Василий Головачёв
Вне себя
«Почему?»
«Видимо, мы представляем для Владык Бездн какую-то опасность. Тем, что знаем суть Бытия. Чем-то ещё. Долго рассказывать».
«Значит, если я не сунусь в эти… измерения, меня не тронут?»
«Не знаю, – честно признался Прохор-11. – Хотелось бы верить».
«Бред!»
«Не повторяйся, что ты заладил одно и то же? Я плохо объяснил тебе наше положение?»
«Твоё положение».
«Ошибаешься – наше! Хорошо, что я предупредил тебя, а то бы ты никогда не врубился, что происходит, особенно в случае появления в вашем превалитете Охотников».
«И что они сделают?»
«Боюсь, ничего хорошего. Сотрут память, изуродуют психику, лишат способности соображать, убьют, наконец! Всё, что угодно!»
«Но ты им ничего не сделал!»
«Я умею то, чего не должен уметь. Я видел то, чего не должен был увидеть».
«Может, я всё-таки чокнулся? – робко подумал Прохор. – От занятий числонавтикой? Разговариваю сам с собой…»
«Почему бы не поговорить с умным человеком? – пошутил Прохор-11. – Я – это ты, ты – это я. Отличная компания! Вселенная устроена сложней, чем ты думаешь. Все цифры и числа организуют превалитеты своих форм, свою геометрию. Каждой формой управляет своя цифра или число. Первоцифры – от единицы до девяти – абсолютны, то есть дают реальный материальный спектр, остальные – менее плотный и квазиустойчивый».
«Чем больше число…»
«Тем менее устойчива числореальность. Переход с одной цифры на другую даёт переход из пространства с одними законами и геометрией в пространство с другими константами взаимодействий. Рядом стоящие превалитеты различаются мало, но чем ниже – по увеличению числа, тем больше меняются физические законы. Я путешествовал сотни раз и видел удивительные вещи».
«Тогда и я хочу».
«Не торопись, всему своё время».
«И везде есть Прохоры Шата… Смирновы?»
«Везде! Трансперсональные генетические линии пронизывают все слои «матрёшечной» Вселенной. Наши предки знали это, потому и зашифровали знания в игрушках типа матрёшки и Змея Горыныча, а также в былинах. В глубинах Бездн изменяются даже такие параметры, как форма тела существа. Если в начала спектра я был человеческим существом, то после шеститысячного превалитета я могу оказаться кем угодно, даже крокодилом».
«Шутишь?»
«Ничуть. Многообразие всех форм одного и того же тела образует непрерывное множество или ещё одно символическое измерение, для каждого объекта – своё, в котором этот объект может существовать физически. А цифры и числа структурируют не отдельные объекты, а пространство, вакуум, понимаешь?»
«Значит, в числомирах с большим превалитетом кресло, в котором я сижу, имеет другую форму?»
«Совершенно верно, в соответствии с законами того мира. И остальные предметы тоже. Я не проверял, но, возможно, когда-нибудь проверю. Короче, формонавт переходит в разные подпланы Бытия, где действуют другие законы взаимодействий. Это главное, что ты должен помнить».
«А если меня… или тебя… убьют? Линия прервётся?»
«Молодец, креативно мыслишь. Нет, похоронят одного Смирнова в родном Ф-превалитете, остальные останутся в своих».
«Как же ты в таком случае попадёшь в тот числомир, если «родич» мёртв?»
«Не попаду, но останутся ещё сотни, тысячи других «родичей» в других числореальностях. Но вопрос интересный, я пытался решить его, экспериментируя с переходом в другие живые объекты, но не преуспел, не было времени».
«Понятно. Значит, я чуть-чуть не дошёл до твоих открытий. Но я никогда не думал о формологии…»
«О формонавтике? Формологией и у вас интересуются. А формонавтикой, объединяющей обе науки, формологию и числонавтику, занимаются единицы. Я вообще знаю только одного человека, академика Дмитрия Дмитриевича Бурлюка. Точнее – знал».
«Он погиб?»
«Исчез. Ну что, отдохнёшь?»
Прохор почувствовал озноб. Количество полученной информации превысило предел осмысления. Запасы удивления, неприятия и сомнений кончились, наступила апатия, навалилась усталость.
«Да, пожалуй».
«Отдыхай, поговорим завтра».
«Червячок» голоса «родича» из параллельного одиннадцатого измерения, заползший в голову, растаял.
Прохор очнулся, поднял голову и не поверил глазам.
В комнате было темно.
За окном наступила ночь.
Он просидел в кресле перед включённым компьютером больше четырёх часов!
Не пытаясь оценить свой первый опыт общения с самим собой, он поплёлся в ванную, искупался и рухнул в кровать.
Последней мыслью была мысль поговорить с Даном Саблиным, рассказать ему о своих «контактах второго рода».
Через минуту спасительный сон смежил веки.
Пленница свободы
Свой двадцать восьмой день рождения Феона справляла в загородном домике родителей, расположенном на берегу небольшого озерца Светлое в пятнадцати километрах от Суздаля. Домик коттеджем назвать было трудно, потому что ему было полвека и принадлежал он кооперативу «Каменковский», созданному ещё в прошлом веке.
Родители Феоны уехали в город.
На даче собралось пятнадцать человек, в том числе – шестеро из группы Глеба Мисюры, включая саму Феону и Устинью. Глеб руководил российской командой бейсджамперов уже четыре года и был самым старшим из группы: ему исполнилось тридцать четыре года.
Он, конечно, знал о существовании Прохора Шатаева, к которому Устинья была неравнодушна, поэтому хотя и пытался с ней сблизиться, но делал это ненавязчиво и деликатно. Из каких-то источников он хорошо представлял себе характер Прохора и верил, что Устинья, девушка красивая и неглупая, разберётся, где её настоящее счастье. Он ждал.
Не раз об этом заговаривала и Феона, с которой Устинья дружила с института: обе заканчивали физкультурный институт по классу паркура. Так было и в этот раз, когда гости разъехались поздно ночью по домам и подруги остались вдвоём.
– Ну что ты за него держишься? – возмутилась Феона, статная высокая брюнетка с короткой стрижкой. – Он же самодовольный и вялый, как… как собачье ухо! Даже фамилия у него Шатаев, что совершенно точно отражает натуру.
Устинья перевернулась на бок, улыбнулась.
– Ты его мало знаешь. Он умный.
– Умный! – фыркнула Феона. – Этого мало, девочка моя. Он просто себе на уме и всегда думает только о своей математике.
– Не всегда, – покачала головой Устинья. – Шатаев он по матери, по отцу Смирнов.
– Что в лоб, что по лбу!
– Не говори так. Родственники у него Морозовы.
– Вот видишь? Законченный родовой тупик: Шатаевы, Смирновы да ещё Морозовы! Чтобы он думал больше о других, его надо вскипятить.
– Как? – удивилась Устинья.
– Ограничить, не давать, не подпускать к себе.
– Да люблю я его, Фея, понимаешь? Поссоримся – я первая бегу через день мириться. Если он хочет близости – да вот она я! Хочу того же. Почему я должна его ограничивать? А после близости и остальное приятно, интересно и необходимо. Да, он математик, и для него числонавтика важнее в жизни, чем я. Но так хочется верить, что он наконец повзрослеет и станет…
– Кем?
– Мужиком, – грустно улыбнулась Устинья. – Я ведь ему только добра хочу.
– Навязанное добро – зло.
– Я не навязываюсь. Он без меня проживёт. А я без него…
– Что ты всё за упокой? – снова рассердилась Феона. – Да, он у тебя смазливый, ходит красиво, но ведь и ты не дурнушка? Вон как Глеб за тобой увивается! А он посерьёзней твоего математика будет. Брось его, хотя бы на время, поживи месяц свободно, сам прибежит.
– Свободно я не умею. Как сказал поэт:
Я – узница свободы,
Ты пленник вечной Тьмы.
– Тем более его надо бросить, – вздохнула Феона, обнимая подругу. – Стихи – это хорошо, только в жизни всё гораздо прозаичней и проще. У меня тоже был свой математик.
– Коля? Он же был электронщиком.
– Какая разница? Отношение ко всему было таким же, как у твоего Проши. Не успели мы с ним пожить нормально, и так радости мало. – На глаза Феоны навернулись слёзы.
Устинья погладила её по голове, сама с трудом сдерживая слёзы.
Николай, друг Феоны, погиб год назад в автокатастрофе, с тех пор она не ждала от жизни ничего хорошего.
– Не жалей о том, что радости мало, этим ты приобретёшь ещё одну печаль.
Феона улыбнулась сквозь слёзы.
– Так и будем друг дружку утешать, то я тебя, то ты меня. А насчёт своего Прохора подумай, ему действительно многого не хватает.
– Ему не хватает одного: он меня не любит.
– Вот и уходи от него, – решительно махнула рукой Феона. – Глаза голубые, улыбается приятно, носит классные костюмы, а характер – обнять и плакать!
– Костюмы он носит от Ральфа Лаурена.
– Вот-вот, костюмы от Лаурена, рубашки Барбери, галстуки Мачинелла, мокасины Людвига Рейтера, не говоря уже о ремнях Мальберри, но по мне уж лучше демократическая джинса, что носит Глеб.
– Они совсем разные. Я и сама люблю стильную одежду.
– От Валентино, – хмыкнула Феона. – Я, что ли, не люблю? Это нормально для женщины, и очень подозрительно, если мужик так тщательно одевается. Что он скрывает?
– Что он маньяк, – предположила Устинья.
Феона засмеялась.
Устинья засмеялась тоже, чувствуя, как становится легче, обняла подругу. Долго печалиться было не в их природе.
Уже собираясь уходить, через час лёгкой болтовни и воспоминаний, Феона задержалась на пороге комнаты.
– Что ты там говорила, чем занимается твой Проша?
– Числонавтикой.
– С чем её едят? Это раздел математики?
– Он фанат, много раз рассказывал о свойствах экзотических чисел, знает все их смыслы и тайны. Знаешь, это довольно-таки интересно.
Феона презрительно повела плечиком.
– Математика никогда не входила в круг моих любимых предметов. В школе я больше любила географию. Ну, спокойной ночи и приятных снов. Выкинь его из головы.
Дверь закрылась.
– Легко сказать – выкинь, – грустно прошептала Устинья, воскрешая в памяти лицо Прохора.
С его рассеянным взглядом – он так смотрел на всех – она и уснула.
Я тебе верю
Совладельцу спортклуба «Чемпион» можно было и не вставать в половине седьмого утра, но Данияр Саблин, чемпион Казахстана по боям без правил, а потом и чемпион России, привык вставать в это время и легко поднялся на кровати, опередив будильник ровно на три секунды.
Фамилией Саблин он был обязан отцу, именем Данияр – матери, которая принадлежала к тому же роду, что и нынешний президент Казахстана.
Впрочем, на судьбе Данияра это не сказалось никак. Закончив университет в Астане, приближенным к властной структуре Казахской республики он стать не мечтал, а характер взял от обоих: от отца – решительность, упрямство в достижении цели, хладнокровие и реактивность, от матери – терпение, уважение к старшим и великодушие.
По утрам он бегал по набережной, любуясь рекой и зелёными насаждениями вдоль берега.
В начала восьмого принял душ, переоделся, позвонил Валерии:
– Доброе утро. Не разбудил?
– Завтрак готов, заходи, – ответила подруга, жившая в соседнем доме, напротив Никольской церкви.
Она работала в МЧС, командовала отрядом спасателей суздальского Центроспаса и была особой очень своенравной. Данияр давно предлагал ей начать совместную жизнь, но Лера почему-то не спешила обзаводиться семьёй, каждый раз ссылаясь на важные, по её оценке, обстоятельства. Основным доводом девушки было утверждение, что она практически не живёт дома, пропадая по делам днями и неделями.
– Ты не выдержишь, – безапелляционно говорила она, – сбежишь через месяц.
Данияр возражал, обижался, сердился, потом смирился, понимая, что его настойчивость может восприниматься отрицательно: Лера слишком любила независимость. Ситуация складывалась уникальная: он хотел жениться, сыграть свадьбу, она не хотела. В то время как у друга Данияра, Прохора, всё было ровно наоборот: Прохор встречался со своей девушкой Устиньей давно, однако предлагать руку, сердце и совместную жилплощадь не торопился.
Лера ждала Саблина в дверях, одетая по-походному.
Чмокнула в щеку, протянула ключ.
– Извини, тревога, пожар в торфянике у Змеихи, объявлен сбор. Позавтракаешь, закроешь квартиру. Посуду мыть не надо.
– Но мы бы успе… – начал ошеломлённый Саблин.
– Всё, прости, не хочу опаздывать, созвонимся. – Лера ещё раз поцеловала его и исчезла за дверью. Торопливо простучали каблучки по ступеням лестницы, и всё стихло.
– Вот и вся любовь, – глубокомысленно проговорил он, глядя то на дверь, то на ключи в руке. – Созвонимся. Когда?
На кухне его ждала творожная запеканка, сметана, холодное молоко в чашке, как он любил, сыр и горячий зелёный чай.
– Комильфо, – хмыкнул Саблин, разглядывая стол. – Но если честно, стандарт. Придётся твою «Стряпуху» учить по утрам готовить более разнообразно.
Запеканку тем не менее он съел, посмаковал зелёный чай с лимоном, прибрал на кухне, так как везде любил порядок и чистоту, закрыл дверь за собой и поехал на работу.
Ездил он быстро, не прибегая к помощи компая. Современные компьютерные системы управления, которыми теперь снабжались выпускаемые автомобили, заботились прежде всего о безопасности пассажиров, поэтому соблюдали все правила дорожного движения, отчего средняя скорость потоков машин в городе не превышала тридцати километров в час.
Кто любил езду погорячее, отключал компай и водил авто вручную, хотя тоже вынужден был ездить почти с той же скоростью, так как за дорогами вёлся постоянный телекамерный контроль.
Саблин лихачом не был, однако его спортивный «Киа-Вондер» требовал другого подхода, и он, где можно, включал режим «аллюра», пользуясь услугами антирадара «Стингер-200». Изредка он всё-таки не успевал вовремя сбросить скорость на дорогах Суздаля, но «письма счастья» его обходили, потому что в ГИБДД города работали родственники Данияра, знавшие о его пристрастиях.
Счастливо избежав встречи с инспекторами и на этот раз, он припарковал машину в подземном гараже спортклуба и поднялся на последний – тринадцатый этаж, где располагался офис управляющего.
Секретарша Света уже работала. То есть сидела с деловым видом у объёмного дисплея и рассматривала какие-то модные женские костюмы. Увидев входящего босса, она не смутилась, просто переключила новостной канал.
– Китайцы высадились на Луне, – сказала она радостно. – Здравствуйте, Данияр Тимофеевич. Кофе?
– Как всегда, с лимоном, – сказал Саблин, проходя в кабинет, который он делил с совладельцем клуба Женей Дряхловым – в целях экономии. Клуб почти не приносил прибыли, и уже давно Женя предлагал организовать на его территории кафе или ресторан, хотя бы безалкогольный.
Света принесла кофе, вазу с конфетами, кокетливо поправила прядку мелированных волос. Она была симпатична и исключительно сексуальна, к тому же ещё и заботлива, но Саблин держал её на расстоянии, редко отвечая шуткой на её игривый тон. Он был однолюб, в отличие от компаньона, и образ Леры в памяти не тускнел никогда, кто бы ему ни улыбался.
Забот и проблем у руководства клуба хватало, и не все они относились к организации тренировок и соревнований. Хозяйственной деятельностью занимался Евгений, будучи в хороших отношениях с администрацией города и местными бизнесменами. Саблин же организовывал процессы тренировок разных видов спорта и устраивал состязания, приглашая спортсменов не только из района и области, но и из Москвы, из других городов и из-за рубежа. Особенно ему нравилось организовывать матчи сборных России и других стран по боям без правил, в которых он сам принимал участие.
Однако этим утром позаниматься делами ему не пришлось.
В половине десятого внезапно позвонил Прохор Шатаев. Он был хмур, озабочен и сосредоточен.
– Привет, чемпион. Можешь приехать?
– Я занят, – сказал Саблин. – Могу подъехать вечером, после работы.
– Ты мне очень нужен.
– Что случилось?
– Не по телефону.
– С тобой всё в порядке? – забеспокоился Саблин. – Выглядишь как после автоаварии. Или с твоими что?
– Нет, все здоровы, – мотнул головой Прохор, не реагируя на тон друга. – Хотя, может быть, у меня с головой что-то. Приедешь, сам оценишь.
– Да что с тобой? – не на шутку встревожился Данияр. – Может, врача вызвать?
– Когда ждать?
– Врача?
– Дан, мне не до смеха. Когда приедешь?
Саблин посмотрел на разложенные по столу бумаги, на схему в объёме дисплея, показывающую взаимодействие спортивных организаций Суздаля, но отказывать другу не решился.
– Через минут сорок тебя устроит?
– Жду, я дома. – Видеообъём айкома погас.
– Какая муха тебя укусила? – выпятил губы Саблин, размышляя над словами и поведением Шатаева. – Первый раз я вижу тебя таким взъерошенным. Математики такими быть не должны.
На сборы ушло три минуты.
Саблин сказал Светлане, что вернётся после обеда, попросил объяснить Евгению, что убыл по делам в исполком Федерации тенниса, и спустился к машине.
Прохор Шатаев жил в новой семнадцатиэтажке, формой напоминавшей не то корабль, не то утюг. Этот стеклянный сверкающий «утюг» был виден издалека, и многие жители города завидовали владельцам квартир необычного здания. Но Саблин знал, что строили его наспех и недоделки вскрывались каждый год: то щель появится в стыках между плитами либо под пластиковыми подоконниками, то протечёт труба, то засорится унитаз. Правда, Прохору повезло, его квартира дополнительного ремонта пока не требовала.
Математик встретил его в шортах и шлёпанцах. Он по-прежнему был хмур и рассеянно озабочен.
– Нет, ты всё-таки заболел, – решил Саблин. – Первый раз вижу, чтобы у тебя не был включён комп.
– Сядь, – сказал Прохор.
– Ты меня пугаешь. Убили кого? Тебя бросила Устя?
– Устя улетела в Норвегию на чемпионат.
– Ты с ней поссорился?
– Нет… почти…
– Почти? Снова обидел?
– Помолчи, – поморщился Прохор. – Ты мне просто не поверишь.
Саблин внимательно посмотрел на друга. Он действительно видел его таким растерянным впервые в жизни.
– Рассказывай.
– У меня был гость.
– Я его знаю?
Прохор криво улыбнулся.
– Как меня. Его зовут Прохор… Прохор Смирнов.
– Тёзка? – не понял Саблин.
– Это Прохор-11, почти что я сам. В своей числореальности он тоже математик, но работает в лаборатории метаматериалов, а не в студии технического дизайна.
– Что ещё за числореальность такая? Он тоже занимается числонавтикой, как и ты?
– Он занимается формологией, а теперь ещё и формонавтикой.
– Ничего не понимаю. Откуда ты его знаешь?
Прохор глубоко вздохнул, дёрнул себя за вихор, снова пошёл кругами по комнате.
– Он – это я, только из другого измерения, если хочешь. Теперь слушай и не перебивай.
Саблин сел.
Прохор какое-то время ходил по гостиной, дотрагиваясь рукой до мебели, потом начал рассказывать о визите гостя, которого назвал Прохором-одиннадцатым.
Рассказ длился полчаса.
Саблин слушал с непроницаемым лицом, не сделав ни одного жеста.
Прохор выдохся.
– Закончил? – подождал продолжения Саблин.
– Да. И я не псих!
– Верю. Но у меня появились вопросы. Насколько ты сам в теме?
– Если ты о формологии…
– О жизни твоего одиннадцатого.
– Ну, сколько он мне сообщил, столько и знаю.
– Давай начнём с математики. Объясни мне главное – суть происходящего. Какого дьявола понадобилось твоему «брату-близнецу» из соседнего измерения заявляться к тебе? Что ему нужно?
– За ним гонятся Охотники.
– Это я понял. Что за Охотники, почему гонятся?
– Хорошо, давай сначала, с математики. – Взгляд Прохора прояснился. – Суть происходящего в следующем. Все цифры и числа организуют превалитеты геометрических форм, а глобально – пространственно-временные континуумы. Эти континуумы образуют нечто вроде многослойной «матрёшки» пространств, что и есть Вселенная. Мы живём в Ф-превалитете под номером два, мой гость – в одиннадцатом превалитете, где командуют парадом изменённые по отношению к нашим физические законы. А законы эти формируются геометрией взаимодействий. Если в нашем числомире главная геометрическая форма – тетраэдр, то в одиннадцатом – конгломерат фигур – тетраэдр, куб, гептаэдр, связанные фигурой одиннадцатигранника. Плюс заключённые в цифрах сакральные свойства данной реальности – символические смыслы и действия. Уяснил?
– Нет.
– Хорошо, попроще. Версии реальности зависят от чисел и цифр, несущих алгоритм самопроизводства и развития жизни.
– Теперь понял. Но кто задаёт законы формы в каждом слое «матрёшки»?
– Отличный вопрос! Ты быстро ориентируешься.
– Учусь у тебя.
– Я не успел расспросить своего «брата-близнеца», кстати, там у него фамилия Смирнов… ах да, я уже говорил. Должен быть какой-то задатчик форм и констант.
– Программа.
– Базовые параметры задают цифры, а они не являются ни программами, ни реализаторами континуумов. Должен быть именно коммандер, задатчик развития. Если мой «брат» появится, я спрошу у него.
– Как он это делает – внедряется в мозги?
– Он владеет встроенным в психику механизмом числовой призмы.
– Чем?
– Умеет волевым усилием менять-разлагать спектры чисел и попадать в соседние числомиры. Этот способ он называет формонавтикой. И ещё у него есть эргион.
Саблин наморщил лоб в усилии понять смысл термина, и Прохор добавил:
– Энергоинформационный модуль, помогающий ему настраиваться на переход в соседние «слои матрёшки». Он иногда называет его инфобиотоном. Я понял, что это такое, можно будет соорудить нечто подобное из обычных деревянных палочек.
– Ты хочешь попробовать делать то же, что и он?
– Почему бы и нет?
– Рисковый парень! А если нарвёшься на этих самых Охотников? Кстати, кто они такие? Чем грозит встреча с ними?
– Насколько я понял, Охотники исполняют приказы каких-то Владык. Прохор назвал их Владыками Бездн. Что под этим подразумевается, понять было трудно. А вот почему они гоняются за ним, я уточнить не успел.
– Может, твой «брат» что-то натворил?
Прохор перестал мерить шагами комнату, удивлённо посмотрел на Данияра.
– Я не подумал. Хотя… нет, не верю, он не производит впечатления преступника.
– Ты посмотри, кто у нас сидит за решёткой: редкая морда производит впечатление преступника. А вот во власти их несметное количество, если судить по сытым рожам.
– Не обращал внимания.
– Обрати как-нибудь. Теперь такой вопрос: с чего начинается твоя вселенская «матрёшка»? С какой цифры? С нуля или с единицы?
– С нуля.
– Но ведь нуль – ничто, пустота, отсутствие чего бы то ни было.
– Нуль не пустота, не вакуум, это равновесие, граница перехода меж проявленным и непроявленным. На Руси говорили – между Явью и Навью. Возможно, он олицетворяет собой Изначальный мир, где располагаются Божьи чертоги.
– Это он тебе сказал, одиннадцатый?
– Это я так думаю.
– Не знал, что ты веришь в Бога.
– Я верю в Творца.
– Разве это не одно и то же?
– Бог как Личность, каким его изображают художники, точно не существует, это отражение человеческих фантазий, желаний и надежд. Бог как Сущность, Творец Всего Сущего, есть.
Саблин прищурился, разглядывая затвердевшее лицо Прохора.
Эта проявившаяся твёрдость была ему раньше не свойственна.
– Ты изменился.
– Изменишься тут, – признался математик с виноватой полуулыбкой. – Хорошо, что ты не призываешь меня сходить к психотерапевту.
– Это мы ещё успеем сделать, – серьёзно ответил Саблин. – Но такое придумать трудно, а уж детализировать и вовсе невозможно. Будем думать, что делать дальше. Дашь знать, когда он снова, – Данияр хмыкнул, – проявится в твоей черепушке?
– Не вопрос.
– Меня всё-таки больше интересует не математика с геометрией, а Охотники. Чую, нам придётся с ними познакомиться.
– Не надо.
– Сам не хочу.
– Почему ты так думаешь?
– Если они гонятся за твоим «близнецом» по всем привальтетам…
– Превалитетам.
– Числомиры – звучит лучше. Если они гонятся за ним, то могли засечь, кого он посещал.
– Как? Это же не физическое посещение, его нельзя увидеть и проследить.
– Не знаю, может, существует какая-нибудь аппаратура для этого. В общем, оглядывайся по сторонам, и, если увидишь что подозрительное, сразу звони.
Прохор положил руку на плечо Саблина.
– Спасибо, что поддержал. Честно говоря, я уже начал сомневаться в своей нормальности.
– А вот это зря, – с той же невозмутимостью сказал Данияр. – Насколько мне известно, все знаменитые математики были ненормальными. Ты из той же породы.
– Для этого мне не хватает знаменитости, – улыбнулся Прохор. – Чаю попьёшь?
– Нет, побегу, дел много. Вечером после тренировки созвонимся. А если твой «брат» появится раньше…
– Позвоню я.
Они обменялись рукопожатием, и Саблин оставил Шатаева в странном расположении духа, в котором смешались сомнения, облегчение и ожидание каких-то перемен.
На лестничной площадке топтались два парня в демократичных студенческих «прикидах»: на обоих были жёлтые футболки с изображением голых женщин и черепа с костями, грязные шорты, сандалии, банданы на головах, в ушах клипсы айфонов и плейеров, в руках у одного наладонник-флоп, у второго что-то вроде видеокамеры, которую тоже можно было укрепить на тыльной стороне ладони.
Они ржали и общались на невероятном сленге с использованием междометий и жутких слов типа «чуфанутый» и «блюмкать», поэтому понять их было трудно.
Саблин кинул на них взгляд, прошёл мимо. Отметил про себя, что раньше он этих парней в доме Прохора не видел.
Уже садясь в лифт, он вспомнил, что показывал объёмный экранчик камеры, принадлежащей самому тощему пацану.
Сработала интуиция, почуяв неладное.
На экране была видна чья-то квартира в бледно-зелёных тонах. Именно в таком цвете показывал интерьеры за стенами домов новейший низкочастотный интравизор «Ксавье», которым хвастался Саблину его приятель в полиции. Купить его в обычных магазинах вряд ли было возможно.
И ещё: несмотря на хохот и ужимки, глаза у парней отнюдь не смеялись, а смотрели цепко, настороженно и оценивающе.
«Так! – сказал сам себе Саблин, возбуждаясь. – Началось! Они уже здесь!»
Он имел в виду Охотников, о которых говорил Прохор.
Лифт вернул его обратно на одиннадцатый этаж.
Парней с банданами на головах на лестничной площадке не оказалось.
Саблина взяли сомнения. Он прошёлся по площадке, принюхиваясь к запахам пластика, мокрого пола, обработанного моющими средствами, краски, пыли, различил слабый запах дешёвого пива.
«Куда же вы подевались, мальчики? И что вы здесь делали, забавляясь интросканером, видящим сквозь стены?»
Прохор на звонок отреагировал не сразу, открыл дверь через пару минут, вытирая мокрые волосы полотенцем.
– Ты? Что-нибудь забыл?
Саблин прошёлся взглядом по прихожей.
– К тебе никто не заходил?
– Нет.
– И не звонил?
– В чём дело? Я собираюсь в студию.
– Ты твоих соседей по дому хорошо знаешь?
– Знаю тех, кто живёт в соседних квартирах.
– Два парня лет по двадцать, чернявый и блондинистый, ходят в шортах и жёлтых футболках с черепами и голыми девицами, на головах банданы.
Прохор покачал головой:
– Рядом таких нет. В сорок первой живёт пацан лет восемнадцати, Гоша, да пара девчат в сорок второй.
– Может, парни к ним в гости заходили?
– Не знаю.
Саблин выдохнул сквозь стиснутые зубы, расслабился, унимая разыгравшееся воображение.
– Собирайся, я тебя подожду.
– Зачем?
– Хочу посмотреть, пойдёт кто за нами или нет.
– Кому мы нужны? – хмыкнул Прохор.
– Сам говорил мне об Охотниках. И гость у тебя был не простой. Вот и подумай об этом. Собирайся, жду.
Сбитый с толку Прохор скрылся в спальне. Через несколько минут появился в серых полотняных брюках и белой льняной рубашке с воротом до середины плеч.
Саблин невольно позавидовал другу. Прохор не жалел денег на одежду, предпочитал носить костюмы и рубашки известных итальянских и французских дизайнеров моды и носил их с природным изяществом и нарочитой небрежностью, подчёркивающей его хороший вкус.
Спустились во двор, никого по пути не встретив.
Подъехала машина Прохора – кроссовер «Феникс», управляемый компаем.
– Я поеду за тобой, – сказал Саблин. – Человек ты рассеянный, как и положено интеллектуалу, поэтому напрягись, последи за дорогой и всеми, кто тебя окружает. При малейшем подозрении звони.
– Надоело уже, – хмуро сказал Прохор, занимая место водителя.
«Феникс» выехал со двора.
Саблин на своём спорткаре последовал за ним.
Ехать надо было через центр Суздаля на другой конец города, где располагался вертолётный завод, и Саблин рассчитывал засечь того, кто начнёт «пасти» математика, следуя за ним в отдалении.
В Зарядье свернули на Слободскую улицу, потом по набережной объехали Александровский монастырь, добрались до улицы III Интернационала.
Саблин, внимательно следивший за потоками машин, уже хотел вздохнуть с облегчением, поскольку им осталось ехать совсем немного, и в это время заметил мелькнувший сзади чёрный «бумер».
Сердце сжалось.
«БМВ» чёрного цвета он уже видел в пути, и случайностью объяснить его появление было трудно.
Сбросил скорость, отстал, дожидаясь проезда «бумера», и сквозь затемнённые стёкла увидел двух парней в банданах.
