Василий Арсеньев
Сотник Лонгин
Тиберий на тот момент состоял в счастливом браке с добродетельной Агриппиной, которая родила ему сына Друза. Но, как говорится, не было печали, да черти подкачали! По воле Августа он был вынужден развестись с любимой женой и взять в свой дом в Каринах его дочь Юлию. Семейная жизнь не заладилась с самого начала. Правда, вскоре Юлия зачала ребенка. С рождением мальчика появилась надежда, от которой, впрочем, ничего не осталось, когда младенец умер. Юлия и прежде не отличалась целомудрием, а теперь пустилась во все тяжкие…
Для того чтобы избежать позора, Тиберий отправился в добровольное изгнание на Родос, где он и пребывал четвертый год подряд. А вокруг Юлии, тем временем, ходили «табуны любовников», среди которых было немало всадников и даже сенаторов. Так, перед чарами этой ветреной красавицы не устоял Юл Антоний.
Малолетнего сына своего лютого врага Октавиан не только пощадил, но и ввел в свою семью, передав на воспитание своей добродетельной сестре Октавии, – в надежде на то, что под ее присмотром из него вырастит настоящий человек. Только много времени спустя божественный Август уразумел, какую гадину пригрел на своей груди… Юл за счет покровительства принцепса стремительно прошел все ступени карьерной лестницы, – добыл себе консульство, стал наместником в одной из провинций, удостоился сенаторского звания. И, тем не менее, он не испытывал ни малейшей признательности к благодетелю, почитая его виновником гибели своего отца. Долгие годы Юл жил мечтою о мести и теперь, видя, как его враг принимает все новые и новые почести, он едва не выдал себя. Глаза этого брутального человека горели адским пламенем. В его душе клокотала жгучая ненависть, которая рвалась наружу. Семпроний Гракх, сидевший рядом с Юлом, заметил его состояние и тихо, улыбаясь, осведомился:
– Юл, что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?
Консуляр, из груди которого рвался крик бешеной ярости, только что-то невнятное пробурчал в ответ и, едва кончилось заседание сената, сорвался с места и выбежал из курии. На римском форуме, как всегда, было много народа. Люди толпились у ростр, обсуждая городские сплетни, шумели возле торговых лавок и у колодца, облюбованного ростовщиками, играли в кости на ступенях и мраморных полах базилик, откуда вырывались увлеченные спором нарочито громкие голоса тех, кто завсегда участвует в гражданских тяжбах. Все шарахались от человека в сенаторской тоге, который был явно не в себе. Казалось, Юл готов расправиться с любым, кто встанет у него на пути. Его глаза налились кровью, и он как разъяренный бык рвался вперед, туда, где маячила красная тряпка…
Он вбежал в дом Юлии, промчался через атриум и, оттолкнув в сторону перепуганную служанку, ворвался в опочивальню, где на широком ложе, устеленном лебяжьей периной, спала изнеженная матрона. Юлия, которая накануне допоздна веселилась на форуме, проснулась и, вскочив с постели в одной ночной рубашке, сотканной из полупрозрачной шелковой ткани, вскипела яростью и указала непрошеному гостю на дверь.
Юл Антоний не слышал гневных слов Юлии и глядел на нее таким же жадным взглядом, каким смотрит хищный зверь на стройную лань из засады. И он прыгнул! Мужчина, возбужденный страстью, разорвал одежды своей жертвы и прильнул губами к ее маленькой упругой груди…
Слуги столпились у дверей господской спальни, но, услышав восторженные стоны своей хозяйки, вернулись к своим делам.
В объятьях любовницы Юлу, наконец, удалось успокоиться. Удовлетворив свою похоть, он заметно повеселел и, выскочив обнаженным в атриум, чем привел в немалое смущение служанку, приказал ей принести вина и фруктов. И, хлопнув по заду оторопевшую девицу, вернулся в спальню, где его любовница была занята важным делом – лаская свою промежность, удовлетворяла саму себя. Наконец, она сладостно застонала, а потом еще долго лежала на постели, переводя дух. Глядя на это представление, Юл снова возбудился страстью и полез, было, к ней, но женщина его оттолкнула:
– Ты слишком быстро кончаешь. Не хочу больше. Если тебе приспичило, удовлетворяй себя сам.
Юл без раздумий последовал этому совету и вскоре забрызгал семенем добрую половину спальни. Вошедшая с подносом в руках служанка так была потрясена этим зрелищем, что в нерешительности остановилась на пороге комнаты.
– Что встала? – прикрикнула на нее Юлия. – Не видела голого мужчины?
– Простите, госпожа, – сказала служанка и, оставив поднос, поспешно удалилась.
Юл вернулся в постель, наполнил кубки вином и, передав один Юлии, залпом осушил второй и тотчас снова наполнил его. Обнаженная женщина не притронулась к вину и злобно глядела на своего любовника, который что-то без умолку говорил и смеялся собственным шуткам.
– Чего прискакал ни свет ни заря, жеребец? – мрачно осведомилась она.
– Ты что, Юлия, какая муха тебя укусила? – покосился на нее Юл. – Я просто захотел тебя… увидеть. Разве тебе было плохо со мной?
– Хорошо, – улыбнулась Юлия. – Особенно в тот момент, когда ты меня поставил на четвереньки… Между прочим, я дочь Кесаря и сама решаю, когда и с кем…
Юл изменился в лице, он побледнел, затем побагровел:
– Прости. Я плохо помню, как вообще пришел к тебе. Все было как в тумане!
– Ты что, больной? – покосилась на него Юлия. – А еще консулом был…
– Нет, – как бы неуверенно проговорил Юл и уперся совершенно бессмысленным взглядом в покрытый лепниной потолок спальни. – Я в своем уме, но иногда… Я только тебе открою эту тайну. Я слышу голос… своего отца. Он зовет меня.
– Отца? Марка Антония? – переспросила она, как будто у Юла было несколько отцов. – Да когда он уехал в Египет к своей царице, ты был еще совсем сопляк, под стол пешком ходил!
– Не напоминай мне об этой мерзкой женщине, – неожиданно вспылил Юл, и его лицо перекосилось от гнева. – Это она и твой папаша сгубили моих родителей…
Юлия, заметив его взгляд, совершенно безумный, перепугалась не на шутку, но вида не показала и тихо заметила:
– Между прочим, мой папаша сделал тебя консулом… Впрочем, ты прав, – согласилась она, и адским пламенем вспыхнули ее глаза. – Этот человек не только твоим родителям, но и мне и моей матери искалечил жизнь. Он пустил меня по кругу. Сначала подарил одному своему наследнику, потом другому, третьему… Я стала разменной монетой в его политике. У меня не меньше причин для ненависти к нему, чем у тебя.
– Мой отец, – продолжал Юл, не слыша слов своей подруги,– не обрел покоя, хоть прах его и предан был земле. Его тень блуждает во мраке преисподней и жаждет мщения… Помоги мне, Юлия, – сказал он и схватил свою подругу за руку. – Помоги мне!
– Мне больно, – пискнула женщина, вырвав свою руку из его железной клешни. – Что ты задумал?
– Ты ничего не знаешь, – с лихорадочным блеском в глазах говорил Юл. – Сегодня раболепный сенат во главе с плешивым Корвином преподнес твоему старику титул «Отца Отечества». Какой позор! Как эти люди пали! Мой отец… Мой бедный отец. Он ждет… А его враг торжествует и с каждым днем становится только сильнее. Когда? Когда настанет время мщения? – вскричал он вне себя от вновь нахлынувшей ярости.
– Тише, Юл. Тише, – сказала Юлия, в глазах которой блеснул испуг. Она, проворно вскочив с постели, бросилась к дверям и выглянула в атриум, оглядываясь по сторонам, потом вернулась и села на ложе. – Не время и не место говорить об этом. Ты ступай, Юл. Ступай.
Месяц спустя
Первые погожие деньки… Солнце дарит земле свое нежное тепло. Дождливая италийская зима отступает под натиском пришедшей весны. Трава пробивается навстречу солнцу, покрывая густою зеленью парки и сады большого Города. Одеваются листвою величественные платаны. Весело журча, проворно течет по мелким камешкам ручеек. Лакает воду пушистый черный щенок с белым пятнышком в виде звезды на грудке. Девушка держит его на поводке и, затаив дыхание, слушает свою молодую служанку, которая безудержно, словно пташка, щебечет:
– В первый раз это бывает больно, а потом раз за разом привыкаешь, чтобы, в конце концов, обрести источник огромного наслаждения, особенно, если мужчина нежен с тобой, но так бывает не всегда… – вздохнула рабыня. – Однажды я была отдана одному гладиатору, который выступал на арене и не проиграл ни одного поединка. Он был жесток со мной и заставлял меня делать мерзкие, отвратительные вещи. По счастью, этого варвара вскоре убили на арене. Но, госпожа моя, Юнона вам уготовила счастье в браке с римлянином патрицианской крови.
– Он староват, правда, – вздохнула девушка, поглядывая на золотое колечко, которое блестело на тонком пальчике ее левой руки.
– Мужчина и должен быть старше, – уверенно заявила служанка. – Юнец, у которого еще молоко на губах не обсохло, – у него только одни глупости на уме, а человек в возрасте думает, как бы создать семью и завести детей… А дети – это цветы жизни. Величайшая радость. Правда, боги лишили меня счастья материнства, выкинув из утробы недоношенное дитя. Но у вас, моя госпожа, будет много детей. Я молюсь за вас Юноне и Матери Богов Кибеле! С будущим мужем вы непременно обретете счастье…
Служанка, погруженная в свои тягостные воспоминания, снова вздохнула и надолго замолчала. Тем временем, проворный любопытный щенок весело погнался за яркой бабочкой, которая, недолго похлопав крыльями, вспорхнула и улетела. Щенок тявкнул, словно посылая ей вослед прощальный привет…
Девицу, обрученную со знатным римлянином, звали Валерия, и была она дочерью знаменитого оратора и сенатора Мессалы Корвина, который давеча почтил титулом «Отца Отечества» Кесаря Августа. Девушка в этот ясный солнечный день захотела погулять и, взяв с собой служанку, отправилась в сады Мецената, которые были разбиты на Эксвилине, и где чаще всего было тихо и малолюдно.
Теперь они шли по аллее платанов, которая пестрела высокими деревьями и бронзовыми статуями, изображающими прекрасных крылатых мальчиков. Эти невинные создания вскоре сменились обнаженными мускулистыми фигурами героев Олимпийских игр, у которых все их мужское достоинство было на виду. У Валерии сердце учащенно забилось в груди, – она прячет глаза, но мельком, таясь, нет, да и взглянет на этот маленький орган, который иногда, как она знает, принимает большие размеры. Совсем скоро она в этом убедится, когда увидит настоящего мужчину из плоти и крови, а не это бронзовое изваяние. Мысль о предстоящей первой брачной ночи сильно волновала еще не испорченную девочку, которая совсем недавно перестала играть в куклы и лишь некоторое время назад почувствовала, что значит быть девушкой…
Вдруг черная кошка выскочила из-за деревьев, перебежала аллею и скрылась из виду. Щенок залился лаем и сорвался с поводка, устремившись вслед за нею.
– Глафира, найди Никона, – спокойно приказала Валерия и проводила взглядом служанку, которая исчезла среди деревьев. Девушка пошла дальше по аллее, предаваясь сладостным размышлениям о счастливой семейной жизни. Она не заметила, как пролетело время, а, между тем, солнце уже клонилось к закату. Служанка со щенком все еще не возвращалась. Вокруг стояла тишина. Девушка, озираясь по сторонам, кликнула Глафиру, но та не отозвалась, – тогда она начала искать пропавших: служанку и щенка, – долго бродила по саду, пробежала несколько аллей, совершенно пустых. Кругом – ни души. Тишина. Лишь деревья что-то угрюмо нашептывали. Девушке стало страшно, и она заторопилась с возращением домой.
Валерия вышла к аллее и, оглянувшись по сторонам, приметила грот в скале, один из тех, которые были посвящены горным нимфам, – ими кончались сады Мецената. Из глубины грота доносились какие-то звуки. Не сумев совладать с любопытством, Валерия, тихо ступая, подошла к гроту и, прячась, заглянула в него. В пещере царил мрак, немного рассеиваемый косым солнечным лучом, который норовил проникнуть все дальше вглубь ее – туда, откуда доносились стоны и где, сидя на большом камне и широко раскинув ноги, отдавалась рослому широкоплечему мужчине обнаженная женщина. Валерия, у которой сердце готово было выпрыгнуть из груди, раскраснелась и, затаив дыхание, вглядывалась в темноту. Лица мужчины она не видела, потому что он стоял к ней спиной и был чересчур увлечен процессом, а женщина, у которой растрепались волосы, вдруг обернулась, и Валерия встретилась с ней взглядом. Она, испугавшись, подалась назад и бегом устремилась вниз по аллее. На выходе из сада девушка столкнулась со своей служанкой, которая со слезами бросилась к ней в ноги, умоляя о прощении:
– Я все обегала и нигде не нашла Никона, – всхлипывала служанка. – Простите меня, госпожа моя.
– Ладно, Глафира, идем отсюда, – оборачиваясь, проговорила запыхавшаяся Валерия. Она перевела дух и вскоре вернулась домой, где мать строго отчитала дочь за то беспокойство, которое она всем доставила своим долгим отсутствием.
Вечером пришел отец семейства – Валерий Мессала Корвин. Начался званый обед, на котором присутствовало несколько сенаторов и богатых всадников, известных ростовщиков, ссужавших деньги под огромные проценты. В пиршественной зале, окруженной колоннадой, было несколько столов и множество обеденных лож, на которых возлежали одни мужчины. Женщины, как и дети, по древнему обычаю, сидели на скамьях. Среди гостей был и жених Валерии, который пожирал ее ненасытным взглядом, однако она не глядела на него. И даже не потому, что он был некрасив и лысоват. В этот миг у нее перед глазами стояла сцена кощунственного соития в гроте, и лицо женщины, которую она, конечно же, узнала. Мать с беспокойством поглядела на дочь:
– Валерия, ты ни к чему не притронулась! Что с тобой? Почему ты такая бледная? Ты не здорова?
– Нет, – слабо улыбнулась Валерия. – Все в порядке. Я не голодна. С вашего позволения, мама, я пойду в свою комнату.
Так и не взглянув в сторону жениха, Валерия покинула триклиний и вышла в атриум, где прежде за шитьем скрашивала долгие зимние вечера. Она остановилась возле крохотного водоема, посвященного домашним ларам, и замерла на месте, потому что в этот миг в атриум вошла та, которую она видела в гроте… Сама Юлия, дочь Кесаря Августа и жена Тиберия, собственной персоны.
Одетая в дорогую шелковую столу матрона, успевшая привести себя в порядок, протянула оторопевшей девушке ее щенка и, улыбаясь, ласково проговорила:
– Я гуляла в саду и вдруг услышала звонкий лай. Это прелестное создание буквально прыгнуло мне в руки. Мне не составило большого труда выяснить, чей он.
Девушка растерянно приняла щенка и не нашлась, что ответить нежданной гостье. В это время в атриум вышла мать Валерии и, с фальшивой радостью поприветствовав Юлию, тотчас начала перед нею заискивать и приглашать ее к столу:
– Сама дочь божественного Кесаря почтила нас своим визитом. Может ли быть большее счастье для хозяйки дома?! Словно солнце выглянуло из-за туч. Словно богиня сошла с Олимпа…
Юлия, выслушивая похвалы, улыбалась, но отвечала отказом на приглашение и уже на выходе обратилась вдруг к Валерии:
– Милая, я бы хотела видеть тебя завтра вечером у себя. Непременно приходи. Завтра буду тебя ждать…
– Она придет. Она придет, – отвечала за дочь мать Валерии.
Неделю спустя
Ночная мгла опустилась на Город, в котором жизнь не замирает ни на мгновенье. В тусклом свете фонарей, наполненных маслом, мелькали причудливые тени. Двое неизвестных в военных плащах с капюшонами быстрой твердой поступью шли той ночью по узким темным улочкам, оглашаемым скрипом многочисленных телег, которые двигались по мостовым, мешая спать городским рабочим, находящим приют в тесных грязных доходных домах – инсулах. Дешевая проститутка, промышлявшая вблизи таверны, выбежала из-за угла и подступила к ним, предлагая свои услуги. Но рослый мужчина грубо оттолкнул ее в сторону, так что эта женщина растянулась посреди мостовой и, плача, послала вослед ему неприличные ругательства. Они дошли до конца улицы и остановились напротив трехэтажной инсулы, которая ничем не выделялась из массы прочих домов со сдаваемыми в наем квартирами.
– Это здесь, – сказал рослый мужчина своему спутнику. Тот только кивнул. Они нырнули во дворик, где бил крошечный фонтан, и поднялись по деревянной лестнице, которая привела их прямиком на третий этаж этого доходного дома. Рослый человек трижды стукнул в запертую дверь. Вскоре сквозь трещины в двери просочился тусклый свет, а с той стороны раздался грубый мужской голос:
– Кто?
– Открывай. Свои.
– Пароль?
– «Священное мщение».
Створка двери скрипнула и приоткрылась. Показались бритое лицо и большой нос с горбинкой молодого человека, который посветил перед собой лампой и проговорил изменившимся голосом:
– А, это ты, Берингар! Кто твой спутник?
– Это мой телохранитель, – криво усмехнулся германец.
– Ты нуждаешься в охране? – усомнился придверник и потребовал. – Пусть он снимет капюшон…
Юноша сказал это, скорее, для очистки совести, а потому, едва увидев бородатое лицо и длинные космы варвара, не стал присматриваться и тотчас пропустил обоих. Они прошли по длинному коридору, который привел их к новой двери, – за ней открывалось помещение, рассчитанное для каких-то торжественных случаев, где теперь собралось не менее сотни человек. Некоторые из них возлежали на ложах, иные сидели на табуретах. Но мест для всех не хватало, а потому многие стояли. Окна здесь были наглухо закрыты ставнями, а источником света служили несколько коптящих масляных ламп, которые создавали таинственную обстановку полумрака.
Прошло немного времени, и из соседней комнаты появились Юл Антоний, Семпроний Гракх и очаровательная Юлия, которая, к слову сказать, переспала со многими из собравшихся здесь мужчин, а остальным, неопытным по молодости, пообещала отдаться после успешного окончания дела. Юноши пожирали взглядом свою «богиню», и достаточно было только щелкнуть пальцем этой женщине, как они бы лежали у ее ног, словно верные преданные псы. А она за глаза называла их – «мои щенята».
Когда установилась тишина, Юл Антоний поднялся по ступеням на возвышение и, оглядев собрание, провозгласил:
– Я приветствую вас, члены тайного союза борьбы с тиранией! Вот и настал тот день, которого мы так долго ждали. Я рад сообщить вам, что все случится сегодня ночью. Гай Октавий, этот жалкий Фуриец, произошедший из худого плебейского рода, – тот, который присвоил себе кучу громких имен и титулов, – сегодня, этой ночью, будет низвергнут во мрак преисподней. И разрази меня молния Юпитера Громовержца, если его мерзкая душа обретет покой хоть когда-нибудь… Он поплатится за все! Я сам, собственными руками прикончу его, раздавлю эту гадину…
Слова оратора пришлись по вкусу всем собравшимся, которые встретили их дружными рукоплесканиями. Когда снова воцарилась тишина, Юл продолжал:
– И это сделать даже проще, чем мы думали. Третий день подряд тиран не покидает своего жалкого дворца и даже не встает с постели. Он страдает от болей в сердце, он мучается камнями в почках и мочевом пузыре… Убить его теперь легче, чем расправиться с цыпленком. И в этом нам поможет наш друг, Берингар. Начальник дворцовой стражи, который перешел на нашу сторону. Берингар, где ты? Выйди, чтобы я мог увидеть тебя, – сказал Юл, ища глазами германца.
Рослый широкоплечий мужчина вышел вперед, а вместе с ним выступил некто, облаченный в плащ с капюшоном, который скрывал его лицо.
– Я вижу, сегодня ты пришел не один. Кто твой приятель, Берингар? – улыбался Юл Антоний, но он изменился в лице, как только капюшон откинулся назад, а на пол упал рыжеволосый парик. Заговорщик мертвецки побледнел, задрожал и вмиг лишился прежней спеси, а Юлия, вскрикнув, лишилась чувств, рухнув на пол…
Перед Юлом стоял тот самый человек, которого он только что честил «жалким Фурийцем» и клялся прикончить. Да. Это был Август. Правда, исхудалый и обросший бородой, но от этого он не переставал быть всесильным владыкой мира. Что тут сделалось! Поднялась паника. Все повскакали со своих мест и бросились к выходу, но едва прозвучал гневный голос императора: «Назад!» – как они покорно вернулись и, словно древесные обезьянки перед удавом, замерли в ожидании решения своей участи. Август не сводил испепеляющего взгляда с Юла Антония:
– Ты называл меня Фурийцем. Но это мое детское прозвище. С чего вдруг мне обижаться на него? Ты называл меня тираном. Но и это я тебе прощаю, Юл. Брут и Кассий так моего отца называли, а он был поистине великий человек! Ты хвастался, что легко прикончишь меня. Так, давай. Начинай. Вот он я. Здесь, стою перед тобой.
Юл Антоний внезапно залился горючими слезами и, пав на колени, вскричал:
– Мой бог. Мой Кесарь. Мой благодетель. Прости меня…
– А, – ухмыльнулся Август, – значит, вспомнил о том, что ты мне обязан своей никчемной жизнью! Мне и бедной сестре моей, которая, хвала богам, не познала горьких плодов своей добродетели…
– Прости меня. Прости меня, – повторял Юл Антоний, который в этот момент выглядел таким жалким и ничтожным, что на него было противно смотреть. Август состроил презрительную гримасу на своем лице и повернулся к притихшему залу:
– А вы, сенаторы, всадники… Те, которые клялись мне в верности. Те, которые называли меня Отцом Отечества! Как же вы решились пойти за этим ничтожеством? Нет. Вы не меня предали, вы Рим предали! Я бы вас простил, но что скажет на это римский народ? Люди вас растерзают…
Оратор чересчур увлекся своей речью и не видел, что происходит позади, а Юл, тем временем, поднялся с колен и, выхватив спрятанный за пазухой кинжал, занес руку, чтобы воткнуть его в спину своего врага…
Август обернулся только тогда, когда услышал грохот падения. Мертвое тело Юла лежало посреди зала, а Берингар вытирал о его белую тогу свой окровавленный кинжал… Глянув искоса на лежащую без сознания Юлию, император в сопровождении телохранителя покинул конспиративную квартиру своих врагов. И тотчас в инсулу ворвались солдаты, которые хватали заговорщиков и волокли их в Мамертинскую тюрьму. На другой день было объявлено, что Юл Антоний, мучимый угрызениями совести, покончил с собой в заключении. Юлия была осуждена за прелюбодеяние, и Август публично отрекся от дочери и сослал ее на остров Пандатерия.
Каппадокия. Вилла близ Прокопиона.
Отчаянные крики сотрясали стены дома. Они вырывались из закрытых дверей спальни, где на широком брачном ложе мучилась родами Кассандра. Казалось, ее тело закипает – столь горячей она была в эти часы, которые тянулись невероятно долго. Слезы нескончаемым потоком катились из глаз женщины. Пот струился градом по лицу ее.
Корнелия в темном траурном платье стояла в сторонке, молча наблюдая за страданиями невестки. Прибежал с поля взволнованный хозяин дома. Он ворвался в спальню и опустился на колени перед кроватью, – взял горячую влажную ладонь Кассандры, и она тотчас вцепилась в него мертвой хваткой. Ее длинные ногти впились ему в руку, но Лонгин стерпел, и вида не показал, что ему больно, – не отнял своей руки, хотя с нее уже струилась ручейками кровь…
– Родная, Филон уже поехал в город. Скоро он привезет повитуху. Скоро помощь подойдет. Все будет хорошо!– шептал Лонгин в самое ухо Кассандры. Его всего трясло словно в лихорадке. Казалось, что жар, который бушевал в ней, передавался ему и обращался в озноб.
– Гай, – откуда-то издалека донесся голос Корнелии. – Здесь не место для мужчин. Ступай в атриум.
Но Лонгин не внял ее словам и остался с женой. Наконец, появилась повитуха со своими помощниками, которые возле ложа поставили акушерское кресло с наклонной спинкой, подлокотниками и сиденьем с круглым отверстием. Попросили всех выйти за двери. Но Лонгин не уходил, да и не мог уйти, потому что кричащая Кассандра не отпускала его. Помощникам повитухи пришлось разделять их сцепленные, обильно политые кровью руки.
– Не уходи, – вдруг диким воплем вскричала Кассандра. – Я умру без тебя!
Лонгин на мгновенье встретил ее взгляд, ее совершенно безумные глаза, в которых зияла чудовищная бездна страха, но потом она снова завопила и отвела взор в сторону. Стоны вырывались из груди страдающей женщины, когда ее переносили в акушерское кресло. Лонгин с тяжелым сердцем вслед за матерью покинул спальню и прикрыл за собой створки двери. Он опустился на стул возле картибула и, поставив локти на стол, закрыл уши руками, чтобы не слышать мук любимой женщины. Но это едва ли помогло ему. Теперь к крикам Кассандры прибавился еще громкий визжащий голос повитухи, которая орала на роженицу, осыпая ее неприличными ругательствами.
– Как она смеет! – воскликнул Лонгин, порываясь разобраться с негодной старухой, но он был остановлен строгим голосом матери:
– Гай, вернись на свое место. Сядь и успокойся. Повитуха знает свое дело. Не смей мешать ей.
– Мама, – чуть не плача, пролепетал Лонгин, – ты видела ее лицо? Как она страдает, бедняжка!
– Все женщины через это проходят. Ты ей ничем не поможешь… – спокойно возразила Корнелия, в глазах которой не было и тени сопереживания роженице.
Лонгин места себе не находил, бегая по атриуму, потом выходил во двор, где был разбит цветник, весьма любимый Кассандрой. Вдыхая ароматы роз и лилий, он немного отвлекался, но вскоре снова беспокойство овладевало им…
Зашло солнце. На землю легла непроглядная ночь, а Кассандра все еще мучилась родами. Казалось, что ее страданию не будет конца. Но это обманчивое впечатление, что сводило с ума Лонгина, развеялось, как туман, когда, наконец, в доме воцарилась долгожданная тишина, в которой внезапно раздался плач ребенка.
Лонгин вбежал в спальню, и мать больше не удерживала его. Он увидел пустую помятую постель и акушерское кресло, которое обступили помощники повитухи. Старая женщина, сидя на низеньком стуле, перерезала пуповину, освобождая родившееся дитя от связи с матерью. Потом она поднялась и, приняв из рук помощников крохотного младенца, положила его к ногам оторопевшего Лонгина.
В этот миг римлянин испытал весьма странное чувство. Ему вдруг показалось, будто когда-то с ним нечто подобное уже происходило, хотя этого и не могло быть. Младенец мужского пола лежал у его ног, беспомощно подергивая ручками и ножками… Дрожащими от волнения руками Лонгин поднял с пола ребенка, тем самым, в присутствии свидетелей признавая его своим сыном. Он передал его кормилице, которую разбудили посреди ночи, и та начала пеленать новорожденного.
– Кассандра, – позвал Лонгин, глядя на сына. – Родная, все кончилось. Ты у меня умница. Смотри на нашего… Кассандра?
Женщина после продолжительных страданий, наконец, успокоилась, тихо лежала в акушерском кресле и не торопилась разделять радость своего мужа. Лонгин приблизился к креслу и взял ее обвисшую руку, которая прежде была горячей, а теперь вдруг похолодела. Чересчур похолодела! Он позвал, но Кассандра снова не отозвалась. Страшная догадка полоснула, словно острое лезвие бритвы, сердце мужчины. Его лицо перекосилось от душевной боли, и слеза звучно капнула на мраморный пол еще до того, как он заглянул в ее широко отверстые глаза, которые безжизненно глядели на него. В ее остановившемся взгляде застыл, отпечатался последний, самый страшный миг страдания, и мужчина, не помнящий себя от горя, вдруг услышал посреди притихшей комнаты голос своей жены, своей возлюбленной:
– Почему ты оставил меня? Это ты во всем виноват!
Старый вояка привычным движением руки закрыл глаза покойницы и, ни на кого не глядя, вышел из спальни, потом спустился в винный погреб, и только здесь из груди его вырвался долго сдерживаемый крик, больше похожий на рев дикого затравленного зверя…
***
На планете Земля есть немало таких местечек, с которыми человек неизменно связывает свои мечтания о счастье. Туда, где солнце светит круглый год, где теплый песок и море с кристально чистой водой, стремится обыватель и в наши дни в поисках «райского наслаждения». Гористый остров Родос, лежащий на стыке морей у побережья Малой Азии, издавна манил людей своей красотой и здоровым воздухом. Две тысячи лет назад Родос был населен греками, говорящими на дорийском наречии, которые основали на острове ряд портовых городов. Именно здесь, посреди голубых лагун, песчаных пляжей и высоких гор, обрел пристанище Тиберий Нерон, пасынок Августа, после своего внезапного удаления из Рима. На Родос он прибыл облеченный трибунской властью и неприкосновенностью, но против своей воли остался на острове и по окончании срока полномочий. Началось самое суровое время в жизни этого человека, которое вконец испортило и без того его жестокий нрав. Страх, который он старательно прятал под личиной суровости и надменности, прорывался наружу прыщами, что время от времени высыпали на его лице. Он оставил город и удалился вглубь острова, где поселился в маленькой хижине на склоне холма, ходил в греческом одеянии и вел совершенно уединенный образ жизни, общаясь разве что с местным греком-астрологом по имени Фрасилл.
Этот грек был единственным человеком, который льстивыми речами и обнадеживающими предсказаниями снискал расположение у затворника Тиберия. Вот и теперь эти двое прогуливались по берегу моря, и римлянин с увлечением рассказывал своему приятелю о необыкновенных знамениях последних дней:
– Накануне я переодевался и вдруг чистая, стиранная фулониками туника вспыхнула на мне. Я скинул ее с себя, чтобы потушить пламя. Глядь – огонь потух сам собой. Я тотчас смекнул, что к чему, – это было видение. А сегодня утром на крышу моей хижины сел орел. Раб, который прислуживает мне, говорит, что отродясь не видывал орлов на острове… Что скажешь, Фрасилл? О чем вещают твои звезды?
– Это добрые знамения! – восклицал звездочет. – Ночью я еще раз сделал расчеты. Все сходится. Гороскоп, который я составлял для тебя, подтверждается. Тебе, мой государь, уготована великая судьба. Ты будешь править! Фортуна вскоре улыбнется тебе. И добрые известия придут из Рима…
Не успел он окончить свою пространную речь, как на горизонте показались паруса. Тиберий, издали завидев корабль, внезапно бросился бежать и проворно, как горный козел, взобрался на вершину высокого утеса, чтобы разглядеть принадлежность судна. Да. Все так. Корабль был явно римским. Он понял это по парусам, а по пышности убранства можно было б заключить, что хозяин судна – человек весьма знатный. Вскоре Тиберий различил значок Кесаря, который трепетал на ветру…
Вслед за Тиберием на крутой утес вскарабкался и звездочет Фрасилл. Он отдышался и проговорил торжествующе:
– Я же говорил, мой государь. Этот корабль везет добрые известия.
Тиберий был бледен и не удостоил вниманием слова предсказателя. От волнения он ногтями до крови расцарапал прыщавое лицо свое. Его душа в этот миг металась, охваченная паникой. В его мыслях царила полная неразбериха.
