Василий Васильевич Пряхин
Ночная прогулка
– Нет.
– Гости собрались. Началась трапеза, много поздравлений и подарков. Много интерактивных и забавных игр, где я была ведущей. Любила быть в центре внимания. Все было хорошо. Как и положено на день рождения – празднично и весело. И тут время подошло к долгожданному чаепитию. Я устремилась на кухню к отцу, который начал украшать торт свечками. Я зажгла двенадцать свечей. Когда все было готово, папа сказал: «Понесем вместе, чтобы не уронить». Я согласилась. И мы зашли в комнату с гордо поднятыми головами, предвкушая похвалы и удивленные лица гостей. Торт для нас был кондитерским чудом. Ты уже догадался, что произошло?
– Ты уронила торт? – предположил Антон.
– Не я. Отец. Он встал на брошенный псом мяч и оступился. Хорошо запомнила, как падает отец с подносом в руках и на доли секунды наш торт зависает в воздухе, как крученый мяч на футбольном поле. И я, дурочка, прыгаю за тортом. – Катя засмеялась. – Конечно, я не спасла кондитерское чудо. Зато умудрилась упасть прямо лицом в торт. Не самое приятные ощущения – холодный белковый крем в глазах. В общем было не до смеха. Я заплакала и убежала в ванную. Недолго плакала. Когда увидела себя в зеркале – засмеялась. Сквозь слезы.
– Праздник был безнадежно испорчен?
– Нет. Я умылась. Переоделась. Надела детскую корону. И праздник продолжился. Отец уехал за тортом. Купил почти такой же, только трехъярусный. Мы снова зажгли свечи, словно ничего не было. И я загадала много желаний под овации гостей. Загадала, что больше никогда не буду прыгать за тортами.
Антон засмеялся.
– У тебя красивая улыбка, – призналась Катя. – Улыбайся чаще.
– Постараюсь.
– Разрядила обстановку своей историей?
– Да.
– Но я отвлеклась от главного. Спасибо, что помог мне в трудную минуту.
Катя неожиданно для Антона просунула руку в его ладонь – и сжала. Что–то, под самым сердцем, или внутри оного, вспыхнуло, разгорелось и озарилось россыпью искорок, затуманивая взор Антона. А потом невидимые электрические нити двух тел сплелись в единый узор, такой простой и непостижимый, такой человечный и спасительный.
– Не за что, – все, что мог вымолвить Антон, все еще держа ее руку, чувствуя, как по телу пробегают электрические разряды, а бешено бьющейся сердце наполняется жизнью.
– И если не хочешь тащиться на семейный воскресный ужин, то можешь отказаться. Я поговорю с отцом, он не обидеться. Поймет.
– Я приду. Если ты не против?
– Не, я не против. Просто приглашение могло показаться тебе странным. Отец очень радушен, как говорит тетя, по–хорошему старомоден: приглашает в дом даже тех, с кем незнаком. Однажды встретил страдающего болезнью Альцгеймера старика, которому было под девяносто лет. Он забыл адрес собственного дома и блуждал возле нашего дома. Так отец притащил его в дом, всласть накормил, напоил, а потом усадил в кресло, дав закурить, и проговорил с ним до самой поздней ночи, пока не позвонили в дверь и не увезли домой старика.
– Классный у тебя отец.
– Не то слово.
– Он очень молодо выглядит. Я сначала подумал, что это твой молодой человек.
Она рассмеялась.
– Ему сорок шесть. Он удочерил меня в шесть лет. Причем удочерил вопреки, казалось бы, здравому смыслу.
– Расскажи.
– Разве тебе интересно?
– Интересно узнавать о тебе.
– А можно сразу все расставить по своим местам, пока не поздно? Прозвучало глупо, но тем не менее. Если у тебя имеются планы на меня, прости за самоуверенность, то знай, кроме дружбы мне нечего предложить тебе. И да вообще всем мужчинам на планете.
– Ты…
– Да. Сожалею. Жаль, что пришлось разочаровать.
– Я не разочаровался. Нет.
– Немного. Я вижу по твоим глазам.
– Ничего с глазами поделать не могу. Просто…
– Что просто?
– … ты мне понравилась. А когда ты взяла мою руку, что–то произошло со мной, что–то хорошее, потому что я почувствовал себя живым. Словно ток пустили по телу, прямиком в сердце. Разряд – и я живой. Прости, несу всякую чушь.
– Спасибо, за искренность.
– Мы же решили расставить все по своим местам – вот я и расставил.
– Решили. Можешь взять меня за руку, чтобы сердце продолжало биться.
– С удовольствием.
– Ты не втрескаешься в меня по уши?
– Это тяжело. Ты очень красивая девушка.
– Ой–ой, брось это, загонять меня в краску.
Антон взял ее за руку.
– Расскажи мне, как тебя удочерили?
– Все еще интересно?
– Мой интерес только возрос после перестановки слагаемых.
– Тогда держись, я та еще болтушка. Люблю поговорить.
– Тебе повезло, я люблю слушать.
– Ты не думай, что будешь всю дорогу молчать.
– Не всегда было хорошо в детском доме. Иногда совсем невыносимо. Не люблю вспоминать и забыть не могу.
– Мне это знакомо.
– Я часто сбегала. Успевала несколько раз улизнуть за год, что для шестилетки было большим достижением. Последняя вылазка связала меня с папой. Ночью. У пруда. Помню, что плакала. Скучала по маме и папе, которых даже не помнила. А он пришел и успокоил меня. Словно каждый день утешал маленьких детей. Я сразу поняла, что он хороший человек. И доверилась ему.
– Сказала, что сбежала из детского дома?
– Нет. Обманула. Или точнее сказать: схитрила. Сказала, что жду маму. Типа та бросила меня, несчастную.
– Зачем?
– У меня появился план: влюбить в себя Виктора.
– А ты была коварной девочкой.
– Кто сказал, что «была»? – Её смех подобно арфе божественно лился по струнам души Антона. Душа, летящая ввысь – в самую пучину облаков. – Я просто не хотела возвращаться в детский дом и быть одинокой. Хотела быть любимой. По-настоящему. Как любят родители детей, а дети – родителей. Обычное желание для сироты.
– Я рад, что у тебя все, в конечном счете, получилось.
– От меня ничего не зависло. Мой план сразу же выгорел. Когда я уснула в его кресле после горячего шоколада, он позвонил в полицию. Испугался, что его могут осудить. Сам понимаешь: одинокий разведенный мужчина и маленькая девочка, не связанными родственными узами.
– Тебя быстро рассекретили.
– В один миг. Я еще надулась, разобиделась. Не стала говорить с Виктором. Назвала предателем.
– Даже так.
– Мне было шесть.
– Ясно. И что было потом?
– Прошла неделя и он заявляется в детский дом, извиняется передо мной, хотя я должна была просить прощения за свое отвратительное поведение и вранье. И говорит, что купил мне собаку и…
– Собаку?
– Ах да, ты ведь не знаешь. В первый день нашей встречи, Виктор рассказал мне, что давным-давно пообещал погибшему в Афганистане товарищу (его звали, вроде Гриша) завести собаку. Овчарку. Но так и не завел. Я, конечно, возмутилась, что такое простое обещание он не может выполнить. Пристыдила чуть–чуть. И вот – Виктор ведет меня на детскую площадку, а там нас ждет такой миленький щенок. Скулит, зовет меня. Помню, что, прижавшись к нему, расплакалась. От счастья. Еще никто не дарил мне животных.
Катя неожиданно остановилась и прослезилась.
– Сейчас буду плакать, дурочка. Прости. Не могу держать в себе. – Катя тщетно пыталась успокоиться, выравнивая дыхания. – Накатывает. Как вспомню, что мой Бим умер, так начинается истерика. Кстати, именно поэтому я брякнулась в кинотеатре. Папа позвонил и сказал, что Бима больше нет.
– Сочувствую твоей утрате.
– Спасибо. Глупо, да, так надрываться?
– Совсем нет.
– Да, глупо–глупо. Я ведь прекрасно понимала, что скоро этот день настанет, Биму перевалило за пятнадцать лет, преклонный возраст для овчарки. Но все равно была не готова прощаться с верным и преданным другом, с которым, сказать по правде, мы были неразлучны. Когда ты придешь к нам на воскресный ужин, я обязательно покажу ворох его кубков и медалей.
–Ты все еще состоишь в российском союзе любителей немецкой овчарки?
– Да. А ты откуда узнал про РСЛНО?
– В газете было написано, – ответил Антон.
– Ах да. Хорошо, что не только я оценила твой героизм.
– По сути, я ничего не сделал.
– Не принижай своих поступков. Не мои слова, папины.
– Прислушаюсь к словам твоего отца.
– И правильно. Однажды я совершенно случайно обнаружила малышку в торговом центре. Забившись в углу отдела бытовой химии, она плакала. Почему никто не заметил её до меня, просто ума не приложу? Был день, разгар субботы, народу – тьма. Я взяла ее за руку и отвела к стойке администрации. И тут началось. Оказалась, что потерянная девочка была дочерью известного блогера. Так вот… он раздул из мухи слона, превратив меня невесть в кого. Меня это бесило. А потом отец сказал: «Сейчас люди перестали видеть. Действовать. Думать. Ты не такая. Не принижай себя и то, что ты делаешь».
– Кстати, я здесь благодаря своему отцу.
– Да? Здорово. Как его зовут?
– Геннадий Петрович.
– И что, он посоветовал прийти к спасенной принцессе?
– Примерно так. Сказал прихорошиться, купить букет цветов, спросить, как здоровье, и пригласить на свидание.
– Твой папа тоже старомоден. Кстати, мы почти на свидании. На дружеском свидании. И почему все еще не спросил о моем здоровье?
– Прости. Как здоровье?
– Жить буду. Ничего серьезного, как оказалось. Все из-за стресса. Почему не купил цветы, как советовал отец? Я люблю цветы.
– Я…
– Да шучу я, Антон. Шучу. Но на будущее знай – альстромерии я люблю больше всего.
– Запомнил.
– Будь добр, не забудь.
– Хочу признаться…
– Только не говори, что я околдовала твое сердце?
– Я не думал, что ты такая.
– Интересно начал. И какая я?
– Солнечная и веселая.
– Ну хорошо. Еще будут комплименты?
– Я… в общем, мне с тобой легко. Ты – не осуждаешь.
– В смысле?
– Многие из моих знакомых, бывшие друзья, смотрят на меня с осуждением и пренебрежением, после моего возвращения…
– Каждый может оступиться. Главное остаться человеком. Согласен?
– Согласен.
– Я так понимаю, ты собираешься со мной дружить?
– Если позволишь.
– Позволю.
– Тогда приходи завтра пораньше. Нам, как я заметила, есть что обсудить.
– Приду.
– С цветами?
– Цветами.
– Какими?
– С альстромериями.
– Молодец, запомнил.
– Стараюсь.
– Я тоже приготовлю тебе подарок.
– Правда?
– Да. Особый подарок, между прочим. Чтобы ты чувствовал себя живым. Заинтриговала?
– Еще как.
Катя посмотрела на часы. Без пяти семь.
– Через пять минут мне надо вернуться.
– Успеешь рассказать, что было потом, когда Виктор подарил тебе щенка? А то мы немного отошли от темы.
***
– Ты рада, Шапка? – спросил Виктор, с улыбкой наблюдая за потехами непоседливого щенка, которого подтрунивала озорно смеющаяся Катя. Ее глаза сияли так же ярко, как палящее солнце в зените. Они были вчетвером на детской площадке: щенок, Катя, Виктор и Анна Владимировна.
– Ещё как. Спасибо, спасибо, спасибо. Мне еще никто не дарил щенков. Я даже немного всплакнула. Но ты не подумай, я от радости. Это лучший подарок на свете.
– Я рад. Придумала имя?
– Только одно крутиться на языке – Бим. Мой любимый фильм. Смотрел?
– Конечно и не раз.
– Нам часто Анна Владимировна включают диск с этим фильмов. Вам нравится моя собака Анна Владимировна?
– Очень.
– Если хочешь назвать щенка Бимом – пожалуйста, – сказал Виктор.
– Хочу–хочу!
– Тогда я могу официально поздравить тебя, теперь у тебя появился самый верный друг – овчарка Бим. Поздравляю! Ура!
– Ура! – Катя уткнулась лицом в мягкую шерстку овчарки и расцеловала ее.
– Кстати, Лиза…
– Не, я не Лиза.
– Я знаю. Может, познакомимся уже? По–настоящему?
– Меня Катя зовут.
– Очень приятно с тобой познакомиться Катя. Меня, как ты помнишь, зовут Виктор.
– Помню, – Катя стала говорить шепотом, – знаешь, я хотела кое–что сказать…
– Почему шепотом?
– Я хотела извиниться, чтобы Анна Владимировна не слышала. Я обычно не вру так–то. Но с тобой, Овчарка, пришлось. Простишь?
– Прощу, если пояснишь, – Виктор тоже шептал, – почему со мной тебе пришлось согрешить?
– Я стесняюсь.
– Не прощу тебя, узнаешь, – шутил Виктор.
– Но это секрет.
– Я умею хранить секреты. Честно.
– Ну ладно. Тебе можно доверять.
– Можно.
– Ты мне понравился.
– Правда?
– Очень даже правда. А хочешь ещё один секрет?
– Хочу.
– Ты знал, что в детском доме нельзя содержать собак?
– Я…
– Но раз теперь Бим – моя собака, ты должен каждый день приходить ко мне. Хотя бы по вечерам. Чтобы я гуляла с Бимом. Ты ведь так и хотел? Я угадала? Я все знаю, да–да.
– Каждый день я не смогу приходить. Я работаю.
– Тогда как я буду гулять с Бимом? – Её глаза налились слезами. – Зачем тогда мне собака, я не понимаю?
– Подожди, Катя, не плачь. Я объясню. Я купил собаку для тебя. Чтобы тебе не было скучно, когда я буду засиживаться на работе. Понимаешь?
– Я буду жить у тебя?
– Да. Ты хочешь?
– Ты хочешь меня удочерить?
– Да.
Катя громко завизжала, прыгнула приемному отцу на руки, дрыгая от нахлынувших эмоций ножками, и так крепко обняла, как никогда прежде, положив голову на его плечо.
Смех перемешался со слезами.
Плакала не только Катя.
***
Субботний день выдался поистине монументальным с драматическими вкраплениями – с несвойственными семейными разборками на повышенных тонах, плачем, смехом и безосновательными обвинениями. Анастасия думала, что готова сказать детям о разводе. Оказалось, к такому невозможно заранее приготовиться. Дети не понимали и не хотели понимать, почему они должны жить с мамой, вдали от папы.
Она валилась с ног от усталости, словно отработала в огороде весь день на палящей летней жаре.
Настя приглушила свет, задвинув плотные нежно кремовые шторы, удобно расположилась на диване и открыла увесистую китайскую плетеную шкатулку с маленькими медными застежками, в которой хранила памятные сувениры, фотографии, простые безделушки из далекого и не очень дальнего прошлого.
Глядя на сломанную статуэтку – фарфоровый одноухий котенок, озорно играющий шляпой с бантиком в синюю крапинку, – она вспоминала отца. Степан Васильевич вручил этот маленький, но приятный подарок на ее восемнадцатилетние после окончания праздничного застолья, когда они вдвоем мыли посуду на кухне и пели русские народные песни. Не все песни Настя знала наизусть, но все равно с большим удовольствием подпевала отцу, будь это семейные посиделки или обычные рутинные домашние дела.
Вытащив пожелтевшие от неизбежного хода времени листы бумаги, неумело скрепленные фиолетовой ленточкой, Настя отложила их на диван, чтобы выбросить признания мужа в любви на целых восемь страниц неразборчивого и размашистого текста, с кучей исправлений и грамматических ошибок. Анастасия не один десяток раз перечитывала признание из прошлого, когда, казалось, не было больше сил терпеть и любить мужа.
Скрепленные медной проволокой миниатюрные ракушки. Их собрали мальчишки со дна морского во время прошлогоднего отпуска на северо-восточном побережье Черного моря. Они гостили у двоюродного брата мужа, который уехал в командировку на три недели и попросил присмотреть за домом и домашними животными. Долго собирались, думали, решали, а в итоге весело и непринужденно провели время. Прежние обиды забылись и воцарилась любовь и взаимопонимание. Однозначно, белая полоса в семейной жизни Анастасии, которая, к ее большому сожалению, быстро сменила окрас в родных краях: сначала посерела от повседневной обыденности, а потом и вовсе почернела от взаимной отчужденности и последующей неверности супруга.
Рисунки, поделки из бумаги, глиняные статуэтки, которые умело и не очень умело (а от этого ещё ценнее) смастерили сыновья, всегда грели её душу и радовали любящее материнское сердце. Настя могла часами разглядывать то, что творили ее дети – и каждый раз гордиться ими.
Настя нашла то, что искала: серебряную брошь и малахитовый кулон, внутри была спрятана фотография её бабушки Валентины Григорьевны.
Все детские и юношеские – светлые и грустные – воспоминания были связаны с ней, с ее миром. Ее мир – сказка, созданная по воле и желанию бабушки. Домик на краю мира, в Богом забытой деревне в сердце Тайги, подальше от стремительно развивающейся цивилизации. Поражающий воображение, неизменно благоухающий в летнюю пору сад, а в зимнюю стужу превращающийся в излюбленное место для потех местной детворы; по разрешению Валентины Григорьевны почти все мужчины деревни, коих было немного, приходи в ее заснеженный сад в начале ноября, чтобы расчистить его от снега и построить такую горку, чтобы детский смех не переставал литься всю студеную зиму до первой весенней капели. Валентина Григорьевна знала каждого мальчугана или девчушку – и каждого угощала горячим травяным чаем и блинчиками с малиновым вареньем; её дом был полон чужих детей.
Анастасия отдала бы многое, чтобы вновь очутиться в бабушкиных скромных, но волшебных владениях. На стенах избы десятки нарисованных бабушкой сельских пейзажей, не лишенные глубины и таланта, скрипучий пол, на котором неизменно красовались разноцветные дорожки, сшитые из неугодного тряпья, запах навоза, козьего молока и выпущенной из горна русской печи стряпни, неизменное блеяние коз, лая дворовых собак, кудахтанья кур и неумолкающего крика боевого петуха. Сад, полный плодоносных деревьев и всевозможных кустарников, и целая рота невысоких лакированных деревянных скульптур.
Настя с томительным ожиданием и трепетом ждала школьные каникулы, чтобы уехать от повседневности к любимой бабушке, которая в отличие от матери, понимала её и видела то, что другим было неподвластно увидеть в Настиных глазах. Поэтому внучка с открытым сердцем нараспашку делилась с бабушкой самым сокровенным, самым личным, зная, что в ответ получит поддержку (и никого осуждения и лишних тревог по пустякам) и ценный совет столь необходимый для несведущей девочки, ищущей ответы на непростые вопросы. Они могли болтать часами напролет в долгие зимние вечера, когда Валентина Григорьевна была не обрамлена домашними заботами, которым не было ни конца, ни края с наступлением теплых весенних деньков (что нисколько не пугало ни трудолюбивую Валентину Григорьевну, ни упрямую Настю, неуклонно тянущуюся к земле). А когда наступала пора ночной вакханалии, они предавались фантазиям и мечтам, как и полагается натурам творческим.
– Бабушка? – спросила девятилетняя Настя, лежа на скрипучей и старенькой кровати вместе с бабушкой; стрелки часов давно перевалили за полночь.
– Да, внучка, – ответила уставшая Валентина Григорьевна.
– А если моя мечта не сбудется?
– Сбудется, если не будешь сдаваться и слушать других. Мечта – вещь неуловимая, почти непостижимая. Только прилагая огромные усилия можно добиться своего. Поняла?
– Да. А твои мечты сбылись?
– Больше, чем я загадала.
– Но ты сама говорила, что хотела бы дом теплее и просторнее.
– Не путай желание с мечтами. Моя мечта – быть свободной. Делать то, что душе угодно. Богу. Запомни – нет смысла разрывать себя на куски, если чувствуешь сердцем, что все порожнее и пустое. Ты запомнишь, внучка?
– Запомню.
– Вот и хорошо. А сейчас баиньки. Завтра рано вставать. Скотину кормить.
– Спокойной ночи, бабочка.
– Бабочка, – прошептала Анастасия и улыбнулась бабушке, запечатленной на черно–белой фотографии явно не в лучшем настроении; не любила она фотографироваться. – Привет. Давно не общались.
Вдруг неожиданно зазвонил стационарный телефон. Анастасия подошла к телефону и сняла трубку.
– Алло?
– Анастасия Степановна?
– Да, я слушаю.
– Извините за беспокойство. Вас беспокоит издательство «Ильиф и Петров», главный редактор раздела современная российская проза Власов Владислав Игоревич. Вам удобно говорить?
– Да.
– Хорошо. Я прочитал Вашу рукопись «Ночная прогулка», которую мне вручил один корректор, работающий в нашем издательстве. Илья Федоров. Вы знакомы?
– Да.
– Хорошо. Так вот, хм, скажу честно и без лишних слов – я от книги в полном восторге. Талантливо написано.
– Спасибо большое.
– И я намерен издать Ваш роман. Я думаю, вы не будете против?
– Я…
– Понимаю, не переживайте. Не каждый день такое случается. В общем, сейчас необходимо Вам приехать в наше издательство. Полагаю, вы знаете, где оно находиться?
– Да.
– Жду как можно скорее. Желательно в течение недели.
– Недели?
– Времени много, чтобы собраться. Поверьте, просто купите билет на самолет – и через три–четыре часа, в зависимости от пробок на дорогах, вы будите на месте. Кстати, издательство полностью возместит расходы по трансферту.
– Меня не разыгрывают?
Вежливый смех в трубке.
– Нет, Анастасия Степановна, это не розыгрыш. Шутить я не привык. Вы сможете приехать в течение недели?
– Да.
– Хорошо. Тогда мы начинаем заниматься оформление необходимых бумаг для нашего, я надеюсь, плодотворного сотрудничества. А Вам хочу пожелать «счастливого пути».
– Спасибо.
– Спасибо Вам. Не прощаюсь. До встречи.
– До свидания.
Настя долго стояла в исступлении, не зная то ли плакать, то ли прыгать и смеяться.
– Бабочка, милая моя, – сказала она, сжимая в руках бабушкин «волшебный» кулон. – Кажется, у меня получилось. Получилось стать свободной.
***
Перед тем как забраться под теплый душ, Антон включил переносную колонку, настроив радио «Монте–Карло», на волнах которых звучал великий Фрэнк Синатра со знаковой песней: «NewYork, NewYork».
Грех было не спеть вместе с великим человеком, продолжающим сиять даже после смерти – и Антон пел так же красиво, как Фрэнк, но по–своему. Ангелина Петровна, тридцатисемилетний преподаватель из местной музыкальной школы, с уставшими глазами, но неизменной скромной улыбкой на миловидном лице, приходила каждый вторник и четверг к заключенным, чтобы научить не только игре на пианино и гитаре. А как важно открыться для музыки, заключить с ней сделку и постичь ее красоту и величие.
Антон не мог сказать за других музыкантов, что они открылись для музыки, но он точно прикоснулся к божественному – играя на гитаре, он отгораживался от привычного мира и растворялся в музыке, в колебаниях туго натянутых струн.
Ангелина Петровна сразу приметила Антона за усердие и рвение постичь азы игры на гитаре. Ангелина Петровна часто задерживалась после окончания занятий насколько это позволял тюремный режим.
– А петь ты не пробовал? – после очередного занятия спросила Ангелина Петровна, складывая методички в темно–коричневую сумку.
– Нет, – ответил Антон, наблюдая за Ангелиной Петровной, в которую был немного влюблен.
– Играть научился, пора перейти к пению.
– Не совсем научился.
– Основы тебе открыты. Дальше – сам. Все зависит от желания.
– Ну да.
– Так пел ты раньше?
– Я подозреваю, что вы и так знаете ответ.
– Знаю. Хотела услышать от тебя?
– Пел. В мальчишеском хоре.
– Долго?
– Два года.
– Удивительный ты молодой человек, Антон.
– Думаете?
– В четверг будешь петь.
– Нее…
– При всех.
– Тем более не буду.
– Я постараюсь пронести диктофон, чтобы записать твой голос. А потом разобрать по полочкам – сильные и слабые стороны. Решено.
– Ничего не решено. Я не согласен.
– У тебя время до четверга. Выбери любимую песню. И не смей отказываться. Это надо не мне, а тебе.
– Уверены?
– Я знаю. На этом урок окончен. До свидания.
– До свидания.
После освежающего душа Антон побрился, обильно смазав лицо приятно пахнущим лосьоном, и в прямом смысле выпорхнул из ванной комнаты под величественную музыку Нино Роты, написанную для классического кинофильма «Крестный отец».
Надел чистую белую футболку, спортивные серые штаны и натянул на голову новую бейсболку. И продолжая насвистывать, взял с комода ключи от квартиры и задумался, глядя гитару, висевшую в углу комнаты.
– Не глупи, – сказал сам себе Антон, перекинув все-таки за спину инструмент, и вышел из квартиры навстречу к девушке, в которую обещал не влюбляться.
Но разве сердцу прикажешь?
Это уже четвертая встреча. Четвертое свидание.
Они подолгу разговаривали, гуляя по больничному парку (и вчерашний мелкий накрапывающий дождь был не помехой).
Катя, в основном, рассказывала по свою дружную и любящую собираться по праздникам семью, про Бима, про собачьи выставки, про увлечения – дайвинг и рисования.
Антон был менее красноречив и нехотя рассказывал о себе, но Катя умела расшевелить и ворохом вопросов вытянуть из него частичку своего мира.
По правде, Антон впервые так привязывался к человеку, особенно к девушке, обладающей естественной красотой и острым умом, способной понять его, по сути, незнакомца. Он сам часто не понимал себя, свои поступки, решения. А она читала его, словно открытую книгу, и с легкостью объясняла, что и откуда возникало в его жизни. Даже объяснила ему, куда надо стремиться, чтобы стать свободным.
– Ты играешь на гитаре и поешь? – удивленно спросила Катя.
– Есть такое, – сознался Антон, не понимая, как умудрился проболтаться.
– Ах ты, молчун! Завтра жду тебя с гитарой и красивой песней в твоем исполнении. Завтра последний день моего заточения – устроишь мне праздник.
– Тебя выписывают?
– Да. Как вы без меня на воскресном ужине?
– Без тебя – никуда. – Молчание. – Катя, если что… я на улице не играю.
– Для меня ведь можно сделать исключение? Разве ты откажешь мне?
– Нет.
– Конечно, нет. Я знаю, что не откажешь. – Катя улыбнулась и захлопала в ладоши. – Ура, завтра для меня споют! Прям так романтично. Уже жду завтрашнего дня.
– Я завтра не приду, – пошутил Антон.
– Только не приди, я все равно найду тебя.
– Не сомневаюсь даже.
– Я такая.
Завтра уже наступило. Он уверенной походкой шел к больничному городку, а за спиной – спрятанная в чехол гитара. Антон играл исключительно дома, для себя, иногда для отца, и не думал, что-либо менять.
Катя уже ждала его. На ней – футболка без рукавов, солнечная и пышная юбка до колен, открытые телесного цвета босоножки. Легкий почти незаметный макияж. Волосы собраны в тугой хвост.
– Привет, – шепнула она, махнув рукой. – Все–таки пришел с гитарой. Не убежал.
– Привет. Куда мне теперь бежать? – Антон сам заметил для себя, что стал чаще улыбаться. – Тебя уже выписали?
– Как видишь. Выписали еще утром.
– Утром?
– Я уже дома была и вернулась сюда. Удивлен, да?
– Еще бы тут не удивиться.
– Сегодня наша прогулка не ограничиться двумя часами и территорией больничного парка. Предлагаю сходить в литературный сквер, где обычно немноголюдно.
– Принимается. Пойдем?
– Ага.
– Можно мне вашу руку?
– А где, пожалуйста, мисс.
– Пожалуйста, мисс.
– А мороженое купишь?
– Какая вы, мисс, вымогательница.
– Это еще цветочки.
– И какое ты хочешь мороженное, признавайся? – спросил Антон, когда они взялись за руки и направились к литературному скверу, выйдя из больничного города.
– Ванильное.
– Хороший выбор. Ты кстати прекрасно выглядишь без больничного халата.
– Ну и признание. – Катя засмеялась. И добавила. – Ты тоже сегодня ничего. Надушился чем–то приятным.
– Лосьоном для бритья.
Наслаждаясь молочным мороженым, они неспешно шли по безлюдной улочке. Яблони, посаженные с двух сторон, соприкасались кронами, образовывая купол из листьев и веток, почти не пропускающий солнечный свет. Было такое ощущение, что идешь по волшебному сказочному туннелю.
– Поговорил с отцом? Как он отреагировал на приглашение?
– Честно – сразу пошел в отказ. Начал: где я, где они.
– В смысле?
– Считает себя бедняком, которому не место у богатеев.
– Ты убедил его, что живем мы небогато.
– Даже не стал. Если есть двухэтажный дом, значит, для отца – это богато живут. Вот такой он у меня. Ничего не попишешь.
– Мило.
– Но причина отказа не в этом.
– В чем тогда?
– Он не выходил в общество, на званые ужины, лет двести-триста.
– Но он должен быть в воскресенье. На ужин точно придет моя одинокая тетя, которой необходима мужская компания.
– Я же сказал, что постараюсь вытащить его.
– Есть идеи?
– Да, признаться – и все. Признаться, что мы решили (без него) познакомить его с одинокой и очень симпатичной писательницей.
– Думаешь получиться?
– Не знаю. Но врать больше не буду. Захочет познакомиться – пойдет. Не захочет – я пойму, потому что я знаю, как он любил маму. Времени не так много прошло со смерти матери. Зря я вообще сразу не сказал правду.
– Скажи, что любишь его.
– Не понял. Зачем?
– Просто так. Давно говорил?
– Вообще не помню такого.
– Просто скажи. Хорошо?
– Хорошо.
– Я говорю серьезно. Я лично незнакома с Геннадием Петровичем, но по твоим рассказам я сделала вывод: он – замечательный человек. А ты ни разу не сказал слов любви единственному родителю. Ужас!
– Обещаю.
– Ты – пообещал. – Молчание. – Еще бы извиниться не мешало бы.
– Я понял, Катя.
В центре литературного парка возвышался двухметровый памятник Антону Павловичу Чехову.
От памятника, центра сквера в разные стороны шли дорожки вдоль которых стояли кованные лавочки, а рядом с каждой фонарь. Среди ровно остриженных тополей, мирно соседствующих с молоденькими яблонями, затесались клумбы, в которых были высажены разноцветные анютины глазки, календула и сказочные настурции, привлекающие шмелей и ос.
– И какую песню ты выбрал? – спросила Катя, усевшись на свободную скамью.
– А я не скажу! – Антон достал из футляра гитару, приготовился, проверив звучание струн, и только тогда добавил. – Песня будет собственного сочинения. Только не смеяться.
– Не позволю.
– Песню я посвятил тебе, если что…
– Да ладно? Да ладно! – От переизбытка чувств Катины глаза прослезились, а из легких вырывались странные смешки. – Да ладно?!
– Катя, ты чего? Плакать собралась что ли?
– Да, я просто от неожиданности. Никто ведь мне песен еще не посвящал. Вот я и расчувствовалась. Ох!
– Даешь. Никак от тебя не ожидал такой реакции.
– Все хорошо. Пой уже.
Антон сначала заиграл на гитаре спокойную мелодию, а потом тихим, обволакивающим голосом баритона запел.
Я ждал скорой неминуемой беды,
Как раб в пустыни без воды
Но вторглась Дева в мои миры,
Теперь я – раб от ее пленительной красоты.
Кто ты Дева? Кто? Позволь спросить?
Позволь безропотно любить?
Почему? Почему сердце так болит?
И рвется ввысь, к сиянию небесных светил!?
Туда, где ты!
Туда, где любовь подобно раю
Где в конце пути… услышу шепот я ее устами:
люблю, люблю, люблю.
…
– Странная песня, странная музыка. Короче, извини меня за это недоразумение, – сказал Антон, когда закончил свое произведение, полностью растворившийся в песне, в ее двусмысленных словах, открывающих его душу, мысли, мечты.
Катя без лишних слов и предупреждений нырнула в его крепкие объятья, положив голову на его плечо, и поблагодарила.
Растерянный и одурманенный любовью от ее дыхания, щекотавшего его шею, запаха ванильных волос, чувственных и горячих прикосновений рук, Антон обхватил ее стройную талию, прижав как можно ближе к себе, насколько это позволяла мешающая гитара, и поцеловал Катю в усыпанный веснушками лоб.
– Я тебя люблю.
– Ты… что?
– Люблю тебя.
– Я просила не влюбляться, – сказала Катя, высвобождаясь из его объятий.
– Послушай меня. – Антон не выпускал её руку. – Выслушай, хорошо? Я – не дурак. Я знаю, как устроена жизнь. Мне нечего тебе предложить. Разве что кроме признания в любви.
– Я…
– Признайся сейчас, Катя.
