Вика Ройтман
Все дороги ведут в Асседо
– Сударь, – с подчеркнутым презрением произнесла баронесса, – как свойственно вам полагать, что честь является достоянием молвы, а не внутренним сокровищем.
– Не смейте оскорблять достоинство моего кровного отца, баронесса фон Гезундхайт, – снова вмешался Йерве. – Я не позволю.
– Ты вызовешь меня на поединок, Йерве из Асседо? – баронесса разразилась каркающим хохотом. – В этом доме нет мужчин, и у Нибелунги нет защитника, который мог бы отбелить ее достоинство, пролив кровь, свою или чужую. Закон есть закон.
– Дело в том, – нарушил молчание дюк очень тихим, и поэтому особенно страшным голосом, – что баронесса и теперь разносит вести по округе, быстрее императорской почты. Она обладает весьма действенными методами этого полезного ремесла. Мы сохраним тайну, а она – нет. Ничего не изменилось за шестнадцать лет.
– Закон есть закон, – повторила баронесса, пропустив мимо ушей оскорбительные фразы. – Вершите суд, ваша милость.
И протянула дюку Библию.
– Не было на свете закона, глупее этого, – сказал Фриденсрайх. – Давно пора тебе, Кейзегал, переписать правила этой глуши.
– Не я их написал, не мне их переписывать, – ответил дюк, вынужденно принимая Священное Писание из рук баронессы. – Каждому мужчине в Асседо и окрестностях следует знать, что, оставаясь на ночлег в доме, где есть незамужние женщины и нет мужчин, способных на поединок, ему необходимо запирать дверь на засов. Где ты потерял голову, Фрид? Я слишком поздно вспомнил, что у тебя не было ее никогда. За это прошу меня простить. Меньше всего на свете я желаю еще один раз осудить тебя, но старая карга права: закон есть закон.
Тут подала голос маленькая Калевала.
– Я пришла сюда до Нибелунги. Они никогда не были одни.
– Уймись, дуреха, – каркнула баронесса. – Ты малолетний свидетель. Я точно помню, что где-то было упоминание о том, что показания девочки младше двенадцати лет и мальчика младше тринадцати не рассматриваются судом.
– Бредни какие, – сказал Фриденсрайх. – Вы это только что выдумали.
– Баронесса права, – пробормотал Йерве, опуская голову. – В восьмом томе «Сносок» Клавдия Дотошного, одиннадцатого настоятеля Свято-Троицкого монастыря, канонизированного семь столетий назад, святого покровителя прибрежной провинции Намил, так и сказано: показания малолетнего свидетеля не рассматриваются в суде.
– О, господи, мальчик! – стукнул дюк кулаком по Библии. – Зачем ты учил латынь?
– «Сноски» писаны на эллинском языке, – вздохнул Йерве.
– Вот! – подняла к потолку указательный палец хозяйка дома.
– Однако, господа, – продолжил Йерве, выступая вперед, – не все столь однозначно. Если найдется Нибелунге названный защитник, маркграф волен скрестить с ним оружие.
– Я не стану искать ей защитника, – поспешно заявила баронесса.
– Сир, – пролепетала старшая Эдда, обращаясь к дюку. – Быть может, вы будете готовы защитить честь моей дочери?
– Судья не может быть одновременно и защитником. Не так ли, Йерве? – с надеждой спросил дюк.
– Не может, – ответил юноша.
– Может ли женщина быть защитником? – вдруг спросила Беовульфа, сестра Нибелунги.
– Не нужны мне никакие защитники! – вскричала Нибелунга. – Я хочу выйти замуж за маркграфа!
– Женщина может выступить защитником, – ответил Йерве. – Но только в том случае, если удалится после поединка в монастырь и примет постриг.
– Невероятно, – заметил Фриденсрайх. – Где ты это вычитал, юноша?
Йерве собрался было рассказывать про третий том «Адских искуплений» святого Иеронима из Босха, но дюк пресек его нравоучительные намерения.
– Ты станешь драться с женщиной, Фрид-Красавец?
– Мне не привыкать, – усмехнулся маркграф. – Сударыня, вы готовы воевать со мной, а затем принести монашеские обеты?
– Готова, – ответила самоотверженная Беовульфа. – Все лучше, чем отдавать юную девушку сломанному человеку. Простите меня, матушка, но вы перешли все границы дозволенного. Да и разве этот дом хоть чем-нибудь отличается от монастыря?
– Я не стану с ней драться, – сказал Фриденсрайх. – Жаль убивать такую женщину.
– Что же ты предлагаешь? – спросил дюк.
– Юноша, – обратился маркграф к Йерве, – не готов ли ты вступиться за честь Нибелунги?
Йерве показалось, что он перестал понимать не только увиденное, но и услышанное.
– Что вы сказали, сударь?
– Я сказал, что с радостью позволю тебе завершить недоделанное и убить меня окончательно. Надеюсь, ты уже понял, что кроме несчастий, тебе нечего от меня ожидать. Боюсь, что и мне от тебя тоже. Давай же покажем Року, что мы сильнее его, и проявим, наконец, свободу воли.
– Фриденсрайх фон Таузендвассер! – загремел дюк, стуча Библией по столбику кровати. – Я приказываю вам молчать! Давно следовало пресечь этот фарс. Хоть я и не сведущ в крючкотворстве, подобно Йерве, все же помню, что из таких ситуаций существует еще один выход, который очевиден каждому, кто еще способен мыслить трезво. Если найдется другой жених для Нибелунги, все остальное превращается в бессмыслицу.
– Я готов взять ее в жены, – провозгласил Йерве не задумываясь, назло Року и всем отцам.
– Нет, – произнес дюк так, что стены задрожали. – Она выйдет за Гильдегарда.
– Что? – переспросил Йерве.
– Давно пора было их обручить. Тот, кто нарушает священную клятву молчания, навеки повязан узами с тем, с кем совершил преступление.
– Сударь! – вскричал Йерве. – Речь идет о вашем родном сыне!
– Мой сын нарушил клятву молчания. Не мне его прощать.
Сказал, сплюнул три раза на Библию, прижал переплет ко лбу и вернул книгу баронессе. Неотменимый жест.
– Опомнись, Кейзегал Безрассудный, – вмешался Фриденсрайх. – Молодости присущи ошибки. Кто из нас их не совершал? Черт вас всех забери, да я возьму эту Нибелунгу в жены, раз она так к этому стремится. Мне не осталось, о чем сожалеть.
– Поздно, – сказал дюк. – Надо было раньше думать. Это будет хорошая партия. Собирайся в дорогу, девочка. Быть тебе Нибелунгой из рода Уршеоло. Ничуть не хуже, чем ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер.
Глава Х. Пожар
Нибелунгy снабдили сундуком с вещами и некоторыми фамильными драгоценностями. Остальное приданое и родственницы обещали прибыть к венчанию.
Свадьбу решили сыграть через несколько семидневиц в Нойе-Асседо. Сыграли бы раньше, к чему медлить, но баронесса настояла на приглашении всей знати Асседо и окрестностей, а наследницы – на пошиве гардероба, достойного такого события.
Вдовствующая Эдда, мать Нибелунги, проявила робкое намерение сопровождать невесту, но дюк не позволил.
Провожали невесту как положено: со слезами, улыбками и цветами. Кузины ревновали и кусали локти, ибо Гильдегард, хоть и не был таинственным Фридом-Красавцем, все же являлся завидным женихом и признанным сыном дюка.
«Это она специально все так подстроила. Давно имела виды на Гильдегарда. Когда гостила в Нойе-Асседо с мамхен, всегда соискала его общества, – шептались родственницы за спиной. – Ох, неспроста разболтала наследнику тайну. Знала, как накажет их дюк. Коварная Нибелунга. Расчетливая Нибелунга. Не лыком шита наша Нибелунга».
Но бледная и неожиданно притихшая Нибелунга ничем не выдавала ни триумфа своего, ни разочарования, так что трудно было сказать, в самом ли деле был у нее тщательно продуманный план, или оказалась она жертвой обстоятельств.
Йерве придерживался мнения, что Нибелунга стала такой же пленницей Рока, как и он сам, от чего преисполнился к ней жалости и сочувствия, как и к Гильдегарду, который, как было прекрасно известно Йерве, вовсе не испытывал ни малейшего желания жениться ни на Нибелунге, ни на ком-либо другом. Обида на несправедливость крестного отца воспылала в его душе. А может, и на холодную справедливость.
Невеста наотрез отказалась садиться в повозку, и пожелала ехать верхом на Василисе, которую Гильдегард, несомненно, в скором времени передаст в ее владение в качестве свадебного подарка. Какие бы планы она ни вынашивала касательно сына дюка, как и любая отвергнутая женщина, Нибелунга тоже была в обиде – на Фриденсрайха.
Повозка опять покатилась по пыльным дорогам Асседо и окрестностей. Йерве снова спрятался за занавеску – единственную уцелевшую, а Фриденсрайх с упоением глядел на солнечные равнины и степи, расстилающиеся за окном, на зеленеющие луга и на поля подсолнухов.
Если бы Йерве все еще мог распознавать выражения лиц, он бы прочел на лице своего кровного отца такой неподдельный восторг, томление и трепет ожидания, которые могут возникнуть только у узника, вырвавшегося на свободу из долголетнего заточения, или у воскресшего мертвеца. Ho поскольку Йерве более не был способен читать по лицам, Фриденсрайх не счел нужным скрывать обуревавшие его чувства, которые никому бы не приоткрыл в любом ином случае.
Красивым было Асседо летом, когда все цвело, а колосья ржи шевелило дыхание невидимого, но близкого моря. И не то чтобы Фриденсрайх об этом забыл, ведь он никогда ни о чем не забывал, но воспоминания нахлынули на него бурным потоком, сливаясь с реальностью, и обострили восприятие. Он распахнул окно и подставил лицо соленому ветру.
Воздух Асседо был целебен, что было известно каждому, кого хоть раз да заносило на земли древних истрийских мореплавателей. На короткое мгновение Фриденсрайху показалось, что он все еще жив.
– Пожар! Пожар! – вдруг раздались крики спереди, не успела процессия удалиться и на две лиги от поместья Гезундхайт.
Потревоженный Йерве тоже высунулся из окна, и различил марево, поднимающееся недалеко на юге.
– Там должно быть селение Ольвия, – подсказал Фриденсрайх, – маленький рыбацкий городишко.
– Он славится лечебными источниками, термами и банями, – не ударил лицом в грязь и Йерве. – За последние десять лет селение разрослось, разбогатело и вошло в моду. Вся знать провинции выкупила в Ольвии дома и съезжается туда на летние оздоровительные купания.
– Во времена моей молодости весь свет съезжался в Тиру, что на противоположном берегу залива.
– В Тире теперь обитают лишь отставные пираты, проигравшиеся князья да старые девы. От былой роскоши там остался лишь обветшалый ям «Истрия».
– Как преходяща слава земная, – философски заметил маркграф. – Что ж, судя по этому столбу дыма, обветшалость в самом скором времени не минует и Ольвию.
– Я в Ольвию! – донесся до повозки голос дюка. – Помогу чем смогу. А вы – ни шагу отсюда.
– Кто бы сомневался, – бросил Фриденсрайх. – Там, где пекло, там и Кейзегал.
– Может не стоит, сир? – пробормотала Нибелунга. – Это опасно, а скоро свадьба…
Но дюк не удостоил ее ответом, стегнул Ида и направил на юг.
– Скачи за ним, Оскар! – приказал Фриденсрайх кучеру.
– Во весь опор! – поддержал его Йерве.
– Вы с ума сошли, господа! – вскричала Нибелунга. – А как же я?
– Нам ничего не грозит. Пожар небольшой. Два дома горят от силы, а может быть, и всего лишь один.
– Дома в Ольвии теперь в большинстве своем каменные, а дороги из брусчатки, – просветил присутствующих Йерве. – Дюк приказал вымостить пять лет назад. Вряд ли пожар распространится.
– Дальновиден Кейзегал, – сказал Фриденсрайх. – Только, по своему обыкновению, не туда смотрит.
Минут через десять, а может быть, пятнадцать, повозка въехала в ворота невысокой крепостной стены, окружавшей Ольвию, и загромыхала по новеньким мостовым. Едкий дым смешивался с запахом рыбы и серы. Редкие прохожие, что встретились путникам на улицах городка, зажимали носы платками. Все были одеты так, словно этикета в Асседо никогда не существовало, и трудно было отличить рыбака от рейтара. Даже замужние дамы вместо гебинде носили на головах легкие соломенные шляпки, фривольно открывающие шею и затылок, а мужчины отказались от бегуинов.
– В самом деле, удобство важнее моды, – заметила Нибелунга, проводив ревнивым взглядом какую-то женщину в просторном бесформенном одеянии. – Я тоже хочу ходить в блио без ремня!
И принялась распоясываться.
Фриденсрайх снова высунулся из окна.
– Остановись, дуреха! Ты еще слишком молода, чтобы скрывать фигуру от посторонних взглядов.
– Это он! – вдруг донеслось от двери дома напротив, в которую собиралась войти супружеская чета, а может быть, и чета любовников. – Фрид-Kрасавец!
Оброненные ключи, звякнув, упали на камни, а женщина во все глаза уставилась на повозку.
– Неужели толки о люстре – правда?!
– Выходит, что так.
– Не может быть!
– Его ни с кем не перепутаешь! Глядите, он ничуть не изменился! Я же говорила вам, сударь, а вы не верите слухам. Только молве и можно доверять в наши тревожные времена.
Фриденсрайх поспешно задернул занавеску, а Нибелунга на Василисе приосанилась, окинув открывшую рты пару таким взглядом, будто Фрид-Красавец принадлежал лично ей.
– Каким чертом весть успела долететь до Ольвии раньше нас? – изумился маркграф.
– Дюк же говорил вам, что баронесса трудится не покладая рук, – напомнил Йерве.
– Ольвия – ближайшее селение от моего… бывшего дома, – сказала Нибелунга, купаясь в лучах славы и почти забывая об обиде. – Должно быть, точильщик ножей, торговец рыбой, а может быть, и портной, успели побывать у нас ранним утром, пока все собирались в дорогу.
И бросила пояс в окно. Фриденсрайх поймал его и принялся задумчиво наматывать на руку.
– Ты никогда не бывала в Ольвии, девочка? – мягко спросил маркграф, добивая насмерть последних защитников оскорбленного достоинства неудавшейся невесты.
– Бывала, и не раз, ваша светлость, – гордо заявила Нибелунга, – когда наносила визиты мадам де Шатоди. Но только в зимнюю пору, а летом – никогда.
Повозка проехала пустующую элегантную площадь с памятником какому-то античному мореходу в тоге и с веслом. Лавки и трактиры были заперты. Все население городка, несомненно, устремилось к пожару.
– Только ленивый не упомянул эту Шатоди, – с интересом произнес Фриденсрайх, когда повозка свернула за угол. – Горю желанием с ней познакомиться.
– Она горит! – вдруг вскричала Нибелунга.
– Ничего удивительного, – сказал маркграф.
– Это ее жилище горит!
Нибелунга указала рукой на видневшийся в тридцати, а может быть, и в сорока шагах от повозки полыхающий двухэтажный домик с мансардой. Дом находился в конце кривой улочки, убегающей к морю. Языки огня выстреливали из узких окон. Трещало пламя. Напротив горящего строения сгрудилась галдящая толпа. Женщины крестились, плевались, а самые отчаянные тащили ведра из соседних домов. Цепочка потных мужчин протянулась от морского берега к пожарищу; ведра стремительно передавались из рук в руки.
Дюк обнаружился под самыми окнами рядом с тремя рыбаками, баронами, ландграфами или точильщиками ножей, трудно было утверждать, поскольку торсы у всех были оголены. Четверо держали четыре угла пухового одеяла, а дюк что-то кричал, задрав голову.
Йерве узнал его по росту и осанке, и выскочил из повозки.
– Я же приказал вам оставаться на дороге!
– Мадам де Шатоди в доме?! – с волнением воскликнул Йерве, пропустив упрек мимо ушей.
– Она закрылась в мансарде, – ответил дюк, указав на крышу, еще не тронутую огнем, – и паникует. Она не одна, с ней еще какая-то женщина.
Пятна в круглом окошке ничего не сообщили Йерве, но сквозь треск и шум он услышал знакомый возглас:
– Мне не спастись! Я мертва! Же сюи мор!
– Прыгайте! – орал дюк. – Высота всего в десять локтей! В третий раз повторяю вам, Джоконда! Клянусь дьяволом, четвертого не будет, и я сам залезу в дом!
– О! – вскричала хозяйка горящего дома. – О, неужели вы так поступите ради меня, сир?
– Нет! – вдруг раздался сверху незнакомый Йерве женский голос. – Не надо рисковать жизнью из-за нас!
– Но мы разобьемся насмерть! Я погибну! – заламывала руки Джоконда.
– Я спрыгну! – решительно заявила незнакомая Йерве женщина.
– На счет «три»! – крикнул дюк и отошел на шаг.
То же самое проделали и трое других неопознанных мужчин рядом с ним. Одеяло растянулось.
– Раз. Два. Три!
Что-то вылетело из окна, и приземлилoсь аккурат посередине отпружинившего одеяла, которое тут же опустили на брусчатку.
Дюк подал руку незнакомке, но она стремительно поднялась с земли, не воспользовавшись помощью своего спасителя.
– Благодарю вас, господа, – сказала женщина, прижав ладони к щекам, будто пытаясь удостовериться в собственной целостности, и тут же задрала голову к крыше. – Джоконда, прошу тебя, не медли, прыгай! Видишь – я цела! Значит, и тебе ничего не грозит.
– Ах! – вскричала мадам де Шатоди, словно была не рада такому заверению. – Какое недостойное женщины безрассудство! Эде муа, монсеньор!
– Эн! – загремел дюк.
– Но, се не па поссибль!
– Де!
– Мон дье!
– Труа, мадам!
Одеяло поймало Джоконду, которая раскинулась на нем, распростав руки, и лишилась чувств.
– Черт подери! – вскричал дюк. – Этого еще не хватало.
Выхватил ведро из рук рядом стоящего тушителя огня и окатил водой Джоконду.
Действие оказало беспромедлительный эффект. Мадам де Шатоди, не успев открыть глаза, принялась сплевывать соленую воду, приговаривая: «Мерд».
– Следует помочь ей, сир, – посоветовал озабоченный Йерве. – Вероятно, у нее нервный срыв.
– Вставай, Джоконда, – сказала незнакомая женщина, опускаясь на колени перед погорелицей. – Ты цела и невредима. Все прошло. Все позади.
– Ах, Йерве! Cе туа, мон шер! Какое счастье тебя лицезреть, даже при таких обстоятельствах! – воскликнула мадам де Шатоди, не обращая внимания на подругу, и снова распласталась на одеяле. – Все мои вещи! Все мои фамильные драгоценности! Сбережения! Фибулы и броши! Портрет моего покойного супруга!
– Суета сует, – успокаивающе заметила незнакомка. – Ты жива, и это главное.
– Как же мне жить дальше?! – Джоконда схватилась за сердце. – И, главное, где?!
– Ты вернешься в Париж, – подбодрила ее незнакомка.
– Но! Но! – теряя голос, пролепетала Джоконда. – Я ненавижу двор, который лишил меня возлюбленного! Будь проклят Париж! Я одна! Я погибла! Же сюи мор! Же сюи пердю!
– Сир, – обратился к дюку Йерве, – давайте отнесем ее в повозку. Должно быть, от потрясения матка мадам де Шатоди блуждает по телу мадам де Шатоди, и у нее начался истерический припадок.
– Господи боже мой, Йерве! Где ты начитался такой ереси?! – с негодованием промолвил дюк. – Я отпишу ей ренту. Пускай купит себе новый дом в Ольвии.
– Нет! Нет! – запротестовала Джоконда. – Я не смогу жить в городе, который отобрал у меня последнее пристанище и все мои воспоминания! Йерве, помоги же мне!
– Мы заберем мадам с собой в Нойе-Асседо, – решительно заявил Йерве. – Пока она не оправится.
– Ты рехнулся, мальчик?! – воскликнул дюк.
– Не пристало кавалеру покидать даму в беде. Сир, я беру мадам де Шатоди на поруки.
Сказал Йерве, поднял безликую даму на руки и понес наугад к повозке, которая находилась неизвестно где.
– Сюда, юноша! – закричал Фриденсрайх, распахивая дверцу.
Нибелунга соскочила с Василисы и побежала навстречу.
– Мадам! – кричала внучка баронессы. – Ах, мадам, мадам, какое счастье, что вы спаслись!
– O, моя драгоценная Нибелунга, – с придыханием говорила Джоконда, обвив шею Йерве, – мон петит бюте! И ты тоже здесь! Все вы явились, как ангелы с небес, чтобы не дать мне погибнуть! Воистину, Господь милостив ко мне.
– Я с вами, мадам, – заверила ее почитательница. – Я вас не брошу. Скоро я стану женой Гильдегарда, и Нойе-Асседо станет моим домом, а значит, и вашим.
– Се не па поссибль! – прошептала Джоконда с вымученной улыбкой, и снова лишилась чувств.
Йерве уложил даму на сидение напротив Фриденсрайха, бросился к горящему дому и встал в цепочку огнетушителей рядом с дюком. Через час огонь начал сдаваться. Через два – унялся. Через три – потух. От дома на кривой улочке осталось одно пепелище и каменный остов. Морской бриз, наконец, коснулся торсов трудящихся. Дюк утер перчаткой пот со лба, Йерве – ладонью.
– Вот и хорошо, – сказал дюк. – Вот и превосходно. Где градоначальник?
Наместник Ольвии с седой порослью на голом торсе нарисовался перед владыкой Асседо.
– Раздайте всем этим самоотверженным господам, бюргерам и мужикам по два золотых каждому. Я верну из своей личной казны.
– Будет исполнено, сир, – поклонился градоначальник, – со всею точностью.
Дюк кивнул.
– А на этом месте постройте купальню. Грех такому участку пропадать – море в трех шагах. Пошлину можете пустить на формирование постоянного пожарного отряда. Мне онa ни к чему.
– Слушаюсь, ваша милость, – снова склонил голову седовласый наместник.
– Дьявол меня забери, – проворчал дюк, – тебе не кажется, Йерве, что кому-то не угодно, чтобы мы воротились домой? По коням!
Отдал последний приказ и стремительным шагом направился прочь, а утомленный, но удовлетворенный крестник последовал за ним.
Дюк вскочил на Ида. Йерве залез в повозку, где Фриденсрайх вместе с Нибелунгой давно забросили попытки привести в чувство мечущуюся в бреду мадам де Шатоди, и резались в Дурака, чтобы не заскучать.
Проигравшая Нибелунга как раз должна была прокукарекать в одиннадцатый раз, когда появился Йерве.
– Василиса тебя ждет, – сказал Йерве, заботливо нашаривая руку Джоконды, чтобы проверить пульс. – Мы отправляемся в путь.
– Приглядите за мадам, господа, она на вашей ответственности, – попросила Нибелунга, вылезла наружу и захлопнула дверцу.
Повозка тронулась.
– Постой, Кейзегал! – маркграф высунулся из окна.
– Чего вам, Фриденсрайх? – нетерпеливо обернулся дюк.
– Где та женщина?
– Какой еще, к чертовой матери, женщины тебе не хватает, Фрид?!
– Той, что выпрыгнула первой из окна.
– Бог ее знает.
– Кейзегал, – заметил Фриденсрайх, – мой дальновидный друг, столько лет прошло, а ты все еще глядишь не туда, куда следует.
