Вера Мелехова
Нежный лед
© В.Мелехова, текст, 2024
© А.Кудрявцев, дизайн, 2020
© «Флобериум», 2024
© RUGRAM, 2024
* * *
Связь с загробным миром не менее реальна, чем разговор по скайпу.
Тема диспута
Часть первая
Глава 1
Канада. Калгари
Мать вчера по телефону с Лариской говорила и вдруг такое выдала… Считала, Майкл не слышит: «Они в этом возрасте вообще думают пенисом…»
Ха! Между прочим, вполне справедливое замечание.
Тренировка была обычная, но время необычное – до чемпионата мира по фигурному катанию в Калгари оставалась ровно неделя. В тот день все и началось.
Чемпионат в Калгари был последним предолимпийским. Мир фигурного катания немножечко сошел с ума по этому, в принципе, несущественному поводу. Ну, Олимпиада через год… Ну и что?! Фигуристов, которых это касается непосредственно, считаные единицы. В буквальном смысле слова. Их считают, пересчитывают, переставляют местами, вычитают, засчитывают обратно… Чего остальные-то так сильно беспокоятся?
Именно это Майкла всегда и удивляло. Если тебе лично участие в Олимпиаде ни при каких мыслимых обстоятельствах не грозит, чего нервничать? Тайна сия велика есть.
Очень велика. Произрастает она, эта тайна, как нетрудно предположить, из глубины души человека как биологического вида. Люди хотят славы! Алчут, вожделеют… И всего прочего, к замечательной спортивной славе прилагаемого, тоже алчут. Список желаемого подозрительно короток: деньги, комфорт, почет и снова деньги, снова комфорт. Пожизненный.
Майкла эти мелочи не беспокоят. Он думает пенисом. Когда тебе восемнадцать с половиной лет, это не только нормально, но даже, как утверждает друг и советчик Карлос Эскобар, похвально.
Карлос на полгода моложе Майкла, но спит со всем катком. Или врет, что спит со всем катком, что, по сути, одно и то же.
Тщедушный, смуглый, чернобровый, внешне Карлос совершеннейший цыган, если забыть, что он все-таки бразилец. Карлос – признанный и авторитетный донжуан со стажем и без репутации вруна. Со всею страстью латиноамериканского темперамента он регулярно и вдохновенно рисует флегматичному Майклу картины своих побед, доказывая простое и бесспорное: думать пенисом – это круто!
Майкл реагирует заинтересованно, но без излишнего энтузиазма. Круто так круто, никто ж не спорит. У Майкла нет ни малейших претензий к подобной схеме мироздания, но сейчас хорошо бы хоть двойной аксель крутануть, а то сегодня он вообще еще ничего не прыгнул. Лариска, тренерша, настучит матери, та начнет вопить… Себе дороже. Окей, разгоняемся, разгоняемся, разгоняемся и…
Глава 2
Маленькая живая куколка с фарфоровым лицом, задрав головку, удивленно смотрела на мать из крохотных щелочек-глаз. Ну, сколько можно говорить по телефону? Куколка теребила рукав красивейшей в мире, сверкающей золотом материнской куртки, но мать не реагировала, она явно сердилась на кого-то там в телефоне и даже кричала. Странно. Ведь они сюда зачем пришли? Не чтобы по телефону кричать? Нет? Пришли чтобы делать ножками раз-два, раз-два, как зайчик на картинке. И шапочку такую же красненькую надели, как у зайчика, и конечки такие же беленькие!
Долго смотреть на мать снизу вверх было неинтересно и неудобно.
– Раз-два, – сказала себе куколка и двинула ножкой.
Конечек легко скользнул. Как у зайчика! Раз-два, раз-два, раз-два. Ножки двигались сами, стоило только произнести волшебные слова. Куколка засмеялась от удовольствия и отпустила мамину куртку.
Раз-два, раз-два, раз-два…
Глава 3
Сердце вдруг резко рвануло вниз, провалилось сквозь лед, не в бейсмент, а в бездну: с бешеной скоростью Майкл летел на крохотного человечка не более сорока сантиметров ростом.
Почти посередине ледовой арены, никого и ничего не замечая, не осознавая ни малейшей опасности, растопырив ручонки и едва удерживая равновесие, человечек увлеченно передвигал игрушечные ножки в игрушечных коньках. Доля секунды, и Майкл раздавит этого гнома как букашку… Прыжок!
От боли померкло в глазах. Давно он так не падал. Точнее сказать, вообще никогда так грубо и так неправильно он на лед не плюхался. Звон в ушах и дикая боль в затылке. Детский грандиозной силы плач поднимается к высоким перекрытиям арены, отталкивается от стен, ото льда, снова поднимается и снова обрушивается на Майкла, обдавая его стыдом и сомнением как кипятком. Он виноват?
Какая-то женщина в сверкающей куртке орет над Майклом очень близко, загораживая свет и воздух, дышит чем-то пряным, на лбу воронье крыло топорщится и дрожит. Нет, не крыло… Это челка у нее такая, длинная и густая, до середины несуществующего носа, глаз совсем не видно… Она китаянка?
– Сумасшедший! Ты чуть не убил моего ребенка! Тебя нельзя пускать на лед, ты катаешься, будто ты здесь один! Бастард! Чтоб тебя здесь больше не было никогда, слышишь?
Как не слышать… Майкл пытается встать и не может. Колено разбито в кровь, лед вокруг медленно розовеет.
Бастард! Страшное слово произнесено. Бастард, бастард, бастард…
– Она просто других английских слов не знает, – шепчет Майклу Карлос Эскобар. Утешает.
Все, кто был на арене, съехались в круг, в центре которого Майкл и орущая женщина.
– Замолчите, как вам не стыдно, он спас вашему ребенку жизнь!
– Пожалуйста, послушайте, вы не правы…
– А как вообще девочка оказалась на середине арены?
– Сама же мамаша и виновата!
Чуть не на руках Карлос доволок Майкла до бортика, зачехлил его коньки.
Обнявшись, они поплелись в гардеробную. Майкл хромал очень сильно.
То есть он вообще старался не опираться на разбитую ногу.
Глава 4
Флора Шелдон, член совета директоров Canadian Skating Union, оставила машину на служебной парковке и, все еще перебирая в памяти только что услышанное на экстренном совещании, поспешила к главному входу. Без четверти три, у Майкла Чайки тренировка заканчивается в три.
Удивительно неамбициозный парень этот Чайка. Ленив и скучен. Но катается неплохо. Если быть точной, не очень плохо. Главное, что заставило Флору в эту труднейшую минуту подумать именно о нем, это умение Майкла сосредоточиться. У него стальные нервы и хорошая память. Если б не был таким бесхребетным киселем, мог бы считаться и перспективным, но… Говорят, там такая властная мама, что мальчику не позавидуешь…
– Майкл! – воскликнула Флора в изумлении. – Что случилось?
По коридору, всем телом повиснув на Карлосе Эскобаре, свесив левую ногу, словно она тряпочная, почти на нее не опираясь, плелся Майкл Чайка.
– Там маленькая девочка… – начал Майкл, чуть задыхаясь. – Я бы ее сбил, если б не перепрыгнул.
– А ее мать до сих пор орет! – Карлос осекся, подбирая выражение. – Несправедливо. Он молодец, а его же и ругают.
– Майкл, что с ногой? – медленно произнесла Флора. – Ты можешь кататься?
– Не-е… Не сегодня… Я недельку, наверное, пропущу.
– Как жаль, Майкл! Я как раз пришла посмотреть, как ты тренируешься. Ну, поправляйся, мальчик. Все будет хорошо!
Глава 5
Флора вернулась в машину. Нет, сегодняшний день, при всем желании Флоры быть оптимисткой, совершенно невозможно назвать удачным. Неприятности начались с самого утра. В девять (неприлично рано!) позвонили из какого-то неизвестного, а вероятнее всего, просто выдуманного европейского женского журнала, начали выспрашивать Флору о том, как при замечательной внешности складывается ее личная жизнь. Что за чушь?
Флора, в далеком прошлом олимпийская чемпионка в одиночном фигурном катании на коньках, по сей день оставалась точеной статуэткой. Редко, но именно по этому поводу над ней зло подшучивали. Других поводов не находилось.
Стоило ей приехать на работу, еще одна неприятность. Катастрофа! Джон Лаборти сломал ногу!
Джон был вторым фигуристом, представляющим Канаду на чемпионате мира. В двадцать семь лет он, конечно, уже бесперспективный ветеран, но он добротный фигурист, за него не было бы стыдно. При удачном раскладе он мог даже и третье место взять…
Не вышло. Черт дернул бесстрашного и заводного Джона-Джованни поехать кататься на горных лыжах. Какая непростительная неосторожность!
Ну и что теперь делать? Теперь все шишки на Флору. Именно она должна предложить Canadian Skating Union[1] замену. И в определенной мере за эту замену ручаться. Не выставить второго фигуриста вообще для такой страны, как Канада, непрестижно. К тому же когда чемпионат проводится в Калгари, столице зимнего спорта Канады…
При таком раскладе Майкл Чайка был бы неплохим вариантом. И вот он только что предстал перед Флорой, поджав ногу, как плюшевый зайчик из ее европейского детства.
Глава 6
– Ничего себе. Поздравляю! – Карлос присвистнул, лихо и вполне художественно, как только он один умел. Преувеличенно бережно он взвалил Майкла на себя. – Позвольте вам помочь, господин бывшая надежда канадского спорта.
Они вползли в мужскую гардеробную. Майкл плюхнулся на скамейку и, морщась от боли, начал снимать коньки.
– Странно, что здесь Флора делает? Они же все к чемпионату готовятся.
– Ты серьезно?! – Карлос посмотрел на Майкла изумленно. – Ты, парень, не знаешь еще? Лаборти вылетел, ногу на лыжах сломал. Срочно решается вопрос о замене. Они ходят, смотрят… С самого утра.
Майкл промокнул туалетной бумагой разбитое колено:
– Она думала меня с Лаборти сравнивать, что ли? Быть не может!
Карлос звонко шлепнул себя по коленям:
– А мои коленки, между прочим, в полном порядке…
Дверь в гардеробную приоткрылась. В узкую щель заглянуло девичье личико.
– Можно я войду? – пропел голосок, сладкий и пасторальный, как и личико.
– Добро пожаловать! Очень вам рады, заходите, заходите! – веселился Карлос.
– Я сегодня первый день работаю. Part time, в бухгалтерии. Меня зовут Шаниз. Я принесла кое-что обработать рану.
Шаниз склонилась над разбитым коленом Майкла. Ее длинные волосы свесились почти до пола, тонкие пальчики побежали по раненой коленке, разглаживая бежевый пластырь. Майкл скривился от боли, но, поймав грозный взгляд Карлоса, самым ласковым голосом, каким только мог, выдавил из себя, больше глядя на Карлоса, чем на Шаниз:
– Спасибо огромное. Честное слово, мне не больно…
– Ему приятно, – расхохотался Карлос. – Знал бы, я бы тоже колено разбил!
Глава 7
Канада. Монреаль
Улица Святой Катерины, протянувшаяся в восточной части Монреаля (Сант-Катрин Ист.), никогда не считалась ни красивой, ни богатой. Чем дальше на восток, чем дальше от сверкающей, перманентно новенькой Плаз Дезарт, тем больше небрежности, пыли и бедности. И люди здесь другие, и магазины, и харчевни, невзирая на их откровенное убожество, пышно именуемые «ресторантс».
Элайна давно ко всему этому привыкла, ей было здесь, в этой пыли и бедности, хорошо. Теперь больше всего на свете она любит спать. И чтобы от нее ничего не требовали.
Раньше любила веселье и секс, но теперь и в том и в другом она находит слишком много беспокойства. Самое приятное – это когда есть что выпить и от тебя все отстанут, когда ты сама себе хозяйка и не должна никому ничего отвечать. Не как сейчас, когда он пристал как банный лист к заднице (это русская поговорка такая, скорее всего, не очень приличная) и не отлипает. Хамить ему нельзя, себе дороже.
– Не даст она мне больше ни цента! Она сама в долгах. – Элайна огрызнулась, но вежливо, с легеньким извинением в голосе.
Долговязый Клод кинул в рот жевательную резинку и энергично заработал челюстями. Его худой небритый кадык, всегда торчащий вперед как-то особенно непристойно, заметался вверх-вниз по длинной шее. Клод был бойфрендом Элайны с незапамятных времен, он никогда ее не бил, но угроза не просто жестокой, а чудовищной физической расправы мгновенно повисала в воздухе, как только он оказывался рядом.
– Даст. – Голос у Клода был красивый. Глубокий бас. – Она всю жизнь в долгах. Это совершенно нормальное для нее состояние. В прошлом году она не была богаче, а полтысячи дала.
– Не даст. Она окончательно помешалась на карьере Майкла. Мечтает, чтоб он стал олимпийским чемпионом.
– И при этом ей безразлично, сыта ее дочь или умирает от голода?
– Она же понимает, что деньги не мне, а тебе. И не на еду, на наркотики.
– На бизнес! Запомни уже! На благороднейший бизнес. Я приношу облегчение тем, кто несчастлив, кто нежен душой. Не у всех же такой сволочной характер и такое каменное сердце, как у твоей матери.
– Ну, прости… Не сердись…
– Заткнись! Корова!
На Корову Элайна не обижалась. Привыкла. Наоборот, это хороший знак. Раз Клод обозвал ее Коровой, значит, скоро от нее отстанет, переключится на другое или на других.
Что-то коровье в облике, характере и всей жизни Элайны несомненно было. Ее тридцатидвухлетнее тело, крупное, белое, немного жирное, котировалось как дорогая телятина. Нрав – безропотный и равнодушный, лучшего желать нельзя. Конечно, корова! Телка, как русские называют то ли глупых девушек, то ли проституток.
Глава 8
Канада. Калгари
– Ма! Я есть хочу! – крикнул Майкл из своей комнаты.
Нина не ответила.
Первое, что всегда и обязательно делает Нина, войдя в дом, немедленно распахивает дверь на бэкъярд, задний двор, и выпускает престарелого Акселя. Громадный бледно-желтый ретривер, заждавшийся этой сладостной минуты, вылетает во двор шустро не по годам. Он уважает хозяйские полы, но его мочевой пузырь небезразмерен, хоть он и большая собака. Заставлять животное так долго ждать невежливо. Приличные люди так себя не ведут, но чего не простишь любимой хозяйке?
Справив собачью нужду и набегавшись, Аксель уткнулся умной мордой в Нинины колени.
– Ты мой любимый, – вздохнула женщина.
Аксель откликнулся нежным поцелуем.
«И ты моя любимая, – думал он, дрожа от преданности. – Умру за тебя, весь мир порву за тебя!»
Его коричневые мокрые глаза, подернутые в углах мутной пленкой, смотрели по-человечьи и по-стариковски. Нина утонула в этом взгляде, несколько странных мыслей промелькнуло и исчезло. Она привычно потрепала крупную, как булыжник, собачью голову:
– Окей, псинка, leave me alone[2].
В раковине гора грязной посуды, по полу разлит апельсиновый сок. На кухонном столе пустые бумажные пакеты: два из-под сока, один из-под молока. В унитазе гордо болтается крупная, здоровая, отлично сформированная фекалия. Все в порядке, все как всегда!
– Ты научишься спускать за собой воду в унитазе?! – Нина ринулась в комнату Майкла. – Думаешь, мне приятно смотреть на твое дерьмо?
Майкл сидел за компьютером. Это была вторая из двух возможных для него домашних дислокаций.
Дома он либо спал, свернувшись под любимым круглогодичным пуховым одеялом на низкой тахте, либо сидел за компьютером.
– Почему апельсиновый сок по полу разлит?
– Я пакет на пол поставил… Аксель опрокинул… Я, наверное, закрыл неплотно.
– Правильно, Аксель во всем виноват. В унитаз тоже Аксель накакал?
На этот вопрос ответа не требовалось и не последовало.
Нина быстро расшвыряла по местам содержимое двух громадных продуктовых сумок. Мальчик растет и занимается спортом. Ему необходимо полноценное питание. Какая Нина молодец, что купила этот новый большой холодильник, сюда лошадь запихнуть можно, если очень надо! Холодильник дорогой, любую кухню украсит. Поэтому фотографию в треснувшей розовой рамочке из долларового магазина скромненько перевесим с передней стенки на боковую.
Нина бережно сняла фотографию, подклеила скотчем трещинку. Некрасиво, конечно, но пока никаких дополнительных трат она позволить себе не может.
На фотографии – Майкл и Нина на детском катке рядом с их домом. Майкл совсем маленький, а Нина совсем молодая. Она присела, чтобы поправить Майклу шнурки на крошечных двухполосных коньках.
Оба – и Майкл, и Нина – счастливо улыбаются в объектив. Внизу красными цифрами обозначена точная дата съемки – 6 февраля 1998 года.
Глава 9
Дочь прилетела первым же возможным рейсом, как только Нина оплатила ей билет. Из Монреаля в Калгари пять часов лету, почти как в Лондон. Подарков Элайна никаких не привезла, мать неминуемо заподозрила бы свою красивую, глупую, всегда голодную девочку в воровстве.
Нацеловавшись, наевшись, нахохотавшись, они вышли на мороз на маленький каточек, чтобы продемонстрировать спортивные достижения будущего чемпиона. Девятнадцатилетняя Элайна смеялась по поводу и без повода, так же как и трехлетний Майкл, звонко и безмятежно. Дети, они оба еще дети! Ее, Нинины.
В тот счастливый вечер Элайна их с Майклом и щелкнула. Нина уже понадеялась, что все, бог миловал, наваждение кончилось… Не тут-то было.
Как же она устала от этой нескончаемой, горькой и постыдной беды – быть в непримиримой вражде с собственным ребенком! Так устала, что жизнь немила. Но из жизни просто так, как из квартиры, не выйдешь. И обратно потом не войдешь. А устала или нет, да и от чего именно устала, спросят только на Страшном суде. А могут и не спросить. Какое это имеет значение?
Сначала Нина винила себя: недоглядела, упустила дочь! А все гордыня ее, не гордость, а именно гордыня. Та, которую попы клянут, руку для поцелуя подставляют.
Ни за что на свете Нина не хотела сидеть на социальном пособии, хотя имела на это все основания. Канада, не задавая лишних вопросов ни о вероисповедании, ни о том, кто конкретно отец ребенка, предложила Нине ежемесячное пособие, на которое можно было жить вдвоем с младенцем, не шикуя, но и не бедствуя, до самого совершеннолетия дитяти: воспитывать, глаз не спускать! Годы спустя об этой упущенной возможности Нина горько пожалела. А тогда… она честно просидела три года. Училась, освоила два языка (французский и английский, оба плохо) и компьютер. Потом «спихнула Элайну в садик, а сама аллюром на работу, флиртовать и глазки строить». Так про нее говорили те, кто не умел учиться и не хотел работать: такие же бывшие советские граждане, как и сама Нина. Она устроилась на дополнительную работу и по совету хорошей знакомой, опытной эмигрантки Эстер, купила квартирку. Дешевую из дешевых, но свою! Тараканов вывела, окно в ванной комнате (ну не роскошь?) заменила на новое. Нина шла вперед уверенно и весело! Да, экономила на еде (своей, Элайну кормила безупречно), химчистках, сапожниках, электричестве, проездных талонах…
Элайна росла как трава, как когда-то сама Нина. С Ниной не было ни малейших проблем: комнату подметала, шапку надевала, со взрослыми здоровалась первой. Мечтала поступить в университет. Денег на репетитора у мамы не было. И Нина (сама, никто не подсказал!) приспособилась одалживать абитуриентские конспекты у одноклассницы, родители которой оплачивали ей очень дорогого и очень хорошего репетитора. Потом с этим репетитором Нина познакомилась лично. Близко. Вскоре после смерти матери… Но было Нине уже восемнадцать лет. Не четырнадцать, как Элайне!
Детство Элайны тоже было благополучным. Роскошное питание (в СССР о таком и мечтать не смели), подвижные игры на свежем воздухе, вечерняя книжка с мамой, всегда, увы, переутомленной. Потом школа, не простая, а золотая. Эмигрантка и мать-одиночка, Нина устроила девочку в частную школу и платила, не жалуясь: пахала на двух работах. Искренне была уверена, что дочь ее, как она сама когда-то, будет тянуться и к культуре, и к труду, и к хорошим людям.
Потом уже, ошеломленная ранней беременностью дочери, побегав по психологам, Нина поняла истину простую и, казалось бы, очевидную: дочь совершенно не обязательно похожа на свою мать. Дочь вполне может быть полной противоположностью матери. Ах, если б раньше догадаться! На велфере бы сидела, с утра б до ночи за ручку водила!
«И все равно упустила бы, – ехидствовала несчастная Нина, ударившись о собственные воспоминания, как ударяются больной ногой о камень на привычной дороге. Знала ведь, что лучше обойти, близко нельзя подходить…
И в девяносто восьмом, когда казалось, что вот она, Элочка, моя перепелочка, в руках моих, вот сейчас крылышки нежно спеленаю, чтоб не вырвалась… И тогда ничего у Нины не вышло.
Элка-перепелка опять превратилась в Элайну, ту, что откликается на прозвище Корова. Клод выслал ей из Монреаля обратный билет. Через неделю она от них улетела.
Это было их с Ниной последнее примирение. С тех пор они не виделись ни разу… Только телефонные разговоры. Короткие. Злые. Что надо? Денег надо. Денег надо, а мать не нужна. Пятнадцать лет врозь! Будто умерли друг для друга.
Вспомнишь – и сердце тяжелеет, свинцом наливается.
Доченька моя, как такое могло случиться?! Я ли это? Ты ли это? Маленькая моя, Элка-перепелка, мой птенец с изломанными крыльями. Алкоголичка, воровка.
…Отвернуться, забыть. Иначе она и Майкла с пути собьет. Опозорит.
Теперь Нина живет на этом свете исключительно ради одного Майкла.