Валерий Шарапов
Лесные палачи
Глава 4
Впереди показался старый деревянный мост через реку Венту. Уже можно было разглядеть на другом берегу окраинные домики городка Пилтене, когда позади неожиданно прогремел приглушенный расстоянием мощный взрыв.
Сидевшие в машине пассажиры разом повернулись на его звук: за зубчатой, похожей на гребень неровной каемкой оставленного ими полчаса назад далекого леса к небу поднимался столб черного дыма. Издали он выглядел как смерч, медленно втягиваясь в пушистые, как вата, белые облака, неподвижно застывшие на потускневшем от жары бледно-синем небосводе.
– Стой! – крикнул Орлов и первым выскочил из машины.
Торопливо поднявшись на пригорок на цветущем лугу, он стал вглядываться в ту сторону, где раздался взрыв, по-гусиному вытягивая шею, как будто мог что-то разглядеть за скрытым от его глаз лесным массивом.
Журавлев с Еременко каждый со своей стороны сиганули прямо через борт. Стоя у машины, они наблюдали, как на их глазах облака постепенно напитывались дымом и буквально через несколько минут приобрели пепельный цвет, а еще через минуту стали черными.
– Бандиты цистерну с керосином взорвали, – определил Андрис, тоже выйдя из машины.
И тотчас до их слуха донесся тихий частый стук, как будто баловались хулиганистые мальчишки, проводя палками по частоколу в ограде: это строчил ручной пулемет. Потом донеслись еще несколько коротких очередей из автомата, и все стихло.
– И часто такое бывает у вас? – спросил Еременко у водителя.
– С переменным успехом, – меланхолично ответил Андрис, привычный к налету лесных людей. – То в одном месте устроят диверсию, то в другом.
– Разберемся, – буркнул Орлов, возвращаясь к машине; окинул всех хмурым взглядом и уверенно произнес: – Думаю, капитан Хмара со своими людьми там и без нас управится.
– Ему не привыкать, – согласился Андрис. – В прошлый раз при налете его парни человек пять бандитов положили.
Журавлев удовлетворенно мотнул головой.
– Молодцы!
В эту минуту никто из них даже не подозревал, что упомянутый ими капитан Хмара геройски погиб, отражая нападение диверсантов. Все произошло настолько стремительно, что охранявшие аэродром солдаты ничего толком так и не поняли.
Добродушный украинец Хмара возвращался от стола, где наглядно продемонстрировал молоденькому солдату, как надобно обращаться с пулеметом, и вдруг заметил острым взглядом, что возле колючей проволоки колышутся высокие метелки пырея, что было очень похоже на то, что там кто-то прячется. Он поспешно направился к подозрительному месту, не сводя с него глаз. Внезапно разглядев серый китель – такие носили практически все служившие у фашистов коллаборационисты, – капитан заполошным голосом закричал: «Взвод, в ружье!» – и побежал туда, на ходу вынимая из кобуры пистолет. Он успел выстрелить пару раз, ранив в плечо одного из налетчиков, который мигом скрылся в лесу, но второй к этому времени, оказывается, уже заложил взрывчатку в основание цистерны.
Прогремевший взрыв разорвал огромную металлическую емкость на острые осколки, один из которых и срезал, словно лезвием, шею коменданта. Голова с распахнутыми от удивления глазами, разбрызгивая горячую кровь, мячиком покатилась по траве. Туловище, лишенное головы, сделало по инерции еще несколько шагов и упало ничком, сжимая в руке пистолет; кровь с бульканьем хлынула из мясистой с рваными краями шеи.
Пока солдаты, поднятые по тревоге, прибежали, было все кончено. Второе отделение, пустившееся в погоню за диверсантами по горячим следам, вернулось ни с чем, налетчики как будто испарились…
Не знали, садясь в «Виллис», офицеры и о том, что они сами час назад едва не стали случайными жертвами этих же диверсантов, находясь от них буквально в нескольких шагах. Конечно, неизвестно, как бы закончился скоротечный бой, напади неожиданно на них в тот момент бандиты из засады, но в том, что кто-то из военных во время перестрелки погиб бы, сомнений не вызывало.
– Поехали, – распорядился Орлов.
Он еще раз оглянулся на темную, будто грозовую, тучу, нависшую над лесом, и с унылым видом, словно предчувствуя, что там не все так удачно могло сложиться, как только что говорил Андрис, занял прежнее место. Хотел было еще что-то добавить, но, подумав, он только молча махнул рукой и поморщился.
– Да не переживайте вы так, товарищ майор, – приободрил Орлова водитель, видя, что тот пребывает в угнетенном состоянии. – Там еще три цистерны остались, наполнят их по-новому керосином, и все дела.
Немного погодя «Виллис» аккуратно въехал на мост, в воду с шорохом посыпался через щели неплотно подогнанных досок мелкий мусор, набирающийся от каждодневно проезжающего через мост транспорта.
В распаренное лицо Журавлеву повеяло свежим ветерком. Он снял фуражку и с удовольствием подставил ветру лицо, чувствуя исходящую от реки легкую прохладу. Положив фуражку на колени, стал сверху обозревать блестевшую на солнце водную поверхность.
На тихой воде плавали широкие зеленые листья, среди которых желтым огнем горели тугие бутоны влажных кувшинок, ярко, как первый молодой снег, белели изящные лилии, летали, треща слюдяными крыльями, синие и зеленые пучеглазые стрекозы. Время от времени то в одном месте, то в другом на воде расходились круги от больших рыб, темные спины которых были видны даже с высокого моста.
– Неплохо сейчас ушицы бы хлебануть, – ни к кому конкретно не обращаясь, мечтательно произнес Илья. – Даже и не помню, когда последний раз ее ел.
Еременко покосился на него, но ничего не сказал, лишь загадочно улыбнулся.
– Товарищ старший лейтенант, если свободное время позволит и разрешит мое начальство, я вас обязательно свожу на рыбалку, – пообещал, снисходительно улыбаясь, Андрис. – У нас здесь такие места имеются, где рыба сама в котел прыгает.
Когда съезжали с моста, в густых кустах ракит, длинной цепочкой тянувшихся вдоль невысокого песчаного берега, вдруг громко прокричала какая-то птица и тотчас смолкла, словно сама испугалась своего пронзительного голоса.
– Горлинка! – радостно выпалил Илья, угадав невидимую птицу по голосу, будто встретил за столько километров от России своего старого знакомого.
– Точно! – подтвердил его слова Орлов и, к удивлению присутствующих, ловко изобразил своим голосом ее крик, да так похоже, что птица сейчас же отозвалась. – Мы так на фронте в разведке между собой переговаривались, – пояснил Клим и, вольно откинувшись на спинку, от души захохотал. – А ведь все недавно было, а как будто в другом веке, – помолчав, сказал он уже серьезным тоном, должно быть, вспомнив своих погибших однополчан. – Да-а…
В окружающей природе сейчас ничто не говорило о том, что недавно завершилась война; разве несколько глубоких воронок от авиационных бомб и подбитый немецкий танк посреди ржаного поля с озимыми посевами начинавших набирать силу упругих колосьев.
– А вот и наш Пилтене! – радостно воскликнул Андрис, подъезжая к околице, искоса поглядывая на Орлова, пытаясь угадать, какое впечатление произвел на него городок. Видя невозмутимость, с которой продолжал сидеть русский, парень все же не утерпел, чтобы не поинтересоваться, как обычно интересуются люди, которые давно живут в какой-либо местности, и жизнь здесь им доставляет огромное удовольствие: – Правда, красивый?
Глядя на кривые узкие улочки предместья, которые вели вглубь крошечного городка, теряясь за двухэтажными и одноэтажными домами, в большинстве своем крытыми тесовыми крышами, трудно было согласиться с парнем. Поселение и на город-то не было похоже, скорее, на большое село с видневшимся – должно быть, в центре, где располагалась базарная площадь, – высоким костелом, выстроенным из красного кирпича и увенчанным на остром шпиле кованым железным четырехконечным католическим крестом. Да и запах здесь стоял соответствующий, больше привычный сельскому укладу жизни, когда едва ли не каждый крестьянин держит в своем хозяйстве корову, козу и мелкую живность, а во дворе находится нужник и помойка.
Илья невольно втянул ноздрями горячий воздух, пропитанный удушливыми запахами конской мочи, человеческих испражнений и еще чего-то неуловимо знакомого, отдаленно напоминавшего запах горячих домашних лепешек, которые до войны мать изредка пекла в русской печи. Это тронуло деревенского парня до глубины души, и непроизвольная улыбка обозначилась в уголках его обветренных губ, выдав то возвышенное состояние, в котором он сейчас пребывал.
Но уже через минуту им овладело новое чувство, когда «Виллис», гремя рессорами, поехал по булыжной мостовой и он увидел, с каким вниманием машину с военными провожали глазами жители. Одни смотрели на них с большой надеждой, другие с долей сомнения, а были и такие, у которых во взгляде сквозила откровенная ненависть, неудачно притушенная безразличием. Но у всех у них в глазах была заметна настороженность: не получится ли так, что Советы опять уйдут, бросив на произвол судьбы латышский народ, как это было уже в сорок первом году, когда в их страну пришли немцы, а эти сразу удрали, несмотря на то, что в сороковом году обещали нации райскую жизнь; они поверили и проголосовали за вступление Латышской республики в Советский Союз.
«Теперь будет все по-другому… И возврата к прежней старорежимной жизни уже точно не будет, – подумал Илья, с любопытством разглядывая проплывающие перед ним разнотипные лица людей, среди которых ему с друзьями придется долгое время находиться. – Пока лесных недругов не уничтожим, доверять никому нельзя».
Чем ближе они подъезжали к центру, тем улицы становились шире, просторнее, и в двухэтажных домах, крытых коричневой черепицей, на металлических балкончиках были видны стоявшие в глиняных горшках цветы, а снизу, около фундамента, где тянулась узкая полоска унавоженного чернозема, росли какие-то вьющиеся растения, густо усыпанные мелкими цветочками: розовыми, голубыми, белыми, лиловыми. Своими тонкими и гибкими, словно змеи, стеблями они красиво оплетали стены с отвалившейся штукатуркой, доползали до балконов и окон с распахнутыми ставнями, обрамляли проемы цветочными венками.
– Красиво у вас тут, – запоздало ответил Илья, и не потому, что не хотел разочаровать Андриса, а и вправду вдруг проникнувшись непривычной для него красотой латышского городка. – Прямо как за границей.
– А я что говорил! – обрадованно воскликнул Андрис и, не в силах перебороть чувство благодарности, быстро обернулся к Журавлеву, на миг потеряв бдительность.
– Дурила! – тотчас выкрикнул Орлов, стремительно вцепился левой рукой в баранку и умело разминулся с отощавшей лошадкой, уныло тянувшей за собой громыхающую по мостовой телегу с металлическими ободьями на деревянных колесах, груженую парой охапок сочного клевера.
– Тпру, – ошалело заорал перепуганный мужик, одетый в грязную ковбойку и холщовые портки, в соломенной шляпе на косматой голове.
По всему видно, разморенный полуденной жарой пожилой ездок нечаянно заснул и едва не поплатился за свою беспечность жизнью. Он туго натянул левой рукой вожжи, и лошадка, должно быть, перепуганная не менее своего хозяина, резко забрала в сторону, едва не сломав оглоблю.
– Виноват, товарищ майор, – поспешно сказал Андрис, двумя руками крепко вцепившись в руль, выпучив от усердия глаза. На его бледных скулах заиграли желваки, впалые щеки покрыл легкий румянец. – Этого больше не повторится.
Илья из любопытства оглянулся. Лошадь все так же продолжала идти, уныло свесив голову. Прядая ушами, она время от времени отгоняла хвостом оводов и тучи мух, которые так и норовили сесть на ее отощавшие бока, покрытые подсохшим навозом. Мужик, который чуть не устроил столкновение на дороге, опять клевал носом, дремля, уронив руки с вожжами на свои колени.
«Наш мужик почем зря обматерил бы шофера, даже если бы и сам был виновен, а этот смолчал, – с состраданием подумал Илья. – Должно быть, боятся нас. Или до того здесь задурен народ своими прежними господами, что уже и веру в справедливость потерял».
Андрис пересек базарную площадь. Несколько человек, расположившись напротив костела, что-то продавали прямо с земли, подстелив под свой товар старые пожелтевшие газеты. Чем именно здесь могли торговать, когда производство в стране еще не начало работать в полную силу, Журавлев разглядеть не успел, потому что «Виллис» в эту минуту остановился возле двухэтажного здания старинной постройки с вытянутыми, как бойницы, зарешеченными окнами.
Над входом едва шевелился на слабом ветру красный флаг с золотым тиснением звезды, серпа и молота. Приткнувшись к тротуару, стояли два мотоцикла с люльками. Тот, который находился около порога, был вооружен крупнокалиберным танковым пулеметом, прикрепленным сошками к металлической поверхности – сваренному вручную квадратному коробу коляски.
– Раньше здесь располагалась городская самоуправа, – пояснил Андрис голосом, в котором отчетливо слышались виноватые нотки за произошедшее на дороге. – А сейчас находится наш отдел милиции.
Дежурный милиционер почтенных лет стоял, прислонившись худым задом в обвислых галифе к сиденью мотоцикла и вытянув скрещенные в голенях ноги в пыльных сапогах, сложив руки на груди, сладко посапывал, прикрыв глаза от солнца козырьком фуражки. Взглянув из-под козырька на приехавших офицеров, он торопливо вытянулся и отдал честь.
– Здравия желаю!
Распекать его за ненадлежащее исполнение служебных обязанностей Орлов не стал, чтобы с самого начала не портить отношения с местными сотрудниками милиции. Он вялым движением руки отдал честь и молча прошел мимо. Следом внутрь здания вошли Журавлев и Еременко, а Андрис остался у машины, с деловым видом пиная скаты и осматривая машину на предмет ее исправности, в душе все еще переживая за свою оплошность перед чужими людьми, которые могут подумать, что водитель из него никудышный, как, наверное, и милиционер. Надо было как-то реабилитироваться в глазах офицеров.
Кабинет начальника милиции майора Эдгарса Лациса находился на втором этаже. К двери была прикреплена соответствующая табличка, что само по себе уже говорило о том, что здесь трудится человек ответственный. Что, естественно, подразумевало и наличие ответственности у его подчиненных. От таблички за десять шагов пахло свежей краской.
– Новенькая, – ухмыльнулся Орлов и щелкнул по табличке ногтем. – Перед нашим приездом постарался. Уважаю. Значит, работа пойдет в нужном направлении, раз нас уже побаиваются. Прямо как елей на душу.
– Входите, – тотчас на стук отозвался из-за двери мужской голос, в котором слышались тревожные нотки. – Не заперто.
Орлов вскинул брови, сильно удивленный столь острым слухом у начальника, бросил быстрый взгляд на товарищей и с какой-то отчаянной решимостью, как будто прыгал с обрыва в омут, распахнул дверь в кабинет.
– Здравия желаю, – от порога заговорил он в свойственной ему раскрепощенной манере. – Не ждали, а мы прибыли.
Сидевший за столом человек в милицейской форме с погонами майора не спеша поднялся. Он был довольно высокого роста, с длинными руками, имел неожиданно худое, изможденное лицо с ввалившимися бледными щеками, свойственное недоедающему жителю какого-нибудь блокадного города. Аккуратные усики и козлиная бородка острым клинышком, выпирающая вперед, придавали майору вид довольно воинственный, несмотря на его заметную сутулость. Не сводя с вошедших голубых усталых, окруженных мелкими морщинками глаз за очками в металлической оправе, он с нескрываемым любопытством изучал стоявших перед ним незнакомых людей, переводя немигающий взгляд с одного на другого.
– Почему же не ждали, – наконец проговорил он, непривычно растягивая слова, – как раз очень даже ждали… К тому же с распростертыми руками.
Шутку этот сорокалетний человек принял достойно: вышел из-за стола, раскинул руки в стороны, как бы желая всех обнять, и с вымученной улыбкой пошел навстречу. Поочередно пожав всем влажные от духоты ладони, при этом дружески похлопывая другой рукой сверху по крепкому рукопожатию, он доброжелательно предложил:
– Ну, проходите, располагайтесь. Сейчас я введу вас в курс дела. Чаю желаете?
– Потом, – резко отказался Орлов, чувствовать себя у кого-нибудь в гостях ему было невыносимо. – Все потом. Вначале дела… – Он широким шагом пересек кабинет и присел на один из стульев, которые стояли по обе стороны от узкого стола, прислоненного торцом к обширному дубовому столу начальника, крытому зеленым сукном, с массивной настольной лампой под зеленым абажуром и красным советским флажком посредине. – Рассказывайте.
Журавлев с Еременко разместились с противоположной стороны; по-ребячьи навалившись грудью на стол, приготовились внимательно слушать, следя глазами за действиями начальника милиции. Тот с минуту постоял в задумчивости посреди кабинета, от волнения трогая пальцами острый кадык, потом мотнул головой и, быстро вернувшись к столу, занял свое место.
– О том, для чего вы здесь находитесь, повторяться не буду, – сразу отмел все лишние разговоры Эдгарс Лацис, давая понять вновь прибывшим, что на сегодняшний день имеются дела и поважнее, связанные с конкретными преступлениями на вверенной ему территории. – На прошлой неделе коллаборационисты на хуторе Талаевиеши убили старого Мангулиса, изнасиловали его дочь, девятнадцатилетнюю Стасю, сам хутор сожгли. Девушка не вынесла такого позора и в риге попыталась покончить с собой. Проткнула косой себе грудь, но в сердце не попала, помешала серебряная иконка на гайтане… Жива осталась, но потеряла много крови, сейчас находится на лечении в больнице. Доктор Брокс сказал, что жить будет, но мышца, отвечающая за-а… перемещение шеи, сильно задета, и теперь девушка так и останется на всю жизнь… кривошеей. Одним словом, поворачиваться, как раньше, шея уже точно не будет. И если бы не их сосед, товарищ Мангулиса пожилой Эхманс с хутора Тобзин, который случайно проезжал мимо, Стася давно бы встретилась с отцом на небесах.
Но это только то, что произошло буквально на днях… Так сказать, нам видна лишь поверхность айсберга, основная масса которого находится в глубине ледяной воды, – заговорил вдруг непонятными аллегориями, как видно, сильно начитанный начальник милиции. – А там и убийство продавца хозмага, и опять-таки изнасилование юной школьницы, и налет на кассу, и убийство с особой жестокостью директора пищекомбината, и поджог школы… Много чего нам предстоит расследовать… А уж о том, чтобы с вашей помощью создать новый уголовный розыск и наладить его работу, даже говорить не буду… У меня всего сотрудников двенадцать человек. Как у Иисуса Христа было двенадцать апостолов, – немного помолчав, сказал он с кривой усмешкой. – Ну так что, чаю хотите?
– Уголовные дела? – осторожно спросил Еременко, в душе опасаясь, что кроме этих слов да пары листов с протоколами осмотра мест преступления ждать им ничего больше не приходится, раз местная милиция не справляется со своими законными обязанностями, когда в округе орудуют банды с таким размахом.
– О-о, этого добра хватает, – горделиво ответил Эдгарс Лацис, повернулся всем корпусом влево и со значительным видом постучал узкой ладонью сбоку по высокому зеленому сейфу, скрытому тюлевой занавеской. – И даже… пополняется… с каждым прожитым днем.
По глухому звуку металла опытные оперативники тотчас на слух определили надежность и наполненность массивного сейфа и, не сдержавшись, все разом удивленно присвистнули.
Внезапно на столе резко затрезвонил телефон. Его оглушающе пронзительный звонок был настолько чудовищен по тональности, что непривычные к такому звуку оперативники от неожиданности вздрогнули.
– Твою мать, – вполголоса буркнул Орлов, становясь румяным от стыда.
Еременко покосился на него, но промолчал, стараясь сдержать улыбку, невольно вызванную его растерянным видом.
Лацис неторопливым движением протянул руку, плотно приложил эбонитовую трубку к уху. Хмуро поглядывая поверх очков на сидевших за столом новых сотрудников, он терпеливо выслушал неразборчивый из-за помех на линии женский потерянный голос, доносившийся с того конца провода, то и дело переходящий на душераздирающий крик.
– Я понял, – спокойно ответил он, катая по-над скулами тугие комки желваков. – Сейчас приедем.
Лацис положил трубку на телефонный аппарат, резко поднялся. Привычным движением зачесал растопыренными пальцами светлые волосы на голове, надел фуражку.
– На улице Мурниеку, двадцать один, убийство с особой жестокостью, – ответил он на вопросительные взгляды коллег. – Поехали. Сейчас сами увидите, что у нас творится.
Они торопливо спустились вниз. Лацис занял место рядом с водителем, Журавлев с Еременко расположились на заднем сиденье.
– Недолго музыка играла, – вполголоса проговорил Орлов, устраиваясь на багажнике, свесив ноги в пыльных сапогах сбоку «Виллиса», – недолго фраер танцевал.
На этот раз Андрис превзошел себя; он так мчался по узким улочкам, запруженным людьми, что мотоциклы с другими милиционерами безнадежно отстали и приехали, когда они уже были на месте.
Возле дома, огороженного метровой высоты оградой, с цветущими в палисаднике подсолнухами и флоксами толпились люди, по всему видно, соседи. При виде подъехавшей машины с милиционерами они стали поспешно расходиться, и вскоре против дома, где произошло убийство, остались только двое: старик в потертых холщовых портах и в длинной до колен рубахе, подпоясанной витой веревкой, да, очевидно, его жена, такая же древняя старуха в замызганном платье и в деревянных башмаках. Прижимая к ссохшимся бесцветным губам кончик облезлого платка, она скорбными глазами, опутанными коричневыми морщинами, испуганно глядела куда-то через сад с раскидистыми яблонями, усыпанными ранними, но еще недоспелыми, едва начавшими краснеть яблоками.
Пока Лацис, Журавлев и Еременко неловко выбирались из машины, Орлов спрыгнул с багажника и быстро подошел к этим людям.
– Чего тут у вас стряслось? – спросил он по-свойски, видя, что они и без того до смерти напуганы.
Все так же продолжая прижимать кончик платка ко рту, старуха чуть слышно пробормотала: «Там… господин Юдиньш… наш учитель», – и указала заскорузлым пальцем вглубь палисадника.
Орлов вошел в калитку, миновал сад и увидел на двухстворчатых воротах, умело разрисованных масляными красками разными цветочками, распятого человека, одетого в исподнее: рубаху и кальсоны. Из пробитых крупными коваными гвоздями отверстий на руках и ногах, а также из разрезанной ножом груди капала кровь, которая образовала на земле под трупом приличную лужицу.
В ногах у распятого человека на коленях стояла простоволосая женщина и горячим шепотом, обескровленными губами истово молилась, глядя снизу вверх на разбитое окровавленное лицо мужчины немигающими полусумасшедшими глазами.
Орлов, пораженный увиденным, не сразу расслышал, как подошедший сзади Эдгарс Лацис негромко сказал:
– Вот что у нас вытворяют нелюди, предатели трудового народа Латвии. Убили… чтобы все видели… чтобы неповадно было другим сотрудничать с нами… А он ведь так ждал, когда начнется новый учебный год… Не дождался.
Лацис с тяжелым вздохом снял фуражку, за ним тоже обнажили головы Еременко и Журавлев. Чуть погодя снял фуражку и Орлов, зло покусывая губы, которые отчего-то стали пепельного цвета, а во рту появилась невыносимая горечь.
