Вера Камша
Из глубин
Глава 4
ТАЛИГОЙЯ. б. ОЛЛАРИЯ
399 год К.С. 17-й день Осенних Волн
1
Щит с гербом повесили именно так, как было велено, но вышло не слишком удачно. Соседство с охотничьими трофеями превращало геральдического вепря в поросенка, маленького, обиженного и жалкого. Приказать снять? А что взамен? Или оставить герб, а убрать кабаньи головы?
Дикон в очередной раз оглядел бывший кабинет Ворона. Здесь мало что изменилось, разве что исчезли гитара, книги и часть оружия, да кэналлийцы, удирая, опустошили бюро. Рвущаяся к столице армия Ракана почти не оставила мародерам времени, но деньги, драгоценности и лошадей украсть успели. Больше всего юноша сожалел о Соро – жеребец, хоть и был норовистым, отличался отменными аллюрами и, как любил говорить Эмиль Савиньяк, статями, достойными короля.
Конечно, в бою и в походе лошади лучше Соны не сыскать, но во время королевских церемоний глава Великого Дома должен ехать на жеребце. Так было в гальтарские времена, и так будет теперь. Что ж, придется купить линарца, поскольку связываться с Моро Ричард не собирался. Пусть с черной тварью возится Робер, герцог Окделл не желает падать с коня на глазах сюзерена и всяких приддов.
Юноша вытянул из лежащего на столе черного сафьянового бювара бумажный лист и разборчиво написал: «Жеребец для парадных выездов – пять тысяч». Меньше не получалось. Повелитель Скал мог уступать его величеству, но не равным и низшим, а найти коня лучше Дракко непросто.
Мысли о рыжем полумориске разбередили воспоминания о его бывшем хозяине. Не то чтоб Дикона обидело то, как Оскар Феншо распорядился своим любимцем, но Дракко был более чем хорош. Почему Ворон отдал жеребца Эпинэ, а не кому-то из своих офицеров? Пожелал избавиться от всего, связанного с Феншо, или поддался минутной прихоти? Не все ли равно, главное – лошадь придется покупать. И не только лошадь, трат предстояло множество.
Повелителю Скал надлежало заказать портреты государя, отца и Алана Святого, обновить гардероб, заменить обивку хотя бы в парадных комнатах, и это не считая приданого для Айрис! По самым скромным подсчетам набегало никак не меньше пятидесяти тысяч, а на руках не имелось и половины, хотя Альдо для друзей не жалел ничего. Кроме особняка со всем содержимым, герцог Окделл получил двадцать тысяч. В Надоре на эти деньги жили несколько лет, но при дворе свои правила.
К счастью, в доме оставалась прорва вещей, без которых можно обойтись: мебель, ковры, посуда… Одно оружие стоило целое состояние. Ричард без сожаления расстался бы с морисскими саблями и гаунасскими секирами, но как и кому их продать? Не Валентину же, хотя у «спрута» деньги водятся. Еще бы! Придды выжидали, а не поднимали восстаний, копили, а не тратили, зато теперь Повелитель Волн ни в чем себе не отказывает. Его серый мориск сто́ит больше Дракко, а на коронации главы Великих Домов следуют друг за другом. Их будут сравнивать все кому не лень, значит, за коня придется отвалить не пять тысяч, а все восемь, если не десять. И еще надо поторопить портных и написать в Надор.
Дикон понимал, что вдова Эгмонта Окделла должна присутствовать на церемонии. Этого требовали и память отца, и законы Чести, но юноше мучительно не хотелось, чтобы мать приезжала. Повелитель Скал не мальчишка, которым помыкают родичи и отцовские друзья, но как объяснить это женщине, для которой чужие чувства ничего не значат? Для всех будет лучше, если вдовствующая герцогиня останется в Надоре, только как этого добиться? Юноша откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, прикидывая, как, не нарываясь на ссору, отговорить матушку от поездки. Это смог бы сделать эр Август, но бывший кансилльер в Багерлее и к нему никого не пускают.
Из-за истории с кольцом Робер причислил Штанцлера к негодяям и убедил в этом сюзерена. Иноходца Дикон понимал – кому понравится, когда твоих предков записывают в отравители, но Эпинэ после восстания отсиживался в Агарисе, а эр Август остался в Олларии. У тихой войны свои законы, в них есть место и кинжалу, и яду. На убийство Ворона согласился даже отец, чего уж говорить о больном старике? До коронации Альдо занят, но после Излома нужно уговорить сюзерена встретиться с бывшим кансилльером лично, а не судить с чужих слов. Ричард вытащил еще один лист и аккуратно вывел: «Месяц Зимних Скал 400 года К. С. Поговорить с Его Величеством об облегчении участи графа Штанцлера».
Отец всегда записывал важные дела, и вовсе не потому, что боялся забыть. Дикон как-то спросил, зачем он это делает, и получил ответ: «Запись на бумаге – обещание, данное Создателю при свидетелях». Неважно, что Создатель – лживая выдумка, клятва древним богам еще более ценна.
Песка в песочнице не оказалось, пришлось зажечь свечу и махать над ней бумагой, пока не высохли чернила. Насколько легче говорить с сюзереном, чем с матушкой и Робером, но без письма в Надор не обойтись. Если этого не сделать, вдовствующая герцогиня Окделл станет направо и налево рассказывать, что ее сын перешел на сторону Раканов, повинуясь материнской воле. Будь это правдой, Ричард сжал бы зубы и стерпел, но он пытался убить Ворона во имя любви и Чести.
Что же делать? Матушка останется дома по приказу короля, но Альдо никогда не нанесет оскорбления вдове Эгмонта, да и просить сюзерена о подобной услуге немыслимо. Айрис тоже не помощница. Ричард мог лишь гадать, какие страсти бушевали в замке, прежде чем сестра сбежала в столицу. С матерью Айри лучше не встречаться, но что-то придумать нужно, причем немедленно! Курьер должен выехать сегодня же, пока тот же Наль сдуру не написал о том, о чем следует помалкивать…
Наль! Вот оно! Кузен отказался подделать письмо перед варастийской кампанией, но теперь он точно поможет. Всего-то и дел – заменить «канун Зимнего Излома» на «Весеннего», а потом, когда будет поздно, извиниться за «случайную описку». Да, это выход!
Ричард дважды дернул серебристый шнурок, вызывая дежурного лакея, доставшегося юноше в наследство от Люра. После бойни у эшафота искренне симпатизировавший погибшему Ричард взял его людей к себе и не прогадал. Симон, несмотря на более чем скромное происхождение, был прекрасным полководцем, отличным воином и достойным человеком. Под стать ему оказались и подчиненные – умные, честные, преданные.
– Монсеньор? – Джереми Бич почтительно поклонился. Новенькая черная с золотом ливрея превратила бравого капрала в слугу из хорошего дома, но военная выправка давала о себе знать. Дику это нравилось.
– Разыщите виконта Лара, это мой кузен. Раньше он жил возле церкви Святой Иларии. Мне он нужен немедленно.
– Слушаюсь, монсеньор, – на лице Джереми читалось некоторое сомнение, – а если виконта не окажется дома? Должен ли я его искать и как долго?
Не окажется дома? Это вряд ли. Наль – домосед, а его распрекрасная тессория закрыта, хотя странно, что кузен до сих пор не объявился. О чем о чем, а о возвращении герцога Окделла знает весь город.
– Если виконта нет, узнайте, куда он уехал и когда вернется. Если в городе, вытащите хоть из-под земли. Вам ясно?
– Да, монсеньор.
– Поторапливайтесь.
2
Встрепанная пятнистая кошка выскочила из подворотни и заячьими прыжками помчалась через улицу. Эпинэ, помянув кошачьего повелителя, осадил жеребца, и тут сбоку что-то свистнуло. Жанно Пулэ, сдавленно охнув, ткнулся в конскую гриву, громко выругался сержант Дювье, кошка на той стороне обернулась, чуть осев на задние лапы. Любопытство было сильнее страха.
– Монсеньор! Вы не ранены?
– Нет, – Робер покосился на бросившихся к заколоченному особнячку южан. – Посмотрите, что с Жанно.
Бессмысленный приказ. С Жанно ничего нет и уже никогда не будет. Целились в одного, вмешалась кошка, и смерть досталась другому.
– Монсеньор, он мертв.
– Родичи у него есть?
– Кажется, три сестры где-то в Пуэне, – припомнил Сэц-Ариж, как-то незаметно угодивший в маршальские адъютанты. – Незамужние.
Иноходец молча кивнул, глядя на залитые солнцем крыши. На одной из них прятался враг, имевший все права на ненависть и месть, но поймать его все равно следовало. Или попытаться поймать.
– Пошлите людей, – девушкам нужно приданое, и герцог Эпинэ даст его сегодня же. Пока жив и может это сделать. – Пусть обыщут дворы.
– Пошли уже, – под глазами Никола лежали темные круги, хлеб военного коменданта легким не был, – ищут.
– Тебе не кажется, что нам здесь не рады? – пошутил Робер, однако шутка ожидаемо не удалась.
– Не нам, – буркнул Карваль, – а вашему Ракану.
– Я сто раз говорил, – устало напомнил Иноходец, – любой из твоих людей может отправляться домой, только пусть скажет, чтоб его не искали, а то…
«А то» может означать перерезанное горло, нож в спине, проломленный череп. Оллария не сопротивлялась, но и не покорилась. Горожане прятали глаза и ходили по стеночке, а солдаты то и дело исчезали, и это отнюдь не всегда было дезертирством, хотя случалось и оно.
– Мы не уйдем, – на физиономии Никола обида мешалась с возмущением, – но заложников с завтрашнего дня я брать буду. На тех улицах, по которым мы чаще всего ездим.
– Уверены, что без этого не обойтись?
Зачем спрашивать? Карваль всегда уверен в своих словах и в своих делах.
– Лучше заложники, чем повешенные. Я за их жизнь ручаюсь, а вот если на охоту выйдут северяне…
– Северяне возьмутся не за горожан, а за нас. Если не сцепятся с дриксами. – Робер перехватил негодующий взгляд и добавил: – Я о настоящих северянах, тех, что у фок Варзов и старшего Савиньяка. Нам с вами досталась сволочь из внутренних провинций. Войны не видели, зато как грабить – они первые.
– Ублюдки, – припечатал Никола. – Нет, на севере нам делать нечего. Свободная Эпинэ от Кольца Эрнани до Рафиано, восемь графств, и все, хватит! Правильно вы решили.
Он ничего не решал, просто позволил Карвалю, Пуэну, Сэц-Арижу обманывать себя и других. Альдо не мешает Мэллит думать, что она любима. Повелитель Молний разрешает мятежникам считать себя своим будущим королем. Самый подлый вид вранья!
– Монсеньор, – будь Дювье пониже на голову, он сошел бы за брата Карваля. – Поймали на этот раз. Один был, паршивец эдакий!
– Точно один?
– Все обыскали. С чердака бил.
Робер спрыгнул с коня, на душе было муторно, как перед встречей с «истинниками». Карваль уже стоял на замусоренной мостовой, на лице военного коменданта злость мешалась с обреченностью; Иноходец подозревал, что его собственная физиономия выглядит не лучше. Оставив за спиной укрытого плащом Жанно, они вошли в заваленный слипшейся листвой дворик. Симпатичный особнячок с фазанами на фронтоне был пуст: хозяева не стали дожидаться Раканов и куда-то откочевали.
– Вот, – коротко бросил сержант, – сопляк, а туда же… С арбалетом.
Пленник и вправду был сопляк сопляком. Лет шестнадцати, худой, прыщавый, длинношеий, словно гусенок, а глаза цепкие и злые. Вернее, злющие.
– Кто ты? – спросил Эпинэ, потому что надо было что-то спросить.
– Талигоец, – выпалил «гусенок», – а вы… Вы – ублюдки. Убирайтесь в свою Гайифу и Ракана-Таракана прихватывайте!
Ну что с ним, с таким, делать? Подмастерье какой-нибудь… Вообразил себя святым Аланом. Стоп, а вообразил ли? Он ведь и есть талигоец. В отличие от победителей.
– Почему ты стрелял? – Робер уже понимал, что отпустит дурня, припугнет и отпустит, а Жанно простит.
– Потому, – огрызнулся пленник.
– Балда, – бросил кто-то из южан, – как есть балда… «Раканы-Тараканы», скажет же!
– Драть некому.
– Ишь, вскидывается, – с невольным восхищением пробормотал Дювье, – сейчас покусает.
– А чего б ему не вскидываться? Северяне нагадили, до весны не разгребешь.
– На то они и гады, чтобы гадить.
– И то верно… Союзнички, раздери их кошки!
– Жанно жалко.
– Нашел в кого стрелять. Щенок шелудивый!
– Цивильников[10] тебе мало, на людей кидаешься? Ослеп!
– Дык, может, он Айнсмеллера и стерег! Эта сука здесь каждый день ездит…
– Взгреть, и к мамке…
Карваль молчал, задумчиво глядя на мальчишку, а в паре дюжин шагов на мостовой лежал Жанно с арбалетным болтом в спине. Они были ровесниками, но никогда бы не встретились, если б не кровавое безумие, затопившее сперва Старую Эпинэ, а теперь и весь Талиг.
3
– Монсеньор, – доложил слуга, – виконт Лар к вашей светлости.
Наль! Нашелся наконец!
– Проводите в кабинет и подайте вина. «Вдовью слезу» двадцатичетырехлетней выдержки. Через час – обед.
– Слушаюсь.
Лакей вышел, а юноша взялся за перо и пододвинул к себе бумаги – пусть кузен видит, что у герцога Окделла нет свободного времени, но ради родича он бросит любые дела, даже самые важные. Сверху лежало письмо Энтала Кракла. Первый старейшина возрождаемого Совета Провинций[11] просил указать, кого из ординарных вассалов Повелителя Скал следует пригласить на коронационные торжества. Дикон с ходу вписал Дугласа Темплтона с генералом Мореном и задумался, вспоминая, кто из отцовских соратников после восстания бывал в Надоре. Глан, Хогберд и Кавендиш сбежали в Агарис, Ансел и Давенпорты предали еще раньше, несмотря на близость с Рокслеями.
– Виконт Лар, – возвестил Джереми, и у Дикона сжалось сердце. Они с кузеном не виделись с Октавианской ночи, сколько же с тех пор прошло… нет, не лет, жизней!
Реджинальд был все таким же толстым, серьезным и опрятным. Поношенное платье, видавшие виды сапоги, плохонькая шпага… Сейчас этому придет конец! Ближайший родственник Повелителя Скал не может походить на затрапезного ликтора и жить у какой-то мещанки!
– Дикон, – кузен мялся в дверях, смущенно улыбаясь, – мы так давно не виделись…
– Да уж! – юноша отшвырнул письмо и бросился к Налю, лишь сейчас поняв, как рад его видеть. Друзья друзьями, но кровное родство они не заменят. – Святой Алан, как же хорошо, что ты нашелся! Где ты прятался, раздери тебя кошки? Да садись же наконец!
– Здесь, – толстяк казался удивленным, – в городе… Дома…
– А почему не приходил? – возмутился Ричард, берясь за вино. – Забыл, где я живу? Небось, в Октавианскую ночь сразу нашел.
– Ну, – заныл по своему обыкновению родич, и Дику захотелось его обнять. Потому что это был Наль, потому что они победили и можно не юлить, не прятаться, а смело смотреть вперед, – ну… Я не был уверен, что ты будешь рад… У тебя теперь такие важные дела…
– И что? Окделлы никогда не забывают друзей и родичей. Мог не дожидаться, пока тебя с фонарями по всей Олларии искать будут. Твое здоровье и наша победа!
– Твое здоровье! – Наль поднес к губам бокал. – Создатель, какое вино! Что это?
– «Вдовья слеза». Неплохой год, хотя бывает и лучше.
– Шутишь? – Наль благоговейно поставил бокал на стол. – Лучше быть просто не может.
– Скоро убедишься, – рассмеялся Дик. – Я не допущу, чтобы мой кузен и друг пил всякую дрянь, считал суаны и одевался, как мещанин. Сегодня же расплатишься со своей хозяйкой и переедешь сюда.
– Сюда? – на лбу Наля выступили бисеринки пота. – К Алве?!
– Ко мне, – терпеливо поправил Ричард. – Особняк Повелителей Скал снесен, но его величество Альдо ценит верность и честь по достоинству.
– Ричард, – Наль сжал губы, – ты меня извини, но мне хватит того, что мне принадлежит. Я не могу… Я не хочу жить за твой счет, и потом…
– Что «потом»? – Ох уж эти Лараки с их щепетильностью. – Ты меня не обременишь, не бойся.
– Ничего.
– Ты хотел что-то сказать? Говори!
– Пустяки, – глазки кузена забегали, как жучки-водомерки по глади старого пруда. – Право, не стоит…
– Я – глава фамилии, – если его не приструнить, дурак будет страдать над каждым медяком и есть на кухне, – и я требую, чтобы ты мне ответил.
– Ты заслужил все это, – зачастил Наль, смешно тряся щеками, – ты участвовал в сражениях, рисковал жизнью, а я не сделал ничего важного.
И кто это сказал, что сын непохож на отца? Еще как похож. Вылитый Эйвон, только толстый и бритый. А хорошо, кстати, что в гальтарские времена брились, бороды мало кому идут… Ричард, по крайней мере, был до смерти рад, что может и впредь обходиться без этого украшения.
– Реджинальд, – прикрикнул юноша, с трудом сдерживая смех. – Я тебе не только родич, я – глава дома, так что нечего юлить, говори, что думаешь.
– Изволь, – промямлил Наль. Какой же он все-таки нелепый. – Ричард, моя хозяйка… Я живу среди мещан…
– Ты ей задолжал? – поднял бровь Ричард. – Сколько?
– Понимаешь… Дик, она говорит, что к весне Альдо сбежит, а его людей называет мародерами и предателями. И не она одна…
– Негодяи!
– Ричард, – лицо кузена пошло красными пятнами, – они… Им стало хуже, намного хуже, чем прежде! Солдаты заходят в любые дома, берут, что хотят, пьют, едят, принуждают женщин… Людям это не нравится.
– За все надо платить. Альдо Ракан соберет из осколков великую страну, но кое-кому придется подтянуть пояса. – Дик оттолкнул бокал, тот упал на пол и разлетелся в мелкие острые брызги. – А чего они ждали, твои горожане? Они все предатели, предатели короля, предатели Создателя, предатели Талигойи! Где они были, когда мы умирали за их свободу?!
– Дикон, – Наль сопел, словно только что взобрался на гору, – людям не нужна великая страна, они просто хотят жить, как раньше. Есть досыта, не бояться ходить по улицам…
– А ты? – Дик смотрел на своего родича и не узнавал его. Это толстое ничтожество – сын Эйвона, будущий граф Ларак, Человек Чести?! Нет, это отпрыск трактирщика!
– Я? – губы Наля побелели. – Я… Все выходит очень плохо. Ты этого не видишь, у тебя здесь спокойно, но я живу в Нижнем городе… Там тревожно, даже хуже, чем в Октавианскую ночь.
– Скажи честно, – холодно произнес Ричард, – ты просто струсил. Ты не воин и ты не талигоец!
– Нет, – неожиданно твердо произнес Наль, – я не воин, но я талигоец и не хочу, чтобы одни талигойцы убивали других. Люди хотят жить, как ты этого не понимаешь? Жить и не бояться, а вы… То есть мы принесли им беду. Ты близок к королю, это все знают, расскажи ему.
– Что именно? – деревянным голосом переспросил Дик. – Что я должен передать его величеству? То, что мещане не рады его возвращению? Или что-то другое?
– Ричард, – кузен выглядел несчастным, – надень простой плащ и пройдись по городу. Ты сам увидишь, что творится. Или давай пойдем вместе, я знаю Олларию лучше тебя.
– Кабитэлу, – горло Ричарда перехватило от бешенства, – Кабитэлу, виконт! Олларии нет и никогда не будет.
– Это Кабитэлы нет, – растерянно пробормотал Наль, – для жителей город остался Олларией… И чем больше Ра… солдаты его величества будут грабить, тем больше будут вспоминать Олларов и Алву. Добром вспоминать.
– Ты понимаешь, что несешь?
– Да, – потупился кузен. – А вот ты не понимаешь. И твой король не понимает. Дикон, прошу тебя, пройдемся по городу…
– Мне это не требуется. – Ричард с отвращением посмотрел на разбитый бокал. – Я, к твоему сведению, член Высокого Совета. О том, что происходит в государстве, я знаю получше тебя и твоих трактирщиков. Наша победа многим поперек горла. Хватит, пей свое вино, иначе поссоримся, а в город я с тобой схожу. После Совета. Если дело обстоит так, как ты говоришь, виновные будут наказаны.
4
– Мой герцог, – цивильный комендант столицы Уолтер Айнсмеллер в окружении солдат стоял у калитки, влажно блестя черными глазами, – что случилось? Вы попали в засаду?
– Ничего серьезного, барон, – буркнул Робер, поворачиваясь лицом к гостю и одновременно пытаясь загородить пленника.
– Но я видел труп на улице, и мне доложили, что преступник схвачен на месте преступления.
– Боюсь, мы приняли желаемое за действительное, – пожал плечами Робер, проклиная себя за очередную глупость. Можно подумать, он не знал, что вешатель ездит по улице Адриана, а раз так, ухо нужно держать востро.
– Я полагаю, настоящий преступник скрылся, – неторопливо произнес Карваль. – Разумеется, мы будем его искать. Весьма вероятно, он связан с Давенпортом. Покушение на герцога Эпинэ является звеном той же цепи, что резня в Тарнике и нападение на его величество.
– Убийца – солдат, – внес свою долю вранья Сэц-Ариж, – или разбойник. Я видел, как он убегает по крышам. Очень ловкий человек.
– А что делает здесь этот горожанин? – Уолтер Айнсмеллер протиснулся меж скривившихся южан, остановился в шаге от пленника и поднес к носу желтый платок. – Его взяли на месте преступления?
– А Леворукий знает, чего он здесь болтался, – влез Дювье, – может, спереть что хотел, дом-то пустой.
– Что ты тут делал? – палец в черной перчатке целил в грудь «гусенку».
– Что-что, – зло бросил тот, – охотился… Одного хлопнул, жаль, не тебя, змеюка усатая!
И вправду жаль. Того, кто прикончит Айнсмеллера, следует носить на руках и представить к ордену. А ведь выбери они с Карвалем другую дорогу, дурню могло бы и повезти, а с ним и Альдо. Айнсмеллеры и Люра еще ни одного короля до добра не довели. Робер торопливо произнес, глядя в злые юные глаза:
– Не ври, стрелял не ты. Стрелка мы поймаем, а ты дай слово, что не поднимешь оружие на слуг его величества.
– Подниму, – окрысился мальчишка, – и никого со мной не было. Это я стрелял. Я! Ясно вам?!
– Что ж, – вздохнул Айнсмеллер, – все ясно. Сбежавшего преступника следует найти, однако перед лицом закона убийцами являются оба, а убийца должен быть наказан. Немедленно.
Усатый красавец знал, что говорит. Согласно высочайшему рескрипту пойманных с поличным надлежало вешать без исповеди на месте преступления, а имущество конфисковывать в пользу короны.
Родные казненных становились заложниками, головой отвечающими за безопасность защитников и приближенных его величества. Убитый солдат обходился городу в четыре жизни, офицер или чиновник – в шестнадцать, за придворного должны были умереть шестьдесят четыре ни в чем не повинных обывателя. Нет, нельзя давать за убийство Айнсмеллера орден, потому что отвечать за скотину будут другие. Головой. Во сколько жизней обойдется смерть Первого маршала, Робер предпочел не думать.
– Вы ведь куда-то торопились, барон? – Нужно быть спокойным. Нужно, но как бы этой твари пошла «перевязь Люра»! – Не лучше ли вам продолжить свой путь?
– О нет, мой друг, – черные усы шевельнулись, сверкнули белоснежные зубы. – Говоря по чести, я искал вас. У меня к вам и господину Карвалю серьезный разговор. Между цивильной стражей и военными существует некоторое непонимание, его следует преодолеть, но сначала покончим с печальной необходимостью.
Айнсмеллер не отцепится, потому что ему нравится смотреть на повешенных. Кто-то об этом говорил… Джеймс Рокслей? Нет, маркиз Салиган! Неряха вчера подвыпил и полночи рассказывал, как Айнсмеллер ездит на охоту за мятежниками, а если мятежников нет, обходится теми, кто попадается под руку. Прежде красавчик-ординар мучил любовниц и собак, затем не угадал с дамой и оказался в Багерлее. Там бы ему и оставаться, но Фердинанд выпустил ублюдка заодно с жертвами Манриков. Айнсмеллер принюхался и резво перепрыгнул к Рокслеям. Джеймса от этой твари мутит, но покойный маршал Генри брезгливостью не страдал. Альдо, к несчастью, тоже.
– Согласно статуту вам следует передать преступника цивильным властям. – Усатая тварь не могла оторвать взгляда от нахохлившегося «гусенка». – Каждый должен делать то, что положено, и делать хорошо. Не правда ли, герцог?
Цивильников не меньше двух дюжин. Это тебе не гоганы, а гарнизонная солдатня, так просто не перебьешь. А хоть бы и удалось, Айнсмеллер – персона важная, за него прикончат сотню заложников и тут же найдут нового мерзавца.
– Что ж, – глухо сказал Робер, – распоряжайтесь.
Можно уехать, обождать на улице, отвернуться, но совесть или, вернее, то, что от нее осталось, требовала досмотреть до конца. И запомнить.
– Монсеньор, – рука Жильбера сжимает эфес, – вам не кажется… Пленника даже не допросили…
– Жильбер, пойдите проверьте лошадей.
– Монсеньор…
– Выполняйте, теньент! – хрипло рявкнул Карваль. – Живо!
Сэц-Ариж исчез. Цивильники, то ли не замечая, то ли не желая замечать тяжелой ненависти в глазах южан, занялись привычным делом. Двое взобрались на разлапистый клен, ногами пробуя крепость сучьев, третий возился с веревкой, еще парочка вломилась в дом и через несколько минут вернулась, волоча кухонную скамью. Пленник следил за приготовлениями со странной улыбкой на вдруг похорошевшем лице. Оказавшиеся светло-карими глаза сияли, ноздри раздувались, как у разыгравшегося жеребенка.
– Быстрее! – Красивое лицо цивильного коменданта казалось отражением лица приговоренного – раздувающиеся ноздри, горящий взгляд, полуоткрытый рот, очень яркий. – Быстрее, я сказал!
– Готово, – сообщил тот, что забрался повыше, – выдержит.
– Давайте, – господин барон уже не мог скрыть нетерпения. Закатные твари, он и впрямь сумасшедший. Робер вздрогнул от захлестнувшего его тоскливого отвращения. Это была не первая казнь и тем более не первая смерть, которую он видел. И не последняя.
Двое цивильников подхватили талигойца под руки, тот дернулся. Испугался? Понял наконец, что его ждет?
– Пустите! – завопил пленник отчаянным ломающимся голоском. – Уберите лапы! Я сам пойду!
– А ну, пустите! – прикрикнул Карваль, без тени сомнений повесивший Маранов. Воистину все веревки связаны: начали в Эпинэ, дотянули до Олларии.
– Да, пусть идет сам, – прошептал Айнсмеллер, облизнув губу. – Медленно идет. Еще медленней… И петлю тоже пусть сам наденет.
Равнодушные лица цивильников, угрюмые взгляды южан.
– Эй, вы, – приговоренный ловко взобрался на скамью, – раканы-тараканы! Вам все равно конец! Мы вам…
Мальчишка ругался грязно, грубо, неумело, не понимая и трети слов, которые швырял в лицо палачам и солдатам. Худющий, босой, с петлей на шее, он стоял на закопченной лавке, выкрикивая угрозы, а цивильный комендант столицы, широко распахнув глаза, склонил голову набок, словно слушал какую-то серенаду. Потом Айнсмеллер убрал желтый платок и вынул черный с алой монограммой. Эпинэ почувствовал запах лилий и еще чего-то, похожего на мускус.
Цивильный комендант улыбнулся и поднес черный шелк к точеному породистому носу. Из-за спин цивильников выкатился пузатый здоровяк. Робер понял, кто это, лишь когда ублюдочный красавец махнул платком. Пузан одним пинком выбил из-под ног навсегда оставшегося просто талигойцем парнишки скамейку и, ухватившись за тощие ноги, навалился всем телом. Затрещала, но не обломилась черная ветка, упал на землю последний лист, помянул Леворукого Колен Дювье.
– Лэйе Астрапэ, пошли уходящему достойного спутника!
– Вы что-то сказали, герцог?
– Ничего, барон, ровным счетом ничего. Идемте.
– Постойте, – Айнсмеллер не мог оторваться от пляшущего в петле тела, – одну минуту…
– В таком случае догоняйте. – Робер сглотнул застрявший в горле ком и, расшвыривая бурые листья, рванул к калитке. Дракко понял, что с хозяином что-то не так, и прижал уши не хуже Моро, Иноходец оглянулся и напоролся на взгляд Сэц-Арижа. «Раканы-тараканы»… Оллария свое слово сказала. Можно вешать, стрелять, пороть – от позорной клички не избавит ничто. Появился Айнсмеллер, спокойный, довольный, сытый, замурлыкал о мятежниках, облавах, заложниках. Робер слушал, а копыта Дракко выстукивали: «Раканы-тараканы», «раканы-тараканы», тараканы, тараканы… Тараканы, заползшие в чужой дом и превратившиеся в чумных крыс.
