Венера Петрова
По тонкому льду
Сразу и навсегда
В детсаде я впервые влюбилась. Вдруг мне стало то ли хорошо, то ли плохо. То в жар, то в холод. Я просто остолбенела. Только вот не помню, это было с первого взгляда или чуть позже.
Обычно я влюбляюсь с первого мгновения. Сразу и навсегда. Всегда навсегда, но ненадолго. Страдаю, умираю, когда он рядом. С глаз долой – из сердца вон. Любовь полностью выносит мне мозг – я теряю способность адекватно воспринимать происходящее, думать, рассуждать. Половодье чувств, буйство красок и ни капельки ума.
Вот когда стихи писались – по наитию, по зову сердца, от души. Легко и небрежно. Я ведь к стихам никакого отношения не имела. Не любила, не читала. Если бы в школе не заставляли учить наизусть стихи всех этих классиков, я бы вообще пролетела. Но пришлось самой писать, ибо они сами шли. Но потом заставила себя не обращать внимания на зов из неведомых мне глубин. Закрыла шлюзы и стала жить по уму, в чём не очень-то преуспела. Сейчас я под дулом автомата и пару строк не напишу. Что тогда было? Или это была не я? Или мой «внутренний человек», таким образом, заявлял о себе? Сей пазл запихаем обратно – до стихов ещё дожить надо.
Как полюбила мальчика, так и разлюбила. Не хватило тайны, волшебства, ведь мы писали все в одной туалетной комнате. Всем всё видно, потому неинтересно.
В унисон
Вдруг в мой единоличный мир ворвался другой человек. Мы начали дружить с детсада. Да так сдружились, что чуть позже срослись мозгами, стали единым целым.
Все наши игры, позже книги и все незамысловатые увлечения, все печали и радости были общими. Теснее связь могла быть только у близнецов, и то сиамских. Мне кажется, что даже думали мы в унисон.
Хочется скорее перескочить на более интересные вещи, написав лишь: шли годы. Но дело в том, что в те совковые годы в маленькой деревне времени была уготована иная участь. Оно там сбавляло обороты, иной раз, вовсе застывая, застревая, замедляясь до невозможности. Или это было обычной иллюзией, присущей только детству.
Мы и не торопились взрослеть, нутром чуя, что где-то там, за горизонтом событий, есть некий подвох. Мы выжимали из одного дня всё, что нам нужно, превращая его в целую жизнь. Воображение компенсировало отсутствие всех доступных в то время благ. Оно не признавало ни временных, ни возрастных рамок. Воображение, подпитываемое извне только книгами, было важнее, чем сама жизнь.
Вот такое странное утро предстоящей большой жизни, к которой нас пытались готовить. Изо всех сил пытались все, кому не лень: родители, вожатые, учителя, старосты класса, учкомовцы, все взрослые. Мы не вписывались в общую картину сонного совка. Были непонятны, потому потенциально опасны. Попытки вразумить, поставить на путь истинный были безуспешны. Внешне мы ничем не отличались от всех пионЭров великой, могучей страны вечных совЭтов. Учились с охотой, играючи. За редкими исключениями не игнорировали бесчисленные коллективные мероприятия. Придраться не к чему, в мозги залезть нет возможности. Потому вскоре от нас отстали. Только иногда укоряли в том, что мы игнорируем коллектив. Так мы не против, мы только за – внешне мы со всеми, а что за кадром, вас это не касается.
Нас всегда сажали за разными партами, чтоб не шушукались. Вот это наше шушуканье выводило классную руководительницу из себя больше, чем безобразия других учеников. Так мы это делали всё остальное время. Во время перемены все остальные бегали по коридору, орали, смеялись, шумели, а мы где-то в уголке шушукались. По дороге из школы домой негромко обсуждали более важные дела, чем усвоенные на уроках знания.
Свежо предание
«Лучший в мире кинозал – это
мозг, и ты понимаешь это, когда
читаешь хорошую книгу».
Ридли СКОТТ.
Путь из школы домой – самая важная часть нашего дня. Мы всегда шли, как можно, дольше. Чтоб растянуть почти запретное наше общение.
Однажды решили пойти домой не по дороге, а напрямую в буквальном смысле. Умаялись – пришлось перелезать через заборы, беседку детсада. К счастью, по нашему «маршруту» не было домов. По стенам ходить мы не умели. Мы мало что физически умели. Были довольно-таки упитанными, закормленными, неуклюжими девочками. Дискомфорт от этого был – над нами смеялись, нас гоняли на уроках физкультуры. У меня была вечная тройка по физкультуре. Только, чтобы не портить показатели по школе, руководство давило на физрука, и тот исправлял тройку на «4» или даже «5», когда я стала отличницей. А с вечным «неудом» по поведению что делали, не помню.
Преодоление естественных препятствий было нашим новым приключением. Немало усилий ушло на преодоление детсадовского забора, ограждения беседки. Детсад – стартовая площадка для каждого ребёнка не только в нашей маленькой деревне, но и во всём Советском Союзе.
Нам было о чём говорить, мы никогда не скучали. Это сейчас иссякли темы, нет больше точек соприкосновения. На любой мой пазл из нашего общего детства ответ един: «Не помню, хоть убей, не помню». Я тоже много чего не помню, но детское в закоулках памяти занимает особое место. Беда в том, что большинство из пазлов мной уже где-то когда-то использованы. В каждой вещи, даже в самой абсурдной, есть отсебятина, где тот или иной пазл находит своё место и становится незыблемой частью какого-то файла.
Ключевой темой того дня была статья из журнала «Вокруг света». К тому времени мы уже переросли «Весёлые картинки», «Мурзилку», «Костёр» и «Пионер». Родители выписывали чуть ли не все газеты и журналы. Зачем «Пионер», если уже есть «Костёр», зачем «Работница», если есть «Крестьянка»? Но они все были, их подшивали строго по нумерации. Я терпеливо ждала, когда прочтут всё, что им нужно, чтобы вырезать нужные мне картинки. Для этого у меня были тематические альбомы, куда клеила я сначала картинки, затем и сами статьи.
Зачем это, кому это было нужно? Только недавно отправила их в топку вместе с остальными подшивками, заметками. Минимализм требовал больше – я сожгла большую часть книг, в основном советскую и партийную литературу. Вещи не должны ждать своего часа годами, книги пылиться на чердаке десятилетиями. В доме всё должно быть функционально и востребовано. Дом – не музей ненужных вещей, а для памяти существует голова.
Журнал «Вокруг света» был лучше «Огонька». Читать о разных странах, морях и океанах, о том мире, куда нам век не попасть, было сто раз интереснее, чем о достижениях страны Советов. Об этих достижениях лучшей в мире страны вещало радио с 6 утра до самого вечера, которое стало неотъемлемым фоном моего детства. Но иногда отец включал большую радиолу и ловил заветную волну «Голоса Америки».
Коммунисты – не зомби, даже они фильтровали однобокую информацию и искали ответы где-то на стороне. Простые рабочие, необразованные крестьяне были себе на уме. Если надо, могли любого секретаря райкома на место поставить. Хотя партия была всем, лучше всякой религии справлялась с народом. Самое страшное наказание – исключение из партии. Самая страшная угроза: «Партбилет на стол!». Семьи на этом держались, бабы с помощью парткома мужей домой возвращали. Мой отец стране и партии был верен до конца. Как только Союз распался, он отказался работать в новых реалиях, в непонятно какой стране. Не переобулся, не смирился. Так и не принял новые правила, противился прогрессу. В последние годы жизни часто говорил, что всё вернётся. Я этот бред пропускала мимо ушей. А так он почти дождался. Когда в России заработала машина времени, он сам был уже вне времени. Когда машина повернула время вспять, ему было уже всё равно. Опция «деменция» для всеобщего пользования, увы, уже была использована.
«Вокруг света» – не машина времени, нас особо не интересовало прошлое, не манило будущее. Если статью из волшебного журнала проиграть, вполне можно было телепортироваться куда угодно. В чём связь между статьей о Ливане и преодолением препятствий по пути домой, я, конечно же, не помню. Один экстрасенсористый парень из соседней деревни утверждал, что может воссоздать любой день из своего детства во всех деталях. Не только свой день, ещё и меня из того дня. Чудной он сам, и говорил чудно. Говорил, когда он лечит, ему «чёрные люди» помогают. Только родную мать не смог спасти, эти же тени её с собой уволокли. А в детстве никто его всерьёз не воспринимал. С виду дурак дураком, а тебя насквозь видит, и всё, что в жизни было, до мелочей помнит.
Кстати, о дураках. Мой издатель когда-то настоятельно советовал писать проще, жёстче, «чтоб дураку понятно было, и вообще для дураков». Писатель для писателей головная боль издателей. Я же безотказная, за месяц «шедевр» сварганила, они, не глядя, напечатали, потом сами же опечатали весь тираж. Страна дураков, описанная в той книге, оказалась не по нутру дураку или как? А я по инерции продолжаю в том же духе…
Дураки всякие нужны, они для всего годны. Им легче живётся, всё даром достаётся. В то далёкое время говорили «душа обязана трудиться», главное, чтоб человек был хороший. О том, что ещё и головой надо работать, это хотя бы полезно для самого мозга, никто не говорил.
Мы-то не думали, мы воображали, играли, подражали. За сто дней сто ролей. Жизнь понарошку, всего на один день.
Раз эпизод из детства как-то связан с Ливаном, слова писателя, философа ливанского происхождения Джебран Халил Джебрана будут в тему: «Людям надоедает детство, они спешат повзрослеть, а затем мечтают снова стать детьми. Они с тревогой думают, о будущем и забывают настоящее, поэтому не живут ни настоящим, ни будущим. Они живут так, как будто никогда не умрут, и умирают так, как будто никогда не жили». Привожу умные слова очередного гения, чтоб прикрыть свою приобретённую глупость.
В детстве я была сто раз умнее, ведь знания не приобретаются, а даются изначально. Только не всем дано распаковывать внутренний багаж и распорядиться даром по назначению. Я слишком рано поняла, что ум не есть хорошо, равно, как и правда. Проще жить своим среди чужих, чем чужим среди своих. Слиться с толпой, быть, как все – вот универсальная формула выживания в этом противоречивом мире. Жёлтая футболка с логотипом «Справедливой России» не совсем сливается со цветом оконных штор, но можно же застыть, поверить самой, что тебя вовсе нет. Стать невидимкой – тоже вариант.
Ума хватило, не торопиться взрослеть, насладиться вдоволь условностью, вседозволенностью, утренней свежестью и тем удивительным чувством, что всё только начинается. Нам с подругой было комфортно в той стране, которой на карте нет – стране детства. Благодаря долгому детству, мой «внутренний человек» до сих пор не чувствует себя возвращающимся с ярмарки. Пока тешат ярмарочные скоморохи да шуты, свежо предание.
На маленьком плоту
Было время, когда обычная лужа казалась чуть ли не морем. Море настоящее мы с подругой увидели только после шестого класса. Естественно, Чёрное.
О морях и океанах и не мечтали. «Вокруг света» удовлетворял наши тогдашние потребности. А ещё лучше Жюль Верн. Весенние лужи и ручейки давали возможность воплощать навязанные мечты в реальность. Лишь бы кем-то сделанный из старых досок плот выдержал нас обоих. Сильно сомневаюсь, что мы на самом деле плавали. Скорее, нам казалось, что плывём. Рябь да зыбь создаёт оптическую иллюзию движения вперёд. Юрий Лоза ещё свою знаменитую песню не написал, но она будто про нас:
«На маленьком плоту,
сквозь бури, дождь и грозы
Взяв только сны и грёзы и детскую мечту
Я тихо уплыву, пути не выбирая,
И, может быть, узнаю мир, в котором я живу».
Никакие другие корабли, быстроходные катера и шхуны не дарили потом такое же волшебство скольжения по тихой глади, приближения бушующих волн, преодоления встречного ветра или благословения попутного, как тот маленький плот, который застрял навеки в луже возле старого клуба далёкой деревни в конце 70-х годов прошлого века.
Когда лужа высыхает, плот превращается в кучу мусора. Нас на месте лужи больше интересует камень с датами жизни и именем покойного на старославянском. На месте клуба раньше стояла церковь, а вся территория вокруг была кладбищем. Старая начальная школа, интернат и наш второй двухквартирный дом были выстроены на могилах.
В эпоху воинствующего атеизма это никого не смущало. Но мы были в курсе, что играть в покойников чревато. Потому «наняли» для игры дня совершенного олигрофена, которого до второго класса пытались учить наравне со всеми, ибо он сын училки. Справился быстрее всех с заданием на уроке, помогай отстающим. Приходилось водить его дрожащую руку, пытаясь заставить его хоть слово написать. А он такой слюнявый и пахнет плохо.
Мы поймали его на перемене, велели взять выброшенную бывшую ёлку и идти за нами. Странно, но он понял, чего от него хотим. Стоя понуро у того камня, вполне искренне оплакивал своего сына, а мы только присутствовали. Не мы же хоронили ёлку, виноват исполнитель, а не подстрекатель. Блаженному же Бог простит. Впрочем, какой в то время Бог, когда религия – это только опиум для народа.
Все трое благополучно прогуляли целый урок. Не отличающему «А» от «Б» нашему товарищу по несчастью отсутствие буквы «Д» в своём вокабуляре ничего не предвещало. Каким бы он ни был, он был рангом выше, чем все остальные, ибо он учительский сын. Таким детям по факту рождения достаются особые привилегии. И тогда, и сейчас. Мы завидовали не только учительским детям, но и детям доярок и рабочих. Никто их не клеймил, не гнобил, не обзывал.
Девочки постарше, которым повезло родиться в рабоче-крестьянской семье, оставляли нас после уроков и пытались довести до слёз. Как выше я говорила, при людях я не плакала. Слёзы берегла для более важных дел. Лучшего средства для манипуляций и не придумаешь. Чтоб поднять мужа с дивана, лучшая моя угроза: «А то сейчас начнётся страшный плач…».
Не плакала и не жаловалась. Ябедой я точно не была. Зачем стучать, для мести есть более интересные средства. Начальная школа стояла подальше двух остальных школ. Часть начальной школы, ибо в избе было всего два класса. Выходит, эти девочки после уроков бежали специально, чтоб над нами поиздеваться? Между школами была построена трибуна для ораторствующих 1 и 9 мая, 7 ноября. В остальное время никто ею не пользовался. Зато я попользовалась – исписала её так, что приличные люди глаза прятали. Всем «врагам» достались названия «нехороших» органов. Надо было на передке образцово-показательной трибуны написать несмываемой краской, а не мелом.
Меня, может, и не вычислили бы, только нашлись свидетели этого страшного преступления. Первый мой «неуд» по поведению я заслужила. Каяться я не стала. А кличка «Писарь трибуны» была, наверное, предвестником корочки «Писатель России». Может, тут надо плашку ставить, типа, «запрещённый бывший писатель России»? С припиской «Не виноватая я, само прёт!».
В «расстрельном» списке
Как там у алкоголиков? После первой и второй перерывчик небольшой – вскоре второй «неуд» прилетел. Раз в полугодие в табеле об успеваемости в графе «Поведение» у меня всегда стоял он самый. Есть хулиганы, драчуны, но опаснее молчуны – неизвестно, когда рванёт.
Потому, я думаю, я изначально оказалась в «расстрельном» списке. Второй «неуд» влепили, когда вычислили автора «листовки», намертво приклеенной к столбу. «Листовка», естественно, была с «нехорошими» словами. На этот раз они предназначались учителю физкультуры. Этот предмет пора переименовать в физвоспитание, там культурой никогда и не пахло. Конечно, мне доставалось от преподавателя. Максимум, что я умела – это сделать кувырок вперёд. Назад – тоже не получалось.
Как они меня вычислили – свидетелей не было, камер видеонаблюдения тоже. Ах, да, я же в том самом списке, просто решили, что это я. Требую реабилитации! Проведите хотя бы почерковедческую, даже лингвистическую экспертизу. Физруку, который, будучи пьяным в стельку, будил среди ночи всех детей, строил их перед трудовым лагерем (не помню, зачем), выговор не давали. Да в то время было в порядке вещей, унижать, ударять. Физрук мог и печаткой припечатать, если что.
Потому, наверное, именно меня обвинили, что я смеялась во время линейки «в честь» смерти вождя Брежнева. Можно подумать, они сами плакали. Тогда я была постарше, давно научилась скрывать свои истинные эмоции. Смерть – не повод для смеха, если даже усопший – герой анекдотов. Не то время, не тот час – это сейчас желают здоровья покойнику, землю стекловатой. «Неуд» за это был или не был, этого я не помню.
Он точно был, когда я пропустила первомайскую демонстрацию – предпочла взрослую женскую маёвку с мамой. Зачем туда ходить? Мои шарики всё равно проткнут ненавистные наши мальчики. Их у меня всегда бывало много. Папа надувал и прикреплял к прутику с голубем мира. Только вот к той самой трибуне на праздник мира и труда я подходила только с голубем. Затем я пропустила торжественное мероприятие в честь 7 ноября, уже намеренно. Я не протестовала против советской власти – просто не хотела в очередной раз читать со сцены какой-то стих. Монолог слепой матери, потерявшей ребёнка, с надрывом – пожалуйста, даже первое место на районном смотре художественной самодеятельности заняла. А стихи – просто надоело с ложным чувством, с придыханием читать на публику.
Такого социопата, как я, публика почему-то не смущала. Я обречённо выходила на середину сцены, поворачивалась лицом к залу, деловито подтягивала толстые рейтузы или вовсе ватники, и начинала громкую читку патриотизма в рифму. Моё отсутствие только организаторы и заметили, наверное. Не сорвала же я весь праздник.
Со временем я привыкла к «неуду», как своему фирменному клейму. Без него уже никак. Стала уже систематически срывать номера, игнорировать мероприятия. Только вот ума не хватило прогуливать уроки, хотя бы опаздывать. Это всё наверстала в других учебных заведениях, являясь только на экзамен и сдавая его на «пять», естественно, со шпорой.
А так учёба мне легко давалась. Зубрить всё подряд я умела. Зачем надо было восемь лет торчать в школе, если все эти знания можно было дома вызубрить? Я на уроках в облаках летала, не понимала, не ловила суть. Это сейчас начинают говорить, не знания важны, а привитые навыки и умения, прежде всего, умение жить. Нужно понимать, а не запоминать. Нас учили запоминать, всё наизусть, будто от этих синусов и косинусов будет зависеть наше будущее. Учили и учат всему, на всякий случай, авось, пригодится. Вот ничего не пригодилось, по крайней мере, из точных наук. Сейчас я даже сдачу в уме посчитать не могу. Зачем, если в век умных машин, всё само считается, делится и умножается. Спрашивается, зачем математичка, пол урока плакала чёрными от некачественной туши для ресниц слезами, стараясь достучаться до одного только ученика, который, кстати, все эти восемь лет со мной за одной партой сидел. Он не только меня все восемь лет бил, деловито, не очень больно, правда, зато каждый день, он так издевался над всеми учителями женского пола. Не все красили ресницы тушью, потому запомнилась только наша классная руководительница.
Бог с ней математикой. Надо отдать должное, она пыталась учить нас, девочек, как жить. Приглашала домой, показывала, как лепить пельмени. Таким образом, она готовила своим обеды и ужины, спихивая на нас ребёнка. При этом всё говорила и говорила, обо всём на свете: о том, каким успехом она пользовалась у мальчиков, какой у неё муж хороший, но пьющий. Говорящий рот с дипломом математика, Молекула, до сих пор уверена, что она дала нам путёвку в жизнь в ущерб своей личной жизни. Я только в том последнем восьмом классе готовилась к экзаменам по-настоящему, ибо собиралась свалить оттуда и поступить в какое-нибудь училище, неважно в какое. Для этого на велике ехала в лес за деревню, чтобы где-нибудь под деревом, в тишине, где бабки с чёрным ртом нет, зубрить билеты. Молекула до сих пор уверена, что это я к приезжим строителям ездила, да ещё с рубиновыми серёжками в ушах.
Соседу по парте математика очень даже пригодилась. Он больше нас всех умеет считать деньги и вполне преуспел в жизни. «Вы, зубрилы, мне ещё завидовать будете», – сказал он однажды, так и вышло.
Пригодилось бы домоводство, но вместо него у нас был урок труда. Бывший учитель математики на пенсии учил мальчиков столярному делу, а в это время мы шили, что хотели. Я ему показывала наспех сшитый матрасик для кукольной кровати раз сто и получала свое заслуженное «5».
Не думайте, что мне в школе, да и дома было настолько плохо, наоборот, у меня было обычное советское детство со своими радостями и горестями. Не голодала, не бедствовала. Оно было таким, как у всех. Просто у всего обычного есть изнанка, где и кроются истоки фразы «не всё так однозначно».
Пожиратели чужого времени
У нас с подругой была феноменальная способность видеть в обычном неординарное, в заурядном особенное, превращать жизнь в игру, а игру принимать за жизнь. Казалось бы, вокруг ничего интересного, но мы умели удивляться. Могли бы и других удивлять, да публика смотрела сквозь нас.
Времени для раскачивания было достаточно. Мы наслаждались этим даром, не тратили его впустую. Гёте говорил: «Худшие воры – это дураки: они крадут и время, и настроение». То ли дураков было меньше, то ли они, нас самих дураками считая, не лезли.
На лето мы расставались, проводили его по отдельности. Моей вотчиной был берег реки, благо, она была в двух шагах от дома. Три долгих летних месяца целыми днями играла на камнях. Это был мой собственный мир. Без дураков и полоумной моей бабки.
По весне мы уже вдвоём гуляли у реки. Однажды мы обнаружили огромную нору в обрывистом берегу. Вернее, дыру. Мы решили, что это вход в подземелье. Мы изнывали от любопытства, но пролезть туда не решались. Из-за боязни перед неизвестностью или, скорее, из-за опасения тупо там застрять. Пролезть пролезли бы, только обратно вылезти точно бы не смогли.
Нашли мальчика помельче, поглупее. Засунули в нору и стали ждать. А вдруг что-то пойдёт не так: грунт обрушится или застрянет навеки. Неизвестность будоражит воображение, мы в предвкушении чего-то необычного, опасного. Удобно бояться со стороны, будучи уверенным, что тебе лично ничего не грозит. Хоть какая-то польза от пожирателей чужого времени. Ими можно заткнуть все дыры и пустоты – не жалко.
Тому мальчику не суждено было застрять в разломе того застойного времени. Уготовано было судьбой иная участь – спиться и слиться с тьмой в эпоху безвременья.
Список использованных мужчин
Это удивительно, что нас двоих не смогли одинаковить, обезличить. Всё наше детство могло бы раствориться во времени. В унисон со своим поколением могли бы с умилением вспоминать на склоне лет песни у костра, походы под конвоем, пионерские забавы, тимуровскую суету, комсомольские будни, всякие мелочи из копилки коллективной памяти. Ведь мы все родом из страны, которой нет.
Исток один, итог, слава богам, разный. Список прочитанных книг – одинаковый, методы воспитания – одни, среда – одна. Из этого месива получилось то, что получилось.
Наш список прочитанных книг отличался от списка рекомендованной и обязательной литературы для нашего возраста. Мы проглотили всю детскую литературу, имеющуюся в сельской библиотеке, что библиотекарша вынуждена была разрешить нам брать все остальные книги. Потому “взрослая” литература прошла через нас, не оставив следа. А перечитывать их нет ни времени, ни желания.
Есть пресловутый список прочитанных книг, который был обязателен для того времени (наверное, чтоб казаться умным). Но у нас были свои предпочтения. Пару книг я просто обожала. Эти книги и подруге навязала, чтоб черпать из них сюжеты для новых игр.
В списке моих жизненных потерь названия любимых книг занимают особое место. Когда поехала жить на родину первого мужа, по глупости вскоре туда перевезла все свои вещи. Ладно, мебель, одежду, зачем книги-то надо было везти? Видать, до гробовой доски собиралась там жить. Кто знал, что уже через полтора года сбегу оттуда. В чём была, с двумя детьми, оставив всё. Уж, конечно, не прихватив с собой хотя бы свои любимые книги.
Сейчас у меня только второй том книги Александры Бруштейн “Дорога уходит в даль” и пара других совсем уж неизвестных авторов. На чужбине осталась зелёная книга еврейского автора. Это был Исхок Лейбуш Перец. Каюсь, потом погуглила. В то время книги для нас были без авторов и даже без названий. Мы их читали не для того, чтобы восторгаться слогом, нетленными образами. Даже не ради сюжета. Книга для нас оживала, давала возможность прожить чужую, другую жизнь. Потому весьма странное сочетание любимой литературы. То, что Бруштейн является любимым писателем многих из нашего поколения, узнала совсем недавно. В том, что любимую книгу написал реальный человек, убедилась на кладбище в Москве, случайно увидев её скромную могилу. Чем околдовала нас эта книга, в чём секрет успеха? Наверняка, в деталях, в жизненной правде, ибо написана она от первого лица в стиле, как сейчас говорят, “non fiction». Да и Перец в своих рассказах тоже весьма убедителен. Воистину сила в правде.
В те времена мультиков-то не было. Нам после уроков на продлёнке показывали диафильмы. На белой простыне оживали вдруг сказки. Немая застывшая картинка менялась вручную, но мы всё же оказывались в сказке. Все эти книги, картинки давали волю нашему воображению.
Из детской литературы мне особо нравилась одна тонкая книжечка с красочными иллюстрациями. Она была библиотечная, сколько раз её на дом брала, не помню. Ума не хватило тупо стырить её. В памяти остались только картинки о том, как одна девочка-сирота батрачила в чужой семье: целыми днями готовит, убирает, а хозяева жрут и жрут, и никак нажраться не могут. Ни названия, ни автора не помню, но очень хотелось бы иметь сейчас сокровище моего детства.
В собственности был набор картинок в коробке со странными домами на курьих вроде ножках, с домом-деревом, где на ветках было развешано бельё. Книги до сих пор есть в отчем доме. Даже довольно потрёпанная большая книга «Дети-герои». Помню, местный алкаш, любивший умничать, выпячивая свою начитанность, после первых двух стопок говорил: «Ну, где они эти дети-герои? Кто их помнит? Кто чтит их память? Зря таскала огромные вёдра с молоком Мамлакат Нахангова, получается». Насчёт таджички Мамлакат ничего не могу сказать, а Павлик Морозов до сих пор в тренде. Вот кто нетленный герой. Все книги сохранились, а картонных тех картинок нет.
Говорят же, если на свете найдётся хоть один читатель, почитатель, значит, всё не зря. Я «Преступление и наказание» до конца не прочла, а ту книжку о бедной девочке сто раз, наверное, читала. Респект неизвестному автору.
Больше никого никогда не перечитывала. Прочла книгу, занесла в список прочитанных книг, и до свидания. С глаз долой – из сердца вон. Странная аналогия: список прочитанных книг наравне со списком моих мужчин. Список авторов методом тыка и список мужчин… Тут приходит ответное сообщение на репост начала этой пока мне непонятной вещи в Ж/Ж: «Что ты мне послала? Кроме рассказа ничего нет». «Это начало моей новой повести. Могу твоё имя занести в список использованных мужчин».
Вернее, в список использованных мужчин, где один тупой, другой ещё тупее. И оба списка, как доказательство впустую потраченного времени.
Кстати, мою запрещённую книжку одна девушка, как сама уверяла, читала раз 15. Мой издатель, советовавший мне писать только для дураков, далеко не дурак.
Психоанализ и список прочитанных книг
Мы себе давали слово не взрослеть, как можно, дольше, оттягивать время, чтобы не оказаться раз и навсегда в суровой реальности.
Всему экзистенциальному ужасу противопоставить было нечего. Агрессивный атеизм пресекал в корне всякие попытки поиска точки опоры в пустотах бытия. Наши игры давали возможность жить понарошку, не желая начать не с той строки автограф на книге жизни, оставляя на потом все промахи, ошибки, отчаяние и страхи.
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем —
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах… Может быть – отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
А может – лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха
На урну… Может быть – обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод…
Оставленная на потом Цветаева в списке прочитанных книг занимает особое место. Остальных авторов без сожаления можно вычеркнуть.
Вначале в селе был только один телефон – на почте. Затем он появился в конторе сельского совета. Крутишь ручку – попадаешь в коммутатор, просишь соединить с кем надо. А дома неугомонное радио: он будит, развлекает, вместо колыбельной песенку поёт. Оно тоже развивало воображение. Местные новости начинались со звуков варгана. Мне всегда казалось, что это чай наливают. В памяти навсегда осталась заставка передачи «Радио-няня».
«Рассказы о бесчисленных трудовых подвигах товарищей из разных уголков необъятной страны так сильно меня волновали, что я воображала себя дояркой с орденом Ленина на лацкане единственного выходного пиджака, сшитого в местном быткомбинате…» – это явно не обо мне. Дояркой я точно не хотела стать. Я к коровам, равно и к младенцам относилась как-то прохладно.
Другое дело, «Голос Америки» с радиолы. Но голос оттуда всё время говорил о ядерной угрозе, гонке вооружений, о том, что может начаться третья мировая война. Оживала карикатура из «Крокодила» из серии «НАТО нападает» или «Проклятый Запад». Я знала, что такое Пентагон. Мне становилось не по себе от равнодушного голоса ведущего «Голоса Америки» только тогда, когда родителей дома не было, особенно по вечерам. Это были годы так называемой разрядки. Потому радио не было пугалкой.
Потом в деревне появился первый телевизор. Те счастливчики, которые купили ящик, поставили высоченную самодельную антенну. И все под каким-нибудь предлогом стали ходить к ним в гости. Я с мамой и папой тоже ходила однажды, когда папу показывали. Но его так и не увидела – всё мерцало, какие-то полоски мешали.
Со временем телевизор купили соседи за стенкой. Теперь я зачастила к ним смотреть фигурное катание. Остальные передачи иногда смотрела через щель в стене. Приходилось залезать на кровать родителей, заходить за пыльный настенный ковёр и, стоя на цыпочках, смотреть соседский телевизор. Он у них был не в комнате сразу за стеной, а в другой. Надо было, чтоб дверь в соседнюю комнату была открыта. Если у них резко открывалась входная дверь, в глаз могла соринка попасть.
