bannerbannerbanner
Сотник Лонгин

Василий Арсеньев
Сотник Лонгин

Полная версия

«Парфяне вероломно захватили Гиркана, убили брата моего Фасаила и посадили на трон Ерушалаима Антигона из царской династии Хасмонеев. Силы были неравны. Мне удалось вывести из города десять тысяч воинов. В семи милях к югу от Ерушалаима мы устроили засаду, в которую угодил отряд, посланный Антигоном. Я готов и дальше продолжать борьбу, но противник очень опасен. И только мощь римских легионов способна противостоять ему! Да сопутствует счастье и удача сенату и народу римскому!» – такими словами Ирод завершил свою речь в курии, помещении храма, где проходило заседание сената. По прибытии в Рим он преобразился,– сбрил бороду, сменил одежду, говорил только по-гречески. Теперь он стоял перед рядами каменных скамей, вырубленных в широкой полукруглой нише, в зале, который сверкал белизной сотен сенаторских тог с пурпурною каймой. Марк Агриппа, поймав беглый взгляд своего друга Октавиана, который сидел вместе с консулами и триумвирами на противоположном возвышении, поднялся с места.

– Ирод, – заговорил он по-гречески. – Отцам-сенаторам хорошо известно, что совсем недавно ты был преданным слугою убийцы Кесаря – Гая Кассия. После его смерти ты поспешно перебежал в противоположный стан и присягнул Марку Антонию. Можем ли мы теперь верить твоим словам? А если ты все выдумал…

Ирод изменился в лице, ощутив желание ответить грубостью, но, сделав усилие над собой, сдержался и проговорил с лицемерной любезностью в голосе:

– Зачем мне это нужно? Я – друг и союзник Рима. Кассию, – да, я служил, собирал для него деньги. Я был верен ему, как теперь верен Марку Антонию, поставленному вами, отцы-сенаторы, для управления восточными провинциями. Я верен сенату и римскому народу.

– Ты уходишь от прямого ответа на поставленный вопрос, – продолжал наседать на него Агриппа. – Докажи, что не состоишь в сговоре с парфянами. Развей наши подозрения на твой счет…

Зал заседаний зашумел недружественными возгласами, но едва с места поднялся Валерий Мессала, воцарилась тишина.

– Отцы-сенаторы, – заговорил он. – Я готов поручиться за этого человека. Его отец Антипатр, прокуратор Иудеи, был предан Риму до конца своих дней. Сам Ирод, будучи тетрархом Галилеи, наводил порядок на подвластной ему территории, обезопасил границы с Сирией, разгромил мятежников, нападавших на наши гарнизоны. Его словам можно верить – он, на самом деле, друг и союзник Рима, которому мы теперь обязаны протянуть руку помощи. А вместо этого, что мы делаем? – отталкиваем его. Нет. Великий Рим со своими друзьями так не поступает, отцы-сенаторы.

Оратор окончил свою речь. Курия притихла. Марк Антоний и Кесарь Октавиан о чем-то оживленно перешептывались.

– Гней Помпей, заняв Ерушалаим, ниспроверг Иудею. Полагаю, теперь, по прошествии двадцати лет, не осталось сомнений, что это решение было ошибочным. Настало время возродить Иудейское царство, а единственный человек, который достоин престола Ерушалаима, – ныне стоит перед вами, отцы-сенаторы. Это Ирод, сын Антипатра, – объявил Антоний, озвучив общее мнение триумвиров по этому вопросу. И тотчас, словно по мановению волшебной палочки, настроение сенаторов изменилось, – они, один за другим, стали высказываться в поддержку Ирода. Вопрос поставили на голосование. Вощеные дощечки взметнулись вверх, повторяя одну и ту же надпись: «Да».

– Решение принято единогласно, – объявил консул. – Ирод объявляется царем Иудейским.

Ирод не принадлежал к еврейской династии царей-первосвященников, более того, был по отцу идумеянином, а по матери арабом. Полукровка. Это назначение стало для него полной неожиданностью. Он стоял как громом пораженный, не веря своему счастью…

Когда окончилось заседание сената, Антоний и Октавиан вышли из курии в сопровождении Ирода, консулов и всех остальных должностных лиц, которые двинулись в храм Юпитера Капитолийского для жертвоприношения. Ирод с легкостью, без опасения оскверниться, вошел в языческое святилище, после совершения обряда обедал у Антония, а спустя три года при поддержке римских легионов вступил в Ерушалаим, связав себя узами брака с внучкой царя Гиркана красавицей Мариамной.

Александрия. Вскоре после битвы при Акции.

В городе творилось нечто невообразимое. Взорвался привычный уклад жизни. Повсюду, – то тут, то там, – раздавались пьяные голоса. Раздачи денег собирали огромные толпы на площадях. Звон монеты сводил с ума. В ход шли кулаки. В драке и давке гибли люди. А во дворце царило беспорядочное, беспробудное веселье. Начиналось великое искривление…

Могучие колонны, выстроенные рядами, и мощные стены, сложенные из огромных каменных глыб, были свидетелями празднеств, которых еще не знал античный мир. Столы, протянувшиеся на целую милю вдоль пиршественных залов, ломились от обилия изысканных кушаний. Вино лилось кровавыми потоками, в которых тонули все заботы, беды и сам здравый смысл.

Гости в пьяном бреду наряжались сатирами, – с козлиными копытцами и рожками, – и под звуки струн скакали по залам. А женщины, обнаженные подобно нимфам, отдавались им, – случайным мужчинам, – на обеденных ложах, между колоннами, у фонтанов, бьющих водой из акведука. Пир перетекал в разнузданные оргии, которые выплескивались как помои во внутренние дворы и сады, где шумели ветра, а деревья шептали, шелестя листвою и словно в укоризну покачивая головами.

Посередине этого сумасшествия на золотом ложе возлежали Антоний и Клеопатра, по египетской традиции с темными подведенными глазами, наряженные в белые полупрозрачные одеяния из крученого виссона, сияющие самоцветами и ожерельями.

– Мы все скоро умрем. Так, не лучше ли устроить пир и, приняв яд, переселиться в другой мир, под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями? Вступайте в «Союз смертников» и будьте счастливы, друзья, – призывали они своих гостей. – Пейте, ешьте, веселитесь, как умеете.

Вырастали длинные очереди из желающих вступить в «Союз смертников», и каждый торжественно клялся «жить сегодняшним днем, не думая о дне завтрашнем, быть преданным служителем бога Диониса и богини Афродиты, предаваться веселью и, когда настанет час, исполнить свой долг и свести счеты с жизнью».

Но однажды все исчезло, – и власть над полуцарством, и золото, и шумные пиры, и хмельные красавицы, и лихие друзья, – Антоний остался совсем один и в отчаянии проткнул себя мечом. Он еще долго мучился, призывая смерть, которая лишь смеялась над ним издалека. Он слышал этот зловещий, насмешливый голос, который усиливал боль от раны, делая ее невыносимой.

– Убейте меня! – кричал Антоний, но слуги в страхе разбежались. Кровь хлестала, а тело холодело. Смерть приближалась. Антоний слышал ее шаги. И был глас ему:

– Царица жива!

Когда он очутился в усыпальнице Клеопатры, где та заперлась, будучи обезображенной жуткими язвами, на его бледном лице выступила болезненная улыбка. Женщина, ногтями разодравшая свое тело, изуродованное язвами, склонилась над ним. Ее заплаканное лицо, тонкие руки, нагая грудь были перепачканы кровью. Она, позабыв о себе, звала его своим господином, супругом и императором. А он попросил вина и, выпив, испустил дух. Взглянув в его неподвижные глаза, она поняла, что все кончено, и заплакала навзрыд. Молнией блеснула мысль о самоубийстве, – она оглянулась на золоченый саркофаг, подле которого лежала увесистая крышка гроба, воспроизводившая ее облик. На поясе царицы висел пиратский кинжал, – дрожащею рукою она вынула его из ножен и долго держала, глядя мутными глазами перед собою, пока в гробницу не ворвались римляне, обезоружившие ее.

Кесарь Октавиан, тем временем, без боя занял египетскую столицу и приставил охрану к покоям царицы, а вскоре и сам пришел навестить больную. Плутарх так пишет о последних днях Клеопатры: «Она лежала на постели, подавленная, удрученная, и когда Кесарь появился в дверях, вскочила в одном хитоне и бросилась ему в ноги. Ее давно не прибранные волосы висели клочьями, лицо одичало, голос дрожал, глаза потухли, всю грудь покрывали еще струпья и кровоподтеки, – одним словом, телесное ее состояние, казалось, было ничуть не лучше душевного. И, однако, ее прелесть, ее чарующее обаяние не угасли окончательно, но как бы проблескивали изнутри даже сквозь жалкое это обличие и обнаруживались в игре лица. Цезарь просил ее лечь, сел подле. И Клеопатра принялась оправдываться, все свои действия объясняя страхом перед Антонием или принуждениями с его стороны, но Цезарь опроверг один за другим каждый из ее доводов. И тогда она тотчас обратилась к мольбам о сострадании, словно обуянная жаждою жить во что бы то ни стало». Потом она долго плакала на могиле Антония, сетуя на свою судьбу пленницы, рабыни, сберегаемой для триумфа победителя. Однако слезы горю не помогали, и тогда вдруг прозвучал голос, которому царица несказанно обрадовалась: «Скоро я приду за тобой. Готовься». Клеопатра воспрянула духом, вернулась во дворец и велела приготовить купание. Она в последний раз погрузилась в объятия теплой воды и лежала в своей золоченой ванне, а служанки омывали ее худое покрытое струпьями изнеженное благовониями тело…

В разгар лета легионеры прятались от жары под сенью ветвистых деревьев в дворцовом саду, скрашивая серые будни караульной службы игрою в кости. Зная крутой нрав кентуриона, скорого на расправу, они по очереди дежурили у ворот, на самом пекле, сменяя друг друга каждый час. И пока один стоял под палящим южным солнцем, остальные, наслаждаясь прохладой и тенью, следили за игрою двоих своих товарищей, – те бросали кости на щите, который служил им игральною доскою.

– Сегодня не твой день, Квинт, – раздавался грубый похожий на конское ржание смех легионера, которому сопутствовал успех в игре.

– Я отыграюсь, – самоуверенно отозвался легионер по имени Квинт, доставая из кожаного кошелька очередную звонкую монету. Он долго тряс деревянным стаканом над самым своим ухом, бормоча себе под нос: «Фортуна, ну же, улыбнись мне», – но бросить кости не успел в тот раз. Внезапно до слуха легионеров донесся трубный глас. Таков был знак, который подавал им товарищ, стоящий на посту. Они, позабыв об игре, тотчас похватали свои копья и метнулись к воротам. Пока бежали, каждый вспомнил, каким бывает гнев кентуриона, который не раз ломал свою трость о спины солдат. Но тревога оказалась ложной. Какой-то крестьянин с корзиной в руках стоял у ворот. Легионеры обступили его, а декан6 грозно спросил:

 

– Ты кто такой?

– Я торговец, – широко улыбался крестьянин. Открыв корзину и раздвинув листья, он показал горшок, полный спелых смокв.

– Какие они крупные и красивые! – подивился легионер по имени Квинт.

– Прошу, – крестьянин протянул солдатам корзинку. – Отведайте, служивые.

– Проходи, – усмехнулся декан. – Все в порядке…

Легионеры, проводив взглядом крестьянина, вернулись к своему прежнему занятию. Квинт, наконец, бросил кости, но результат его не порадовал. В тот день он проиграл все свое месячное жалованье. А крестьянин, тем временем, вошел в царские покои, где Клеопатра возлежала на своем золотом ложе.

– Царица, готова ли ты? Ныне я пришел за тобой, – прозвучал голос, который привел в трепет рабынь, прислуживавших за столом. Они лишились чувств и пали к ногам царицы. Глянув на вошедшего, Клеопатра задрожала всем телом. Из корзины, которую принес крестьянин, медленно выползал аспид. Голова змеи, поднявшей свой капюшон, приковала к себе взгляд царицы. Она замерла на месте в немом изумлении. Настала тишина, в которой раздавались тяжелые шаги. В груди женщины сердце стучало все реже, пока и вовсе не остановилось. Глаза, которые своим блеском свели с ума стольких мужчин, застыли, – в них навсегда отпечатался образ змеи. Пришла тьма, и долго звучал зловещий хохот…

***

Этот мир, в котором мы живем, подобен человеку, рыбаку, который сидит на берегу реки, закинув свои снасти. Разные наживки изобрел этот ловец. И на крючок его попадает множество рыб. Ловец, вытаскивая свою добычу, радуется невиданному клеву…

Так и мир этот улавливает всякого, приходящего в него, своими сетями, манит надеждой на богатство, сказками о жизни без забот, о вечной и верной любви, мечтами о славе и сладком бремени власти. В погоне за этими миражами часто проходит вся жизнь человека.

Все начинается с малого – желания обогатиться. Любостяжание ведет к любострастию, а жажда наслаждений приводит к властолюбию. Таковы три ступени пирамиды искушений, которая составляет суть мира сего. Правда, люди никогда не находились в равном положении. Всякий человек, которому изначально, в силу богатства, знатности рода многое дано, переступает через первую ступень и наслаждается любовными утехами в объятьях красивых женщин, к его ногам падают высокие должности, ответственные посты, слава, триумфы. Этот человек карабкается вверх на вершину пирамиды, желая насладиться теплом ярко сияющего солнца. Однако рано или поздно настает миг, когда исчезает все, и меркнет блеск, к которому он так тянулся…

В жизни Ирода, царя Иудейского, было две страсти. Первую – звали Мириам. То была внучка Гиркана, которая стала женой Ирода накануне завоевания Ерушалаима. После венчания с Мириам Ирод радовался, как ребенок, заполучивший, наконец, желанную игрушку. Красота этой девушки сводила его с ума еще со времени обручения. Теперь же, овладев ею, Ирод обласкал свою жену. До некоторых пор Мириам не сомневалась в любви мужа, охотно принимала от него щедрые подарки, наряжалась с блеском и отдавалась ему на золоченом ложе. Родила двух сыновей. Но в жизни Ирода была и другая, помимо любви к Мириам, страсть. Искушение, которое запускает когтистую лапу в глубину души, – власть…

Когда флот Антония и Клеопатры потерпел поражение у мыса Акций, Ирод с несколькими легионами и когортами переметнулся в стан победителя – Кесаря Октавиана. Понимая, что рано или поздно с него потребуют ответ за дружбу с Антонием, Ирод обвинил Гиркана, единственного оставшегося в живых из царского рода Хасмонеев, в заговоре и предал его казни. Ранее по приказу царя Иудеи был убит внук Гиркана, первосвященник Аристобул. Полукровка на троне расправлялся со всяким, в ком усматривал хоть малейшую угрозу своей власти. Мириам тоже была царских кровей, но без нее он жизни своей не мыслил, а потому, отправляясь на Родос к Кесарю, тайно велел начальнику стражи в случае его гибели предать смерти Мириам, – надеясь в ином мире соединиться с нею…

Мириам во время поездки Ирода находилась в крепости Александрион вместе со своей матерью,– Александрой Хасмонейкой, женщиной, не лишенной обаяния, которая выведала у начальника стражи (его звали Соем) о тайном поручении Ирода и рассказала о нем дочери.

– Это чудовище мечтает искоренить род наш. И ты все еще думаешь, что он любит тебя?

Мириам, услышав слова матери, расплакалась:

– Смерти я не страшусь, но, ежели он вернется, жить с ним больше не стану.

Многие в Иудее надеялись, что Кесарь велит казнить Ирода как одного из ближайших соратников Антония. Но Октавиан, восхищенный самообладанием и бесстрашием Ирода, не только отпустил его, но и еще больше возвысил. По возвращении в Иудею Ирод первым делом отправился в Александрион, чтобы повидаться с любимой женой и поделиться с нею своей радостью. Он влетел в покои Мириам и, обняв жену свою, принялся рассказывать ей о той чести, которой удостоил его Кесарь, но Мириам выглядела огорченною и даже не слушала его. Холодность, с которой встретила его жена, глубоко ранила Ирода, – весь путь до Родоса он только о ней и думал, а потом, когда он предстал перед Кесарем, – образ Мириам, запечатленный в памяти, придавал ему сил, а теперь ненависть к ней вдруг захлестнула его волною. Позднее, в Ерушалаиме, она и вовсе отказалась разделить с ним ложе.

– Я не хочу знать тебя, – отстранилась жена от мужа. – Ты погубил всю мою семью. По твоему приказу в пруду утопили брата моего Аристобула, ты оболгал перед синедрионом деда моего Гиркана. Теперь пришел мой черед. Что задумал, делай скорее. Не медли.

Заплакав, Мириам выбежала из спальни, а Ирод опечалился и, чтобы развеяться, устроил пир, на котором изрядно выпил, будучи в окружении своих многочисленных наложниц. Посреди веселья виночерпий вдруг упал на колени перед царем.

– Государь, царица Мириам дала мне подарки. Она уговорила меня предложить тебе, о, великий, любовное питье, – повинился слуга. Ирод быстро протрезвел и, рявкнув на своих наложниц, велел всем оставить его. После чего он учинил допрос виночерпию, схватив его за бороду:

– Что это за питье? Отвечай, собака!

Слуга порядочно струхнул, но все-таки смог дрожащим голосом проговорить хорошо заученную фразу:

– Царица Мириам дала мне нечто такое, чего я не знаю. Но я почел своим долгом предупредить тебя, о, великий!

И тогда, преисполнившись лютой ярости, Ирод вызвал к себе начальника тайной стражи и велел ему схватить наиболее преданного Мириам евнуха. Того человека бросили в застенки страшной Антониевой крепости. Ночью Ирод по каменной винтовой лестнице спустился в глубокое подземелье, тускло освещенное настенными факелами. Из глубин вертепа до его слуха долетали вопли страдальца, а в воздухе витал запах жареного мяса…

Ирод вошел в пыточную камеру.

– Я ничего не знаю, – кричал несчастный, искалеченный еще в детстве мужчина. Он висел на цепях, а палачи жгли его каленым железом.

– Не лги, собака, – спокойно возразил Ирод. – Не могла она без тебя ничего предпринять.

Он кивнул, и палачи вновь приступили к истязанию. Тогда евнух, тело которого было сплошь изуродовано чудовищными ожогами, взмолился:

– Не надо. Прошу вас. Государь, я правду говорю. Про зелье ничего не знаю. Царица все время только жаловалась на тебя, ссылаясь на слова Соема…

– Подождите, – остановил палачей Ирод. – Продолжай. Что тебе говорила царица?

– Государь, Соем проговорился о данном тобою перед отъездом к Кесарю поручении…

Не успел евнух договорить, как царь пришел в ярость:

– Он не осмелился бы на измену, если бы Мириам не отдалась ему. Обоих… заговорщиков казнить. Мириам – предать суду!

Соема в тот же день казнили, а Мириам под конвоем привели на заседание синедриона. Судьи заслушали показания свидетеля – виночерпия, которого научила и подготовила Саломея, сестра Ирода. Царь, поверив клевете, разодрал на себе одежды и в бешенстве закричал на жену свою:

– Я любил тебя, я одаривал тебя. Ты была моей единственной женою! Ты была всем для меня, ты была моею жизнью! И как ты, злодейка, отплатила мне за мою любовь?! Нашла себе любовника, и вместе вы решили отравою извести меня! Ты не заслуживаешь милости… Будь ты проклята!

До сих пор Мириам стояла, потупив взор. Теперь же, услышав проклятья от мужа, которому всегда была верна, она зарыдала. Когда смолкли звуки яростной тирады Ирода, синедрион единодушным голосованием объявил царицу виновной и вынес ей смертный приговор. Осужденную под конвоем выводили из зала заседания. В этот миг Ирод ненароком взглянул на Мириам и, увидев ее глаза, полные слез, внезапно пожалел о своих словах и раскаялся в содеянном. Сердце его сжалось от боли, в груди полыхнул прежний огонек любви. Тогда он подозвал главу синедриона и осведомился у него: «Владыко, нельзя ли повременить с исполнением приговора?»

Мириам бросили в темницу. Царь пытался забыться, предаваясь увеселениям, но Саломея, сестра Ирода, повсюду сопровождая брата, при всяком удобном случае напоминала ему:

– Смуты не миновать, ежели эта хасмонейка останется в живых.

Итак, душой Ирода владели две страсти и, в конце концов, страх потерять власть пересилил другую страсть. Ирод с горя напился вина и отдал приказ о казни Мириам…

Настало роковое утро. Солнце поднялось над крышею храма Зоробабеля. Женщина с растрепанными волосами, скованная цепями, в одной грязной сорочке длиною до пят босыми ногами шла на место казни по каменной мостовой. Жители Ерушалаима сокрушенно качали головами, многие иудейки плакали, провожая свою царицу до площади в долине Тиропион, где было воздвигнуто возвышение с виселицей. Мириам глядела мутными глазами перед собой и за все время мрачного шествия не проронила ни звука. Внезапно тишина была взорвана женским криком:

– Неблагодарная! – на улицу выбежала Александра, мать Мириам. – Неблагодарная! – вопила она. – Ты гибнешь по заслугам, ибо злом отплатила мужу на его добро. Царь тебя любил, души в тебе не чаял. А ты, гадкая мерзкая женщина! – с этими словами мать вцепилась в волосы дочери. Конвоирам едва удалось оттащить ее в сторону. Дочь ничего не ответила на упреки матери, только окинула ее презрительным взглядом, а вскоре бесстрашно взошла на эшафот. Ее бледные уста шептали слова молитвы Шма: «Внемли, Израиль! Господь – Бог наш, Господь – один! И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душою твоей, и всем существом твоим».

Мириам безмятежно улыбалась, когда грубая толстая петля стиснула ее нежную лебединую шею, и прежде чем опора выскользнула из-под ног ее, успела выкрикнуть на иврите:

– Шма Исроэль: Адоной Элойхейну – Адоной эход!

Ирод наблюдал за казнью из окна Антониевой башни, – он видел, как расселся помост, как жена его низверглась в пропасть, повиснув в петле. Ее тело долго дергалось в судорогах. Эти несколько минут показались Ироду целой вечностью. Наконец, все кончилось. Мертвая тишина повисла над площадью, и только слышались всхлипы какой-то женщины, стоящей в толпе народа. Ирод вернулся во дворец, упал на постель, зарылся головою в подушку и попытался забыться сном, но перед мысленным взором его появился незабываемый образ любимой жены. Внутри него мгновенно выросла какая-то пустота, и он попытался заполнить ее вином, но, увы, это не помогло. Он вдруг почувствовал такое одиночество, что в малодушии помышлял о самоубийстве. «Яду мне. Яду!» Как вдруг посреди пустой спальни раздался чей-то вкрадчивый голос:

– Ирод Великий. Будь же мужчиной! Вспомни, что ты – царь Иудейский. Теперь твоей власти ничто не угрожает. Ты построишь новое царство, которое превзойдет своим великолепием державу Давида и Соломона.

6Командир десятка солдат – прим. авт.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56 
Рейтинг@Mail.ru