Ванесса Райли
Королева острова
Монтсеррат, 1770. Одолжение
Ветерок, тихий полуденный ветерок пронесся над рыночной площадью. Сердце колотилось у меня в горле, пока я смотрела, как продают мою сестру.
– Пятьдесят фунтов!
Голос принадлежал Келлсу. Он не сдался.
Но другой тут же предложил пятьдесят пять.
Ставки поднимались. Наконец, когда Келлс выкрикнул: «Семьдесят шесть фунтов!», торг остановился. Это были все мои деньги и даже больше. Еще шестнадцать фунтов, которых у меня не было, – вот какова цена сохранить сестру.
Келлс победил; он привел Китти с рыночной площади за веревку на руках. Когда они перешли дорогу и оказались у повозки, он набросил на нее пальто, затем поднял мою сестру наверх, ко мне.
Мой друг забрался на место возницы. Я положила ладонь ему на руку и пристально посмотрела в его кроткие глаза. Он убрал мою руку:
– Это опасно.
Келлс щелкнул поводьями, и лошадь тронулась.
Я развязала руки сестры, напевая ей.
Она не ответила, и я тоже замолчала.
Путь выдался долгий и молчаливый; наконец мы приехали к дому Келлса. Он попытался помочь Китти спуститься, и она вздрогнула.
– Я здесь, Китти! Это я, Долли! Я не дам тебя в обиду.
Сестра смотрела на меня безжизненным взглядом.
– Быстро в дом, Дороти. Здесь опасно. Расскажешь мне свой план.
Все мускулы ныли, возможно, у меня были разрывы, но я отнесла мою ласточку в дом.
– Проводи ее в маленькую уборную в коридоре, потом вымой. И сама вымойся. Не могу видеть тебя в таком состоянии. – И Келлс ушел прочь.
В глубине души я страшилась, что заставила его выбирать. И все же надеялась, что это поможет ему перестать быть просто «теплым», и тогда Господь не извергнет его из уст Своих[26] на муки вечные, как толковал нам священник.
Спотыкаясь, я принесла воды и полотенец. Сняла с сестры испачканное пальто Келлса и промокнула следы от веревок на ее запястьях.
– Я с тобой, Китти.
Обрабатывая порезы, я заметила потеки на бедрах. С ней свершилось самое ужасное. Она так страдала. Мами сунула настойку корня валерьяны в мои пожитки, и я подумала, может, дать немного Китти, чтобы она уснула, однако я опасалась, что сестра застрянет в ловушке кошмаров. Лучше потом, когда мы будем в безопасности. Я-то привыкла к жути, которая пробиралась мне под веки.
– Дороти! – окликнул из коридора Келлс.
Я поцеловала Китти в лоб.
– Теперь бояться нечего, сестра. Нечего. Я выйду ненадолго.
Она всхлипнула.
– Я не хочу бояться… Хочу… Никогда этого больше не будет…
Китти крепко вцепилась мне в руку, и в глазах у меня снова вскипели слезы, хотя казалось, я их все уже потратила. Я высвободила ее пальцы.
– Подожди чуть-чуть.
Сестра уткнулась головой в одеяло, а я пошла, каждым шагом будто наступая себе на сердце.
– Ну что? – Я прислонилась спиной к двери.
Келлс положил руку на бедро.
– Долли, пока Николас жив, он будет преследовать тебя. Он жив?
Я задрожала всем телом.
– Да. Я ударила его и сожгла одежду. Но когда у него перестанет болеть голова, он все поймет. О небеса. Он придет сюда. Куда ж еще я могла деться…
Келлс открыл было рот, потом сжал губы.
– Меня закуют в колодки и продадут. У меня больше нет денег, чтобы дать вам на мой выкуп. Я и так должна вам шестнадцать фунтов за Китти.
– Ты ничего мне не должна. Я просто отплатил тебе за давнюю услугу с процентами.
Келлс стиснул мое плечо – прямо там, где был синяк, и я зажала рот рукой.
– Ублюдок!
– Он меня не волнует. Главное, увезти Китти подальше отсюда.
Но Келлса Николас волновал. Выглядел он так, как я чувствовала себя в глубине души: будто хотел сжечь совиный дом па и посмотреть, как сдохнет Николас.
– Он всегда побеждает. Мистер Келлс, вы и так много для нас сделали. Я пойду к мами, расскажу ей, что с Китти все хорошо, и буду ждать, когда меня заберут.
Он преградил мне путь.
– Нет. Сестру выкупила ты. Ты – ее хозяйка. А мне просто дала деньги, я представлял интересы покупателя.
По задумчивому взгляду Келлса я поняла: у него был план! Любопытно, он такой же, как у меня? Кто наберется смелости рассказать о нем вслух?
Келлс поджал губы, я поняла, что он не скажет, и взмолилась:
– Отвезите нас в Демерару! Мистер Келлс, отвезите нас с Китти прямо сейчас!
– Ты просишь меня помочь тебе сбежать? Если беглого раба поймают, его убьют. Да и я могу потерять многое.
– Меня убьют, если я останусь. Николас уже приставил ружье к моей голове. Прошлой ночью он снова показал, как будет обращаться со своим имуществом.
Я подняла платье и открыла живот в синяках и раны на груди.
– Это сделал Николас.
Келлс зажмурился.
– Опусти подол. Пойди вымойся.
– Эта скотина меня прикончит. Или я его. Бог, которому вы молитесь, не хотел бы, чтобы я стала убийцей.
– Нельзя так избирательно относиться к вере, Долли.
– Нельзя так избирательно относиться к добру и злу! Отвезите нас в Демерару! Я буду вдвое больше работать на вас, чтоб отплатить за все.
Он направился в кабинет.
– Я выпишу купчую, чтобы подтвердить: деньги на покупку Китти дала мне ты.
– Кто признает покупку одного раба другим рабом? – Я сжала ладони, будто в молитве. – Пожалуйста. Николас придумает, как наказать вас, если выяснит, что вы купили Китти для меня.
На лице Келлса мелькнула какая-то гримаса, не похожая на вину. Возможно, он понял, что Николас может осложнить ему жизнь.
– Помогите нам или верните меня Николасу. И смотрите, как он избивает меня, пока я не сдамся. Смотрите, как он раздвигает мне колени…
Келлс зажал мне рот.
– Хватит. Умоляю, хватит.
– Что ваш Господь велит вам сделать: уйти или спрятать нас с Китти в безопасном месте? Николас знает, где меня искать. Единственный человек, которому я доверяю, сейчас здесь.
Келлс принялся беспокойно ходить туда-сюда.
– Он знает, что мы мимоходом видимся с твоим па, что я заключаю с Кирванами сделки. Я могу сказать ему, что договорился с твоим отцом о продаже тебя мне. Но как же твоя мать и ребенок?
– Мами позаботится о Лиззи, пока все не уладится.
– Мне нужно хорошенько подумать. Иди помойся. Не хочу, чтобы в моем доме смердело Кирваном.
И он вышел мимо меня в прихожую.
Я вернулась к Китти. Промыла все ссадины, оттерла все места, к которым прикасался Николас. Я не знала, получится ли когда-нибудь избавиться от его запаха. Достала из своего мешка чистую сорочку, а потом забралась в постель.
Я обняла Китти, та плакала. Я напевала ей на ухо, пока она не уснула. Закрыв глаза, я пожелала проснуться и увидеть на пороге комнаты Келлса, который скажет, что готов поступить как должно и отвезти нас в Демерару.
Часть вторая
Моя жизнь
Научиться любить было непросто.
Демерара, 1771. Новая роль
Окна в Обители Келлса были невероятные, а в кабинете хозяина – уж тем более. Я протирала тряпкой решетчатые ставни-жалюзи, выполняя ежедневную уборку. Планки раздвигались, впуская свет и открывая вид на реку вдали. Река Демерари бурлила коричневыми и белыми водами, по которым плоскодонки перевозили товары на самый большой остров колонии. Кое-какие из этих товаров были совсем как я – чернокожие и перепуганные, только без живота.
Опустив ставни, я закрыла подъемное окно и взялась за стекла – двенадцать прямоугольников, что отделяли меня от внешнего мира. Прежде я никогда до них не дотрагивалась, никогда не подходила так близко, чтобы коснуться хоть пальцем. В совином доме па не было стекол, только ставни. Окна в хижине мами… были лишь дырами в обмазанных глиной стенах. Ставнями служили просто старые доски, что защищали нас от дождя.
Я прижалась лбом к стеклу, такому крепкому, холодному и далекому от полосок лужайки, которые виднелись в щели ставень. Пейзаж – украшенный кустами белого гибискуса и тонкими стрелками жар-травы[27], облегчающей лихорадку, выглядел так, будто я провалилась в одну из книг, что читал па.
В своих мечтах я все так и представляла. Здесь, в Обители, Обители Келлса, я могла выйти наружу, учуять медовый запах цветов, послушать, как поет колибри, пощипывая алмазные лепестки.
Мами с удовольствием бы что-нибудь здесь выращивала. В глубине души я страдала по ней, по Лиззи. Как же мне наслаждаться покоем и тишиной Демерары, когда они застряли в ловушке на плантации па?
– Долли…
Я вздрогнула и слегка ударилась о стекло.
С черной треуголкой в руках, новой, с невысокими полями, у двери стоял Келлс. На нем были охотничий кафтан и темные бриджи. В таком виде он предпочитал исследовать земли колонии, нетронутые пространства нового мира. Уж не знаю, как Келлс справлялся с удушающей жарой в таком плотном наряде.
– Как ты, Долли?
Я отошла от окна, придерживая выпячивающийся живот.
– Вам что-нибудь нужно, сэр?
– Мы мало видимся. Очень мало с тех пор, как вы с Китти прибыли в Обитель.
– Просто я медленно двигаюсь. Наверное, неправильно спала.
Келлс вошел и с прищуром глянул на меня хмурыми, будто ненастный день, глазами.
– Не слыхал, что существует правильный или неправильный способ спать…
Не желая выслушивать очередную нотацию или притворяться, будто напряжение, возникшее между нами, – не моя вина, я повернулась к окну и принялась поправлять бархатные портьеры.
– На небе столько туч, сэр. Вы уж поплотнее натяните шляпу. Я-то знаю, как вы любите свои шляпы.
За моей спиной он подошел к полированному столу орехового дерева и провел рукой по крышке.
– Никакой пыли, даже когда ты в таком положении.
– Разумеется. Я же не хочу, чтобы вы сочли меня пропащей. Еще более пропащей.
– Я так не считаю, Долли. В прошлом мы говорили о вещах постыдных. Больше этого не нужно.
В его голосе сквозило осуждение, и внутри я вспыхнула. Когда мы с Китти только приехали в колонию, я принялась творить разные безрассудства. Узнав, что ношу очередного младенца Николаса, я словно немного обезумела. Днями усердно трудилась на плантации Келлса, а ночами отплясывала с матросами на балах мулаток. В прибрежных борделях продавала свое никчемное тело.
Это было глупо.
Я зарабатывала деньги для выкупа. Но на самом деле усмиряла свой непокорный дух. Я не видела в себе ничего хорошего. И Келлс тоже никогда не увидит.
Я набрала побольше воздуха, выдохнула и изгнала чувство вины, а потом свернула тряпку для пыли.
– Я почти закончила.
– Возможно, сегодня я останусь в Обители. Тебе может еще понадобиться моя помощь.
– О чем это вы? Мне тут никто не нужен. Особенно сиделка.
Он досадливо потер шею, и я пожалела о своих словах.
Келлс уставился на бумаги на столе, а меня отвлекла грызущая боль в пояснице. Наши отношения становились все более неловкими. Когда мы сюда только приехали, Келлс вел себя по-отечески, переживая о моих печалях и настроении. Потом принялся давать братские советы, когда я загоралась гневом или меня ловили на выходе из Обители.
Теперь я стала слишком грузной и не могла так легко улизнуть.
И как же нам быть? Лишь оставаться хозяином и служанкой.
– Тебе больно, Долли?
– Нет. – Я принялась перебирать стопку бумаг. Казалось, наиболее безопасно всматриваться в счета Келлса и его деловые письма. – Мне не нужны особые привилегии, ничего не нужно. Я стараюсь стать лучше.
– Не стоит так суетиться. Отдохни. У меня есть и другие слуги. Земли здесь процветают, гораздо лучше, чем на Монтсеррате. Я знал, что так будет.
– Другие слуги? Рабы или свободные люди?
Он положил кафтан на спинку стула, а треуголку на стол.
– Я нанимаю столько, сколько необходимо, как всегда.
Так вот как он оправдывает то, что владеет рабами?
– Значит, теперь, когда поселенцы вовсю застраивают Демерару, вам приходится часто нанимать людей?
– Труд востребован. И чем дальше в глубь острова, тем больше. Этот остров – просто благословение.
– А владеть землей и рабами – это власть. То, что нужно честолюбивому человеку.
– Что плохого в честолюбии? Помнится, и ты когда-то такой была.
Была.
Неужели Николас все это из меня выбил? Я скрывала свои ночные кошмары от Китти. От сестры осталась лишь оболочка, тихая, едва заметная. Да и я была не лучше. Страх увидеть уродливую физиономию Николаса, боязнь, что он выскочит на меня из засады вместе с ловцами беглых рабов, должны были поселиться у меня в душе, усмирить и заставить затихнуть. Но успокоиться я не могла. Именно тогда воспоминания и застывшие посмертные маски сильнее всего набрасывались на меня. Я и дышать была не в силах.
– Долли…
Кулаком я стукнула по стопке бумаг на столе.
– У меня были мечты, но поскольку я совершала ошибки, для меня все кончено. Я распутничала. Я делала все, чтобы забыть его прикосновения.
Я безразлично посмотрела в ореховые глаза Келлса, тот поджал губы и подошел ближе.
– Перед тобой все еще лежит весь мир. Ты просто маленькая девочка, которая оказалась в положении женщины.
– Так вот что вы обо мне думаете? Помнится, вы говорили, что я храбрая.
– Ты храбрая. Смелая и отважная, но то, что ты дуешься, поскольку я не согласен с твоим выбором, выдает твой возраст.
– Мне почти пятнадцать, скоро я снова стану матерью, я старуха. – Я охнула от острой боли, пронзившей поясницу. – Может, это вы тут ребенок. Злитесь за то, что я натворила. Все никак меня не простите.
Он навис надо мной, но я стояла в его тени и не боялась. Келлс – не Николас. Он никогда бы не ударил меня за то, что я высказалась.
– Разочароваться и злиться – есть разница.
– Кажись, вы себе такую роскошь позволить не можете.
Келлс вымученно вздохнул. Он подошел к большому окну и стал стягивать перчатки для верховой езды.
– Ненавижу ненастье.
– Вы про плохую погоду?
– Да.
– Плохая погода мешает вашей семье приехать сюда с Барбадоса.
Он уставился на меня, я – на него, в глазах его отражался то ли огонь, то ли буря с градом.
– Я построил этот дом и восстановил тот, что на Монтсеррате. Но для Келлсов из Европы он недостаточно хорош. А моя тетя с Барбадоса слишком стара для путешествий.
– Жаль.
Теперь его взгляд полыхал огнем.
– Мне твоя жалость не требуется.
– Опять я не то сказала. Должно быть, вы скучаете по своей семье, как я по мами и Лиззи. Как я скучаю по вам.
– По мне? – Он повернул голову ко мне, потом посмотрел вниз. – Я же здесь.
– Но мы не в ладах. Я скучаю по другу, который был у меня на Монтсеррате.
Он поджал губы, потоптался ногами в блестящих черных сапогах.
– По тому, на кого ты не могла положиться. Кажется, так звучали твои слова.
– Слова маленькой девочки, на которую вы злитесь? Если вы согласитесь снова выслушать ее, она скажет, что сожалеет.
Он потянулся к моей руке. Я чуть-чуть поморщилась, но не из-за него, а из-за боли, вновь пронзившей поясницу.
– Помню, она сердилась по праву.
– Она хочет получить прощение. Прощение за то, что втянула вас в дела, в которых вы не хотели участвовать. Прощения за то, что ходила в бордели, что вела себя как безумная, что была переполнена яростью.
– С этим покончено, Долли.
– Я уже не хожу на пристань, кто ж меня купит с таким пузом. – Боль, резкая и жгучая, охватила спину. Я согнулась, задирая узкую зеленую юбку. – Простите…
Келлс обхватил меня, будто знал, что у меня подогнутся колени. Я привалилась к нему.
– У тебя схватки, родовые схватки, Долли.
– Если помру, так пусть не явится вам мой призрак.
– Я в эту чушь не верю. Добрые католики не суеверны. Я все еще твой друг. Я помогу. Ребенок на подходе.
Келлс поднял меня на руки.
– Полк! Миссис Рэндольф!
Дворецкий не отозвался. Как и суетливая кухарка, миссис Рэндольф.
– Я их не видела, мистер Келлс, – захныкала я.
Отошли воды. В прошлый раз все было иначе, но тогда я и не сражалась так с Николасом, как в кабинете отца.
– Да где же миссис Рэндольф и Полк? – Он принес меня в мою комнату.
Моя сестра сидела на кровати и шила детское одеяльце. Глаза у нее стали как блюдца.
– Китти, – начал Келлс, – ты знаешь, где Полк или миссис Рэндольф?
Она покачала головой.
Каждый мускул у меня в теле сжался, и Келлс перехватил меня крепче.
– Беги найди Полка, твоей сестре нужна помощь.
Китти не шелохнулась.
– Молю, сестренка, – простонала я. Для Китти задача была сложной. Бедняжка все время сидела в комнате. Страх держал ее здесь, но мне нужно было, чтобы она помогла мне, не то я бы померла. – Наберись смелости ради меня.
Сестра подалась вперед, потом побежала.
Келлс поставил меня на ноги, но я тяжело привалилась к нему, и он обхватил меня за живот.
– Если миссис Рэндольф не появится, быть мне сегодня повитухой.
– Вот уж нет.
– Нужно вытащить ребенка. Кто ж еще это сделает?
Больше некому. Женщины умирали, если ребенок не разворачивался. Я видала такое в лазарете. Я закричала, и Келлс снова крепче меня обхватил.
– Не хочу умирать, пока мои мечты не сбудутся!
– С тобой и с ребенком все будет хорошо, Долли. Слышишь? А теперь подвигайся. Так рожают египтянки, даже их царицы.
– Подвигаться?
– Шевели бедрами. Как ты танцевала, пока протирала пыль.
Слезы превратились в смех, я обняла Келлса, будто он принадлежал мне, а ребенок был его.
– Я никуда не уйду, девочка.
В комнату ворвался Полк – никогда до него я не видела таких смуглых лысых здоровяков.
– Масса Келлс, что случилось? Ох, дьявол, она ж вот-вот лопнет.
– Найди миссис Рэндольф, или роды будем принимать мы с тобой и Китти.
– Нет уж, я как-нибудь выкручусь, но ничего вы не увидите.
Полк хохотнул, хлопая себя по ноге.
– Она на плантации! С полчаса как ушла.
– Китти, принеси с кухни самый острый нож. Полк, возьми повозку и привези сюда миссис Рэндольф. Если ребенок не захочет ждать, я возьму стул и помогу. Собственно говоря, принеси-ка сюда стул.
Полк сбегал в столовую за стулом – резным, богато украшенным. Келлс уселся и усадил меня себе на колени, предварительно широко расставив ноги. Если что-то вывалится, то не встретит помех.
– О, масса сам будет помогать рабыне!
– Иди уже, Полк! – прорычал Келлс.
Дворецкий умчался прочь.
– Как известно, так рожала даже царица Клеопатра[28]. Я многое узнал, когда потерял сына.
– Что? – Я снова закричала, наполовину от схватки, наполовину от удивления, что у Келлса была семья. Он никогда об этом не говорил и никогда не привозил их на Монтсеррат. – Сын? У вас были сын и миссис?
– Я все потерял, когда он умер.
«Все» – означало, что никого не осталось. Я ему посочувствовала, но тут же вздрогнула от очередного толчка, сотрясшего мое нутро.
– Не бросай меня, Джон Козевельд Келлс. Не рассказывай о том, что увидишь. Никаких сплетен.
Пальцы его обхватили мой живот.
– Не буду, Долли.
Если не помру от стыда, еще долго проживу.
И все же это – Келлс, который держал меня, был рядом, пока я рожала, – казалось очень правильным.
Демерара, 1771. Новые чувства
Полк играл на скрипке на заднем дворе кухни. Последние лучи заходящего солнца осветили сумрачное небо; посиживая на ступеньках, я любовалась обширными землями Обители Келлса. На полях колыхался тростник, прекрасные зеленые побеги росли гуще, чем на всем Монтсеррате. Красная почва, богатая минералами, подходила ему больше, что пепельно-серый грунт дома.
Из тростника Келлс производил ром, а не сахар. Выбор казался правильным, на католическом Монтсеррате с этим возникли бы сложности.
«Добрый тростник не должен служить дьявольскому пойлу», – сказали бы там.
Я тосковала по густым рощам и холмам, по молебнам Господу. По гимнам. Келлс напевал моей дочке Шарлотте гимн, который пела мне и Китти мами.
Rop tú mo baile…
Не знаю, что это означает, но, заслышав его, я понимала, что наше пребывание в Обители правильно и благочестиво.
– Пойдем-ка спляшем, мисс Долли. – Полк снял черный как смоль камзол, что носил в доме, и остался в белоснежной рубашке.
Приятный мужчина. Полон жизни, его гладкая лысая голова потела от зноя; он трогал струны смычком конского волоса. В его музыке сквозила печаль, потом торжество – что-то далекое и радостное.
Мелодия была мне незнакома, она будто вгрызалась в мое нутро, но одной лишь радости я не хотела. Я хотела всего.
Теперь, когда стало ясно, что Шарлотта выживет, я снова начала мечтать. Мое здоровое дитя любило музыку. Она улыбалась, когда мы с Китти напевали ей, склонившись над чудесной колыбелью красного дерева с резными бортиками, которую подарил Келлс.
Китти всегда оберегала Шарлотту.
Сестренка стала выше, но разум ее больше не предавался мечтам, подобно моему. Она все еще оставалась маленькой девочкой, что застряла во вчерашнем дне – дне перед свершившимся на рыночной площади ужасом.
Моя маленькая ласточка начала выздоравливать. Даже внешне держалась немного увереннее, но я сомневалась, что вновь увижу в ней ту храбрость, с какой она напала на Николаса. Ее сияние погасили. И я не знала, как его вернуть.
– Ну же, мисс Долли, – позвал Полк. – Спляшем!
Из кухни выглянула миссис Рэндольф.
– А ну, не приставай к ней. От прыжков на жаре она зачахнет.
– Я не такая неженка, мэм, но музыка и правда хороша.
Домоправительница – причудливое слово, обозначающее кухарку, прачку и любую другую прислугу, необходимую, чтобы содержать дом в порядке, – была высокой женщиной с коротко стриженными курчавыми волосами. Со мной держалась настороже, все время следила, когда я относила Келлсу ужин. Ей не нравились наши долгие беседы о политике Демерары. Она вообще не хотела видеть меня здесь.
Несколько рабов и один из молодых управляющих подошли к открытой площадке. Полк все играл и играл.
Вскоре к остальным присоединилась толпа, вернувшаяся с поля и собственных наделов. Все танцевали.
Келлс не скупился на одежду. Женщины носили платья из ткани подороже, чем холстина. Никто не разгуливал босым.
Некоторые из работников Келлса были свободны, но большинство – нет. Однако и рабы, и свободные держались за руки, скакали вместе и смеялись. Келлс был хорошим хозяином, если человека, владеющего другими людьми, вообще можно назвать хорошим.
Разве эти люди не желали свободы? Многие проводили часы отдыха на рыбалке у ручья за полями и не пытались заработать больше денег.
Притопывая ногой, Полк продолжал играть, его музыка звучала громко, горделиво и радостно. Если я топаю в такт, хотя знаю правду, – я предатель? Стоит смениться хозяину или надсмотрщику, и вся эта мнимая радость исчезнет.
Разве я сама не была бы по-прежнему счастливой дурехой, которая проводит дни в ожидании па, если б не похоть Николаса?
Миссис Рэндольф подняла упавший с моих кос шарф и подала мне.
– Коли так головой трясешь, может, спляшешь? Не дурно ли тебе?
– Нет, мэм, все хорошо. – Я вздохнула, поправляя волосы. – Все такие счастливые.
Вероятно, это не мое дело – расспрашивать, сеять семена раздора, быть источником неприятностей, пока я сама не свободна, пока не могу прокормить Китти и Шарлотту без протекции Келлса.
Он не был моим хозяином. Но стоит Николасу подняться по реке Демерари…
– Давай, девчушка!
Она потрогала меня за плечо, я подпрыгнула и едва не свалилась со ступенек.
– Ох, миссис Рэндольф, вы меня напугали.
– Больно ты задумчивая. Уже больше спишь, когда малышка не просыпается ночью?
– Немного больше, но все равно не хватает.
Она похлопывала себя по бедрам в такт мелодии, белый фартук с оборками поверх длинной пышной юбки серого цвета колыхался из стороны в сторону.
– Не торчи тут, как сучок на бревне. – Миссис Рэндольф протянула ко мне бронзовые руки. – Полк вон как ладно играет. Хорошо потрудилась, так хорошенько попляши.
Мы соединили ладони и стали кружиться. Круг за кругом, пока легкие не наполнились воздухом, а голова не поплыла.
Мне нравилась музыка.
Кроме того раза, когда я двигала бедрами, рожая Шарлотту египетским способом, я делала это не часто.
Казалось, так неправильно, ведь этим я занималась в борделях.
Я закрыла глаза и позволила мелодии собой овладеть. Музыка медленно и нежно скользила по моей коже, пробегая по груди, стекая к бедрам. Мы закружились быстрее. Тонкие пряди моих волос снова выбились из-под шарфа, хлестали меня и щекотали нос.
Но это была радость.
Кто знал, что моему телу это необходимо? Чтобы стать счастливой, мне нужно было чувствовать мелодию от макушки до пальцев ног. Ритм был таким целительным.
И тут посреди танца мелодия оборвалась.
Раздались вздохи.
Все взгляды обратились на дверь кухни.
Миссис Рэндольф отпустила меня, и я едва не упала.
– Мистер Келлс… – сказала она, разглаживая передник. – Не ждали мы вас так рано.
Из рукавов кафтана цвета кокосового ореха торчали белые рюши сорочки, длинный камзол был такого же орехового оттенка. Аккуратные белые штаны безукоризненно заправлены в чулки. Он выглядел очень изысканно, изысканно и чопорно.
– Встреча прошла ужасно, мэм. Я принес извинения и отправился домой, не дожидаясь обеда.
Он постучал по полу ногой. Гладкие туфли черного шелка украшали серебряные пряжки. В таких только и танцевать!
Он приложил руку ко лбу, осмотрелся и покачал головой, глядя на Полка.
– Как у вас весело. А там меня не соблазнило даже контрабандное шампанское.
Шампанское? Я слыхала, плантаторы его очень ценят. И все же Келлс вернулся к нам. Медленно спустившись по ступенькам, он прижал пальцы к губам.
– Так вот чем вы тут занимаетесь, пока меня нет?
Повисла тишина, но потом раздался смех Полка.
– Масса, уж вы-то помните, каким были в молодости! – Он снова начал пощипывать струны скрипки. – Необузданным и веселым!
Необузданный Келлс? О нет.
Полк заиграл еще одну зажигательную мелодию, еще быстрее, чем прежде. Но потом остановился и опустил смычок.
– Но, может, вам больше эта по нраву…
Он стал проворно пощипывать струны пальцами, инструмент замурлыкал. Ритма у мелодии не было. Возможно, это гимн. Да, определенно церковная музыка.
Полк поклонился и принялся кружиться, как марионетка, подвешенная на нитках. Из штанов выбился хвост сорочки. Он смахивал на петуха.
Келлс невозмутимо смотрел, потом рассмеялся.
– Прекрасный менуэт, сэр. Кажется, это твое призвание. Ты мог бы стать виртуозным скрипачом! – Он захлопал – сначала медленно и негромко, потом все быстрее. – Давай заново. Я не из тех, кто портит веселье.
Полк усмехнулся, и в его черных глазах, кажется, мелькнул озорной блеск.
– Покажите нам тот чудной менуэт, масса.
– Мне нужна для него пара.
Он смотрел на меня, но все же повернулся к миссис Рэндольф.
– Вы помните менуэт, мэм?
– Да, сэр, но это танец для молодых. Лучше спляшите с мисс Долли.
Он изящно поклонился домоправительнице, потом скользнул ко мне.
– Станцуем, Долли? Полк, в конце ускорь немного, до аллеманды.
Келлс бросил свой кафтан миссис Рэндольф, жестом велел мне следовать за ним, а потом вышел в центр площадки.
– Готова ли ты? Танцевать на всеобщем обозрении?
В его голосе звучал вызов, и это было необычно. Уже второй раз он признал, что видел, как я танцую у него в кабинете.
– Так что же, Долли?
Я не упускала ничего, что могло бы доставить ему радость. С утра он хмурился, читая письма за завтраком.
– Да, я спляшу с вами.
– Хорошо. Повторяй за мной, но в другую сторону. Будто мы зеркало, половинки одного целого. И когда я приближаюсь к тебе – делай то же самое.
Я с легкостью подчинилась. Нас связали жизнь и смерть. Мы видели застывшее в смерти лицо миссис Бен, он принимал мою Шарлотту, вытаскивал пальцем слизь у нее изо рта, чтоб она смогла дышать, и был так горд, словно он ее отец, – это неразрывно нас связывало.
– Подождите.
– Что? – склонился он ко мне.
Я потянула за черную ленту в его темных волосах и распустила их, чтобы они ниспадали свободно, как мои косы.
– Теперь мы и правда будто зеркало.
Локоны у него длиной доставали до плеч.
– Начинай, Полк!
Зазвучала музыка, но от ее ритма и взгляда ореховых глаз Келлса мое сердце пустилось вскачь.
Он шагнул назад:
– Смотри и отражай.
Мне не нужно было этого говорить: его щеки порозовели, взгляд горел огнем. Может, в нем отражались мои мысли о нас с ним в объятиях друг друга? Тогда нас бы не разделяли шесть футов.
– Покажите мне, Келлс…
– Ты… ты стой там. Следи за моими ногами и повторяй.
Он поставил одну ногу перед другой, скрестив в коленях, и пошел, будто по тонкой веточке.
Я сделала то же самое.
– Я протяну к тебе руку, Долли. Возьмись за нее, но медленно.
Я послушалась.
Наши пальцы соприкоснулись, и мы закружились.
– А теперь, Долли, аллеманда!
Полк заиграл быстрее.
Келлс склонился ко мне, уцепился за пальцы и принялся кружить меня, держа за руки, будто описывая восьмерки.
Музыка звучала в такт биению моего колотящегося сердца. Оторвав взгляд от пылающего жаром мужчины, я увидела, что все вокруг пляшут. Келлс сжал мою руку крепче, и я снова посмотрела на него.
Он понял, что я отвлеклась, но не догадывался: для нас обоих будет лучше, если я перестану думать о нем, о прикосновении его губ.
Все танцевали и кружились. Голубое небо окрасилось лиловым и красным. Уже совсем смеркалось, но я не хотела, чтобы это заканчивалось.
Пальцы сплелись с его пальцами, меня влекло к нему… Я хотела Келлса, но ради Китти и Шарлотты не могла себе позволить потянуться к этой далекой звезде и упустить ее.
– Ты хорошо танцуешь, Долли. Надо будет потом показать тебе другие фигуры.
– Там нужно больше держаться за руки, как в аллеманде?
Он слегка улыбнулся и отпустил мою ладонь.
– Возможно. Я буду у себя в кабинете. Когда закончишь тут, принеси мне туда чай.
Он поклонился и вытер шею. Взял свою ленту и кафтан у миссис Рэндольф и пошел в дом.
Домоправительница прищелкнула языком.
– Я сама отнесу ему чай, Долли. Иди к своей малышке. Знай свое место да не пытайся скакнуть выше головы.
Она зыркнула так, будто хотела проглотить меня целиком. Я замерла.
– Да, мэм.
Но предательские ноги повторяли фигуры нового танца, который я только что выучила.
Миссис Рэндольф видела разгорающееся во мне пламя. А я гадала, заметил ли его Келлс.