Вероника Мелан
Аарон
Бесполезно. Бессмысленно. Зря она отучилась на художественных курсах, зря платила лучшим репетиторам за частные уроки, зря оборудовала целую мастерскую и уставила ее мольбертами, холстами и красками – образ Канна ускользал.
* * *
(Asheni – Only Magic – Chris Wonderful Remix)
Россыпь звезд на бархате неба. Иногда Райне казалось, что пентхаус на верхнем этаже небоскреба она приобрела именно из-за этого – из-за террасы, с которой открывался потрясающий вид на ночной небосвод.
Небо ее успокаивало – оно одновременно видело их обоих – ее и Аарона. Как бы далеко они друг от друга ни находились.
Два покрытых тонкими матрасами лежака; ласковый ветерок, колышущиеся в горшке раскидистые листья Медеи. И звезды. Много звезд.
Райна подошла к лежаку, осторожно прилегла на него и положила руку на матрас второго, стоящего рядом. Уперлась взглядом в небо, медленно и привычно провалилась в параллельную реальность – ту, которая не существовала. Где Аарон всегда был рядом с ней, где они никогда не разделялись.
Какое-то время молчала, затем тихо спросила:
– Как прошел твой день?
Минута тишины; блеск недосягаемых планет в вышине.
– Мой? Мой тоже хорошо… Я хочу испечь тебе торт завтра. Будешь? Или лучше вафли?
На деле она не пекла так давно, что едва ли вспомнила бы хоть один рецепт, но в эту минуту все это не являлось важным. Ничего не являлось, кроме него – воображаемого любимого мужчины рядом.
Райна прикрыла глаза, улыбнулась – мягко, нежно.
– Я знаю, что ты больше любишь торты. Но я могу сделать вафли с кремом… или сгущенкой.
Ее рука ласково поглаживала не матрас – его невидимые пальцы.
– Кури… Я не против. Мне дым не мешает.
Ничего не мешает.
И он курил. Лежал рядом и курил. А еще смотрел на нее с любовью в серых глазах – смотрел, не отрываясь. Тепло, с глубоким, самым нужным в мире чувством. Ее Ааарон…
В эти минуты по ее щекам текли слезы, но Райна не видела их – не чувствовала.
– Ты ведь будешь сегодня спать со мной, да?
Тишина; мягкие кивки цветка Медеи справа.
– Всю ночь? И не отпускай, ладно? Прижми, как вчера…
И я буду спать. Буду спать всю ночь.
Если воображаемый любимый что-то и говорил, то его никто не слышал.
– До самого утра, ладно? Мне так тепло с тобой. Не уходи. Не уходи.
Никогда не уходи.
Только рядом с ним она отогревалась, расслаблялась, делалась мирной.
– Мы переплетем пальцы… Так люблю, как пахнет твоя кожа.
Ее затылок, совсем как тогда – в зимнюю ночь, – гладили невидимые теплые мужские пальцы.
– Как хорошо, когда ты рядом. Хорошо…
В эти странные моменты, лежа в одиночку на террасе под ясным ночным небом, Райна чувствовала, что кому-то нужна в этом мире.
Глава 3
Быть кому-то нужной –
Нет мечты прекрасней.
Слабой, безоружной
Стать пред этим счастьем.
Не железной леди
В латах и с забралом.
Я такой, поверьте,
Быть уже устала.
Нужной быть кому-то
Не корысти ради.
Просыпаясь утром,
По щеке погладить.
Быть кому-то нужной,
Разве это прихоть?
Приготовить ужин,
Сесть напротив тихо.
Ласковым котёнком
На груди пригреться.
Засмеяться звонко,
Разморозить сердце.
Чувствовать заботу,
Быть необходимой.
Знать, что для кого-то
Больше всех любима.
Быть ежеминутно,
(Поделюсь секретом),
Нужной не кому-то,
А тебе конкретно.
(Автор: Марина Яныкина)
Ее мозг оплетал паутиной непонимания тот факт, что Джокер то применял силу, то вдруг становился мягким, полностью человечным – интересовался ее мнением, даже прислушивался к нему, кивал. А иногда будто срывался с цепи – приезжал в три часа ночи, требовал открыть ему дверь и даже грозил вырезать по одному соседей, если Райна не послушается.
Райна открывала, потому что боялась. И тогда ее называли «хорошей».
Он начал следить за ней с их первой встречи: если шла в спортзал, присылал смс «откручу твоему тренеру голову», если в магазин – «не забудь купить шампанского и на меня тоже. Люблю Грандо», если на работу – «не вздумай флиртовать с начальником». Казалось, что чертов Джокер везде – за спиной, за каждым углом – разлит, как окись азота, в воздухе. И куда бы ни поворачивалась голова, Райне мерещилась выезжающая из-за поворота белая Лунди.
Она стала ненавидеть белые машины.
В один из приездов он нагло заявил:
– Сниму тебе квартиру, будешь жить в ней. Ждать моего звонка, быть «готовой».
Что означало «быть готовой» не пояснил – мастурбировать в его отсутствие двадцать четыре часа в сутки, чтобы мочь принять мужской член тогда, когда он вздумает скользнуть внутрь?
Требование напрягало.
– А почему ты не хочешь, чтобы я просто жила с тобой?
Спросила не потому что хотела жить вместе – из любопытства.
– Потому что я уже живу с женщиной на постоянной основе.
Райна только в этот момент заметила на его пальце тонкий ободок золотого кольца.
Женщина? Вторая половина? А она тогда кто – любовница?
– А ее ты тоже, прежде чем поиметь, ставишь на колени и зовешь шлюхой?
Знала, что любопытство – не всегда безопасная штука, но не сдержалась.
И в ответ получила полный злости предостерегающий взгляд.
* * *
Аарон Канн. Человек, при первой встрече которому она выстрелила в живот. Человек, которому располосовала лицо – оставила на виске кривой и некрасивый шрам, человек – которого она спустя какое-то время полюбила.
Почему так случилось?
Потому что Барни – парень, с которым она жила на Восьмом, прежде чем испариться, оставил именно его – Канна – номер телефона?
«Он поможет тебе, если со мной что-то случится».
Кто он? Почему он?
Почему не кто-то другой, но именно угрюмый коренастый тип – жилистый и сильный, как медведь, и немногословный, как великая статуя Унтая на гористых холмах островов Оно? Что за отношения связывали вместе ее безалаберного дружка – как оказалось, торговца наркотиками, – и волка-одиночку – мужчину с военной выправкой?
Сие так и осталось для Райны загадкой. Как и причина, по которой ей потом нравилось жить у него дома, печь торты, убираться в квартире, мечтать о нем же – о хозяине приземистого домика – по ночам.
А ведь в ту зиму вместе они прожили совсем недолго.
Ей часто вспоминалась их первая встреча – нет, не на улице, когда, будучи под кайфом, Райна выстрелила с разворота, как она предполагала, по мусорному баку и попала в человека, – а та, другая, когда после ее отловили для того, чтобы отомстить.
– Хочешь, я переломаю тебе руки и ноги? Хочешь? Или, может, искалечу всех, кто тебе дорог? А, может, просто, как и ты, мне выстрелить тебе в живот? Что ты скажешь на это, Райна Вильяни?
Она ничего не сказала попросту потому, что от страха в тот момент напрочь разучилась говорить. Знала, что поймают, знала, что пожелают отомстить, но не знала, как именно, а потому, будучи запихнутой в чужую машину, едва не поседела от ужаса.
А жертва ее пари с Барни оказалась человеком не просто суровым, но жестким, как окаменелые сгустки лавы, некогда извергшиеся из недр вулкана.
Жестким, но не жестоким.
Да, плюнул ей в лицо, да, обрил наголо. Но ведь не изнасиловал, не выстрелил в живот – даже не ударил, когда она ножницами располосовала ему лицо…
А после помогал. Когда среди зимы, оставшись совсем одна, – без исчезнувшего в неизвестном направлении Барни, – она набрала незнакомый номер телефона и попала вновь на того, кого с того злополучного дня видела лишь в кошмарных снах. Не отказал в помощи – приютил ее у себя, кормил, заботился, как умел, – молча, но тщательно. Следил, чтобы спала в тепле, чтобы ела досыта, чтобы не нуждалась хотя бы в самом необходимом.
А после, когда Райна немного оклемалась, отпустил, предварительно снабдив ее деньгами на обучение, одеждой и ключами от новой квартиры.
Он дал ей все. Не дал одного – себя, своего сердца. Не оттолкнул, когда в один из темных студеных вечеров она забралась к нему на колени, но и не принял в дар то, что она предлагала. Поцеловал, а после долго держал в тишине, прижав голову к своей груди, – грел, успокаивал, прощался.
Но не прощалась она. Знала, что уходит не навсегда, что когда-нибудь они вновь встретятся. И к тому времени она станет другой – не тощей девочкой, которую он, шутя, звал «Рейкой», но прекрасной женщиной, достойной его – Аарона – любви.
Прошло время. Она встала на ноги, сумела подняться из грязи на верхний этаж придирчивого социума. Вот только красивой, достойной его любви женщиной так не стала – вместо этого, пытаясь забыть того, кого так и не смогла завоевать, превратилась в искалеченного изнутри и снаружи урода.
* * *
(Hoobastank – The First Of Me)
– Прекрати мучить себя, Марго. Забудь его.
– Не могу.
– Можешь. Найми сенсора, сотри память и живи дальше.
– Не хочу.
– Не хочешь? Ну и дура – всю душу уже себе изодрала.
Дора всегда курила сигареты с ментолом. Эксцентричная, пожилая, красившая волосы в неестественно яркий бело-золотой цвет она всем казалась циничной взбалмошной и слишком прямолинейной старухой, однако с Райной она в корне менялась – вдруг делалась мудрой, понимающей и совершенно адекватной.
Они познакомились на одной из светских вечеринок и сразу же слиплись – молодая и старая. Обе изодранные изнутри, битые жизнью, привыкшие на людях прикидываться совершенно другими личностями женщины. Обе богатые и осознающие простую истину: если смысла в жизни нет, то никакие деньги его не добавят.
И изредка общались – никогда о «погоде» или пустяках, но всегда о чем-то важном.
Как теперь.
Дора сидела в обшитом позолоченным шелком кресле с белой витой спинкой, смотрела в окно и не обращала внимания на то, что пепел с сигареты иногда падал ей прямо на дорогую юбку.
– Сколько ты уже тащишь с собой эти воспоминания?
– С Восьмого.
– С Восьмого! – пожилой голос «подруги» прозвучал цинично и с примесью горечи. – Ты давно уже должна была забыть о нем. Еще на Девятом.
Должна была, но не забыла. Каким-то непонятным образом Райна прятала ценные ей воспоминания так глубоко, что при Переходе до них не добиралась система – сжирала все остальное – память о прежней работе, друзьях, подругах, знакомых, но вот его – Аарона – не трогала. Райна бы ей не дала.
Никому бы не отдала.
– Зачем ты его ищешь?
– Чтобы увидеть еще раз. Чтобы извиниться…за шрам.
– Да он давно забыл о тебе! Тысячу лет назад залечил свой шрам, нашел себе другую женщину и счастлив с ней. Ты это хочешь увидеть? Он не помнит тебя, Марго, не помнит. С чего бы ему помнить?
Райна смотрела в то же окно сухими глазами. Их разговор напоминал ей бусы – всегда одна и та же последовательность слов, а звенья замкнуты на круг – один и тот же результат.
– Может, и не помнит, – отвечала ровно. – Только все равно хочу увидеть.
– Сколько ты уже ищешь? Сколько шерстишь базы данных, справочники, телефонные книги? Шесть Уровней? Марго, ты сейчас на Четырнадцатом. Сколько еще тебе нужно пройти, чтобы успокоиться?
Пока не найду.
Райна и сама не знала, зачем искала его, – Дора была права: Аарон не помнил ее. Давно уже не помнил. И не нужны ему ее извинения, но они нужны ей. В них – смысл ее жизни, потому что другого у нее давно уже нет. Изуродовав, Джокер закрыл ей путь к самому главному и ценному – любви, – а без любви разве есть смысл? Какой?
Райна его не видела. А вот когда найдет Аарона, когда выполнит эту миссию – хоть какую-то миссию в жизни, – тогда спокойно и завершит начатый путь. Уже без сожалений.
– Ты обращалась к информаторам? Я учила тебя, как.
– Обращалась.
Серебряный поднос, чай, меленькие пирожные – все чинно, цивильно. Дорогая комната, шитые золотой ниткой пушистые ковры, мягкие диваны.
– И?
Изогнутая в нетерпеливом ожидании тонкая, аккуратно подкрашенная коричневым карандашом бровь.
– Они ответили, что на эту информацию куплен «обет молчания».
– Тьфу!
Старуха смачно сплюнула и качнула рукой так яростно, что пепел вновь полетел на юбку и соскользнул на ковер.
– Ты предлагала больше денег?
– Все, что у меня есть.
– И что?
– Ответили, что «обет молчания» не перекупается и положили трубку.
– Ну и типок – этот твой Аарон. Не добраться! – короткий взгляд в сторону Райны. – А ты вообще уверена, что его зовут Аарон?
– Уверена.
Молчание. Тяжелый вздох.
– Хорошо, а что ты будешь делать, когда найдешь его. Найдешь и извинишься. И что?
– Позвоню доктору.
– Зачем? Ведь твои шрамы невозможно свести?
– А я не буду пытаться их сводить.
Райна выглядела спокойной – неестественно спокойной, – и Дора тут же заподозрила неладное.
– Зачем тебе доктор, если твое тело не вылечить?
Тишина.
– Марго?
Взгляд в сторону. В глазах ни слезинки, душа прикрыта зеркалом.
– Марго?
– Я не буду пытаться лечить тело.
– А что тогда?
– Душу.
– Что – «душу»?
– Я вылечу душу.
Впервые за все время во взгляде эксцентричной и вечно храброй Доры мелькнул испуг.
– Не вздумай, – прошептала та тихо, – не вздумай, слышишь? Выход найдется. Найдется – верь.
Райна не верила. И потому молчала.
* * *
Сонэкс – инъекция-убийца. Высокотехнологичный кристально-чистый и баснословно дорогой наркотик, доступный лишь избранным.
От «избранных» – от все тех же сливок общества – она о нем и узнала.
«Введешь всего полмиллилитра и окажешься в мечте – никогда в кошмаре. Сонэкс погрузит тебя в самую настоящую живую реальность – реальность твоей сказки. Но если захочешь находиться в ней дольше и введешь чуть больше полкубика, заснешь. Заснешь навсегда…»
Об этом говорили шепотом. Многие об опасной забаве знали, но немногие ее из-за страшного побочного эффекта пробовали – засыпать вечным сном желающих не находилось.
Кроме нее – Райны.
И потому уже составлен был договор с безымянным доктором, а кубик Сонэкса оплачен. Он – наркотик – обошелся ей в четыреста пятьдесят тысяч долларов. Согласный преступить закон доктор – еще в полмиллиона.
И пусть.
Когда Райна устанет – устанет совсем (а думала она об этом безо всяких эмоций), – то просто наберет нужный номер и попросит «погрузить ее в мечту».
В ту, в которой Аарон – на этот раз настоящий, живой и теплый, – будет до самого конца держать ее на руках. Где он в последний раз прошепчет ей свое нежное «люблю».
Не самая плохая смерть – безболезненная и красивая.
* * *
– У меня есть знакомый юрист, – Дора, докурив, неторопливо потягивала чай из тонкой фарфоровой чашки и по-королевски аккуратно откусывала от кремового пирожного, – хороший юрист. Пусть он еще раз взглянет на твои бумаги.
– Нечего на них смотреть, – тихо рыкнули в ответ, – приговоры Комиссии обжалованию не подлежат.
– … вдруг ты чего упустила. Принеси мне копии.
– Зачем, Дора?
– Затем! – старуха неожиданно повысила голос. – Потому что два глаза хорошо, а четыре лучше. И мозг у него незаурядный – может, и отыщет лазейку.
– Лазейку? – Райне хотелось не смеяться, но по-вороньи каркать. И заодно и выть по-волчьи. – Лазейку в документах Комиссии может отыскать только юрист из самой Комиссии – разве ты не понимаешь?
– Я много чего не понимаю в этой жизни, Марго, но знаю одно: если есть шанс, нужно его использовать.
– И тем самым дать себе дополнительную надежду?
– А чего тебе терять? Ты и так вся побитая, как псина. Подумаешь, юрист одним глазом посмотрит – не сломаешься. Съешь лучше пирожное – с утра пекли.
– Не хочу.
Райна давно потеряла вкус к еде, как и ко многому другому, но Доре перечить не решилась. И вообще, попробуй с ней – высокомерной Марго Полански – заговорить в подобном тоне кто-то другой, давно превратился бы от одного только ледяного взгляда в соляной столп. Но старухе дозволялось и не такое.
– Съешь, съешь… совсем уже тощая, как палка.
Как Рейка.
Да, она помнила.
Пирожное действительно оказалось вкусным.
– Что собираешься сегодня делать?
– Поеду на море.
– Значит, как обычно.
На морской берег Райна ездила часто. Она и город этот на Четырнадцатом выбрала только из-за близости воды и соленого воздуха – он, как мог, лечил ее душу. Или то, что от нее осталось.
– Оденься потеплее, сегодня прохладно.
И чего они все к ней привязались? Кого – прости, Создатель, – заботят простуды?
– И не забудь принести мне бумаги, слышишь? – донеслось в спину, когда Райна собралась уходить.
– Не забуду.
– А-а-а?
Иногда Дора не прикидывалась бабкой, а ей и была.
– НЕ ЗАБУДУ!
– Вот и молодец.
И позади провернулось колесико дорогой зажигалки – высеклась искра; в коридор потянулся дым ментоловых сигарет.
* * *
Мужик оказался странным. Но он и должен был быть странным – Осведомитель. Про него поговаривали – «найдет даже тех, кого не выдадут информаторы. Только возьмет столько, что без рубахи и трусов останешься».
Райна была готова заплатить. Поэтому вместо моря поехала по адресу, который ручкой криво нацарапала на правой руке у основания большого пальца. И теперь сидела в похожей на пустую фотолабораторию комнате с забитыми плотной тканью окнами.
Четыре стены, кресло, в нем человек – верхняя часть лица утопает во тьме, нижняя освещена тонким лучом направленного света. Для чего – чтобы виднелся рот? Чтобы хорошо читались произносимые тонкими губами слова?
К чему такая скрытность?
Сама она, чувствуя себя пятым пассажиром в четырехместном купе, сидела на шатком табурете.
– Кого ищем?
– Мужчину. Информаторы про него молчат. Вы сможете узнать больше?
– Посмотрим.
Он не представился, а она не спрашивала. Видела лишь лацкан надетого поверх черной рубашки пиджака – нижняя часть тела Осведомителя, как и все остальное, кроме рта, терялось во мраке помещения.
Дурацкий антураж. Для лохов.
Подбородок мужчины, тем не менее, выглядел внушительным – массивным, квадратным, гладко выбритым и оттого синеватым.
– Имя?
– Канн. Аарон Канн.
– Где виделись в последний раз?
– Девенпорт, на Восьмом.
– После нет?
– После нет.
– Причины для поиска?
– Не ваше дело, – грубить было рискованно, но Райна не желала выдавать лишнего. И следующую фразу добавила лишь для того, чтобы усыпить ненужные подозрения, если те возникли. – Не киллера для него нанимать собираюсь. Личные причины.
– Ясно.
В «фотолаборатории» на неопределенный срок повисла тишина; посетительнице вдруг подумалось, что сюда бы отлично вписались бачки с проявителем и лампа для негативов. А так же ниточки-лески, на которых после можно развесить мокрые снимки.
Или рояль. В эту дурацкую комнату к этому странному типу отлично подошел бы рояль – черный, гладкий, с приглушенным, но чистым звуком.
Абсурдная мысль.
– Готовы выплатить сумму, которую я назначу за работу?
– Готова.
Он не стал озвучивать цифры – наверняка успел навести о ней справки, знал, что мисс Полански сумеет расплатиться.
– Мне понадобится три дня – вас устроит?
– Да. А если вы никого не найдете?
– Тогда вы платите лишь четверть от запрошенной суммы.
– Договорились.
– Тогда до встречи. Вы свободны.
Как все коротко и просто. Надежды, впрочем, как не было, так и нет. Выходя из комнаты, Райне казалось, что в носу застрял плотный и сладковатый запах фиксажа.
«Детектив-фотограф, тоже мне…»
Пижон.
Глава 4
Нордейл. Уровень Четырнадцать.
Светлая кожа – гладкая, чистая, бархатная, – россыпь веснушек у аккуратного носика, длинные ресницы, красивые даже во сне губы, россыпь золотых волос на подушке – Аарон, приподнявшись на локте, смотрел на спящую в его постели женщину и думал о том, что он счастлив.
Счастлив.
Ведь так?
С чего не быть счастливым мужчине, в постели которого спит прекрасная женщина – кроткая, ласковая, податливая. Мечта, а не женщина.
Милая Мила. Милана; Канн почему-то вздохнул. Сам не понял, почему. Еще раз посмотрел на ее блестящие в свете прикроватной лампы волосы, прислушался к спокойному дыханию, поправил сползшее с обнаженного плеча одеяло – хотел погладить по щеке, но не погладил – вместо этого прислушался к внутренним ощущениям, попытался их распознать – он влюблен, радостен, доволен? – и в который раз не смог их расшифровать.
Может, просто не время? Может, иногда любовь не бьет током, не врывается в сердце бурным свежим, подобным вольному сквозняку, потоком, а наполняет тело и разум медленно?
Наверное, так. Наверное.
На тумбе глухо завибрировал и заерзал телефон; Аарон поморщился и наощупь отыскал трубку, взглянул на экран – «Каратель».
Другой бы на его месте, если бы обнаружил на экране сотового подобное слово, побежал бы в туалет стреляться (кому хочется видеть в гостях демона?), но стратег лишь улыбнулся – визиты друга он любил. Даже такие поздние.
– Слушаю. Канн.
– Слушай, Канн, – начали без приветствия, – я тут с работы еду. Забегу к тебе на пару минут?
– Забегай, – миролюбиво согласились в ответ. – Тебе я всегда рад.
– Угу. Буду минут через десять.
– Будь.
Телефон временно вернулся на тумбу, а после перекочевал в карман серых хлопковых, натянутых на голое тело шорт.
Чайник закипал неторопливо – знал, что собеседники не торопятся, – грелся, сопел, важно менял цвета на индикаторе температуры, пока хозяин дома искал в шкафу заварку.
– Тебе точно чай? Не бренди, не коньячку, не виски?
– Чай, точно. Я же сейчас домой, а там дочь. Какой коньячок?
Регносцирос лениво развалился на кухонном стуле, вытянул длинные ноги, сложил ладони на пряжке ремня и лениво улыбнулся.
– Что, Баалька не любит, когда от папы пахнет спиртным?
– По шее бы вам всем за «Баальку». Она – Луара.
Его друг хмыкнул. Да-да, Луара, но в простонародье с легкой руки их телепортера маленькое сокровище Алесты и Баала все звали исключительно «Баалькой», и ее отец знал об этом. Канн бы побился об заклад, что тот изредка и сам звал ее подобным образом.
Вот только не сознается, черт волосатый.
Регносцирос, впрочем, не злился и вообще этим вечером выглядел довольным жизнью.
– Что, съел полсотни младенцев? Чему улыбаешься?
Аарон разлил кипяток по чашкам и сунул туда пакетики с заваркой – те моментально всплыли на поверхность.
– Младенцев не ел, а вот пару нытиков на тот свет сегодня переправил.
– На какой еще «тот»?
– Тот, на котором они родились.
– Ясно. В общем, на сегодня отстрелялся.
– Ага. А ты как? Нормально?
– Нормально.
– Что-то не похоже.
– С чего бы?
– Да рожа у тебя странная.
Они сидели за столом и пили чай.
Чай, блин, – Канн размешивал в кружке сахар и думал о том, что они похожи на старых бабок. Старых, шамкающих беззубым ртом бабок, коим если что и осталось в этой жизни, так это лишь вспоминать свое насыщенное и бурное прошлое.
Дожили.
– Как Мила?
– Хорошо. Сходили сегодня в ресторан, посидели. Представляешь, она упомянула о том, что хотела бы дом в южном районе города.
– Почему там?
– Мол, озеро рядом. «Ведь это так здорово – вставать по утрам, выходить на балкон и смотреть, как блестит под солнцем водная гладь».
– И что – будешь свой продавать?
Мужчина со шрамом промолчал, сделался хмурым.
– Не хочу. Я к этому привык.
– Может, привыкнешь и к новому? – корректно поинтересовался друг. – Изменения – это не всегда плохо.
Аарон долго молчал – слишком долго. Затем вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил и вдруг понял, что забыл открыть форточку. Моментально ощутил укол вины – Мила заворчит, что он опять курит в доме, – и вдруг разозлился. С каких пор он стал чувствовать себя виноватым из-за курения? Его дом – где хочет, там и курит. И когда хочет. И сколько хочет.
А вина все не уходила.
Черт. Все ведь хорошо. Все хорошо, ведь так?
– Эй, у тебя все нормально? – черные глаза Баала прищурились, стали изучать коллегу и друга с двойным вниманием. – На тебе лица нет.
– А что есть?
Пепельница стояла у раковины – укоризненно чистая, отмытая до блеска женской рукой – Канн дотянулся до нее и нарочито громко грохнул стеклянным дном о кухонный стол. Поставил перед собой, зачем-то толкнул пальцами.
– Шрам есть, а лица нет.
– Ну-ну.
И на этом ответ иссяк.
Регносцирос нахмурился.
– Слушай, да что у тебя не так? Дом есть, деньги есть, работой пока не заваливают, тренировками тоже – Сиблинг успокоился, – баба – пардон – женщина есть. Что еще нужно?
– Наверное, ничего.
– Ты счастлив с ней?
– С кем?
– Со своей Милой.
Тишина.
– Канн?
Тяжелое молчание.
– Аарон?
– Что?
– Ты ее любишь? Рад ее присутствию в своем доме?
И вновь вопрос остался без ответа.
– Ну, она тебе хотя бы нравится?
Затяжка, выпущенное под потолок облако дыма. Хозяин особняка тяжело, скрипнув стулом, поднялся с места, подошел к окну, открыл форточку – в его движениях Баалу виделась обреченность.
– Она… хорошая, – послышалось спустя минуту. – Не придраться: стирает, убирает, постоянно что-то готовит, заботится.
На слове «заботится» во фразу почему-то и вовсе забралась грусть.
– Но я спросил не об этом.
Аарон какое-то время молчал – стоял, опершись на оконную раму, смотрел во двор, затем повернулся. Отозвался и вовсе неохотно.
– Что ты хочешь услышать? Я и сам многого понять не могу. Она ждет от меня кольцо, понимаешь? Мы уже месяц, как вместе. Злится, что я не рассказываю ей, кем работаю, дуется, когда не отвечаю на вопросы. Но я не готов. Я… не пойму.
– «Она» или не «она»?
– Да.
Теперь замолчал и потягивающий чай брюнет – долго смотрел в чашку, размышлял о том, какой стоит дать совет.
– Иногда для того, чтобы что-то стало понятно, нужно расстаться. Хотя бы на время.
– Угу, – ехидной крякнули от окна и прикурили вторую сигарету, – это как – «Ехай, Мила, отсюда?»
– Ну, можно не «ехай», а сказать, что тебе дали задание.
– Для этого придется объяснить, кем я работаю.
– А в чем проблема?
– В том, что она может этого не принять.
– Так пусть этот момент и станет для тебя показательным – твоя женщина примет тебя таким, какой ты есть.
Точно. Если уж Алеста приняла Баала, то почему бы Миле не принять Аарона? Вот только Канн отчего-то не был ни в чем уверен.
– Думаешь, временное и «вынужденное» расставание поможет мне разобраться?
– Больше, чем если ты продолжишь сидеть на собственной кухне и жалеть себя.
– Я не жалею, – рыкнули зло.
– Я вижу.
Регносцирос бывал излишне прямолинейным и часто жестоким, но Аарон ценил эти качества.
– Оторви уже жопу, открой ей правду и вали на задание. На несколько дней, а еще лучше – на пару недель. Гарантирую: вернувшись, ты будешь знать ответы на все вопросы и перестанешь походить на хлюпика.
– Ну ты и %!%!
– Не был бы ты моим другом, давно уже отправил тебя тоже «на тот свет», – отрезал Баал грубо в ответ на нелицеприятное и матерное описание себя самого.
– Мечтай!
– Теперь ты становишься похожим на самого себя.
Канн раздраженно затушил в пепельнице сигарету.
– На хлюпика… нет, ты посмотри на него… задница ты волосатая.
– Точно – похож.
Мужчина в рубашке и шортах вернулся к столу, вылил в раковину недопитый чай, оперся руками на спинку стула и спросил:
– Только заданий у нас пока нет – где я их возьму?
– Заданий, может, и нет, – ответили ему сухо. – Вот только Дрейк пока «не кончился», а если так, то что-нибудь для тебя подыщет.
– Думаешь, стоит спросить?
– Думаю.
Баал заметил, что, размышляя над сказанным, Канн впервые за этот вечер просветлел лицом.
Это началось три месяца назад.
Стоило друзьям заметить, что стратег начал грустить на общих «семейных» сборищах, как на вечеринках, обычно проходящих в узком и тесном кругу, вдруг начали появляться незнакомые личности – сплошь девушки. То вдруг Лайза приведет с собой «знакомую», то Шерин, то Элли – и откуда только у них столько незнакомых ему знакомых?
Когда он в четвертый раз подряд обнаружил среди прочих новое лицо, Канн начал подозревать неладное – его пытались «свести». Однозначно. Сажали возле «подружек», усиленно пытались вовлечь в разговор, старались подыскать им общую для беседы тему.
С подобных потуг Аарон быстро озверел.
– Хватит! – заявил он друзьям прямо. – Когда сам кого-то найду, тогда и приведу к вам. А вот специально для меня никого водить не нужно.
Незнакомки моментально кончились.
И хорошо. Потому что Лилиан при первой же встрече попросила «проводить» ее домой и совершенно очевидно намекнула, что не прочь продолжить более тесное знакомство (кому нужна подстилка?), Даяна отчаянно краснела, когда смотрела на него (Канна подобное жеманство откровенно бесило), а с Роуз он не выдержал и пяти минут – та беспрестанно говорила о шмотках и моде.
Ужас.
Милу же он встретил сам. По крайней мере, хотелось в это верить. Они познакомились в баре: Аарон отбил ее у подвыпившего забулдыги, слишком напористо клеившегося к симпатичной особе, – сломал тому руку, а даму вызвался проводить домой.
По дороге о чем-то говорили – о чем-то пустом и неважном; накрапывал дождь. У подъезда он не стал ее ни целовать, ни спрашивать телефон. Спокойно выдержал разочарованный взгляд, развернулся и зашагал прочь.
А через три дня после долгих сомнений и раздумий самостоятельно нашел ее номер в справочнике, позвонил и предложил встретиться.
На том конце согласились с такой готовностью, будто все три дня ждали его звонка.
Он все еще продолжал рассматривать спящую в его постели женщину, когда та пошевелилась. Сонно заморгала, прищурилась, открыла глаза. Улыбнулась.
– Не спишь?
Он так и не погасил ночник.
– Не сплю.
– А чего так?
Его тут же обняли теплые руки – обвились вокруг шеи, притянули к себе. Поцелуй длился несколько секунд; Мила пахла фиалковыми духами, сном и их предыдущим занятием любовью, которое случилось незадолго до прихода Баала. Она хотела – он помнил – принять душ, – но так и разнежилась у него в руках, уснула.
А теперь ее длинные ресницы вздрагивали, губы нежно улыбались, а взгляд серо-зеленых глаз скользил по его лицу.
– Голодный?
– Нет.
– Кто-то приходил?
– Друг.
– Я слышала, как жужжал телефон…
– Он уже ушел.
Тишина; шорох простыней. Аарона погладили по плечу.
– Хочешь, я потру тебе спинку в ванной?
Она была идеальной. Слишком идеальной – на грани приторности. Но никогда эту грань не переступала, и Канн иногда не мог понять, отчего начинает раздражаться.
– Не сегодня.
– А что у нас будет сегодня?
– Разговор.
– Да? – тень испуга в глазах быстро сменилась любопытством. – Расскажешь, наконец, откуда у тебя на виске шрам?
– Нет.
Губы бантиком, было, надулись, но хозяйка быстро вернула им былую форму – спокойного улыбающегося рта.
– Я готова. Слушаю. О чем будем говорить?
Аарон смотрел на лежащую рядом женщину с завуалированным сомнением и какое-то время хранил молчание. Затем, наблюдая за реакцией, изрек:
– О том, кем я работаю.
* * *
Ланвиль. Уровень Четырнадцать.
С утра серое море бесновалось – дул сильный ветер, – а к обеду вдруг утихло, успокоилось и почти уснуло – лишь на поверхности волн играли, напоминая о предыдущем ворчании стихии, пенные белые барашки.
Искрило яркими лучиками на воде солнце; перекатывалась под подошвами темная и влажная галька; небо вдалеке хмурилось.
У моря Райна не боялась плакать – слезы казались ей естественным продолжением этого места – солеными на лице брызгами. Не печалью, не болью – просто воспоминаниями, которые, скатываясь по щекам, тонули в скрипучем между камнями песке.
Воспоминания.
Много воспоминаний.
