Ванесса Райли
Королева острова
Монтсеррат, 1770. Вперед
Моя маленькая закорючка лежала в своей колыбели. Малышка Лиззи, моя дочь, в этом месяце ей исполнился год. Хорошенькая и здоровая, я уже отняла ее от груди. Она вовсю ползала, вот-вот должна была начать ходить.
Если бы я могла с ней расстаться, снова бы приторговывала в городе. Одной лишь платы за уборку дома Келлса и очистки его книг от зеленой пыли не хватит на выкуп четверым.
Китти прислонилась ко мне, заглядывая через плечо.
– Она маленькая, Долли, как куколка.
– Но она растет. Пригляди за ней, пока я убираю у мистера Келлса.
Китти вытаращила глаза так, что те чуть не лопнули.
– А вдруг заплачет? Что мне делать, если Лиззи заплачет?
– Заплачет, но ты справишься.
Страх исчез, и вместо него появилась широкая улыбка.
– Ты в меня веришь, Долли?
– Всегда.
Я поцеловала сестренку в щеку и коснулась лба Лиззи. Дочери достались мои тонкие волосы, но карие глаза отсвечивали зеленью – то были проблески Николаса.
Я любила малышку всем сердцем. А ведь и не думала, что смогу. После того, что Николас со мной сделал. Но, возможно, у Господа был свой замысел, которого я не понимала…
Нося дочь в утробе, я проводила время в лесах, слушала священника и искала ответы.
И все еще их не нашла.
Еще раз поцеловав Лиззи, я поднялась с колен и направилась к двери.
– Береги себя, Долли. Не хочу, чтобы ты опять печалилась.
Держась за руки, мы с сестрой вошли в большую комнату. Я раскрутила Китти, пока она, смеясь, не свалилась от головокружения на пол.
Я подала ей руку и помогла подняться, а потом вручила садовую косу.
– Иди, доделай все в саду, как мами просила. Она скоро вернется после стирки. Лиззи проспит еще час, но ты все равно прислушивайся.
Китти выскочила за дверь, сжала косу и покрутила ее.
– Осторожнее. Кончик очень острый.
– Быстрее возвращайся, Долли.
Я вышла на теплую улицу и увидела мами, которая шла из совиного дома. Что она делает?
Мать водрузила корзину себе на голову и поспешила ко мне. Потребовались все силы, чтобы овладеть собой и не подать вида, что я думаю о ее предательстве.
– Долли, нам надо поговорить.
Лоб у меня вспотел.
– Что ты натворила?
Она опустила плетеную корзину, полную чистой одежды.
– Я ходила к Николасу. Он должен исправить метрики Лиззи. Нужно, чтобы он вписал туда себя.
В груди защемило. Вряд ли я хотела, чтобы он заявил права на Лиззи. Разве это не означает, что я претендую на него?
– Разве меня одной для нее мало? Он даже не захотел на нее посмотреть. Прошел уже год. Совиный дом рядом, а он и не подумал ее навестить.
– Его имя должно быть в ее бумагах. Это единственный способ заставить твоего па освободить и ее тоже. Ты много работаешь, чтоб раздобыть деньги нам на выкуп. Ты ведь не хочешь, чтобы малышка росла одна на его плантации.
Этого я не хотела, но от Николаса мне ничего не нужно.
– Долли, он сказал, что согласен, если ты сама его попросишь.
Это была ловушка.
Мой брат собирался заново устроить весь этот ужас.
– Нет. Нет!
Не дав ей себя поймать, я убежала. Нужно было убраться подальше от всех, насколько возможно.
Когда же все будет по-моему?
Нельзя превращаться в рабыню похоти моего брата. Я больше не подчинюсь только ради того, чтобы он перестал щипать и пинать меня. На сей раз я убью его прежде, чем он попытается.
* * *
Тяжело дыша, я стояла под хлопковым деревом у забора Келлса. Каждый раз, проходя мимо, я вспоминала ужасный мятеж на День святого Патрика и тело Куджо, раскачивающееся на ветке. Повесить его там была идея Николаса, просто чтобы показать мне, насколько он гнусен.
Пыльные пальцы ног покачивались туда-сюда.
Веревка на шее делала его похожим на кабана, которого па подвесил в коптильне. Язык был наполовину вырван: ясно, что этот человек сильно страдал. Темное лицо выделялось на фоне белой коры дерева, как бледные пальцы Николаса, вцепившиеся в мои черные.
Не знаю, сколько прошло времени, пока мы стояли, взявшись за руки и глядя на дерево, ноги, посмертную гримасу Куджо, но оцепенеть от ужаса я не успела.
Никогда я не хотела вспоминать о произошедшем, ни в ту ночь, ни в любую последующую. Но кошмар не закончился. Николас мог снова начать меня преследовать. Я отошла от дерева, мечтая закричать, убежать, заплакать.
Повозка Келлса! Я видела ее на дороге.
Он вернулся. В голову хлынули тысячи мыслей, но я сосредоточилась на одной: он сказал, что задолжал мне. Пора расплатиться.
К двери не подошел ни один слуга. Я достала из кармана бронзовый ключ, который вручил мне хозяин, и со щелчком провернула в замке. Я вошла; как прекрасен был этот величественный дом с его лепниной и хрустальными светильниками.
И все же внутри было почти пусто. Келлс снова забрал мебель. Скоро он уедет, на этот раз навсегда. Келлс должен взять нас с собой, как предлагал однажды.
Послышался шаркающий звук, и скрипнули половицы. Хозяин в кабинете?
Сердце сжалось. Он и правда был здесь, сидел за столом, водрузив на него ноги.
– Долли. Какая ты прилежная. В моем доме нет пыли.
– Ваш дом почти пуст, мистер Келлс.
– Да. Обитель готова.
– Обитель?
– Ну, меня можно назвать отшельником, я вижусь только с парой слуг и с тобой, конечно. Обитель – звучит весомо, правда?
– Я в этом ничего не понимаю. – Я достала из кармана тряпку и принялась протирать корешки книг на низкой полке. – Мне больше нравится плантация Келлса. Или плантация Долли. Так я зову этот дом, когда вас тут нет.
– Правда?
– Да. И потом притворяюсь, что это все мое.
Он засмеялся.
– Кладешь ноги на мой стол?
– Нет. А то снова протирать его придется. – У меня перехватило дыхание. Будто нехорошо вот так весело подшучивать, когда надо мной нависла угроза.
Глаза наполнились слезами.
– Долли? – Келлс вскочил, ботинки громко стучали об пол при каждом шаге. На хозяине были белые бриджи, черный камзол и синий кафтан с пуговицами и складками. – Долли, что случилось?
– Мой брат.
Келлс взял меня за плечи.
– Он тебя обидел? Я говорил с твоим отцом. Он должен был пригрозить ему. Кирван скоро вернется.
– Но сейчас его тут нет. Пока он вернется, я успею родить этому ублюдку еще одного ребенка. Я не могу. Просто не могу.
Келлс прижал мою голову к своей груди. Там гулко билось сердце. Приятный ритм казался успокаивающим, почтительным и нежным.
– Он больше не сделает тебе больно, Долли.
Ему-то откуда знать? Почему мой друг выглядел таким уверенным и вместе с тем так ошибался?
– Сделает. А если не мне, то тем, кто мне дорог.
– Ты его переоцениваешь. Он не настолько умен.
– Да вы же не слушаете! Он хочет поставить меня на место. А тут ведь еще и Лиззи. Чудесная малютка, очередная забава для него, чтобы гнуть меня, пока я не сломаюсь.
Келлс взял мою руку в свою – и снова соприкоснулись кожа темная и белая, слабая и сильная. Я жаждала его силы.
– Она похожа на тебя?
– Она похожа на себя. Она красавица.
– Черная красавица или белая? Такая светлая, что ее могли бы назвать квартеронкой или метиской?
Я с прищуром уставилась на него, не веря, что он произнес подобное вслух.
– Она белая как привидение. Узнав цвет ее кожи, вы удовлетворили свое любопытство? – Я отошла к нависающим книжным полкам. – Разве вас не беспокоит – здорова ли она, не голодна ли?
– Беспокоит, Долли. – Он провел руками по волосам и заново завязал ленту, удерживающую его непослушные кудри. – Я работаю над некоторыми проектами с Советом по поводу плотины на реке Демерари. Из-за переговоров у меня мысли разбегаются.
– У вас о-очень важная работа. – Мой голос прозвучал горько, но я больше не видела своего друга, который обо мне тревожится. Келлс сосредоточился на собственных мечтах.
И они не касались моих.
Он облокотился на полку рядом с той, которую я полировала.
– Я надеялся, ты возьмешь с собой Лиззи.
– Ну да, взять и вывезти ребенка-раба с плантации. – Я стукнула кулаками по полке, опрокинулась книга.
– Долли, я не…
– Николас ее заберет. Он накажет меня тысячью разных способов. И я сделаю все, чтобы ее увидеть. Это не жизнь, мистер Келлс, для меня – нет.
– Что ты несешь, Долли? – Он схватил меня за локти и встряхнул. – Ты же не настолько глупая!
– Что же глупого, если мне надоело ждать худшего и я хочу с этим покончить.
– Нет. Долли, в тебе говорит страх. Я беседовал с Николасом. Ему очень жаль. Он сказал, что напился. Что не хотел тебя обижать. Поклялся, что это никогда не повторится.
– И вы ему поверили? Он брал меня не раз и перестал, только когда у меня пузо вылезло. Он угрожал мне, даже когда я носила его дитя. Он всегда будет меня преследовать и не остановится, пока кто-нибудь из нас не умрет.
– Я снова с ним поговорю.
Поговорить? И все?
И тут я увидела уродливую правду, что скрывалась в его бегающих глазах орехового цвета.
– Вам хочется верить Николасу. Да как вы можете? Этот брехун меня изнасиловал. Он на все пойдет.
Келлс пошевелил губами, но спорить не стал.
– Если вы ему верите, значит моя судьба решена. Вы и моему па верите, потому что он обещал вернуться. Но его нет уже больше года. Все вы, плантаторы, одинаковые. Никогда ничего не делаете, чтобы нас защитить.
– Я старался защитить миссис Бен. Ничего не вышло.
– Это у меня ничего не вышло! Я думала, вы другой.
– Следи за языком, Долли.
Я швырнула ключ ему в голову.
– Отдайте плату. А потом проваливайте к черту!
Он подошел обратно к столу и достал кошель. Выудил оттуда два фунта и положил на стол, а когда я приблизилась, смахнул блестящие золотые монеты на пол.
Я смотрела, как они катятся. Одна описывала восьмерки у моих ног.
Ничего не стоило бы наклониться и поднять их. Мои карманы стонали от отчаяния, но не моя гордость. Моя душа больше не могла идти на уступки.
С высоко поднятой головой я повернулась и направилась к двери.
Позади раздались шаги Келлса.
– Долли, стой. Прости!
Хватит вранья. Я побежала.
– Подожди, Долли, подожди!
Каблуки загрохотали громче, но я была быстрее. Промчавшись по коридору, я в мгновение ока очутилась у двери.
Бабах! Я распахнула ее.
И тут же замерла.
За порогом стояла мами с Лиззи на руках. Обе заливались слезами.
– Что стряслось?
Ма была бледная, словно собиралась лишиться чувств.
– Они ее забрали.
Я взяла у нее Лиззи.
– Кого забрали, мами?
– Они забрали Китти. Она ударила Николаса косой. Он уволок ее в город, чтобы там выпороть. Утром ее продадут.
Сердце замерло…
– Нет!
– Я еду в город. – Келлс на миг прикрыл глаза. – Посмотрю, что можно сделать.
Его слова эхом отдавались у меня в ушах, но я не могла взглянуть на него, не могла ему больше довериться.
Был лишь один человек, злой человек, который держал все в руках, и это был не терзающийся сомнениями Келлс.
Монтсеррат, 1770. Фальшивая надежда
Дым вился будто веревка, темная и тонкая, скручивался к убегающему облаку. Труба совиного дома плевалась пеплом, как жерло вулкана. Это был знак мне.
Стояла самая жаркая часть года, период роста. Я замерла на одном из полей па, на левой, дурной стороне плантации. Молодые побеги тростника доходили мне до бедер.
Николас хотел, чтобы я знала, где он. Хотел, чтобы я пришла и сдалась на его милость.
Мятежница во мне хотела бушевать и бороться, но как?
Келлса я оставила в городе. Он пошел разговаривать с должностными лицами. Заставил их прекратить пороть Китти, но плеть успела порвать ее тунику. Ярко-зеленая ткань в пальмовых листьях была изодрана, испещрена кровавыми пятнами. Плетка-девятихвостка[24] оставила огромные шрамы.
Китти не посмотрела на меня, но я видела, что один ее глаз заплыл чернотой. Она была полуголая, голова и руки в колодках. Представители Совета, даже те, кто должны были препятствовать злоупотреблениям в отношении рабов, никого к ней не подпускали, особенно цветных, и не давали ее прикрыть.
Я не могла обнять свою маленькую ласточку, сказать ей, что люблю ее и что сегодня за нее убью. Она хорошо порезала Николаса: царапина на щеке была длиной три дюйма, сказал Келлс.
Лучше бы она его зарезала.
Но Китти вздернули бы за это, повесили за то, что она убила белого. Они способны на все.
Мы не можем защитить себя.
Отче наш, отвернись сегодня, как отворачивался всю мою жизнь.
Я виновата, мне и исправлять ошибку.
Если бы я просто пошла к Николасу и подчинилась ему, то пострадала бы одна. А я вместо этого побежала к Келлсу, и теперь мою сестру продадут с торгов.
Я глянула в сторону хребта, где раскинулась плантация Келлса. Его я тоже ненавидела. Он заставил меня поверить, что не такой, как все. А сам просто добрый землевладелец, приятный человек, который держит людей в рабстве и не замечает их страданий, как Бог и другие плантаторы.
Я переставляла озябшие ноги, поднимаясь по ступенькам совиного дома. Помедлила на крыльце, зная, что если войду – пути назад не будет.
Я вихрем ворвалась в дом. Слуги уже вернулись на свои наделы. Здесь будем только я и Николас.
Какой-то шум. Скрип кресла.
Наверное, он в кабинете па.
Я прошла коротким коридором и проскользнула в комнату.
– Николас…
– Здравствуй, Долл… Долли…
Судя по тому, как он произнес мое имя, болван напился. Возможно, он смягчится и я смогу уговорить пропойцу не продавать Китти.
– Николас. Я пришла взглянуть, сильно ли наша сестра тебя порезала. В городе говорят, мол, девчонка хорошо тебя отделала.
Он хохотнул.
– Она все сделала правильно. Китти не такая умная, как ты. Ее куда легче спровоцировать.
Покажи я ему, как испугалась, он бы вскочил с папиного кресла.
Но я и правда боялась.
Последний раз мерзавец лупил меня, пока я не перестала сопротивляться. Я смотрела на него и будто ощущала те удары, а он ведь даже не двинулся с места.
– Ты редко заглядываешь, Долли.
– Занята ребенком, которым ты меня наградил.
Он глотнул еще жидкости янтарного цвета, налитой в один из причудливых бокалов па.
– Подойди. Дай взглянуть, появилась ли у тебя снова талия.
Я не могла, не хотела пошевелиться.
– Я пришла просить за сестру. – Голос мой надломился. – У мами есть настойка от ран. Она в хижине.
– Бетти ведьма.
– Как угодно. Она говорит, царапина может загноиться из-за навоза, который был в саду.
Он коснулся длинного пореза на щеке, красного и набухшего.
– Навоз? Хорошо, что они ее отстегали. – Улыбка его превратилась в оскал. – Она даст мне настойку, а ты?
Николас приблизился. Горделивая походка сделалась шаткой. Подол белой рубахи наполовину выбился из черных бриджей: судя по всему, он был доволен, пьян и праздновал то, что сотворил.
– А ты? – Негодяй коснулся моего платья.
В локте зародилась дрожь и охватила всю руку.
Мишнях! – сказала я себе, взывая к собственной храбрости.
– Ты знаешь, зачем я пришла.
Он отпил из бокала, а потом, развернувшись, выплеснул остатки в огонь. Пламя взревело и плюнуло пеплом.
– Ты пришла, чтобы стать моей? Может, ты мне не нужна.
– Отлично. Я ухожу.
Не успела я дойти до двери, как он подскочил ко мне и согнутым пальцем приподнял мой подбородок.
– Нет, не уходи, Долли. Хорошенькая маленькая куколка. Ростом едва ли пять футов, а такая женственная.
– Мне четырнадцать лет, и я твоя сестра, твоя кровная сестра. Почему ты не можешь вести себя порядочно?
Он обвел пальцем мой подбородок.
– Если… я тебе… позволю, ты спасешь Китти?
Николас сгреб меня за шею.
– Посмотри на меня и поцелуй.
Этот болван сбрил свои дурацкие усы. Может, все будет не так ужасно, как я помнила. Я закрыла глаза, потянулась к нему и прикоснулась ртом к его рту. Он укусил меня за губу.
– Хоть ты пытаешься изображать доброго, это ничего для меня не значит.
Его смех пронзил меня. Эх, был бы камень. Что-нибудь, чтобы вдарить ему между глаз. И все же Николас не убирал рук, и я растворилась внутри себя, ускользая в бездонную дыру в своей душе.
– Можно я пойду?..
– Нет. Ты уже год как не проводила со мной время. Может, я скучал?
– Зачем врать?
– Я сказал твоему другу, что был пьян. Празднование святого Патрика меня доконало.
Николас отпустил меня, подошел к буфету и хлебнул из бутылки. Спиртное полилось в глотку, и мышцы у него на шее напряглись.
Он засмеялся, поставил бутылку и вернулся ко мне.
– Конечно. Должно быть, я уже напился.
Это было не один раз.
Он преследовал меня снова и снова, наконец семена павлиньего цветка, которые дала мне мами, убийственного средства, перестали помогать, и показался мой живот.
Николас разинул рот и схватил меня за плечи, рванул рукав.
– Отпусти меня. Мне больно. Веди себя достойно. Спаси Китти. Исправь метрики. Нужно, чтобы у Лиззи было правильное имя. Ей нужна твоя фамилия.
Он отшвырнул меня в сторону и снова пошел к бутылке бренди. На ее углах играл свет.
– Это еще зачем?
– Тогда у нее появится шанс на свободу. Нужно, чтобы ее признали мулаткой, признали твоей. Тогда па и ее освободит. Сказал, что по его завещанию мы все получим вольные, если он не вернется.
– Тоже ждешь папаниной смерти? – Николас засмеялся и пошатнулся. – Заявить о бастарде – серьезное решение.
Локтем он задел бутылку, та упала и разбилась на тысячи осколков.
– Пойду принесу корзину.
– Нет. Ни с места, – твердо сказал он. – А то схватишь осколок и порежешь меня, как Китти. Ты куда опаснее ее.
Ах, если бы я могла. Я хотела, чтоб он хоть раз испугался меня.
Мерзавец подошел ко мне и обхватил за талию.
Николас держал меня слишком сильно, слишком больно его ногти впивались мне в бока.
– Может, и тебя продать? Я бы повеселился, увидев, как ты, обмазанная маслом и голая, стоишь на помосте… – Брат схватил меня за подбородок и потряс. – Тогда будешь так же нос задирать?
– Высоко, как только получится. Все равно я лучше тебя.
Он ударил меня о стену.
Я хотела отдаться ему, чтобы спасти Китти, но не могла покориться болвану. Он должен был умереть.
Разбитое стекло… Осколки сверкали как звезды.
– Чего смотришь?!
– Смотрю, какой ты болван. Маленький глупый мальчишка. Думаешь, па тебя простит, когда узнает, что ты продал нас с Китти? Ты айеркойли[25] – похотливый болван!
– А ну, возьми свои слова назад, Долли!
– Подонок! Почему, ты думаешь, он все время отсылает тебя или уезжает? Это не из-за меня!
Николас сильно тряхнул меня.
– Умолкни!
– Только дай па повод забрать твою долю наследства и отдать его кузенам, успешными Кирванам с Сент-Китса. А может, он и вовсе отдаст деньги мне, чтобы исправить зло, которое ты причинил.
Он так крепко сдавил меня, что, казалось, оторвет мне руки. Пьяные щели глаз были лишь чуть приоткрыты.
Я вырвалась, схватила его за подбородок и ударила.
– Зачем ты нужен па? Он раз и навсегда поймет, что ты недостоин быть его сыном. От твоей матери ему ничего не нужно.
Бац!
Он ударил меня, и я снова рассыпалась на части.
– Слишком много болтаешь, как всегда!
Я утерла кровь, размазанную по губам. Больше я ему не поддамся.
– Подонок!
Я видела, что от моих слов его передернуло, но ничего не вышло: он забросил меня на плечо.
– Ты – моя собственность. Я могу делать все, что пожелаю.
Я извивалась, но это не помогло. Он покачнулся, но держал меня железной хваткой.
А потом швырнул вниз головой к камину.
От боли затуманилось зрение. Жаль, что удар не отключил мои чувства. Я не хотела вспоминать, какой Николас тяжелый.
Я не стала кричать и умолять. Его все равно ничто бы не остановило. Я принадлежала ему – как свиноматка, которой пользовались.
На меня упали сапоги. Потом бриджи.
Тяжелые ноги Николаса, его колени раздвинули мои бедра.
Он задрал подол моей юбки до груди.
– Вот так, Долли, не хнычь и внимательно смотри своими красивыми глазками на меня. Ты помнишь!
Отвернувшись, я заметила два кривых осколка бутылки. Сверкающие кусочки в четырех футах поодаль было не достать. Я не могла до них дотянуться.
Все пропало.
И все же не отводила взгляда, продолжала мечтать, продолжала таить надежду все глубже в душе, там, где Николас не мог ее коснуться.
– Посмотри на меня, Долли.
Я не стала.
Осколки притягивали меня, потому что они были разбитыми, блестящими и свободными.
Я поклялась найти в себе мишнях – отвагу, – исцелиться, отыскать силы. Когда-нибудь мужчины, такие как Николас, будут бояться осколков.
Монтсеррат, 1770. Пора бежать
Рассвет застал меня лежащей на полу в кабинете отца.
Болело все.
Всю кожу будто содрали.
Николас лежал рядом и храпел, у рта валялась пустая бутылка.
Я отодвинулась. Внутри забурлил гнев, эхом отдаваясь в груди. Я желала брату смерти, но мне нужна была фора. Жизнь сестры важнее мести. Спасу ее, если ублюдок не проснется. Я бросила его штаны и добротные сапоги в камин.
Этого было мало. Тогда я схватила пустую бутылку и обрушила ее на его мерзкий череп.
Он не шелохнулся, но все еще дышал.
Если бы я не спешила к Китти, то спалила бы совиный дом и осталась на это посмотреть.
Яркое солнце на улице ослепило глаза. Против света, я помчалась к мами за своими деньгами.
Она не спала. Сидела на скамейке и ждала.
Я посмотрела на нее, потом на малышку Лиззи у нее на руках.
– Я иду спасать Китти.
Она не отводила взгляд от моей оборванной юбки в кровавых пятнах.
– В следующий раз он тебя убьет, Долли. Забирай Китти и не возвращайся.
Голос ее прозвучал невыразительно, будто мами повторяла это уже много раз.
– Твои деньги и одежда на подстилке. Я добавила мешочек с семенами павлиньего цветка. Тебе не нужен еще один ребенок от Николаса и его власть над тобой.
Груди горели и ныли. Налились бы они молоком для малышки, чтобы я могла ей что-то дать напоследок…
Но там было пусто.
Я – была пуста.
– Мами, да как же я брошу вас с Лиззи?
– Если получится выкупить Китти, не приводи сестру сюда. Здесь ее не спрячешь. Николас тебя прикончит. Он растопчет все твои мечты.
– Но Лиззи…
– Китти совсем одна. Стань ей матерью. А я стану матерью Лиззи.
– Как я покину плоть свою?
– Остаться – не значит сохранить ее. У тебя есть старшая сестра, Долли. Ее у меня забрали.
– Что?!
– Да, сестра, Элла. Мой отец продал ее, прежде чем продать меня Кирванам.
Я прижалась лбом ко лбу мами.
– Когда-нибудь я все исправлю.
– Ты все исправишь, просто оставшись в живых. И сохранив жизнь Китти.
Я была дурехой, слишком поздно узнав силу матери. Теперь мне предстояло выживать без нее.
– Мами…
– Китти – мое сердце, но ты – моя душа. В тебе сила женщин-воительниц.
Ма взяла меня за руку и отвела в мою комнату. Она положила Лиззи в колыбель, а потом умыла меня водой из калебаса. Достала свои четки, те самые, с красными и золотистыми бусинами, прошептала молитву и сунула их мне карман.
Плача, я попрощалась со своей комнатой, с окном, откуда светили мне звезды. Затем взяла мою дочь, мою Лиззи, которая сосала десны с режущимися зубами.
– Прощай, малышка. – И посадила ее обратно в колыбель.
Прихватив кошель денег и мешок с пожитками, я убежала.
От меня все еще смердело Николасом. А кровь на одежде я должна была показать единственному человеку, который мог выкупить для меня Китти.
Дойдя до границы плантации, я увидела, что перед входом в дом Келлса стоит повозка. Он снова собирался уезжать.
Я ворвалась в дом и принялась звать снова и снова:
– Пожалуйста! Мистер Келлс! Вы нужны мне!
Он вышел из длинного коридора босой, в халате.
– Долли, рад… Ты… Николас.
– Да. – Бросив свои пожитки, я показала ему синяки. – Купите для меня Китти! Вы – плантатор, вам позволят.
– Даже не знаю…
– Все мои деньги останутся вам, даже если не выйдет, только попробуйте. Это все, что у меня есть. Помогите!
Он пристально смотрел на меня. Казалось, прошел не один час. Келлс оценивал риск, гадал, достаточно ли это для него выгодно?
– Пожалуйста! Вы знаете, что это доброе дело. Вы сами сказали, что должны мне. Помогите же.
Его рука сомкнулась на моей. Он взял монеты и убрал в карман.
– Идем.
На сей раз мне понравилось, что он не задал вопросов. Когда Келлс вернулся, одетый в свои белые бриджи, я поняла: все будет хорошо.
Он дал мне одеяло – одно из одеял мами, которые купил. Келлс набросил его поверх моего разорванного платья. Забираться в повозку и садиться на жесткое сиденье было больно, но требовалось ехать побыстрее. В мгновение ока мы очутились в городе.
На рыночной площади толпился и гудел народ. В гавани в тот день причалило громадное судно с красно-сине-белым английским флагом, и я знала, что сегодня рабов продадут больше обычного. Было горько оттого, что причиной отсрочки для нас стал невольничий корабль.
Келл остановил повозку в поле у широкой дороги и бросил вожжи в мои влажные от пота пальцы.
– Сиди здесь. Если ничего не выйдет, поезжай ко мне на плантацию.
– Я не уеду без вас и Китти.
Он бросил на меня взгляд, затем пробормотал то ли молитву, то ли проклятие.
– Тогда жди здесь.
Келлс сдвинул назад черную шляпу-треуголку с высокими полями и кокардой из кожаных лент, переплетенных в узел, расправил складки на рыжевато-коричневом кафтане – модник эдакий – и удалился по гравийной дорожке к дамам и господам на площади.
Вскоре Келлс растворился в толпе плантаторов и зевак, что пришли посмеяться и поглазеть на забаву.
В воздухе веял грибной запах. Так пахло ужасное пальмовое масло, которым обмазывали невольников. Прекрасные черные, коричневые и бронзовые тела блестели на солнце, ожидая своей очереди на каменном постаменте. Смазанные маслом, сияющие будто звезды или осколки стекла, один за другим выставлялись они напоказ и продавались.
Я потеряла счет после двадцати. Издевки толпы застревали в груди, все глубже проваливаясь в яму боли, что зияла у меня в душе. Я и дышать-то не могла.
Уткнув голову в колени, я всхлипывала в истерзанные руки. И перестала плакать и вспоминать прошлую ночь, только когда пришел черед сестры.
Она казалась такой маленькой. Ее развернули, проталкивая вперед, будто скотину.
Все мои раны вскрылись снова.
– Двадцать! – выкрикнул голос, похожий на Келлса.
Посыпались новые ставки. Он уже не был главным претендентом.
Неужто сдастся?
В глубине души я цеплялась за надежду. Я достала четки мами из кармана и принялась молиться, чтобы хоть раз доверилась Келлсу не зря.