Василий Панфилов
Старые недобрые времена – 2
Долго ждать не пришлось, меньше через минуту из проёма пекарни выглянула девичья мордашка, переполненная надеждой и ожиданием. Заметив его, Анет вспыхнула радостью и румянцем, и практически выбежала к нему, смущённо остановившись через несколько шагов. Смутившись ещё больше, она оглянулась назад.
Спустя несколько секунд в проёме появился её отец, где, привалившись спиной к стене, он скрестил на груди руки, вскинул брови, и саркастически улыбаясь, уставился на дочку, переведя потом взгляд…
«– На зятя», – отозвалось подсознание, и попаданец замер, как кролик перед удавом, обдумывая эту странную мысль… не вызывающую впрочем, какого-то внутреннего дискомфорта.
Что уж там уловил месье Лемар, Бог весть, но несколько минут спустя Ежи поднимался по лестнице вслед за Анет, решившей показать комнату постояльцу, ни черта не помня ни о плате за постой, и не думая ни о чём…
… кроме того, что сзади, за ними, поднимается месье Лемар.
Увы…
Но это, пожалуй, единственная ложка дёгтя, размазанная по его, Ежи, нынешней картине мира!
Глава 5 Слишком много русских!
С раннего утра, когда ещё и не рассвело толком, он уже сидел на своём месте, в левом углу за дверью, и, отчаянно и радостно смущаясь, ждал завтрак, переглядываясь с милой Анет. Она то и дело выпархивала из кухни по какой-то надуманной надобности, стреляла в него глазами, краснея от ответных страстных взглядов, и вновь ускользая.
Наконец, девушка выплыла с подносом, уставленным всякой снедью, и принялась расставлять на столе тарелки. Оглянувшись в сторону кухни, она наклонилась и подарила Ежи быстрый, но жаркий поцелуй, напоминая ему о том, что было минувшей ночью, и что будет – этой.
Рассмеявшись еле слышно, она упорхнула на кухню, и вовремя. Папаша Лемар, скрестив руки на груди, появился в дверном проёме и встал, опершись на косяк и закуривая.
Его глаза, насмешливые и всё понимающие, прожигают, кажется, саму душу, выворачивая наизнанку то, что было, и даже то, чего не было. Просчитать его, понять, как-то подстроиться, у попаданца решительно не выходит! И дело тут, пожалуй, не в какой-то запредельной сложности внутреннего устройства Камиля-Леона, и не в недостатке интеллекта молодого человека, а в эмоциях, перехлёстывающих через края, и решительно мешающих думать обо всём, что хоть как-то, хоть косвенно напоминает об Анет.
Любовь, это, наваждение… Бог весть! Но здесь и сейчас он счастлив.
Докурив, папаша фыркнул, прошёл мимо Ежи, и, приотворив дверь, выкинул окурок на улицу.
– Да ешь ты спокойно, – насмешливо буркнул он, возвращаясь назад, – остынет всё! Для чего тогда Анет готовить, если ты не ценишь?
– А… – парень только сейчас осознал, что всё это время не ел, и кажется, даже дышал через раз, – да, спасибо, месье Лемар.
– Ешь уж… л-любовничек, – ответил папаша, почти скрывшись на кухне.
«– Чёрт…» – окончательно засмущался Ежи, для которого реплики такого рода пока что в новинку. Хотя и прошла почти неделя, но привыкнуть… может, потом? С возрастом, нарастив броню цинизма, обзаведшись шрамами расставаний и разрывов, он научится спокойно реагировать на такие подколки, но пока…
… сложно!
Вздохнув философски, он принялся наконец за завтрак, воздав должное и омлету с ветчиной, и нескольким видам сыра, и бриошам, и, разумеется, запив всё это несколькими чашками кофе со сливками.
После завтрака, выйдя на улицу и купив у мальчишки-разносчика свежий номер «Фигаро», он поднялся к себе, где, скинув туфли и верхнее платье, устроился в старом кресле с газетой, чувствуя не то чтобы волнение, но какое-то любопытство на грани тревожности. Подходят к завершению переговоры между Россией и коалицией Союзных государств, и не то чтобы его это как-то касается, но…
Вздохнув, он развернул наконец газету, и, пробежав глазами по заголовкам, быстро наткнулся на нужное.
– Сплетни о Нессельроде? – вскинул попаданец бровь, слепо шаря рукой по столику в поисках портсигара, – Опять какая-нибудь ерунда!
Несмотря на весь свой скепсис, читал он внимательно, впитывая крохи информации, из которой хоть как-то пытался составить впечатление о русской и европейской политике. «Фигаро», несмотря на отчётливую желтизну страниц, не боится поднимать очень острые темы, и, пожалуй, настоящей политики в ней побольше, чем во многих солидных газетах – которые он, к слову, тоже читает.
– Ерунда, – подытожил он, закончив читать о былых любовниках Нессельроде, – и кому это интересно?
– Хотя… – он задумался, – если в контексте старых привязанностей? Нет, всё равно ерунда!
Информацию о передаче Аландских островов обратно Швеции, он воспринял равнодушно, равно как и то, что Российская Империя настояла на демилитаризованном их статусе. Ну, ожидаемо[12]…
Менее чем через полчаса, дочитав газету, выругался почти беззвучно, взбудораженный новостями. Вот с одной стороны, какое ему дело до того, что Карс остался за Россией[13]? Ну, пусть даже, по факту, права Российской Империи на Карс и прилагающие земли урезали так, что и прав, по сути, никаких и не осталось! Но Карс – за Россией!
Радоваться победе России? Да как-то не выходит… не потому, что он желает стране поражения, а просто не видит, или вернее – не помнит Карс, равно как и весь Кавказ, в составе Империи.
Беспрерывные войны! Набеги с одной стороны, карательные экспедиции[14] – с другой. А результат? Ноль! Зеро! И понимание… ну или знание, послезнание, что эти земли невозможно удержать в рамках Империи. Никак!
Одни только мучения… Что для солдат, кровью которых, к гадалке не ходи, будет цементироваться граница, что для русских крестьян, которых непременно погонят, как каторжных, в чужое для них место – жить и умирать там, где они не выбирали!
А местные? Тоже ведь… кого с земли согнали, а кого и в землю! Ну а теперь, согласно мирному договору, их, не до конца согнанных, не дорезанных, предлагается каким-то образом встраивать в реалии нового мироустройства, перемешивая с солдатами, которые их сгоняли и убивали, и с русскими крестьянами, которые заняли их землю…
– Пся крев! – ругнулся попаданец мыслям, – А что я могу сделать?! Что?!
В сердцах вскочил было, заходив по комнате, но поняв, что распаляется ещё больше, попытался угомониться.
– Сколько там? Не пора ли? – отщёлкнув крышку на часах, он глянул на них и скривился, – Ещё почти два часа…
Встаёт он рано – и давняя привычка, и проживание в доме пекарей вносит свою лепту. Специально они его не будят, но и не специально хватает, да…
И так-то бы ничего, но жизнь в Париже начинается поздно, и встреча с друзьями, на которую они пригласили его вместе с Анет, ещё не скоро. Сейчас Матеуш, Якуб и Бартош, вероятнее всего, ещё спят, а ему…
Не слишком охотно, парень всё-таки достал дневник, который взялся вести с недавних пор. Не то чтобы он чувствует острую необходимость, но, за неимением доверенного собеседника, которому можно выговориться, сойдёт.
Заметки, горькие и болезненные, о крепостном детстве, когда знаешь, что вот он, твой хозяин… и он же твой отец! Вперемешку – размышления о нравственности крепостничества вообще, и о том, что если господа не видят греха держать в рабах своих детей, то нравственно ли такое общество вообще, и тем более – Церковь, которая не только не восстаёт против таких вещей, но и полностью поддерживает существующий порядок?
Зарисовки… а рисовать он, и притом хорошо, умел и в прошлой жизни, и учён в этой. Выходит, кажется, неплохо…
Ну и разумеется – стихи, какие помнит, целиком или обрывками, парочка песен с нотами – в надежде не то продать, а не то и… он и сам не знает.
Всё это сумбурно, без желания кому-то бы ни было показать, а так… как часть терапии! Ведь кажется, в психологии есть что-то такое… верно?
– Жорж! – послышался снизу голос Пьера, работника, а по совместительству и не очень дальнего родственника Папаши Лемара, – Твои друзья пришли!
Нервно дёрнув головой в сторону двери, Ванька чертыхнулся, захлопывая дневник, и вновь чертыхаясь.
– Ну да, – недовольно констатировал он, вновь раскрывая страницы, – смазались чернила, разумеется! Хорошо хоть, перо не гусиное, а металлическое…
Вздохнув по утерянным благам цивилизации – таким, как шариковая ручка и центральная канализация, спрятал дневник в саквояж, не то чтобы не доверяя Лемарам, но…
– Жорж!
– Да иду! Спускаюсь уже! – раздражённо крикнул он в ответ.
– Чёртов Пьеро, – пробурчал он, выходя из комнаты, – не нравлюсь я ему!
С Пьером, претендентом на руку, сердце и прочие части тела Анет, не сложилось, впрочем, выражается это в мелочах подобного рода, не более, по крайней мере, пока. Да и претендент он разве что в собственных мечтах!
– Наконец! – недовольно приветствовал его Пьер, – Мог бы и побыстрее спуститься! Я, знаешь ли, не твой работник!
Покосившись на него и вздёрнув бровь, отвечать постоялец не стал. Отношения отношениями… но платит Ежи папаше Лемару полновесными франками, из которых, в том числе, складывается заработок работника.
Впрочем, пусть его. Ежи пытался поговорить с Пьером на второй или третий день пребывания в доме, но, быстро убедившись, что человек он неумный, ленивый и пустой, но притом с амбициями не по росту, быстро прекратил.
– Жорж! – коротышка гасконец налетел на него, тряся руку и заглядывая в глаза, – Хоть ты скажи своему поляку…
– Опять они, – усмешливо сказал Матеуш, оттесняя товарища и похлопывая Ежи по плечу, – два барана на мосту!
– А что на этот раз? – для порядка поинтересовался попаданец, зная примерный список тем.
– Польши ещё не было, и поляков не было, а мы, баски, были всегда! – прорезал воздух яростный вопль Жерома.
В ответ Бартош жёстко, с металлическим лязгом в голосе, парировал сарматизмом, выводя происхождение шляхты от сарматов, заодно приписывая прародителям как древность происхождения, так и совершенно немыслимые достоинства.
– Дамы, – грациозно поклонился Ежи девушкам, пришедшим с парнями, старательно запоминая их имена и уже зная, что, вернее всего, через день-другой их придётся выкидывать из головы, потому что девушки у его друзей меняются чаще, чем нижнее бельё.
– Давайте в буланжери подождём, – предложил он, – выпечка здесь отменная, да и кофе недурён. Да впрочем, вы знаете! Посидим, пока Анет собирается.
– В самом деле, – быстро согласился Якуб, сверкнув голодными глазами, – чего стоять? Здесь пока прохладно!
Внутри спор продолжился, но значительно менее яростно. Спорщики, считая это необыкновенно важными, апеллировали к Богу, товарищам, истории и здравому смыслу, и в значительно меньшей степени – к эмоциям.
– … на прогулке с Франсин познакомились, в Булонском саду, – сжимая руку девушки, повествует Эжен, – я её сразу заметил!
Франсин, довольно миленькая особа явно из низших слоёв, хихикает так, что Ежи приходит в голову, что вскоре после знакомства они, наверное, продолжили его в ближайших кустах. Девушка, судя по всему, из тех, кто живёт буквально одним днём, и если не проститутка, то, вернее всего, этот день не далёк. Одноклеточное создание, или вернее – сознание.
Эмма, Лола и Изабель, кажется, белошвейки…
… а впрочем, неважно!
Папаша Лемар, выйдя из кухни, хмыкнул, и вскоре на их столе была выпечка, масло, сыр и большой кофейник.
– О! – несколько преувеличенно обрадовался Бартош, – Здорово! Только я сейчас на мели…
– Я угощаю, – прервал его Ежи, терпеливо выслушивая ответные слова благодарности.
Галльский и польский петухи, сцепившись, перебивают друг друга, так что в головах быстро смешалось Ронсевальское ущелье, сарматы, история первого польского короля и фуэрос. Фоном, как помехи, разговоры девушек и с девушками, пустые и бессодержательные, как и они сами.
Наконец, Анет выпорхнула, нарядная, свежая и очаровательная, так что все мысли у Ежи вышибло напрочь, как пробку от шампанского!
«– Вот это мне повезло, – прорезало мозг восхищение возлюбленной, – вот это…»
… и дальше его порядком заело, так что в себя он пришёл на подходе к Люксембургскому саду, несколько смутно припоминая, что всю дорогу рассыпался в комплиментах и уверениях любви к милой Анет.
– Сколько раз здесь бываю, – никогда не надоедает, – ностальгически сказал Якуб, вздыхая, и в порыве чувств подтянув к себе Изабель. Хихикнув, гризетка[15] шутливо шлёпнула его по руке и завязалась весёлая и немного неловкая возня, больше похожая на прелюдию.
– Даже зло может приносить добро, – философски заметил Эжен, по-хозяйски притягивая к себе Франсин, – Мария Медичи, королева-отравительница с недоброй славой, и всё-таки даже о ней можно сказать добрые слова!
– Пожалуй, – согласился попаданец, и отставной су-лейтенант, заметив его интерес, продолжил разговор. Он буквально влюблён в Париж и Историю, а с риторикой знаком не понаслышке, так что вышла, пожалуй, как бы не лекция, притом вполне академического уровня. Впрочем, Эжен и не скрывает честолюбивых намерений защитить докторскую и получить кафедру.
– У дворца, выстроенного Медичи для себя, в память о любимой Тоскане, и ставшей затем королевской резиденцией, интересная судьба, – рассказывал он, – во времена Революции здесь располагался оружейный склад и тюрьма, в которой содержались Дантон и Демулен, отправившиеся потом на эшафот. В 1801 году Наполеон, первый этого имени, отдал здание Сенату, где тот находится до сих пор.
– А под окнами сенаторов, – подхватил Матеуш, – прогуливаются студенты, буржуа и гризетки!
Он залихватски подмигнул своей даме, и та, зардевшись, шутливо шлёпнула поляка по могучей груди.
– Студенты и гризетки, – со вкусом повторил Вуйчик, подкручивая усы, – Сейчас Люксембургский сад – самое простонародное место для гуляний в Париже!
– Рабочие предпочитают выбираться в предместья, поближе к дешёвым кабакам, – уточнил Бартош, – там еда и выпивка налогами не облагаются.
– Это предместья, а не город, – высокомерно сообщил ему Жером, и между заклятыми друзьями завязался очередной спор.
«– Европа, – у Ваньки получился горестный мысленный вздох, – не то что мы…»
Накатила глухая тоска, но милая Анет, заметив это, быстро сжала его руку, и, действительно, стало полегче.
– А-а, Филипп! – сорвался с места Эжен, вскоре за руку притащив какого-то косматого мужчину, одетого с несколько провинциальным шиком, – Знакомьтесь! Мой старый товарищ, мы вместе с ним в Севастополе…
К некоторому облегчению попаданца, вскоре Филипп раскланялся с ними, и томительный калейдоскоп военных воспоминаний, втройне болезненных для Ваньки, прекратился.
В следующие два часа они встретили немало знакомых, от чего прогулка перестала напоминать экскурсию, став скорее чем-то вроде светского раута – в очень упрощённом виде, разумеется. Эклектичная смесь гризеток, знакомых студентов и буржуа в разных сочетаниях, разговоры, часто понятные только своим, или как минимум настоящим парижанам, укоренившимся, с полуслова и полувзгляда понимающим намёки, и не нуждающихся в длинной расшифровке.
Быстро заскучав, Ежи старательно не подает вида, заметив, как рада милая Анет таким встречам, и дав себе слово побыстрее стать таким же парижанином. Если он хочет здесь жить, учится, зарабатывать деньги, то нужно, чёрт возьми, учиться этому искусству – быть парижанином!
Эжен, извинившись и оставив Франсин, отошёл ненадолго. Вскоре он вернулся с таким заговорщицким видом, с каким первоклассники устраивают вечеринку-сюрприз, с нетерпением ожидая начала праздника.
– Казнь, – заговорщицким шёпотом сказал он, собрав всю компанию вокруг себя, – За Люксембургским садом, у заставы Сен-Жак, гильотинировать нескольких человек будут! Приятель мой в одном из заведений поблизости места для друзей арендовал заранее, да сорвалось, и вот, мне предложил!
Он говорил это каким-то таким тоном, будто отказ и не предполагался – как, наверное, завзятые театралы говорят в своём кругу о билетах на долгожданную премьеру.
Попаданец несколько нервно заулыбался, полагая это странноватой шуткой, но…
– Какой ты молодец! – восхитилась своим мужчиной Франсин, прижимаясь к нему и даря короткий поцелуй, совершенно неприличный в публичном месте, – Будет о чём рассказать! Все обзавидуются!
– Здорово, правда?! – сияющая мордашка Анет повернулась к нему, – Всегда такое любила, с детства ещё! Ты рад?
– Д-да… – кивнул попаданец, остро, как никогда, чувствуя свою инаковость, – Очень!
«– Европа…»
… выдохнул кто-то внутри него.
Шли быстро, постоянно мешаясь меж собой, перебивая, хохоча и ведя себя, как, наверное, вели себя древние римляне, получив лучшие места в Колизее и спешащие туда. На раскрасневшихся лицах жадное нетерпение, тем более странное для попаданца, что он знает своих друзей с другой, лучшей стороны, и никак не предполагал за ними этакой кровожадности!
«– Это, наверное, то же самое, что и ужастики через сто лет, это же не делает тех, кто их любит смотреть, плохими людьми?!» пытается он не то утешать себя, не то анализировать происходящее, но выходит скверно. Все эти разговоры…
… и он сам не заметил, как поддался моменту, поддался жажде крови, жажде зрелища, от которого кровь застынет в жилах, а потом, наверное, все ощутят себя живыми.
– … живыми, чёрт подери! – в тон его мыслям патетически воскликнул Эжен, взмахивая руками, – прочь тоска, прочь чёртов сплин, приходящий в нашу прекрасную Францию вместе с англичанами, привыкшими киснуть в своих туманах и привозящих свою кислятину, свои кислые физиономии и протухший взгляд на мир сюда, отравляя наши жизни!
– Простите, дамы, – спохватился он, винясь, хотя и не слишком всерьёз, – вырывается!
– Ничего, ничего, – сказала одна из девушек, – это из глубины души, искренне, это не грубость, а порыв чувств!
– Вы совершенно правы, мадемуазель, – расшаркался Эжен, не сбавляя шаг, – недаром именно женщин называют лучшей половиной человечества!
Он рассыпался в комплиментах, вызвав что-то вроде эпидемии, и компания на несколько минут стала необыкновенно куртуазной, любезничая со своими спутницами. В иное время подобная выспренность, с пасторальными отсылками и разного рода любезной натужностью, вызвала бы у Ежи скуку, если не раздражение. Но сейчас…
… право слово, это сто крат лучше воспоминаний о платочке, смоченном в крови одного из именитых преступников, который Лола хранит, как детскую (!) реликвию, приносящую удачу.
– Увы мне, – вздохнул долговязый бретонец, – но после войны, после ада Севастополя, я иногда чувствую себя не вполне живым, гуляя по улицам Парижа! Кажется иногда, что я уже умер и брожу среди асфоделей в царстве Аида, не зная ни любви, ни привязанностей, ни самого себя.
– А в такие моменты… – он дёрнул плечом так выразительно, что будто бы сдвинулись театральные декорации, возвращая их из мирка счастливой Аркадии и пасторальных пастушков с пастушками, к обыденному настоящему, которое вскоре запачкается в крови.
– В такие моменты, – повторил он, – я чувствую себя живым. Снова…
Он сказал это так обыденно и трагически, что Ежи почувствовал озноб, да наверное, и не он один.
«– Интересно, а как ПТСР проявляется у меня? – чуть ли не впервые озадачился он, – и видно ли это со стороны?»
Пока он размышлял, девушки утешали героя – так, что трагическая сценка превратилась, на вкус попаданца, в дурно срежиссированный и ещё более дурно сыгранный кусок мыльной оперы, вырванный не только из контекста, но и из здравого смысла.
На подходе к месту казни народа стало заметно больше, местами чуть ли не толпа, более уместная, по мнению попаданца, на каком-нибудь митинге или праздничном шествии, но никак не на казни! Настроения, впрочем, те самые – праздничные, можно даже сказать – первомайские. Многие с детьми, с семьями, с девушками…
– Пропустите! – рвётся вперёд Жером, и так-то не образец терпения, – Дайте пройти!
Какой-то почтенный отец семейства, чуть ли не под тридцать, на такой тычок в спину развернулся резко, с нехорошим прищуром, готовый хоть к скандалу, а а хоть бы и мордобою.
– С какого это дьявольского наущения мы должны пропустить вас?! – выпалил он, – Вы что же, считаете себя лучше меня? Здесь все равны, все хотят увидеть казнь, а ваше желание занять лучшие места, отталкивая с дороги женщин и детей, возмутительно!
На лице Жерома появилось язвительно выражение, и Ежи, успевший немного узнать гасконца, опередил его слова своими мыслями…
… впрочем, оставив их за надёжным забором из зубов. Но чёрт подери, как же захотелось высказаться, спросив главу семейства, а кем он себя считает – женщиной или ребёнком?!
– Простите, месье, моего друга, – полез вперёд Эжен, – дело в том, что у нас уже выкуплены места на казнь, и мы спешим пройти, чтобы не завязнуть в толпе на подходе.
– О… – позавидовал глава семейства, – везунчики!
– Раньше надо было думать, – непримиримо сказала его супруга, прижимая к себе младшего, бутуза лет трёх, – все нормальные люди загодя приходят, а иные так даже и ночуют!
– Вы правы, мадам, – не стал спорить Эжен, – но дело в том, что места достались нам от моего друга, буквально полчаса назад.
– О… – обмякла мадам, посторонившись, – везунчики!
Они поспешили вперёд, выстроившись этаким клином, но на сей раз вперед прошёл Эжен, как самый представительный, а по бокам и чуть сзади – Матеуш и Ежи, у которого и с ростом, и статью всё очень недурно.
– Простите… – коротко бросает Эжен, задевая плечом осанистого буржуа, идущего под руку с супругой.
– Не могли бы вы… – не договорив, Матеуш, обхватив подмышками тощего горожанина, переставил его чуть в сторону.
– Простите, месье! – звучит проникновенный голосок Лолы, – У нас места выкуплены! Разрешите пройти?!
Вдоволь натолкавшись, оттоптав десятки ног, они протиснулись-таки к месту казни, где толпа стала вовсе уж плотной – так, что ещё чуть, и метро в час-пик!
– Разрешите… Месье! Мадам! У нас в том кабачке места выкуплены! Пропустите!
– Да чтоб вас черти в аду на говне жарили! – пожелал немолодой рабочий, который спокойно пропустил их, но услышав о выкупленных местах, разом озлился, пожелав вслед немало хорошего.
– Ещё чуть-чуть, ещё… – Эжен, приподнявшись на цыпочках и вытягивая шею, искал тот самый, заветный кабачок.
– Уф-ф… дошли! – выдохнул он, проталкиваясь к кабачку, ограждённому стульями и столами, на который уже стоят зрители, выкупившие места, – Месье! Месье Бертран! Луи! Луи Лепаж места выкупал!
Кое-как протиснулись, и Ежи, подхватив милую Анет за талию, водрузил её на стол, после чего и сам забрался на него. Разместились, встав по примеру других, на столах и стульях, возвышаясь над волнующимся человеческим морем.
– Гильотина! – пискнула Анет, сжимая руку парня, – Вот! Видишь?!
Разумеется, он и без её подсказок видит и эшафот, и гильотину…
… но не препятствует потоку слов, послушно кивая и глядя туда, куда указывает пальчик любимой девушки.
Выглядит всё очень театрально… но только если отрешиться от эмоций толпы, от жажды крови, от запаха адреналина и пота!
Эшафот, возвышающийся над головами, на нём гильотина, за каким-то чёртом задрапированная тканями. Тканью обит и эшафот, но не весь, а там, где должен пройти казнимый.
– Это? – переспросил Эжен, – Да палач расстарался! Он потом каждый клочок за серебро продаст, по весу! А если кровь на нём будет, так и за золото!
– Да уж… – только и смог сказать попаданец, – для палача каждая казнь – золотой дождь!
– Не каждая! – поправила его любимая, – Здесь, в Париже, публичные казни нечасто проводят, каждая – событие!
Покивав, но мало что поняв из сумбурных объяснений Анет и друзей, перебивающих друг друга, и пытающихся одновременно комментировать происходящее, переспрашивать не стал. Потом… и судя по всему, будет ли у него желание всё это слушать, совершенно неважно.
– Ведут! – истошно заорал кто-то в толпе, и тут же заорали все разом, гул стал совершенно нестерпимым, наотмашь бьющим по ушам! А чуть погодя запах пота, запах адреналина, запах нервничающих, возбуждённых людей стал отчаянно густым, как в зверинце.
Люди качнулись в сторону единым организмом, нерассуждающим, примитивным, ведомые жаждой крови и насилия. Национальная гвардия, ограждающая эшафот от толпы, заработала прикладами.
– Ведут Жака! – взвилось вовсе уж кликушеское, не человеческое, и толпа снова качнулась – в одну сторону, потом в другую…
Хотя Ежи и стоит на стуле, происходящее где-то там видно плохо. Можно скорее угадать, нежели увидеть, как через коридор гвардейцев кого-то ведут.
Анет, пискнув, ещё крепче вцепилась в его руку и часто задышала, приподнимаясь на цыпочках.
– Вот он… – выдохнула она, когда на эшафот взошёл палач Шарль-Андре Ферри, встреченный овацией и возгласами, как встречают выход именитых актёров. Раскланявшись, он деловито подошёл к гильотине, проверил её, а потом, положив большой букет цветов туда, куда скоро ляжет голова преступника, разрубил его!
Обезглавленные цветы упали в корзину, и в передних рядах началась давка.
– Сейчас продавать будет, – с видом завсегдатая сказал Жером, и ошибся. Шарль-Андре поднял косой нож гильотины и снова закрепил его, оставив цветы в корзине.
– Вот он! Вот! – наконец, через строй гвардейцев повели преступника, и из толпы в него полетела разная дрянь.
Перед эшафотом произошла короткая заминка…
– Не хочет! – с дьявольским хохотом заорал кто-то из добрых парижан, и толпа разом засмеялась, загудела, заулюлюкала.
– Не хочет! – зазвучало в толпе, будто сказанное было невесть какой смешной шуткой.
Но наконец, на эшафот взошёл преступник – обычный, кажется, мужчина, не слишком ещё старый…
… но более решительно ничего разобрать невозможно! Он дёргается, вырывается, рыдает, пытается упасть на колени, кается и снова вырывается.
Это всё так выразительно, что толпа, жаждущая зрелищ, даже примолкла, и человека на эшафоте иногда можно услышать.
От этого зрелища у Ежи прошёл мороз по коже, а оно всё длилось, и длилось…
Эффект растянутого времени, когда каждая секунда – вечность, надавил, кажется, не только на попаданца, но и на окружающих. Люди замерли, не мигая, впитывая зрелище всеми фибрами души!
Анет, пискнув, вцепилась в руку Ежи ещё сильнее, терзая его ногтями и не замечая этого. И после этого короткого писка, будто услышав сигнал, палач наконец-то поставил Жака Греви на колени, решительно просунув его голову в желоб гильотины.
Тот разом обмяк…
… и лезвие гильотины перерубило его шею!
Голова преступника скатилась в корзину, где уже лежали обезглавленные цветы, пропитывая их своей кровью. Кровь же, брызнувшая из шеи, долетела если не до толпы, то как минимум до стоящих в оцеплении гвардейцев, приведя народ в экстаз, в какое-то невероятное буйство.
Смяв ряды национальной гвардии, толпа качнулась вперёд, смачивая свои платки, рукава и головные уборы в крови, стекающей с эшафота. Многие поддались стадному чувству, и даже несколько человек из тех, кто стоял возле Ежи, на соседних столах и стульях, спустились вниз, пытаясь пробиться вперёд, к эшафоту!
Порядок восстановили через несколько минут, но расходиться сразу никто не стал. Толпа рассасывается медленно… и Эжен, спрыгнув со стола, ввинтился в человеческий поток, вернувшись минут через десять, изрядно помятым.
– По пять франков цветы продают, – негромко сообщил он, – те самые!
– Жорж, милый! – раненой птицей воскликнула Аннет, сжимая белоснежными зубками носовой платок…
… и тот, всё поняв, кивнул, ободряюще улыбнулся девушке, и оглянувшись на компанию, протянул Эжену пятьдесят франков…
– На всех.
Бургундец, кивнув, снова вклинился в поток и вскоре исчез в человеческом море.
Благо, люди стали расходиться активней, и это уже не толпа, не единый организм, а отдельные люди, лица которых можно разглядеть и отличить друг от друга. Некоторых из них они, кажется, встречали во время недавней прогулки, ну да и не удивительно!
Заметив в расходящейся толпе приснопамятных русских офицеров, он проводил их задумчивым взглядом, насмешливо и нехорошо сощурив глаза. Они могут стать проблемой…
Мысли его прервал Эжен, вернувшийся изрядно потрёпанным, но с таким хищным и победительным видом, что спрашивать, удалось ли, все посчитали излишним.
– На сто двадцать франков, – выдохнул он, весело и зло улыбаясь, и потирая костяшки кулака.
Взвизгнув, Франсин повисла на его шее, ничуть не смущаясь, и целуя так жарко, как только вообще возможно на людях.
– Эжен, ты чудо! – выдохнула Изабель, подскочив к нему и одаривая куда как более целомудренным поцелуем в щёку. Остальные девушки, как по команде, окружив бургундца, запищали что-то восторженное, заговорили разом, замахали руками, закружились вокруг него стайкой бабочек.
– Богатенькие… – проходя мимо, завистливо протянула дебелая тётка, тянущая за собой двоих детей, – могут себе позволить…
Отвечать ей никто не стал, да и зачём?! Настроение у всех приподнятое, и даже попаданец поддался всеобщему ликованию, хотя где-то в глубине души и полагает подобные поводы к радости, мягко говоря, сомнительными.
Он очень надеется, что не выдал своего отношения к происходящему, и уже тем более не понимает, как сочетается европейская свобода и права человека с…
… вот этим.
– Свежая ещё, видишь?! – закружилась вокруг него Анет, сияя восторгом и задором, – Видишь? Видишь?! Не свернулась ещё! Ах, Жорж…
Не договорив, она подскочила к нему, одарив коротким, но очень пылким поцелуем, и таким многообещающим взглядом, что парень понял – сегодня ночью они точно попробуют несколько вещичек из тех, что не позволяют себе приличные девушки! Ненужные мысли вымело, как метлой.
– … следы ног, да-да! – а это, кажется, Эмма о лоскутке материи, – По ней он прошёл!
– Кто? – жадно переспросила Изабель, – Палач или казнённый преступник?
– Какая разница?! – воскликнула Эмма, – Следы – вот они, вот!
Жером, остановившись рядом с Ежи, с умилением любовался девушками, делящимися восторгом от обладания такими сокровищами.
– Славные девушки, – сказал он наконец, закуривая, и Ежи согласился – конечно славные! Особенно его милая Анет…
… но восхищения от обладания таким сокровищем было почему-то меньше, чем день или два назад. Впрочем, это быстро забылось, тем более, ночью он научит её кое-чему интересному!
Выждав, пока толпа разошлась, отправились назад и они, говоря о разной ерунде. Женщины и так-то часто перескакивают с темы на тему, считая, что мужчины способны угнаться за полётом их мыслей, а уже когда они на эмоциях, на подъёме, то остаётся только кивать!
Ежи слушал Анет, особо не вникая. Юношеский горячечный организм уже начал генерировать гормоны к ночи, притом ударными темпами, так что думать о чём-то всерьёз решительно не получается.
Кстати… заметив людей с военной выправкой, он вспомнил и о странном интересе русских офицеров к нему. Слежка? Какого чёрта?! Если они решили создать проблему ему, он, в ответ, создаст им вдесятеро больше проблем! Право на защиту, чёрт подери, ещё никто не отменял! Оно священно!
