Вера Анатольевна Прокопчук
Тайные грехи кроткой голубки
Глава 15.
– Мне так жаль, Якоб, что вы уезжаете… Останусь я опять один в пустом доме, – вздохнул Платон Теодорович, – Даже Юлечка с папой своим и то уехали…
Даньшиков с маленькой дочуркой уехал накануне. Еще за день до этого Штольман с супругой, прихватив с собой мадам Брюхановскую, нанесли визит его папаше, и постарались внушить означенному папаше, что общественное мнение не одобряет его отказа от родного сына и тем более безвинной внучки; что до сих пор папаша общественное мнение не понимал и толковал его неправильно; правильно же (с точки зрения общественного мнения) проявить снисходительность и помочь молодому человеку вернуться на путь истинный, особенно принимая во внимание его горе из-за утраты любимой женщины. «Да я что же, – бормотал старик, – да я ж сам разве ж его не жалел?!», после чего изъявил желание принять сына обратно. Юлечка была весьма расстроена расставанием с Платоном Теодоровичем и особенно с котом, но в целом все прошло благополучно.
Чемоданы были уже собраны, и в комнатах старого дома повисла печальная, как ледяная изморось, атмосфера расставания.
– К вам господа Брюхановские – проститься приехали, – доложила горничная, и в гостиную, сияя улыбкой, ввалился Петр Мартынович: за ним семенила Татьяна Алексеевна.
– Не уехали еще? – пробасил полицмейстер. – А то уж мы боялись не успеть. Татьяна Алексеевна теперь говорит, что скучать будет…
– Мы же будем друг другу письма писать? Я напишу вам свой петербургский адрес, сейчас, – Анна заметалась в поисках листа бумаги.
– А я ведь добился правды-то! – вскричал Петр Мартынович.– Я эту Горчичникову уликами припер к стене, так она мне и про второго мужа рассказала.
– Неужели она его тоже… Но как? – изумился Платон Теодорович. – Я мог поклясться, что у него был просто сильная простуда… бронхит, да… но ничего сверх этого я и не заметил…
– Да в том-то и дело. Простуда у него и впрямь была сильная, с лихорадкой. Она именно тогда и добавила одного сердечного средства, которое само по себе его бы и не свалило, а когда лихорадка, сердце и так на пределе…
– И что же это? – Анна даже подалась вперед.
– Вороний глаз. Ягода такая. Не слыхали? На вид такая ягода на чернику похожа – вот она еще загодя, дрянь такая, сварила эти ягоды вместе с черникой, немножечко – авось, пригодится… какова?
– Так вот почему, – пролепетала Анна.
– Что почему?
Анна вспомнила черного ворона и его сияющий глаз, но делиться этим воспоминанием не стала. Вместо этого она спросила:
– А самое-то главное она сказала – зачем она их на тот свет отправляла?
– Ради денег, понятное дело. Но не только.
А ради чего ж еще?
– Да вот, извольте видеть-с! Не научимся мы, мужчины, никогда женщин понимать-с! Думаем, если женщину в узде держать, то и хорошо нам будет… А она втихаря месть замышляет. И такое учудит, что не приведи Господь.
Эту даму папенька ее «в строгости воспитывал»: чуть она хоть словечко по своему сказала, он ее – по лбу! А то и розгами! Приучил ее: «Да, папенька, хорошо, папенька, слушаюсь, папенька»! А она одно поняла: что папенька ей – злой чужак, враг лютый, и все мужчины – враги, и никакого с ними договора не может быть хорошего! А может быть только одно: с ее стороны – притворство, что она покорная, а сама злобу лютую копит, а потом – выбрать момент, и уничтожить проклятого! Вот и все…
– Мда, – только и произнес Штольман.
– И что особо интересно! Богом божится, что каждый раз она замуж-то выходила без дурного намерения, думала, авось сладится, но только привычка у нее – вторая натура. Начинала мужу поддакивать, все за ним повторять, подольщаться к нему – и чем дальше, тем больше хотелось ей освободиться от этого морока. С писателем вообще грустно вышло. Она-то думала, он хоть с ней поговорит, он же вроде как писатель – может, посмотрит на нее как на живую душу. А он и вовсе вроде прислуги держал ее и словом с ней пренебрегал перемолвиться…
Повисла пауза.
– Одного я не пойму, – продолжал Брюхановский, – моя Танечка, она все ж эту Олимпиаду много лет знает, а вы-то как ее с ходу раскусили?
– Анна Викторовна, – Штольман улыбнулся, – сразу на нее указала.
– И как же вы, Анна Викторовна?
– Да удивилась я, – Анна пожала плечами. – Вот, поверите ли Петр Мартынович… Видела я женщин умных с умным мнением, глупых с глупым мнением, видела необразованных с мнением безграмотным, видела злых и мнение у них было недоброе… но чтобы женщина вовсе без мнения была, такого, воля ваша, не бывает! Это какое-то жуткое притворство, даже не просто притворство, а с издевочкой над теми наивными, кто такое примет всерьез… Вот и решила я присмотреться, что это за чудо такое? А подсказку мне дал Платон Теодорович, когда сказал… я точно не вспомню, как он сказал, но очень правильно, – она оглянулась на свекра в надежде на подсказку.
– Я сказал тогда, – Платон Теодорович, по своему обыкновению, многозначительно поднял вверх палец, – что я, как мужчина, презираю трусость вообще, а в мужчинах – в особенности. Если мужчина ищет себе женщину без собственного мнения, значит, боится , что женщина умная возьмет над ним верх…
– А женщина хитрая и рада подыграть, – завершила его фразу Анна.
…Пароход дал прощальный гудок, показывая, что готов к отплытию.
– Ах, как же мне жаль, что вы уезжаете, – снова печально проговорил старый Штольман.
– Ну, злоупотреблять гостеприимством тоже не хорошо, – ослепительно улыбнулся Яков Платонович. – Тем более «Der Gast ist wie der Fisch, er bleibt nicht lange frisch», – и перевел для Анны, – «Гость похож на рыбу: он тоже недолго остается свежим».
– Я бы с радостью оставил вас тут, у себя, насовсем, – мечтательно молвил его отец.
– А вы приезжайте к нам в Петербург! – воскликнула Анна.
– Староват я уже для путешествий, – Платон Теодорович покачал головой. – Я просто буду ждать. Смотреть в окошко и ждать. Ведь вы в следующее лето приедете?
– Непременно, – хором пообещали супруги Штольманы, и пароход, отойдя от причала, стал удаляться, пока не растворился в бесконечной роскоши волжских просторов.
