бельгии, Голландии, Италии, России, Молдавии. Карта обслуживания была широкая, охватывала всю Европу. Работу свою Рогожкин любил. Конечно, можно пересесть на автобус и крутить потихоньку баранку на каком-нибудь скрипучем разваливающемся «пазике», на работу приходить с «тормозком» – домашним обедом, завернутым в газету, вовремя ложиться спать, вовремя вставать, и видимо, все это будет, но только не сейчас, в старости. А сейчас Миша Рогожкин принадлежал одному богу – дальним дорогам.
– Ладно, – сдался Леонтий, видя, что лобовым приступом брата не взять. – Куда следующий маршрут прокладываешь?
– В Москву.
