Василий Ворон
Обращенный к небу. Книга 1
История третья:
Под стенами Корсуни
Если хочешь служить князю, знай, что будешь подобен дождю, пролившемуся не над засушливой пашней, а над морем. Не там будешь, где в твоём мече особая нужда имеется, но там, куда княжий перст укажет.
(Из наставлений Вежды)
3
Плеск моря стал тише, и последние звёзды растворились в небе, которое стало светлеть, предвещая явление Ярилы. Из серой прохлады выступили стены Корсуни – молчаливые и мрачно неприступные. За пять полётов стрелы от стен стояли ближайшие шатры осадников. Там уже поднимались воины, которых будили дозорные.
К сотнику муромчан, Ждану, подошёл Добрыня.
– Здорово живём. Как муромские? – негромко спросил воевода, оглядывая пробуждающееся становище. Ждан с достоинством поклонился:
– Слава богам-заступникам. Нынче ночью без проказ обошлось.
Они помолчали – все слова были сказаны накануне в княжьем шатре, во время совета. Ждан осторожно покосился на Добрыню. Тот стоял хмурый и вглядывался в недалёкие стены проклятой крепости. Потом тяжело вздохнул и повернулся к сотнику.
– Ладно, строй своих да знай не задерживай. Выступаем по рогу.
Ждан кивнул и пошёл было подгонять десятников, но был остановлен воеводой:
– Постой-ка…
Ждан обернулся: на него всё так же хмуро глядел из-под косматых бровей Добрыня. Воевода снова вздохнул и сказал:
– Куда думаешь ставить Муромца?
– Илюшку-то? – отозвался Ждан. – Сперва хотел как лучника, но больно здоров. Под стенами нужней будет. Но и на стену не пошлю. Молод. Да и тяжёл для лестницы – ну как не выдержит такого бугая. Стало быть, внизу станет – лестницу держать.
Ждан говорил, а сам внимательно следил за бровями Добрыни, стараясь понять, попадает ли он в шаг мыслям воеводы. Когда он замолчал, правая бровь княжьего дядьки поползла вверх (знак добрый), и тот изрёк:
– Добро, Ждан. Быть по сему. – Воевода помолчал, снова сводя брови вместе, потом посмотрел окрест и, понизив голос до рокочущей глухоты, добавил: – Ты вот что… Побереги парня. Жаль будет, коли он под этими стенами ляжет…
Ждан кивнул. Воевода помолчал, крякнул и пошёл дальше с доглядом. Ждан обошёл своих людей, навалял ближайшему десятнику за медлительность и отправился к шатру, где обретался Илья.
Илья встал раньше всех, свершил утреннее правило[16], подобающее воину, и, не спеша умывшись из бадьи, принялся обряжаться в одежду и бронь.
Три месяца, как он был здесь с полком[17], но у стен ещё не бился. Как ни просился, всё никак не ставили его в бой; да на приступ, к слову, не так часто и ходили, всё больше держа крепость попросту взаперти. Илья всё больше охранял пределы становища от конных стай хазар, что шастали здесь издавна, стараясь урвать свой кусок: то коней уведут, то на оружие покусятся. Но вот нынче ему, наконец, предстояло идти на стены.
…Когда Илья по своему обыкновению прилаживал меч за спину, из шатра вылез Хвощ и раздирающе зевнул.
– Илюшка! А ты уж на ногах? – хохотнул он. – Что, не терпится на стены?
– А коли и так? – весело отозвался Илья, затягивая ремни, поддерживающие ножны с мечом за спиной. Хвощ хмыкнул:
– Ну-ну… Слей-ка.
Пока Илья держал бадью, а Хвощ фыркал и брызгался, к ним подошёл Ждан. Он отобрал у Ильи бадью и велел сходить проверить приставные лестницы, сложенные неподалёку. Когда он отошёл, сотник негромко сказал кряхтящему Хвощу:
– Под стенами станешь.
– Я?! – Хвощ перестал брызгаться и выпрямился.
– Ты, – кивнул Ждан. – И Илюшку с собой возьмёшь. Оба держать одну лестницу будете. Присмотришь за парнем.
– Что он, малец, присматривать за ним… – больше для порядку проворчал Хвощ, обтираясь рушником.
– Ты человек тёртый, бывалый. Покажешь ему, что к чему. – Ждан поставил бадью на землю и добавил, собираясь уходить: – Смотри, чтобы башку сдуру ни ты, ни он не потеряли.
Хвощ велел Илье надеть ещё одну броню поверх своей.
– На кой? И так тяжко!
– Тебе тяжко?! – хохотнул Хвощ.
– Да биться не сподручно!
– Надевай! – посерьёзнел Хвощ. – Под стены пойдём. Лестницы ставить. Там бы и три брони пригодились…
Через час все были готовы к штурму. Уже совсем рассвело, и тогда княжеский боевой рог разорвал сонную тишину, и его клич подхватили другие сигнальные.
– Ну, Перун нам на подмогу! – сказал Хвощ, и они с Ильёй подхватили лестницу.
Десятки приставных лестниц потекли к стенам крепости. Один конец упирали в землю, другой с помощью длинного шеста задирали к вершине стены, и тут же по лестнице один за другим принимались карабкаться воины. Их поддерживали лучники, стрелявшие по оживившимся защитникам. Стрелы полетели в разные стороны, и вот уже с лестниц упали первые жертвы. Илье ещё не доводилось быть в подобном бою, и он старательно слушал Хвоща.
– Пальцы береги! – первое, что проорал ему тот, когда они в первый раз установили лестницу: по перекладинам топали сапоги взбирающихся на стены. Илья держал вздрагивающую лестницу, стараясь разглядеть что-нибудь сверху.
– А ну, башку не задирай! – рявкнул Хвощ. – Стрелу словишь!
В подтверждение его слов в утоптанную землю у ног Ильи вонзилось сразу две неприятельские стрелы. Кругом слышался ор атакующих и свист стрел. Кто-то уже кричал от боли, звал кого-то, ругался. На землю под стеной ухнуло что-то тяжкое, жутко хрустнувшее. Илья взглянул, и у него сжалось сердце: это был воин, только что карабкавшийся по лестнице. Скоро упали ещё и ещё. По кольчуге Ильи лязгнула стрела, и тут лестница дрогнула очень сильно и стала падать навзничь. С нее посыпались вниз те, кто успел взойти на несколько ступеней вверх. Илья запрокинул голову и увидел, как защитники крепости длинным шестом отпихивали край лестницы.
– Отпускай! – крикнул Илье Хвощ, и только тогда Муромец разжал пальцы. Тут же на него сверху кто-то упал, сшибив с ног. Илья поднялся и кинулся было узнать, цел ли упавший, но Хвощ рявкнул:
– Не теперь! Хватай шест, будем лестницу подымать!
– Вдвоём не сдюжить! – сказал Илья, подхватывая жердину.
– Они помогут! – указал Хвощ на воинов, готовых лезть на стены и спешащих к ним.
После третьего падения лестницы Илью с Хвощем обдали сверху горячей водой.
– Не успели до кипятка довести, – вставил Хвощ. – Повезло нам!
– Эх, холодненькой бы… – проворчал в мокрую бороду Илья.
После пятого падения лестницы Илья перестал считать. Откуда-то сбоку послышались глухие тяжкие удары.
– Что там? – прокричал Илья и Хвощ пояснил:
– Би́лом в ворота долбят.
За спиной раздались ухающие звуки, но только когда Илья снова принялся поднимать упавшую лестницу, он увидел, что это было. На задах нападающих стояли пороки[18], добротно сработанные из привезенных из Киева брёвен, верёвок, кожаных ремней. Илья мельком успел заметить, как в огромные чаши наваливали камни, взводили лошадьми тугой спусковой привод. В другой раз он разглядел, как пороки метали тяжёлые камни, и они летели до самых стен крепости, перелетая их и творя урон защитникам на улицах города.
Думать о летящих сверху стрелах Илья перестал после того, как лестница стала липкой от крови. Теперь приходилось расчищать место от упавших тел для того, чтобы в очередной раз поставить лестницу. Стрелой ранило Хвоща в руку, но он не оставил Илью.
– Уйди, я сам! – орал ему Илья, но тот только мотал головой и продолжал гонять Илью с шестом. Муромец уже плохо соображал, что они делают и зачем это всё, оглохнув от непрекращающегося ора и шума боя, зная только одно – поставить упавшую лестницу вновь. Он не чувствовал тяжести двух надетых броней и уже перестал утирать пот, градом льющийся со лба. Расставить людей на шесте, поднять лестницу, отложить шест, держать трясущуюся лестницу, дать ей упасть (удержать невозможно), поднять шест, расставить людей на шесте… В ушах сквозь шум битвы глухо стучало било, которым таранили ворота, за спиной ухали пороки, жутко летели далеко над головой камни, и Муромцу был слышен грохот их тяжкого падения. На стенах лязгали мечи, с хищным свистом носились в воздухе стрелы, тут и там вонзаясь в плоть, и чернела на вытоптанной земле кровь. Очередной жбан – уже с крутым кипятком – угодил мимо: Хвоща с Ильёй только обдало жгучими брызгами. Следующий жбан громко брякнулся о землю, случайно выпущенный защитниками, но вреда опять никому не причинил, залив кипятком лишь мёртвых, обильно лежавших под стенами.
Сколько времени прошло, Илья не знал и опомнился, только когда Хвощ принялся его тормошить. Прислушавшись, Илья понял, что тот орёт ему прямо в ухо:
– Всё, поворачиваем оглобли! Довольно!
И только тогда Илья понял, что уже давно ревут рога, оповещая о конце атаки. А стенобитное било почему-то всё ещё стучало, и Илья догадался, что это колотится в ушах и глотке его собственное сердце.
Штурм завершился ничем. Защитники крепости по негласному закону позволили потерпевшим неудачу нападающим унести из-под стен павших товарищей – тех, кому приспела пора для последнего костра.
2
Добрыню, шедшего с докладом к главному шатру, встретил сам киевский князь – смурной, как туча. Чуть позади него стоял Зосима со своей святой книгой. Подойдя, воевода поклонился и начал было:
– Князь…
– Сколько потеряли людей? – оборвал его Владимир.
– Точно ещё не считано, но не меньше трёх сотен.
Князь скрипнул зубами, и Добрыня увидел, как побелели его сжатые кулаки.
– Проклятый город… – негромко произнёс Владимир, скосив глаза на Зосиму. Тот, однако, будто ничего не слыхал и, похоже, молча творил молитву.
– Господи, прости мне грехи, – перекрестился князь и тяжело вздохнул. Тем временем Зосима поднял голову и поклонился князю со словами:
– Я покину тебя ненадолго, князь. Нужно проводить погибших христиан.
И, не дожидаясь ответа, пошёл на окраину становища, где складывали павших – христиан отдельно, язычников отдельно, и последних было гораздо больше.
Добрыня стоял и ждал, что скажет князь. Тот долго молчал и произнёс глухим голосом:
– Только не смей мне говорить, дядька, о том, что пора уходить. Нет мне отсюда дороги назад. Пусть даже сюда ещё дюжина огнедышащих чудищ пожалует…
Добрыня молча поклонился. Князь повернулся было, чтобы идти в шатёр, но задержался и спросил:
– Ты вот что… Дай-ка Зосиме в подмогу кого из своих воинов.
– В помощь? – удивился Добрыня. – С чем это он не справляется? Павших спроваживать?
– Не понял ты, – поморщился Владимир. – С ним двое его людей… Слуга да охранник. Видел их?
– Как не видать, – пожал крутыми плечами Добрыня, – сарацин с саблей кривою да из наших, славян, парень.
– Ну, так вот – дай-ка сарацину в подмогу кого из своих воинов.
– Да нешто он сам не сладит? И нашей охраны в становище полно, – насупился Добрыня. – Своих ратников ему давать…
– А ты дай, – сказал князь, подойдя к дядьке ближе, и заглянул ему в глаза: – Да не абы кого, а воина искусного.
Добрыня вглядывался в приблизившееся лицо Владимира и силился понять, не скрыто ли за этими словами иного смысла.
– Э-э… – прогудел он, медля. – Значит, дать кого из надёжных?
Князь поморщился:
– Нет, дядька. Не перегибай. Таких надёжных не надо. Воина дай доброго. Есть у тебя такой?
Добрыня насупился ещё больше, от чего его глаза скрылись под кустистыми бровями, и неохотно сказал:
– Найдётся…
– Вот и ладно, – вздохнул князь и добавил. – Кого дашь-то?
– Кого… – прикидывая, повторил Добрыня. – Да хоть этого, Илюшку, что к тебе в дружину метит.
– Это который в Киев дохлого разбойника Соловья притащил? Муромца? – поднял брови князь. – Вот и верно. К слову – как он тебе?
– Добрый воин будет. Равных ему в мечном бою не сыскать и в дружине. На приступ нынче ходил.
– Цел ли?
– Цел, надёжа. Слава богам… – Добрыня запнулся и перекрестился, поправляясь: – Богу… Вот оклемается малость, и отошлю к попу.
– Добро, – устало сказал князь и пошёл к своему шатру.
1
Давно уже были зарыты в землю христиане, чудно́ и торжественно спроваженные Зосимой, и уже затих погребальный костёр, где распростились с Явью погибшие славяне, и на затихающее становище опустилась ночь. Илья сидел на окраине становища и слушал, как печально, в такт смуте, терзавшей его душу, вздыхало море. Полная луна скакала по волнам далеко в солёных водах: Илья смотрел на эту завораживающую пляску, и у него в ушах раздавались звуки давешнего боя – бессмысленного и беспощадного.
Сзади, нарочно громко ступая по гальке с песком, подошёл Хвощ. Кашлянул для порядку и присел рядом. Муромец не пошевелился. Хвощ погладил перевязанную руку, ужаленную стрелой, и другую положил на плечо Ильи.
– Знаю, Илюшка, каково тебе сейчас. Так завсегда после первой сечи под стенами…
Илья молчал. Хвощ вздохнул и тоже уставился на пляшущие осколки луны в море. Долго сидели, слушая прибой, а потом Илья, всё так же глядя на волны, сказал глухим голосом:
– Я шёл к киевскому князю, чтобы служить родной земле. А вышло, что ушёл в южные степи грозить соседям. Мы всегда были дружны с эллинами. Отец мой сказывал, как торговал с ними в Киеве, и они всегда вели честный торг. А теперь его сын идёт на штурм мирного города, где эти самые эллины живут. Не ведал я, что стану ломиться непрошенным гостем вместо того, чтобы быть – как задумывал – защитником…
– Эк, брат… Князь своим умом прикидывает, что до́лжно его воинам делать. Назвался груздем – полезай в кузов. Так-то…
– О том меня и мой наставник предупреждал, – вздохнул Илья. – Да я слушать не хотел…
Помолчали. Потом Илья повернул голову к Хвощу и спросил:
– Зачем мы здесь?
– Не знаю, Илюшка. Я простой воин. Пять лет уже киевскому князю служу. Поначалу тоже хотел в дружину. Но туда пробиться – дело нелёгкое. Туда берут либо за имя грозное – норманнов тех же – либо за большие воинские умения. А я что? Сын оружейника киевского. Сызмальства к оружию приучен. Но вот в дружину не попал, хотя, говорят, добрым воином стал. Да мне большего и не надобно теперь. Вот вернусь целым – дай боги! – и то ладно.
Муромец на это только вздохнул, и дальше они сидели рядышком молча.
История четвёртая:
На службе у Зосимы
Что бы ты ни делал, делай это наилучшим образом.
В этом верный способ уберечься от досадных промахов и сохранить себя.
(Из наставлений Вежды)
4
Илья быстро отыскал скромный шатёр эллинского попа: он стоял чуть поодаль княжьего. Спроваживая его сюда, Добрыня, передав слова князя Владимира, немного помедлил и, понизив голос и приблизив лицо к Илье, добавил:
– И вот ещё что… Ты подле Зосимы того… Поглядывай. Человек он на войне новый, да ещё и эллин. Как бы своим пособничать не начал. Так что ты начеку будь. Чуть что не так – мне живо докладывай. Понял?
Илья отшатнулся от воеводы, поглядев на него искоса:
– Что же я, вроде засланного буду, что ли?
– Дура! – насупился Добрыня. – Ты глазом моим будешь! Чужой он человек, ясно тебе? Даже если его сам князь жалует. Нельзя нам расхолаживаться! Наслушничать я тебя не заставляю, но и бдительности не теряй! А уж охрану попу обеспечь, и, коли порежут его хазары али ещё кто, я с тебя первого шкуру спущу. За него ответишь как за нашего брата славянина. Понял?
Как уж тут было не понять. Вот с тем и подошёл Илья к шатру эллинского попа.
У откинутого полога сидел на корточках славянского вида детина и остругивал колышек. На подошедшего Илью он и ухом не повёл. Муромец окликнул его сам:
– Слышь-ко, добрый молодец, где твой хозяин – Зосима?
Детина перестал остругивать колышек и посмотрел на Илью.
– Ишь ты, – усмехнулся он. – Первый раз меня видит, а имечко верно назвал.
– Не называл я тебя по имени! – удивился Илья.
– Я Слышко, – загоготал детина и крикнул под полог шатра: – Кир[19], тут человек до тебя.
Из шатра появился Зосима.
– Ты меня спрашивал? – обратился он к Илье. – Да ты не тот ли молодец, кого я видел у поверженного исчадия сатаны?
Илья кивнул и отвечал с поклоном:
– Ты прав. Я Илья, сын Чёбота, по прозванью Муромец. Послал меня к тебе князь Владимир.
– Я не просил никого мне присылать, – ответил Зосима, окидывая Илью цепким взглядом.
– Князь велел быть мне при тебе за охранника.
– У меня есть для того свой человек, Илья, сын Чёбота. Я не нуждаюсь более ни в ком.
Илья снова поклонился и ответил:
– Я выполняю волю князя, Зосима. Ему и перечь.
Зосима посмотрел в глаза Илье и ровным голосом ответил:
– Перечить князю я не стану. А что до тебя…
Он немного подумал и сказал:
– Выстоишь против моего человека – останешься при мне, а битым будешь, так сам князю перечить пойдёшь.
И, повернувшись к шатру, Зосима позвал:
– Мусайлима, иди-ка сюда.
Из шатра немедленно вышел сарацин, одетый не по-здешнему: в длинный халат и с куфией[20] на голове, какую обычно носят арабы. Чёрная аккуратная бородка и усы обрамляли его тонкое загорелое лицо. Появившись возле Зосимы, он молниеносно вытянул из ножен кривую саблю и вопросительно посмотрел на своего господина.
– Ты всё слышал сам, Мусайлима, – ответил Зосима, и только тогда араб обратил взор на Илью. Муромец вздохнул и бойко вынес меч из ножен. Между тем Слышко принёс своему господину складной стул из шатра, на который Зосима и сел.
Кривой сарацинский и прямой обоюдоострый клинки сшиблись. Дружеские поединки на мечах не были внове в лагере, где царили скука, поэтому на поединщиков поглядывали, но издали, зная, что здесь стоит шатёр эллинского попа, к которому благоволил сам князь.
Араб Мусайлима оказался весьма умелым бойцом, чего и ожидал Илья – недотёпу вряд ли стал бы держать подле себя гость князя, бывший в становище воинов, осаждавших крепость его народа. Мусайлима бился не торопясь, изучая ловкость соперника и нащупывая его слабые стороны. Туго пришлось бы Илье, если бы не уроки Вежды, в своё время показавшего ему разные тонкости мечного боя, что есть у многих народов. Сарацины бились мечом, по виду похожим на оружие степных кочевников, но делали это по-своему, иной раз очень непохоже на хазар. Показывал Вежда и повадки викингов, и эллинов, и китайцев. Посему Илья уверенно держал оборону, но и только – свои прихватки, уже народившиеся у него, он показывать первому встречному не спешил.
Долго бойцы не кружили перед шатром, возле которого за ними внимательно следили Зосима и Слышко: Мусайлима отступил назад и опустил саблю, давая знать, что поединок считает законченным. Илья вдел свой меч в ножны и стал на месте, ожидая.
Сарацин подошёл к Зосиме, сидевшему на складном походном стуле, и, наклонившись, негромко доложил, так, что его слова остались слышны лишь эллину да Слышке:
– Сей боец стоящий. Все атаки отбил легко, знает «персидский шаг» и «полночный выпад», известный немногим.
Зосима кивнул, и Мусайлима шагнул назад, сделав вид, что это совсем не он только что рубился со славянином, и всё происходящее не имеет к нему никакого касательства.
– Подойди, – позвал Зосима Илью. Тот подошёл и стал не далеко, но и не близко, как и следует вести себя простолюдину в присутствии знатного человека. Однако в лице его раболепия эллин не заметил и спросил:
– Давно ли ты с князем Владимиром, Муромец?
Илья поклонился и отвечал:
– Скоро год.
– А кто обучал тебя сему искусству?
– Имя моего наставника Вежда.
Зосима взглянул на сидевшего неподалёку Слышка, продолжающего остругивать колышки. Тот коротко мотнул головой: не знаю, мол. Взгляд попа скользнул по стоявшему у входа в шатёр сарацину. Тот ответил молча то же самое.
– Что ж, оставайся при мне, – сказал Зосима, поднимаясь со стула, и скрылся в шатре.
3
Теперь Илья всё время был подле Зосимы. Поначалу поп не знал, что делать с навязанным ему князем новым охранником – за слугу у него был Слышко, охрану же нёс Мусайлима, да и то сказать, сам Зосима не боялся военных напастей, и араб не особо надрывался в качестве охраны, хотя, по правде сказать, отбирал эллин его себе на службу не абы как. По ночам Зосима не требовал своих людей нести неусыпную стражу, довольствуясь общей охраной лагеря, поэтому намерение Ильи в первую же ночь распределить часы бодрствования вызвало у него затруднение.
– В лагере мои люди по ночам спят, Муромец. Здесь мне нечего бояться.
– Но я приставлен к тебе князем для твоей безопасности! – удивился Илья.
– Что ж, – развёл руками Зосима, – тебе одному, стало быть, и не спать ночью.
Илья ожидал, что Слышко с Мусайлимой, бывшие рядом при этих словах станут над ним смеяться, но этого не произошло – и тот, и другой пропустили эту весть мимо ушей. Зосима добавил:
– Ты тоже можешь спокойно спать, Муромец. Я не взыщу с тебя за это.
Но Илья рассудил по-своему: коли его от иных ратных дел отлучили, то обязательным для себя он избрал охрану эллина по ночам, памятуя частые нападения местных степняков. Отсыпался он при свете, для чего ему хватало нескольких часов поутру. Остальное время он просто присутствовал неподалёку от попа, сопровождая его вместе с Мусайлимой в его недалёких шествиях – то к князю в шатёр пойдёт Зосима, то вместе с ним же по осадным отрядам у стен пройдёт, то – уже один – возьмётся обходить единоверцев (впрочем, редко). Илья думал, что он и славян станет к своей вере прибирать умными разговорами, но Зосима и не думал о том будто, оставаясь к иноверцам равнодушным.
Князь очередного штурма не предпринимал, часто молясь в своём шатре один или с Зосимой, и воинство жило обычной походной жизнью, в основном строго следя за прочностью осадного кольца.
Как-то на вечерней заре, когда море угомонилось настолько, что стало походить на заснувшее лесное озеро, Зосима сидел у шатра, листая свою книгу. Рядом с ним расположились и все остальные. Слышко будто подрёмывал, Мусайлима молча и неотрывно смотрел на море, Илья терзал свои думы.
– А что, Муромец, – спросил вдруг Зосима, впервые за всё время обращаясь к Илье, – какой ты веры будешь?
Илья удивился, но виду не показал и ответил:
– Я славянин, стало быть, богов наших земель славлю.
– Стало быть, язычник, – скривил тонкие губы Зосима. Илья кивнул:
– По-вашему так.
– А почему имя у тебя палестинских земель?
– Да батя мой бывал в Киеве, а там хватает иноземного люда. Услыхал, ему и понравилось. Так меня и назвал.
Зосима внимательно посмотрел на Илью и сказал:
– А знаешь ли ты, что твоё имя – Илия то есть – обозначает на древнееврейском языке?
– Нет, – тряхнул кудрями Илья. – Знать, от тебя услышу.
– Услышишь, – кивнул головой Зосима. – Илия означает «божья сила».
– Эвон как! – подивился Илья. – Доброе имя.
– А силой какого именно бога обладаешь ты? – прищурился Зосима. – Ведь их у славян, что звёзд на небе.
– Время покажет, стало быть, – пожал плечами Илья.
– Может, и покажет, – согласился Зосима. – А ведь иудеи веруют в единого бога, творца всего сущего. Значит, его силой до́лжно обладать и тебе. Ведь людям дают имена для того, чтобы дать напутственную силу того, в честь кого они названы.
– А вдруг я от каждого славянского бога по чуть-чуть иметь буду, а и того мне с лихвой хватит? – улыбнулся Илья. Зосима покачал головой:
– Ну-ну… Мои предки тоже поклонялись, почитай, тем же богам, которым кланяетесь и вы, славяне. Однако жизнь их была тяжёлой, и великая Эллада часто была бита варварскими племенами, кои ни в искусствах, ни в науках толку не знали. Не такова ли участь и твоей земли, Муромец?
Илья насупил брови и сказал:
– А вот на то я и пригожусь, чтоб моей земле той участи избежать.
Илья решил, что на этом разговор окончен, но Зосима сказал, будто и не Илье вовсе, а так, больше для порядка:
– Имя твоё иудейское, и мой Господь тоже в том племени народился, когда ему приспело на землю прийти…
Илья кивнул, хотя разговор вести ему уже не хотелось:
– Я знаю о сыне бога по имени Иисус.
– Много ли ты о нём знаешь, слушая на базарах да ярмарках урывками? – подняв голову, строго вопросил Зосима.
– Я слышал о нём не на базарах и ярмарках, – отвечал Илья спокойно и с достоинством. – Мне рассказал о нём мой наставник.
– Он был христовой веры? – заинтересовался Зосима, хотя лицо его по-прежнему было непроницаемо.
– Вряд ли.
– Значит, язычник? – ехидно прищурился эллин, готовясь к обличительной речи, но Илья отрицательно помотал головой:
– И наших богов он тоже не славил.
Зосима нахмурился, не скрывая этого:
– А о других богах он тебе рассказывал?
– Было дело.
– Странный человек твой наставник. Я бы не удивился, если на самом деле он оказался колдуном.
– Хотел бы я, чтобы таких колдунов было побольше, – тотчас отозвался Илья. – Тогда на земле люди меньше лили бы горькие слёзы.
– Что ты можешь знать о колдунах! – зловеще сказал Зосима. – Они творят свои чары с помощью дьявола!
– Ты ошибаешься, уважаемый, – по-прежнему спокойно отвечал Илья. – Мой учитель преумножал добро, а злодейства пресекал. И хорошим людям ничего худого не сделал – его и сейчас в моём селе, да и на многие вёрсты вокруг добрым словом поминают. Иные так и родителей своих не почитают.
– Глупых людей и в ваших краях с избытком, – сказал Зосима, холодно глядя на Илью. – Встречал я в ваших краях дикарей, которые, увидев на святой иконе бесов, посчитали их божествами и кланялись им.
– А пошто же на святой иконе бесов писать? – прикинувшись дурнем, удивился Илья, на что Зосима поднялся со своего места и, уже не скрывая досады, выговорил с нарочитым эллинским вы́говором[21]:
– Не дорос ты, я вижу, о святых иконах беседу вести! Окончим сей разговор.
2
После ужина, когда совсем уже стемнело, Зосима по обыкновению отправился к князю. Илья и Мусайлима проводили его до шатра и, предоставив охранять вход двум дружинникам, всегда бывших там на часах, обошли шатёр кругом и встали лицом к степи поодаль друг от друга. Шатёр князя стоял ровно посередине становища, потому здесь хазар или лазутчиков можно было опасаться в последнюю очередь. Мусайлима с Ильёй молча оглядывали мерцающую огнями костров степь. Муромец в беседы ни с Мусайлимой, ни со Слышкой не вступал, и они будто не замечали его, но сегодня Илья нарушил молчание. Повернувшись к сарацину, он сказал:
– Не сочти меня праздным лоботрясом, любопытствующим втуне, Мусайлима, но не скажешь ли ты мне, почему служишь Зосиме? Ведь он иной веры, нежели твои соплеменники.
Араб сурово посмотрел на Илью и ответил, вновь обращая взгляд в ночную степь:
– Не для разговора мы здесь, воин. Стой, где стоишь.
– Прости, Мусайлима, – приложив руку к груди и слегка поклонившись, сказал Илья. – Ты прав.
Муромец уставился на степь, и снова воцарилась тишина, лишь под невысоким холмом, на котором стоял княжеский шатёр, негромко волновалось становище, мягко сливаясь с морем по одну и степью по другую сторону.
1
Лишь войдя в шатёр и увидев князя, Зосима нахмурился:
– Князь, ты снова становишься к образу Спасителя, будучи пьян? Ты оскорбляешь нашего Господа!
Князь согнувшись сидел на своём походном стуле, словно филин на суку во время дождя, и угрюмо молчал.
– Слышишь ли, князь? – позвал Зосима, подходя ближе и стараясь взглянуть в глаза Владимира.
– Я-то слышу. А что толку от твоего Спасителя, если он меня не слышит? – поднял тяжёлый взгляд князь.
– Молитвой… – начал было Зосима, но князь угрюмо его оборвал:
– Спокон веков что норманны, что славяне молитвами лишь славили своих богов, а коли просить чего приходилось, жертвы несли в горстях! Что толку воздух сотрясать втуне?! Не по-людски это, Зосима, нешто я беден настолько, чтоб только словами пустыми к богу обращаться?
Зосима хотел что-то сказать, но пригляделся к алтарю с сумрачным ликом Спасителя и ахнул: перед иконой стоял стол, на котором лежала окровавленная тушка поросёнка, обложенная цветами и всевозможными огородными дарами. Со стола прямо на богатые ковры персидской работы, устилающие земляной пол, капала кровь.
– Что ты делаешь, князь?! Ум твой помутился!.. – очень тихо – так, чтоб не услышали снаружи – но тяжело и почти свирепо прошипел Зосима. – Не гневи Господа, убери сию мерзость! Кровью невинно убиенного хочешь достучаться до Иисуса?.. Стыдись!
Зосима быстро обернулся, выискивая княжьего слугу Мухла, но того не было и тогда поп сам шагнул к столу, намереваясь собственноручно пресечь непотребство, но Владимир неожиданно быстро для пьяного человека поднялся и преградил ему дорогу. Они стояли и с глубоким неодобрением смотрели друг на друга, пока князь не сказал тихо, но твёрдо:
– Не тронь, Зосима. Ныне по-моему молебен будет. Ступай.
Зосима холодно сверкнул глазами и, не сказав более ни слова, повернулся и вышел вон из шатра.
