Валерий Туринов
Фельдмаршал
И Понтус действительно увидел как-то раз на улицах Сиены женщин, всех в алой одежде, с лопатами и кирками шагающих строем куда-то, похоже, на работу…
На следующий день по городу пронёсся слух, что Монлюк заболел, внезапно и сильно. Полномочия же по защите города он передал своему помощнику – сеньору Корнелио. Доктор, осмотревший генерала, безнадёжно махнул рукой… Горожане, простые и знатные, приуныли…
Монлюк болел недолго, но тяжело. Поднявшись, он притащился сначала в кабак.
Кабак оказался набит офицерами. Они пили, собираясь затем идти по шлюхам. При виде генерала они вскочили со своих мест, приветствуя его.
Монлюк бесцеремонно подвинул одного из них на лавке.
– Дай место старикам!..
И он, всё ещё слабый, тяжело плюхнулся на лавку.
Офицеры снова сели за стол.
– А-а, земляк! – меланхолично заметил Монлюк, увидев рядом на лавке Понтуса, запомнив, что тот, когда представлялся ему, сказал, что он родом из Лангедока.
Генерал, собирая вокруг себя офицеров, дворян, наставлял их, юнцов, когда начинал нравоучительную речь в кабаке, сидя вместе с ними за вином или кружкой пива.
– Служить своему королю, а не бегать за каждой юбкой! Бабёнкой, курвой первой!.. Курятник до добра вас, петухов, не доведёт!.. Хм!..
И Понтус понял, что это камень и в его огород.
Генералу было уже далеко за пятьдесят. Но он, сильный, жилистый и грубый, беспокойный и неприхотливый, как бездомный пёс спал и ел где придётся, месяцами не снимал доспехи. И он очень не любил, когда молодые офицеры говорили непочтительно о прошлом, о рыцарях. И обычно тут же осаживал их:
– Не шевели зря костей предков!..
С особым восхищением говорил он о Баярде[18]. И больше всего он возмущался тем, что его кумира, рыцаря без страха и упрёка, убили каменной пулей из аркебузы[19]… И обе армии остановили тогда сражение, чтобы похоронить Баярда… И это было, по его мнению, высшей почестью герою… В той битве в Италии, при реке Сезия, участвовал и он, Блез де Монлюк, тогда ещё сопляк, как говорил сейчас он про себя, пересыпая свой рассказ ругательствами в адрес тех трусов, которые стреляют из ружей, убивают издали героев…
Затем следовала тирада о прыщавых юнцах, о нынешних капитанах.
– Сейчас звание капитана стали давать всякому шалопаю! – заключал он чем-нибудь вроде такого, сожалея об ушедших временах, о благородных рыцарях.
Он помедлил, сообразив, что ляпнул по-солдатски не то вот при них, при младших офицерах.
– Господа, это к вам не относится! – поправился он.
«Этот, как и папа Юлий, наломает дров! Точнее, переломает многим кости!» – пронеслось у Понтуса.
– Гугеноты[20]? Они – враги нации! – заявлял безапелляционно Монлюк, когда разговор заходил о политике.
Рассказывая что-нибудь, он обычно горячился, сверкали белки глаз из-под его чёрной кожаной маски. Эту маску он снимал редко. Его изуродованное, покрытое боевыми шрамами лицо выглядело ужасно, отталкивающе…
– Мы, Монлюки, из фамилии Монтескьё д’Артаньянов, известны всем в провинции Гиень, что рядом с Гасконьей!.. Но что дала нам знатность и известность? Да ничего! – воскликнул генерал, грубо оттолкнул от себя кабатчика, подошедшего к нему, чтобы наполнить его пустую кружку. – В семье десяток ртов, таких как я! А денег – кот наплакал! Всего одна тысяча ливров[21] дохода!.. Вот я и ушёл на службу, как только чуть-чуть подрос!..
Понтус подумал, что и он сам из такой же семьи, как и генерал.
– У меня есть брат, Жан! Младше меня на год! – продолжал генерал. – Тоже рано ушёл из семьи!.. Сейчас он епископ! Служит при дворе у Екатерины Медичи в советниках!.. Умный – ужас! Но дохляк, «Хромоножка»! В детстве покалечился! Когда мы играли в рыцарей, на скотном дворе, он упал с крыши сарая и сломал себе ногу!..
«Они, гасконцы, все хвастуны!» – вспомнил Понтус, как говорили о соседях в его родном Лангедоке…
К новому году в городе начался голод.
Монлюк же потребовал себе на одной из встреч с городской верхушкой диктаторских полномочий.
– Чтобы справиться со сторонниками императора! Они передают в лагерь маркиза всё, что происходит в городе! Избавиться надо и от дармоедов, которые не хотят работать на земляных брустверах, а только жрут! Надо выгнать их из города!.. Кроме того, собрать всё продовольствие в одно место, приставить охрану и выдавать только по списку тем, кто трудится на защите города! Для проведения этих мероприятий, строгого наказания ослушников, прошу диктаторские полномочия на три месяца!.. И я клянусь погибнуть с вами, кого обязался защищать!..
Получив эти полномочия, он сразу же составил список дармоедов, как выражался он, не стесняясь присутствия городских властей. И он выгнал из города первые две с половиной сотни всех без исключения стариков, детей и женщин. В ответ на это он получил от Строцци письмо, в котором тот отговаривал его от таких крутых мер.
Он же, восхищённый энтузиазмом первых синьорин города, набросился с упрёками на городские власти.
– Берите пример с этих синьорин! – повторял он теперь при всяком удобном случае.
В городе тем временем пошли глухие слухи, угрозы дворян в адрес его, генерала. И это остановило его от дальнейшего очищения города от дармоедов… Свои диктаторские полномочия он успешно использовал в ином деле: в городе выловили всех сторонников императора.
Маркиз же Мариньяни отказался от штурма, когда ему донесли об энтузиазме жителей Сиены, их решимости защищаться. В январе он подвёз артиллерию и разместил её на маленькой горе, между воротами Овилле и большим монастырем… Начался обстрел Сиены…
В конце зимы из Рима пришло известие о скором заключении мира.
Пришло ещё известие, что король приказал Бриссаку помочь Монлюку. К этому времени уже была сокращена выдача хлеба до двенадцати унций солдатам и жителям города.
Как-то в начале марта к Монлюку на двор, где он стоял с командой верных ему солдат и офицеров, пришли большие правители, городская власть.
Он принял их, сели за стол. Он предложил им вина.
– Не до того! – вздохнули делегаты.
Затем старший синьор объяснил ему повод их прихода.
– Господин генерал, мы не видим выхода из сложившейся ситуации… В городе голод, болезни! Маркиз Мариньяни полностью блокировал нас!.. А ты, генерал, не имеешь возможности как-то изменить положение… Король Генрих так и не прислал никакой помощи! Поэтому разреши нам хотя бы выслушать требования маркиза!..
Монлюк насупился. Люди уже не верили ему. Сверкнули его глаза под маской, которую он надел перед их приходом, чтобы не пугать лишний раз и без того напуганных людей. Он болезненно переживал, что горожане разочаровались в нём.
– Хорошо! – согласился он. – Только не упоминайте мое имя в договоре о капитуляции!..
Посетители ушли. Но они снова обратились к нему, вынужденно, при заключении договора о сдаче города, поскольку военное положение в городе и за его пределами знал только он.
И генерал впрягся в переговорный процесс, думал только об интересах города. Он добился, чтобы в договор внесли условие, чтобы те, кто не желал быть под властью императора, могли свободно уйти в Монтальчино, крепость в гористой местности южнее, находившуюся под защитой французов. Посредником на переговорах, гарантом, выступил папа Марцел II[22], только что избранный на Священный престол девятого апреля. Шёл 1555 год.
За две недели согласовали условия сдачи Сиены. Прежде чем покинуть город, Монлюк передал крепость и форт Камолия в руки городских властей.
Французский гарнизон покидал город без капитуляции.
На прощание Монлюк сунул Понтусу флягу с вином.
– У меня его много! Горожане дали… – отвёл он в сторону глаза.
Это вино у него было последнее. Врать же он не умел.
Понтус растерянно уставился на него, не зная, что сказать.
Генерал обнял его:
– Иди, смелей, мальчик! – И слегка подтолкнул в сторону его рейтар, которые уже садились на коней. Некоторые из них, безлошадные, готовились топать пешком. Своих лошадей они, голодая, съели ещё зимой.
Понтус выехал с рейтарами за стены крепости, оглянулся, посмотрел на город, который, возможно, уже никогда не увидит снова.
Подходил к концу апрель, двадцать второе число, воскресенье, тепло, весна была в разгаре. Кругом всё зеленело, душа просила красоты, любви, спокойствия, а тело – отдыха.
Эта защита города наложила первый рубец у него на сердце.
Со своими рейтарами он ушёл на север, в Пьемонт.
Часть армии перешла в Монтальчино.
Монлюк же отправился на встречу с маркизом Мариньяни.
Понтус слышал, уже позже, что после того генерал ушёл дорогой на крепость Арбие, затем в Монтальчино, где его ожидал Строцци. Оттуда уже он уехал в Рим, чтобы передать Сиену папе Марцелу как посреднику на переговорах присутствовать при подписании всех документов.
Не знал Понтус, хотя и Монлюк тоже, но тот, может быть, догадывался, что только что они были участниками и свидетелями провала далеко идущих планов королевы Екатерины Медичи. Это она уговорила своего супруга, короля Генриха II, послать армию Строцци за Альпы, на помощь Сиене, провозгласить права на Тоскану её, внучки Медичи Лоренцо Великолепного. Она надеялась, что Тоскана, восставшая против испанцев, освободившись от испанского поводка, станет апанажем[23] для её любимца, сына Александра[24], родившегося четыре года назад, как раз в тот год, когда Понтус бежал из монастыря.
* * *
Понтус и Антуан снова встретились.
– А-а! Оставь! – безнадёжно махнул рукой Понтус, когда Антуан стал расспрашивать его об осаде Сиены.
Но он сообщил ему, что там, в осаде, в их армии появились больные, с позорной болезнью, французской…
– Болезнь французская?! – съязвил, как обычно, Антуан, удивлённо вытаращив на него глаза. – Эту болезнь можно подхватить только здесь, в Италии! В том же Риме! Ты что, не слышал, что неаполитанская[25] она! – категорически отмёл он обвинение в адрес своей нации…
И вот они, офицеры, и Понтус в их числе, снова предстали перед Бриссаком.
Полгода осады в Сиене сказались на Понтусе.
Бриссак встретил его радушно.
– Вот теперь ты стал опытным офицером!.. Голодали? – спросил он.
Понтус смешался от такого внимания маршала, пробормотал, что да, было…
В начале мая вернулся из Рима Монлюк. На встрече с офицерами он поделился тем, что увидел в Ватикане. Там, в Ватикане, он был свидетелем смерти папы Марцела II. Сменив Юлия III, новый папа правил только двадцать два дня.
– О нём говорят, что он был чересчур порядочный! – стал рассказывать подробности Монлюк на совещании офицеров у Бриссака. – Он оказался случайно на этом месте! С характером был!.. Стал ломать круговую поруку в церковных верхах, тягу их к наживе!.. Первые святые папы не имели ни почестей, ни богатств!.. Затем императоры и короли испортили их, когда стали дарить им огромные богатства! Современным же папам всё мало, когда видят, как вокруг епископы и кардиналы наживаются, щеголяют друг перед другом замками и дворцами, стали недоступны своей пастве…
Он тяжело вздохнул: ему было жаль этого папу.
– В Риме пошли слухи, что его отравили, – заметил он в конце своего выступления.
Один из офицеров спросил его, кто бы это мог быть.
– Возможно, кто-то из своих же, церковников…
Понтус же вспомнил, что рассказывал ему «Чахоточный» о папе Александре VI. Того тоже отравили, похоже свои же, кто-то из ближних кардиналов или семейные; подозревали даже его сына – Чезаре Борджиа.
Монлюк уехал в Марсель, оттуда в Париж.
Вскоре стало известно, что там его принял король, вручил ему орден Святого Михаила за мужество при защите Сиены, за то, что не капитулировал перед имперцами, выдал ему ещё и пенсию…
Двадцать третьего мая 1555 года на папский престол был избран Павел IV[26]. Это был старик семидесяти девяти лет, неаполитанец, Джампьетро Карафа, с ещё не отпылавшими страстями, монах театинского[27] ордена, архиепископ Неаполя и кардинал, глава верховного инквизиционного трибунала в Риме. У него была тоже слабость: он ненавидел испанцев больше, чем протестантов, евреев и мавров, вместе взятых.
– Этот станет откручивать головы! – высказался вслух даже всегда сдержанный и смелый Бриссак как-то на совещании офицеров.
Офицеры вопросительно посмотрели на него.
– Он хлещет крепкий ром, как заправский шкипер[28]! Хм! – ухмыльнулся маршал, давая понять, мол, что ещё можно ожидать от такого «святого»…
Новый папа не заставил себя долго ждать, проявил себя сразу.
В Риме, напуганные размахом протестантизма, стали искать своего врага… Подозрение пало на Библию…
– Евреи неверно объяснили христианам смысл Старого Завета! – простая мысль пришла мыслителям из Рима…
И папа Павел IV приказал вешать, немедленно и без пощады всякого, кто, не будучи евреем, будет застигнут в гетто[29] или на улице, ведущей в этот проклятый квартал Рима.
– Опять евреи виноваты! – вскричал, скоморошничая, Антуан. – Понтус, отсюда надо бежать! Здесь скоро будет горячо!
– Но ты же не еврей!
– Достанется и нам! Поверь, как только иезуиты разойдутся!.. К тому же ты альбигоец[30]! Почти что гугенот!.. Враг Церкви!..
Антуан, как всегда, язвил напропалую. Он был умён, от этого страдал.
– Свою голову надо иметь на плечах! Кто их обманул-то?! Ха-ха!.. Глупцу ведь легче на земле живётся! – продолжал он язвить.
Он часто попадал в какую-нибудь неприятность из-за своего длинного языка.
А тут ещё стала известна тронная речь нового папы. Тот клялся, что будет усердно заботиться о преобразовании Церкви… Кто-то из кардиналов, на собрании консистории[31], предложил ему начать преобразование с самих себя… И папа ухватился за эту мысль…
– Это как же?! Ха-ха! – засмеялся Антуан, когда это дошло и до них, до низов. – Вытащить самого себя за волосы из болота, что ли? Ха-ха!..
Он стал злословить над этим.
Понтус, слушая его, подумал, что Антуан никакой не еретик.
– Ты просто ещё язычник!..
* * *
Испанский король Филипп II[32], обеспокоенный вмешательством Франции в испанские провинции в Италии, назначил наместником Милана герцога Альбу[33] и приказал ему смирить строптивого папу, предававшего анафеме всю испанскую нацию… Уже в сентябре 1556 года Альба двинулся с армией против папских владений.
В это же время, в сентябре, стало известно, что король Генрих тоже направил в Италию армию под командованием Франсуа де Гиза, но на помощь папе. Де Гизу было предписано тайным приказом короля войти в Папскую область[34], затем вытеснить герцога Альбу из Неаполитанского королевства…
– Сюда идёт с армией в двадцать тысяч Франсуа де Гиз! – сообщил им, офицерам, де Бриссак. – А уж он-то надерёт задницу герцогу Альбе!..
Через месяц, в октябре, Бриссак уехал в Париж. Нашёлся и предлог – по делам службы. Оттуда он вернулся в конце ноября.
Они же, Понтус и Антуан, знали от здешних офицеров сплетни о Бриссаке. В прошлом Бриссак был любовником герцогини Дианы де Пуатье[35], фаворитки короля Генриха. И вот он, де Бриссак, делил с королём постель Дианы. Диана была уже в годах: на двадцать лет старше Генриха и на шесть лет старше Бриссака. Её молодость отошла в былое, а красота осталась. И она, по природе волевая, руководила королём с неограниченной властью. Да и других не обходила своей благосклонностью. И король спровадил, из ревности, шесть лет назад Бриссака от двора подальше, в Пьемонт, сюда, назначив управлять этой провинцией в звании вице-короля, стараниями той же Дианы… На это же место коннетабль Монморанси метил своего племянника, адмирала Гаспара Колиньи, но проиграл Диане. Принц же Мерфи, маршал, занимавший должность вице-короля Пьемонта, старый и немощный, вернулся во Францию и там умер. Бриссак немедленно послал своего порученца к королю: от короля тот вернулся с патентом маршала на освободившуюся вакансию, к чему приложила свою руку Диана… Сейчас же Бриссак ездил в Париж просить солдат и денег для выплаты жалованья, чтобы набрать ещё наёмников, после этой военной кампании де Монлюка. Прежняя страсть между Дианой и им всколыхнулась, заставила короля вновь испытать ревность. Его «маленький гарем», как шутливо говорил он о своих любовницах, оказался под угрозой. И он поспешил снова спровадить «красавчика» Бриссака туда же, в Пьемонт. Ещё до приезда Бриссака у него произошла размолвка с Дианой, и чтобы загладить её, он подарил ей перстень. После же отъезда Бриссака он, собираясь с Дианой в театр, попросил её надеть тот перстень. Диана стала искать перстень, спросила камеристку… А та, не предупреждённая ею, сказала, что видела перстень дня четыре или пять назад… Это время совпадало с отъездом Бриссака… Король догадался, что Диана подарила «красавчику» перстень, и очень расстроился…
Разобравшись, что произошло здесь в его отсутствие, Бриссак, выбрав время, вызвал к себе Понтуса. Он и раньше не раз делился своими соображениями с ними, офицерами, о том, что здесь, в Италии, их военная кампания затянулась, она не так важна для Франции. К тому же герцог Альба хороший полководец. Он не отдаст просто так Неаполитанское королевство.
– Сейчас более опасно наше положение на северной границе, с Нидерландами, которые в руках у испанцев!.. И там же англичане! У них наш порт Кале, вот уже более двухсот лет! Единственный на материке, с него удобно пакостить нам! И англичане будут за него всячески держаться!..
И он предложил ему, Понтусу, вернуться во Францию.
– Пойдёшь там, в Пикардии, под начало адмирала Колиньи! Там нужны сейчас такие, как ты! Адмирал стоит близ Сен-Кантена, в Амьене[36]! Я дам рекомендательное письмо к нему!.. Не возражаешь? – спросил он его.
Понтус охотно согласился.
– Тогда я произвожу тебя в капитаны! Чтобы ты мог так представиться адмиралу! Ты достоин этого звания!.. С Богом, капитан де ла Гарди!
Так в очередной раз изменилась судьба Понтуса. Ему было всего двадцать лет. Воспользовавшись предложением Бриссака, он сманил за собой и Антуана, такого же юнца, неисправимого балбеса.
«Эх! Мелина, Мелина!» – пронеслось у него в голове…
Но теперь ему было не до неё.
Глава 3. Нострадамус
Выбираясь из Италии домой, во Францию, Понтус и Антуан обошли Альпы дорогой у моря, с двумя ротами солдат, которых Бриссак послал на помощь адмиралу. На пути, через провансальскую степь, они встретили маленький городок Салон-де-Кро. Пытаясь найти хоть какой-нибудь фураж своим отощавшим лошадкам, совсем заморившимся в дороге сейчас-то, поздней осенью, они обегали весь городок. Но здесь, в засушливом Провансе, оказалось сложно что-либо найти… Пасмурно, холодно, сухая осенняя степь… Унылый вид… Подходил к концу 1556 год.
От безысходности, паршивого настроения, они потащились на постоялый двор, где был трактир. Там они выпили вина, отогрелись. Антуан, как всегда, стал ругаться. Но злость на тяготы пути и на этот убогий городок не проходила.
И они пристали с расспросами к трактирщику, где можно купить овёс для лошадей.
Трактирщик показал на глухой забор, видневшийся через окно трактира, посоветовал постучать в ворота, спросить хозяина.
Оставив солдат пьянствовать в трактире дальше, они пошли туда, куда им указал трактирщик.
Им открыли ворота. Вышел седовласый старик, внимательно посмотрел на них:
– Гвардейцы?
– Да!
– Мишель! – представился он, поклонившись.
Понтус и Антуан объяснили ему свои проблемы.
Выслушав их, старик пригласил их зайти к нему в дом.
Дом, как сразу же поняли Понтус и Антуан, был наполнен людьми, семьёй вот этого старика, хотя, на первый взгляд, никого не было видно.
В одной из комнат, мимо двери которой они прошли, мелькнула стройная девица…
Старик провёл их в просторную комнату, скудно обставленную мебелью. В ней сразу же бросался в глаза большой массивный стол, а на нём треножник неизвестного назначения, какие-то бумаги, книги, старые и ветхие. И там же были перья, чернильница. Стоял на столе ещё металлический тазик, похоже, из мягкого металла, поскольку края его были помяты, и сильно. И здесь же, в комнате, находился странный, даже по виду очень тяжёлый стул, зачем-то сделанный из бронзы. Вблизи же окна, закрытого прозрачной занавеской, на невысокой подставке была закреплена астрономическая труба.
Такую Понтус уже видел в той же Парме, в одном из залов дворца Фернандо де Гонзага, когда они, гвардейцы Бриссака, заняли тот дворец. Фернандо же, ходили слухи, увлекался астрономией, точнее астрологией, под влиянием какого-то астролога… И Понтус подумал, что с такой трубой можно было бы рассмотреть ту косматую звезду, напугавшую монахов в его родном монастыре…
Здесь, в этой комнате, старик ненадолго задержался, словно хотел, чтобы они оценили его род учёных занятий. Затем он пригласил их дальше. И они оказались в небольшой гостиной.
И тут же в гостиную вошла дама, довольно молодая. По тому, как она вошла, как встретил её старик, сразу стало ясно, что это его супруга. Она была намного моложе его.
– Мишель, пригласи молодых офицеров за стол! – укоризненным взглядом посмотрела она на супруга.
Старик велел слугам накрыть стол, пригласил к столу Антуана и Понтуса.
Пришёл молодой человек, поздоровался с гостями кивком головы, тоже сел за стол.
– Чезаре, мой сын! – представил старик гостям этого юношу.
Молодой человек, посидев немного для приличия, бесшумно исчез из комнаты, так же, как появился.
Хозяин, извинившись за назойливость, поинтересовался у Антуана и Понтуса, куда они, гвардейцы короля, сейчас направляются.
– На север Франции, – неопределённо ответил Понтус.
Старик внимательно посмотрел на него, на Антуана, ничего не сказал. Затем он угостил их вином, сказав, что это вино из его собственного виноградника.
Они не отказались.
У этого старика, как оказалось еврея, они купили немного овса. Всего десяток мешков, весом по тридцать пять гарнцев, по двадцать восемь су за мешок[37]. Чтобы помочь им, старик указал им несколько дворов, где можно было купить ещё овса.
– Сена же не найдёте! – сообщил он.
Понтус прикинул, что этого овса, из расчёта шесть гарнцев на коня в день, хватит на половину роты и всего-то на один день… Это было мало, слишком мало…
В конце этой необычной для Понтуса и Антуана встречи старик что-то пробормотал. Затем он повторил громко, глядя на них:
– Большой город был штурмом взят ночью, охрану захватят врасплох: заставы вблизи Сен-Кантена и посты перебиты, а главные ворота открыты.
Антуан недоумённо посмотрел на старика.
– Откуда вы знаете, что мы едем в Сен-Кантен?! – звонким голосом, с пронзительной ноткой, вырвалось у него.
Старик же смотрел на него и молчал.
– Кто вы?! – вскричал и Понтус, тоже удивлённый тем, что услышал.
– По латыни меня часто называют Нострадамус[38], – стал любезно объяснять старик ему. – Но, капитан, как вам будет угодно, так и обращайтесь! Я человек маленький, астролог! Ведаю той частью знаний, которую именуют как личность…
Понтус и Антуан ушли от этого старика озадаченными.
– Чудаковатый старичок! К тому же рифмоплёт! Ненужных знаний сочинитель! – стал издеваться Антуан над астрологом, когда они вышли из его дома.
– Вот и сказал бы ему это! – вспылил Понтус, чувствуя какую-то недосказанность во всём, что произошло с ними.
– И скажу! Скажу! – закипятился Антуан, обозлённый на предсказание астролога.
Он стоял, кричал, но не двигался с места. И по его виду было заметно, что он, всегда балагуривший и ни во что не веривший, чего-то испугался после посещения вот этого странного старика.
