Михаил Веллер
Махно
Предисловие
Какие фантастические герои, какие тайны и приключения! История – это вроде газона, постриженного рьяным и неумелым садовником: замусорен и крив, хотя трава срезана под гребенку. Но если ты не веришь этой стрижке и умеешь копнуть – под каждой кочкой тут клад! а садовник-историк – лишь ленивый сторож.
И в стародавние советские времена брежневского застоя листал я, небрежный и любопытствующий студент, БСЭ – Большую советскую энциклопедию. Издание третье, темно-синее, пятьдесят четыре тома с дополнительными, выходило в первую половину пятидесятых. Там был еще Берия, а примечание к дополнительному тому уже велело страницы о Берии и портрет-вкладку между ними «удалить». О! Историк удаляет истину, как хороший стоматолог – зуб под наркозом: и не услышишь. А потом протезирует на месте дырки.
А недалече от Берии жил на ту же букву Блюмкин. И он был эсер, и он убил германского посла в Р.С.Ф.С.Р. графа Мирбаха. Так… А в 1927 году он был награжден к десятилетию Советской власти Золотым оружием ВЧК!!! О-па! Эсеры служили в ЧК, убийцу посла отнюдь не расстреляли – в те-то крутые времена, а он служил дальше и был награжден! Те-те-те. Стоп. Значит, это Советская власть убрала Мирбаха?..
Мирбах жил на другой полке, на букву М. А во время I Мировой он жил в Швейцарии – был там послом Германии!.. А большевики тоже сидели в Швейцарии… и темные слухи о договоренностях с немцами и немецких деньгах на революцию… так должны были общаться с Мирбахом, дело-то было серьезное… и вот именно Мирбаха немцы перебрасывают послом в Москву… старые связи? И убрать его – много знал! Блюмкину – приказ! Ух ты…
Нет для ума занятия восхитительней, чем реконструировать по крупицам и открывать правду, разъятую на нескладные фрагменты и спрятанную наемными историками власти и идеологии. Историк, как вообще любой козьмапрутковский специалист, подобен флюсу: роет свою делянку, особо не задаваясь смыслом причин и корней всего леса в целом.
Если бы я не был писателем, я был бы врачом, а в свободное время – историком. Потому что занятий интереснее в мире не существует. Разве что физика. И биохимия. И философия, конечно, так ею я и так занимаюсь.
В те времена с историей особо не побалуешь. Все вставало на спецхран, пользование светокопировкой было подсудным делом, фотопересъемкой занимались только шпионы в кино. По крошкам и обломкам мы тщились проникнуть в суть времен.
И я прочитал в той же энциклопедии. Доставшейся в наследство от деда и проданной позднее в голодный час. Среди многого прочего… Ах, люба ж ты моя, восемнадцатый годочек! —
Что в восемнадцатом, страшном огнем и кровью, пьянящим верой и надеждой году – полумифическому, легендарному батьке Махно было – двадцать девять лет!
И был награжден батько Орденом Красного знамени! И под командованием Фрунзе брал Перекоп! И умер в парижской эмиграции в сорок пять лет.
…Поздней, потом, еще. И был батько мал ростом и худ, и не силен физически. И тих голосом, и скромен видом. И живуч, как кошка, живуч, как гадюка, вынослив, как сыромятный ремень. Никогда не был растерян, не знал страха, не знал колебаний. И такое превосходство воли и духа было в его глазах, иногда синих, иногда темнеющих до черного, что подчиняться ему – хотели.
И был он человеком идеи. И превыше всего ставил справедливость. И девиз жизни был: «С угнетенными против угнетателей – всегда!»
Если вы посмотрите в небесную голубизну, и зоркость ваша подобна многократному приближению к любому предмету, то черная точка окажется ястребом. Распластавшись на невидимом воздушном потоке, он парит и скользит, чуть пошевеливая маховыми перьями на концах крыльев. И два солнца отражаются в немигающих глазах.
Крошечный белый штрих пытается пересечь пространство, искаженное в выпуклых глазах, как в увеличивающих линзах. Мощными взмахами разогнавшись и мчась с воздушной горы, ястреб подбирает угласто скошенные крылья, из обтекаемого тела вдруг топырятся когтистые лапы и бьют с лёту растерявшегося и отчаянно перепуганного голубя. С высоты не слышен тихий писк, и только белое перо кружится и танцует в воздухе, медленно опускаясь.
Вот оно уже опустилось к уровню антенн Эйфелевой башни, вот почти исчезло на фоне белизны Сакрэ-Кёр, купол которой вздымается над Монмартром. Полупризрачная белая запятая, как кораблик, мчится над разноцветными крышами и зеленью бульваров, и уже совсем низко над кладбищем Пер-Лашез.
Перо опускается на дорожку, идущую вдоль сероватой цементной стены, и номерные таблички с именами и датами вмурованы в стену: урны с прахом за ними. Вот порядковый номер: 6686. И небольшой бронзовый барельеф, курносый густоволосый человек со впалыми щеками.
Латинские буквы, арабские цифры, французская земля:
НЕСТОР МАХНО
1889–1934
Порыв ветра, шелест листвы, прихотливые тени несутся по зеленой бронзе, словно лицо неуловимо меняет выражения.
Перышко взлетает и цепляется за ветку.
Часть первая
Ястреб над пожаром
Глава первая
Детство
1.
Белое перышко, зацепившись, дрожит на ветке. А ветка эта за окошком, серым от свинцовой пыли. Шлепают типографские машины, плывут отпечатанные листы.
– Шабашим! Обед. – Работяги достают снедь.
Двор, акации, пыль, солнце, тень: типографщики обедают.
А в пустом помещении, у наборной кассы, девятилетний мальчонка – ученичок и прислуга за все «подай-принеси». Сопя, он неловкими маленькими пальцами подцепляет литеры из ячеек, составляя строку на верстатке. Замедляется… выходит к наборщикам:
– Это какая буква? – показывает литеру.
– Это – как вся наша жизнь, – мрачно бурчит один.
– Это какая? – не понимает мальчик, маленький, худенький, но с напряженным лицом уличного зверька-отчаюги.
– Это «г», – жует ломоть житного с салом другой наборщик. – Не понял?
– Не, – отвечает мальчик. – А «в» как будет? Дядя Микола?
Тот рисует букву ногой на песке.
И когда они заходят обратно после обеда – мальчик, мазнув по связанной строке краской, оттискивает ее на обрывке бумаги.
– Та-ак, – один заглядывает, проходя мимо. – Первую букву надо брать заглавную, – развязывает обмотку строки из суровой вощеной нити, меняет букву. – А здесь мы, брат, лучше поставим тире. А в конце нужна точка, но лучше – восклицательный знак.
– С угнетенными против угнетателей – всегда! – читает вдруг голос за их спинами. Это подошел хозяин типографии. Мальчик получает подзатыльник, смятая бумажка летит в мусорный ящик.
– А ты, большой дурак, чему пацаненка учишь?
– Да он уж выученный, – смеется Микола.
– Типографские рабочие есть передовой сознательный авангард рабочего класса, – нравоучительно сообщает седоусый наборщик у окна; пальцы его мелькают, литеры с негромким дробным прищелком приставляются в строки. – Пацан правильно жизнь понимает, Дмитрий Терентьич.
– Хватит итальянить, агитаторы! Без угнетателей-то и на кусок хлеба заработать не можете… только и просятся на работу, прими да заплати.
Привычный рабочий ритм и шум, когда в типографию влетает мальчишка чуть постарше нашего:
– Нестор! Там батьку!..
– Чего?
– Секут!
– Где?
– Да в усадьбе же! Шабельского!
Нестор обезьяньим движением хватает с края верстака шило, которым наборщики выковыривают неверную литеру из верстки, и выскакивает.
2.
Их было пятеро братьев Михненко, мал-мала меньше: Емельян, Карп, Григорий, Савва и Нестор. Махно – была с детства уличная кличка их отца, Ивана Родионовича. Из крепостных был Иван, в новые времена у своего помещика конюхом и остался.
3.
– К-куда? – здоровенная рука дворового холопа отшвыривает Нестора за шкирку.
На козлах для пилки дров привязан отец. Он без рубахи. И коренастый бородач с оттяжкой хлещет по спине, и рубцы вспухают и сочатся красным.
Нестор поднимается из пыли, утираясь, выхватывает шило и всаживает холопу в бок. Собравшийся народ ахает. Бородач с кнутом на миг отвлекается от своего занятия. Холоп выдергивает шило, с ревом сгребает Нестора и начинает лупить по чем попало. Тогда на него бросаются остальные четверо братьев, как мартышки на медведя. Нестор, извернувшись, вцепляется мелкими острыми зубами в ненавистную руку. Вопль.
Два оскаленных сторожевых пса несутся на братьев, поспешно перескакивающих из ограды усадьбы вон.
Со свистом ложится бич на иссеченную спину. Вздрагивает и теряет сознание отец.
– Убью звереныша, – бормочет холоп, заматывая тряпкой прокушенную руку и трогая след от шила в плотном боку.
4.
В хате перед отцом – четверть горилки и нехитрая снедь: огурцы, помидоры, картошка. Он выпивает еще полстакана и не закусывает. Обнажен по пояс, на спине – тонкий рушник, пропитанный подсолнечным маслом, и вязка через грудь удерживает его.
– А вороной у него давно был на передние бабки разбит, – в который раз повторяет он. – А я трезв был, и неостывшего его не поил, шо я, дурный?..
– Хватит пить-то, батя, – говорит один из братьев.
– Цыц! Мне лечиться надо…
– Да уж все деньги… пролечил… – вздыхает мать, рано старящаяся и начавшая гнуться долу.
Отец засаживает еще полстакана и грохает кулаком по столу:
– А кони мою руку чуют! – Охает, белеет и берется за сердце.
5.
Из хаты выходит седенький доктор (черный сюртучок, шляпа, саквояж).
– Полный покой, – повторяет он через плечо. – И никакого спиртного!
Приподнятый в постели на подушках, отец шепчет ему вслед:
– Много ты понимаешь… Я если не выпью – перережу их всех… и что: повесят – это лучше?
6.
Зной, простор, холм, дорога. Жидкая колонна кандальников тащится по дороге, звякает цепь, цыкает плевок, мокра от пота серо-белая рубаха конвойного солдата – редок и равнодушен конвой.
– Куда их гонют, интересно… – произносит Нестор.
– Знамо куда – на каторгу, – отвечает один брат.
– А может и вешать, – завороженно смотрит другой.
– А интересно, за что их всех…
– Интересуетесь государственными преступниками, молодые люди? – произносит интеллигентный голос за их спинами.
Господин не господин… приличного вида, нестарый еще человек, явно из образованных, подошедший незаметно.
– Могу удовлетворить ваше любопытство. Куда? В харьковский централ. Там рассортируют: кого в тюрьму, кого в Сибирь, кого на виселицу. Еще вопросы? А: за что. За то, что им не нравится, как устроена жизнь.
– А как она устроена? – недоверчиво любопытствуют братья мнение незнакомца, зачем-то набивающегося в компанию.
– Одни люди не работают, зато богатые. Другие работают, но все равно бедные. При этом богатые приказывают, а бедные слушаются.
– А нечего слушаться, – зло говорит Нестор.
Незнакомец достает из портмоне ассигнацию:
– Кто тут младший? Сбегай, принеси-ка мне пару пива, а вам всем – фруктовой воды.
7.
В тени у ограды незнакомец стелет носовой платок и аккуратно усаживается. Пацаны опускаются на траву, срывая пробки с лимонада. Незнакомец открывает свое пиво одним из ключей щегольского перочинного ножа.
– Вольдемар Антони, – протягивает всем по очереди руку.
– Грек, что ли?
– Это не важно для человека – грек, немец, украинец или еврей. Разницы нет. Вот вы – кто такие?
– Мы? Братья Махно. А в чем разница?
– Разница? Кто работает, а кто нет. Кто заставляет другого на себя горбатиться, а кто нет. Кто хочет жить свободно, а кто заставляет людей подчиняться – хоть закону, хоть власти. А национальность ничего не значит.
– Революционер, – говорят Карп.
– Социалист, – говорит Емельян.
– Да нет, хлопцы. С социалистами свободным людям не по пути. Они все шеи в один хомут всунуть хотят. Свободному человеку только с анархистами по пути.
– Это куда?
– Это туда, где все свободно трудятся, и все вопросы между собой решают сами по справедливости. А власти над ними нет никакой.
Задумываются и следят за колечками дыма, которые пускает Антони из-под усиков, изящно куря папироску.
– А если кто поспорит?
– Общество соберется и рассудит.
– А если украл?
– Или убил?
– Общество соберется и накажет.
– Как? В тюрьму посадит?
– Э, нет. Лишение свободы анархия отрицает. Измываться над человеком и лишать его воли нельзя. Или простить на первый раз – или убить, раз не исправляется. Дурную траву с поля вон. Ты что делаешь, малец?
Нестор положил опустевшую бутылочку из-под ситро на плоский камень, разбил ее другим камнем и стал толочь стекло.
Стекло хрустит. Нестор сопит. Камень дробит искристую крошку.
8.
На скотобойне колют и свежуют свиней.
– Дядь, дайте немного требухи…
– Да ты как сюда забрался? – скотобоец в окровавленном фартуке, с ножом в руке, оборачивается к Нестору. – Тебе что, есть дома нечего? Так хоть бы в хлебную лавку шел, а что сюда…
Отхватывает кусок кишок и протягивает мальчику.
Маленькая рука, преодолевая брезгливость, сжимает кусок окровавленной плоти.
9.
В хате мать пересчитывает на столе медную мелочь и выходит на рынок. Отец спит на животе, рубцы подсохли корками, остатки горилки в шкалике рядом с кроватью.
Нестор закрепляет за край стола мясорубку, разворачивает бурый сверток и прокручивает мясо в фарш.
Поспешно моет за собой мясорубку. Фарш на куске ржавой жести уносит.
В бурьяне за хатой лепит котлетки. Вытаскивает из-под камня спрятанный пакетик и сыплет в котлетки толченое стекло.
В хате (мать уже вернулась) он, улучив момент, берет с запечка один из двух коробков спичек.
10.
Ночью у ограды помещичьей усадьбы Нестор тихо свищет. Два огромных сторожевых пса выскакивают из темноты, рыча в щели меж досок. «Хорошие песики…» – котлетки по одной летят к псам, хватающим их на лету.
Нестор то спит в траве, прикрывшись курточкой, то пробуждается и лежит, глядя в небо: звезды отражаются в глазах, рот сжат.
Тихо скуля, испускают дух в усадьбе псы.
Мальчик лезет через ограду.
Крадучись, из тени в тень, бесшумно скользит по неясному пространству. Достигает хозяйственных построек. Спотыкается!
Отчаянный куриный вопль! заполошное кудахтанье.
Замирает!
Вдали под навесом сонный сторож с берданкой на коленях разлепляет глаза, прислушивается и – звуки затихают – опять впадает в забытье.
Достигнув стены конюшни, Нестор медленно обследует постройку вокруг, трогает замок на воротах. Конский всхрап изнутри.
Очень осторожно мальчик опускает на бок пустой бочонок, подкатывает к стене и влезает в узкое горизонтальное оконце под крышей.
Пережидая стук сердца, пытается разглядеть окружающее внутри конюшни. Чиркает спичку.
Кони в денниках. Кипа сена в конце прохода у стены.
На ощупь доходит до сена и поливает его керосином из припасенной заранее бутылочки. «Не помешает. Лучше пойдет!»
Чиркает спичкой – и спокойно смотрит, как пламя охватывает сено, доски, дверцы ближних денников. Подпрыгивает, хватается за край окошка и ловко проскальзывает наружу.
11.
Суетится народ, расплескивая воду из ведер и плеща в огонь: не подойти к пылающей постройке. Со звоном и топотом мчат четверкой пожарные звери-кони красную бочку с насосом. Далеко играет зарево в улетающем вверх сине-черном небе.
Не оглядываясь, спокойно и деловито шагает в темноте мальчик.
12.
– Ты чего в запечке шаришься?
– Ничего, мамо.
– А где был?
– Объявления срочные относил.
– Ночью?
– Ну говорю же – срочные. Поздно печатали.
– А ж это не от тебя керосином так пахнет?
– Нет. Чего это от меня.
– А почему лампа пустая оказалась?
– Кака лампа? Я почем знаю.
– Ой, донюшко, чует мое сердце… тревожно мне… Есть хочешь?
13.
Мать порет Нестора:
– Говори, где ночью был! Говори, где ночью был!
– Ну хватит бить, – спокойно просит он.
– Ты знаешь, кто Шабельского конюшню сжег? Знаешь?!
– А если знаю, то что? – рассудительно говорит мальчик. – Пускай лучше не знаю.
Отец выливает остатки из штофа в стакан, выпивает, крякает, пророчит одобрительно:
– Ох, найдешь ты себе бед на свою голову!
Мать, подхватившись, бьет сына снова, и вдруг, обняв его и баюкая, заливается слезами и тихо, безнадежно воет.
– Ничего, мамо, – тихо и серьезно утешает Нестор. – Я от вас все стерплю. – Сжимает рот и белеет; обещает кому-то: – А больше ни от кого не стерплю. – И добавляет не совсем понятно:
– И никто не должен!
14.
Овцы щиплют траву, луг, пастух, заросли кустов.
Пятеро братьев сидят в кустах.
Вдруг один куст начинает медленно передвигаться, близясь к крайней овце! Пастух дремлет, пригревшись на солнце.
Пара маленьких рук, высунувшись из куста, зажимает овце морду, чтоб не заблеяла. Другая пара рук ловко опрокидывает ее набок.
В балке жарят мясо на костре. Срезают, пробуют, обжигаясь.
– Надо лопату принести, – говорит Нестор.
– Зачем лопату?..
– Што, уси дурные? Шкуру да кости прикопать. Да поглубже.
– А поглубже-то зачем?
– Точно, дурные. Шоб собаки не разрыли! Савка, сбегай по-быстрому.
– Домой бы снести, старикам, – говорит Карп.
– А спросят – откуда? – вздыхает Гришка.
– Отец убьет, – сомневается Емелька.
И тут на краю балки возникает вихрастая голова:
– Эй, Махно! Там отец ваш…
И сразу делается нехорошо и тревожно.
15.
Кладбище, и крышка некрашеного гроба накрывает лицо и скрещенные руки отца. Стук забиваемых гвоздей; на истертых вожжах опускается гроб в яму. Падают комья земли, и песня возникает тихо, словно из пространства над людьми:
…Прощайте же, братья, вы честно прошли свой доблестный путь благородный…
И стоят у могилы пятеро братьев Махно, по ранжиру мал-мала младше, и с меньшего края Нестор. Рыдает на свежем холмике полуседая мать – и вдруг странная гримаса, как страшная улыбка, искажает лицо мальчика и застывает.
И бешеное пламя пляшет и бьется в его глазах.
16.
Это бьется белый огонь за дверцей вагранки. Расплавленный металл, как огненная патока, тягучей дугой струится в формы и застывает, теряя цвет от оранжевого к багровому.
Остывшие чугунные заготовки подручный клещами подхватывает из хрупкой глины и кидает рядком на тележку.
Эту тележку Нестор везет в дальний край цеха. Там надевает асбестовые рукавицы и дополняет аккуратный штабель.
Утирает пот рукавом прожженной брезентовой куртки. Жадно глотает воду из жестяной кружки, прикованной цепочкой к баку.
Подзатыльник:
– Опять отлыниваешь? – рявкает мастер. – Только бы прохлаждаться!
…Теперь Нестор говорит подручному формовщика:
– Больше клади, а то мастер ругается.
– Куда тебе больше?
– Давай. Вон те давай.
– Да они еще горячие!
– Ничего. Свезу.
И, чуть отъехав, осторожно передвигает пару еще светящихся заготовок к самому краю тележки. Взмахом сбрасывает асбестовые рукавицы на темный цементный пол и дует на ладони.
Медленно толкает тележку, зыркая исподлобья. Рулит к мастеру и, объезжая его со спины, вдруг резко дергает свой груз назад и вбок.
Горячие болванки валятся мастеру на ноги. Тот отпрыгивает и вопит:
– Охренел?!
Нестор смотрит ощерившись. Поединок взглядов. Работяга рядом, поняв, крутит головой: «Ну и ну».
17.
Кабак, и металлисты с получки пьют в кабаке. И Нестор с братьями за столом:
– Две пары чаю, пироги с вишнями и медовых пряников! – командуют половому.
– И графинчик вишневой наливочки, – раздается интеллигентный голос из-за их спин. Это подошел знакомец – Вольдемар Антони. Он подсаживается к братьям и разводит по рюмкам темно-рубиновую влагу.
После очередного графинчика братья теплеют и плывут в мечтательных и бессмысленных улыбках. Ан-тони втолковывает тихо старшему, Емельяну, клонясь к его уху:
– Он спаивает народ и сосет из людей трудовые гроши. А мы на эти его деньги народ освободим! – стукает кулаком.
– Освободим! – икнув, подтверждает Гришка, слушающий сквозь истому и полусон. Средние братья ревнуют к старшему, которому оказывается внимание; Нестор равнодушно пьет чай.
18.
– Лышенько ты мое, ведь отовсюду тебя гонят!.. – причитает мать. – С училища выгнали, над попом ты смеялся. С типографии выгнали, срамные слова ты хозяину напечатал. С заводу выгнали, говорят, мастера покалечить хотел. Куда ж ты пойдешь, куда ж теперь тебя пристроить-то?
– А зачем меня пристраивать? – супится Нестор.
– Да как же зачем-то? В ученье, в люди чтоб вышел…
– Я, может, не во всякие люди выходить хочу…
19.
– Нет, – неловко, но решительно говорит Емельян щеголеватому, при соломенном канотье и пестрой бабочке, Вольдемару Антони. – Не будем мы кабатчика экстра… экспрори…
– Экспроприировать, – светски подсказывает Ан-тони.
– Грабить, короче, не будем! – отрезает Емельян.
– Совесть мучит, что ли? Так это вы награбленное им же – для пользы людей вернете.
– Вот ты и возвращай.
– Я же говорил: вы мне нужны, потому что сам я под надзором. С меня фараоны глаз не сводят.
– Во-во. А нам фараоновы глаза даром не нужны. Ищи дураков!
20.
Бакалейная лавка.
– Хлопчик, ну-ка подмети, вон там, в углу, рассыпано!
– Лестницу подай-ка!
– Сверху вон ту банку достань!
Бах, тресь, дзиннь!..
– От байстрюк! От безрукий! Шоб ты сказився!
Арбузно – бух! – головой об стенку.
Нестор хватает нож для обрезки шпагата и молниеносно приказчик полоснут по руке – сатиновая рубашка в крапинку окрашивается по разрезу красным. Приказчик ахает и отпрыгивает.
…Нестор вылетает в дверь и катится по пыли. Поднявшись, хватает камень и запускает в витрину. Звон и грохот! Свисток городового сверлит знойный воздух вслед убегающему мальчику.
