Виктор Галданов
Разберёмся по-семейному
В воздухе висела водяная пыль. Над городом по-прежнему стоял туман, в котором расплывались огни фонарей.
«Интересно, сколько глаз смотрит на меня из темных окон», – подумал он, садясь в такси.
* * *
Квартира Наташи была в монументальном сталинском доме с видом на Семеновскую набережную. Было холодно и промозгло. Ссутулившись, Барский поднялся по ступенькам. Входная дверь не была обременена кодовым замком. Он пересек тускло освещенный вестибюль и начал подниматься по лестнице. Дом был постройки тридцатых годов. На первых двух этажах располагались по три квартиры. Наверху, под стрельчатой крышей со шпилем, размещались две маленькие квартирки. Из-за закрытых дверей доносились звуки радио и телевизоров. По меньшей мере, в одной квартире в самом разгаре была вечеринка.
Он нашел дверь Наташи Малютиной и нажал кнопку звонка. Из квартиры донесся знакомый звук, но ничего не изменилось. Он снова нажал на кнопку. Никакого результата. Он попытался вспомнить, был ли в окнах свет, когда он подъезжал на такси. Барский достал из кармана небольшой кожаный футляр, осмотрел замок и остановил свой выбор на узкой стальной полоске. Раздался легкий щелчок.
Он распахнул дверь и проскользнул внутрь квартиры. К тому времени, когда он щелкнул выключателем, браунинг уже был у него в руке. Когда зажегся свет, он прыгнул вправо, надеясь, что Наташа не успела переставить мебель, и, налетев на кресло, растянулся на ковре. Он перекатился через голову, поджав под себя ноги. Его глаза, за которыми следовал пистолет, быстро обежали комнату.
Мужчина на кушетке пристально смотрел на него.
Барский сдавленно ругнулся. В квартире царил хаос. Кожаная обшивка кресла, на которое он налетел, была изрезана ножом, а само кресло перевернуто. Ящики маленького письменного стола вместе с содержимым валялись на полу. Рисунки Наташи углем были сорваны со стен, отделанных полированными сосновыми панелями, и валялись на полу. Там же была вся одежда и всё, что стояло на полках в кухоньке. Всюду валялись кукурузные хлопья, мука, растоптанное печенье и приправы.
Мужчина на кушетке так и не отводил от него своих глаз. Это был крупный экспонат самца с плохим прошлым и еще худшим настоящим. Нож, лежавший рядом с ним, был тоже не маленький – роскошная финка тюремной работы, с наборной из зубных щеток ручкой и острейшим отполированным лезвием. Как раз такой и нужен, подумал Барский, чтобы оставить зияющую дыру в его горле.
Когда Валерий последний раз присмотрелся к пятнам крови, губы его сложились в трубочку, как будто он собирался свистнуть. Вся стена над кушеткой на высоту примерно полутора метров была покрыта кровавыми пятнами. Кровь стекала на кушетку. Очевидно, нападающий полоснул свою жертву по горлу, и задрал ему голову так, что фонтан крови из сонной артерии ударил вверх. Осторожно шагая, чтобы не наступить на пятна крови на полу, он подошел к кушетке и потрогал тело. Оно еще не остыло, и Барский предположил, что его убили не больше часа назад. Он порылся в памяти и пришел к выводу, что раньше этого мужчину не видел.
Он отступил назад и осмотрел кухоньку и ванную. Там никого не было. Он подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул. Судя по всему, убийство не потревожило соседей. Он вышел, запер дверь и бесшумно спустился по лестнице. Спустившись вниз, он сделал пару звонков.
Бензозаправка в квартале от «Трубы» была закрыта. Барский расплатился с таксистом, нашел карточку и набрал ночной номер дежурки.
Трубку снял Федя Сияпин. Барский продиктовал ему адрес.
– Там жмурик, – добавил он.
– Не вешайте трубку,– резко сказал Сияпин. – Вы должны были вызвать милицию, а не звонить сюда. Назовите свое имя, и я направлю к вам нашего сотрудника. Откуда вы говори…
– Умолкни, чудень, – прервал его Барский. – Вы же ищете Фимку Лифшица. А всё это стряслось в квартире его подружки.
Сияпин продолжал что-то говорить, но он повесил трубку и быстро направился к тускло освещенной вывеске над «Трубой». Время было закрываться, и никого из посетителей не осталось. Бармен протирал стаканы. Марина сидела в профиль к нему за фортепьяно и, не двигаясь, смотрела на чашку кофе, стоящую перед ней. Рядом с ней сидела Наташа.
Барский представил себе, как умирал мужчина в квартире на третьем этаже, и почувствовал, что ему надо выпить.
Он зашел за стойку, взял бутылку виски и пару стаканов.
– Эй! – бармен-новичок бросил полотенце и направился к нему. – Что это ты…
Марина повернулась и окликнула его:
– Все в порядке, Жора.
– Ладно… – тот взглянул на Барского и пожал плечами.
Валерий поставил стаканы на фортепьяно и плеснул виски в них и в чашечку кофе. Марина внимательно смотрела на него.
– Барский, что случилось? – спросила она
Вместо ответа он кивнул на стаканы.
– Давайте лучше вздрогнем.
Что-то в выражении его глаз заставило Марину и Наташу последовать его примеру. Наташа сморщилась. Неразбавленный «Джим Бим» был для нее слишком крепким.
– Привет тебе, роскошный мужчина, – сказала Наташа с нейтральной улыбкой.
– Привет, сестренка. – Он достал сигарету и при свете зажигалки всмотрелся в ее лицо. Оно казалось более полным, чем у сестры за счет широких скул, но губы были такие же: сочные, чувственные, манящие. Волосы Наташи были того же оттенка, что у Марины, но у той они подстрижены короче и вились. – Давно здесь?
Она взглянула на часы.
– Примерно двадцать минут.
– А до того?
– Что ты хочешь сказать? – В ее голосе прозвучало беспокойство.
– Меня интересуют последние несколько часов. Скажем, начиная с половины одиннадцатого.
– Барский! Что за допросы без повестки? В чем дело? – спросила Марина.
– Подожди, солнышко, пожалуйста, – он повернулся к Наташе. – Ну?
– Я была в «Американском баре». А что?
– В этой забегаловке на набережной? И долго?
– Я приехала туда около одиннадцати на машине. Внутрь не заходила. Я ждала на стоянке.
– Наверное, Фиму? – вздохнул Барский.
Карие глаза Наташа прищурились.
– Нет. Не совсем так. Кто-то позвонил мне сегодня. Мужик какой-то передал, что Фима хотел бы видеть меня, но не может прийти ко мне. Я спросила, почему, но он сказал, что это не телефонный разговор. Он сказал, куда мне надо поехать и где ждать. Еще он сказал, чтобы я набралась терпения, потому что Фима может опоздать… Барский, что случилось?
– Кто-то выманил тебя из твоей квартиры, чтобы без помех обыскать ее. И оставил после себя покойника.
– Фима? – Она дрожала, и он подумал, что она вполне может закричать.
– Нет. Я того типа не знаю, – поспешил успокоить ее Барский. – Похоже, произошла какая-то ошибка.
– Барский… – Марина замолчала. Бармен направился было к ним, но она отрицательно покачала головой. Он вернулся к своим стаканам, а она тихо сказала: – О Господи…
Наташа дрожала, уставившись невидящими глазами на занавес за фортепьяно. Барский налил ей еще виски, и она беспрекословно выпила.
– Нам нужно действовать очень аккуратно. Я думаю, сюда вскоре нагрянет ментура, РУОПовцы, не говоря уже о моих бывших сослуживцах.
– Нет, – вырвалось у нее. – Барский, я даже не…
Барский успокаивающе сжал ей руку.
– Конечно, сестренка. Ты ничего не знаешь. Но если ты не хочешь до утра беседовать с ментурой, доказывая свое алиби, тебе, пожалуй, лучше пойти со мной. – Он поймал взгляд Марины и поправился: – С нами.
– Послушай, – сказала Марина. – Но ведь ей все равно придется рассказать все, что она знает.
– Конечно, – Барский снова отхлебнул виски. – Через пару часов менты скорее всего придут к выводу, что убить такого самца не под силу хрупкой женщине. Они выяснят у Наташи все, что она знает, и отпустят ее. До тех пор, пока я не узнаю, как зовут или, точнее, как звали покойника и что он там делал, я не хочу, чтобы Наташа показывалась на людях.
– Но у меня там ничего не было, Барский, – сказала Наташа. – Что они могли там искать?
– Может быть, и не было. Было другое – твоя любовь не показывается уже пару недель, а его разыскивают. Я не знаю, кто его ищет и сколько их, но по крайней мере, один из них думал, что у тебя можно что-то найти, – твердо сказал Барский. – Точнее, речь идет о двух людях: убитом и убийце. Квартира твоя разгромлена, но я не думаю, что им удалось найти то, что искали. И тогда им придет в голову, что то, что они ищут, находится у тебя или что ты знаешь, где это спрятано.
Марина соскочила со стула, скрылась в нише и появилась завязывая пояс прозрачного плаща.
– Машина с другой стороны, Барский. Куда мы сейчас? К нам?
Барский поднял свой кейс.
– На встречу с лягавыми? – Он задумчиво потер щеку. – Думаю, не стоит. Я знаю одну гостиничку, которая вполне сойдет на несколько часов.
Наташа накинула кожаный плащ с меховой норковой оторочкой и спрятала волосы под широкий берет с помпонами. Барский провел их через заднюю дверь в переулок, где стояла ее машина. Он сел за руль и протянул руку:
– Ключи.
Затем он завел двигатель, вывел машину на улицу и направился в пригород. По дороге они разминулись с желто-синим «козликом» с весело искрящейся мигалкой, направлявшимся, судя по всему, в сторону «Трубы».
* * *
Гостиница «Таймыр» не позже года-двух тому назад именовалась студенческой общагой и была расположена недалеко от лесопосадки. Двухэтажное здание закрывало стоянку со стороны улицы. Вывеска гласила, что в гостинице есть бар, ресторан, казино, междугородний телефон, но умалчивала, есть ли в ней свободные комнаты. Администратор спал. Он притащился в фойе в халате на голое тело, и бросил на Барского недобрый взгляд.
Тот достал из бумажника стодолларовую купюру и положил ее на стойку.
– Двойной номер со смежными комнатами, – коротко сказал он и начал заполнять карточку.
Администратор оценивающе посмотрел на его помятый костюм, на небритое лицо и фыркнул. Мельком бросив взгляд на купюру, он надел очки и посмотрел на женщин, ожидавших в креслах.
– Поздновато, – раздраженно заметил он. – Сколько вас?
– Нас трое. – Барский пожевал губу и написал: «Димитрий Иванович Донской, Куликовский р-н, с. Мамаево».
– Ваши паспорта, – строго потребовал администратор.
Барский положил ручку на место и добавил аналогичную банкноту.
– Этот стольник считает, что мы можем обойтись без формальностей.
– Думаю, что могу с ним согласиться. – Администратор взял ключи с полки. – Но я для вас вынужден снять номера с брони. Так что за размещение все равно придется доплатить. Еще сотню – и никаких вопросов. Второй этаж, два последних номера по коридору. Отличный вид из окна.
Барский бросил ему еще одну стодолларовую бумажку, подмигнул и вышел из фойе. Он поставил машину на стоянку, запер ее и проводил женщин в номера. Пол был покрыт коврами, в каждой комнате стояла двуспальная кровать и телевизор. Из окон открывался вид на лесок, озерцо и причал для лодок. Сейчас они были закрыты жалюзи из белых жестяных планок. Он открыл дверь, соединяющую оба номера.
– Выбирайте, что вам нравится, девушки. – Он чувствовал, что Марина наблюдает за ним, и старался не встречаться с ней глазами. Он пробыл на курорте двадцать дней и остался бы еще на десять, если бы она не позвонила. – Говорить о наших планах пока не будем, потому что я сам еще ничего не знаю. Я вымотался до предела и собираюсь в душ. Спокойной ночи.
Он плотно закрыл за собой дверь ванной. Мыльную пену он смывал почти кипятком, чувствуя, как вместе с обжигающими струями смывается усталость. Когда же после этого он пустил холодную воду, контраст был так велик, что у него перехватило дыхание. Он вытерся стареньким полотенцем и вернулся в спальню. Там было темно. Лишь тускло светился ночник на тумбочке рядом с кроватью.
На кровати, закинув ногу на ногу, сидела Марина и курила. На губах ее играла двусмысленная улыбка. Она накинула прозрачный пеньюар, но даже при свете ночника было видно, что под ним ничего не было.
– Марина… – остановился он и повел глазами в сторону двери, ведущей в соседний номер. Дверь была закрыта.
– Не будь идиотом, Барский. Сестренка не возражает.
Его глаза разом охватили изысканные линии ее тела, где не было ничего лишнего, бедра, как будто выточенные из слоновой кости.
Она встала и притянула его к себе. Ее широко открытые глаза светились, дыхание перехватывало. Она распахнула пеньюар на груди. Ее соски напряглись, и она потерлась ими о его грудь. Пальцы лихорадочно развязывали пояс. Пеньюар распахнулся окончательно, и она изо всех сил прижалась к мужчине. Острые зубы теребили его ухо, она шептала:
– Барский… Барин мой…
Барский сбросил пеньюар с ее плеч и отнес ее на кровать. Она не выпускала его из своих объятий, и он чувствовал, как ее ногти глубоко вонзаются в кожу на его мускулистых плечах.
– Погоди, погоди, не так резко, я еще не совсем готова… – прошептала Марина, выскользнув из-под него. – Ты должен меня сначала разжечь. Так ведь?
– Да…
– Ну разжигай. Где твой горячий язычок? Мой кремешек тут…
Неожиданное дуновение ветра заставило обоих обернуться.
Наташа, закутанная в простыню, стояла на пороге комнаты.
– Господи, горе ты мое, тебе еще что надо? – раздраженно бросила Марина.
– Люди, – с рыданием в голосе произнесла та, – пожалейте меня! Мне страшно и холодно одной!
Она кинулась к Марине и прижалась к ней, дрожа, как осиновый лист.
– Ну, пожалеем деточку? – спросила та, обернувшись к Валерию.
– Не знаю, – пробормотал он, пожав плечами…
Глава вторая
Барский сидел на кровати, скрестив ноги. Приканчивая кофе, которое с большой неохотой организовала коридорная, он щурился от дыма тонкой сигареты, просматривая утреннюю прессу, и не мог не поражаться скудности информации, содержащейся в ней. Разумеется, никто не проронил ни звука ни об исчезновении Лифшица, ни об убитом в квартире его подруги. Пришлось ему сделать пару звонков в низовые структуры, где его еще помнили, как человека, просьбам которого не принято было отказывать.
Покойника идентифицировали, как Гришку Насоса. За последние годы милиция не раз заводила на него дела. Он считался второстепенным «боевиком» нахабинской группировки.
Милиция обнаружила свидетеля, видевшего, что Насос вошел в дом за час двадцать три минуты до того, как анонимный звонок поставил их в известность о совершившемся преступлении.
Милиция не нашла ничего, что могло бы связать Насоса и Наташу Малютину, двадцати пяти лет, хозяйку квартиры. Кроме того, они пока не нашли и саму Наташу.
Милиция призналась, что у нее нет никакого разумного объяснения тому, что вообще там делал Насос, кроме того, что он или убийца, или оба они устроили в квартире обыск. Невозможно было также установить, что при этом пропало. Под конец информатор посоветовал Барскому либо не соваться в это дело, либо влезать в него по самые уши, поскольку фээсбэшники вокруг трупа и этой квартиры вьются, как мухи на навозе. В милицию не поступило также ни одного упоминания о «Трубе», несмотря на то, что Наташа была совладелицей заведения, а само оно было хорошо известно милиции как место, где собираются люди с не совсем обычными профессиями и не вполне стандартной репутацией.
Барский положил трубку и оглядел свою «семью». Наташа как всегда что-то задумчиво вырисовывала в блокноте, Марина уже взялась за вязание. Две милых маленьких женщины с большими страстями. В этот миг даже самый самый подозрительный моралист не мог бы себе представить насколько разнузданную плотскую оргию затеяли они втроем накануне ночью. Впрочем, какое до этого дело моралистам? «Хороша она или плоха – это моя Родина»: философски говорят в таких случаях американцы, когда им в нос тыкают Гранадой или Вьетнамом. Перефразируя эту поговорку, Барский мог сказать: «хороша или плоха – это моя семья». А значит не могло быть вопроса, браться ему за дело или нет, браться предстояло в любом случае и решить его следовало так, чтобы оградить от неприятностей девчонок и, по возможности, самого себя.
Итак, Фима Лифшиц. В «Трубе» он появился примерно три года назад. Наташа познакомилась с ним на каком-то джазовом «сейшне» (оба были помешаны на хорошем джазе) и притащила в «Трубу» всем на удивление и посмеяние. Долговязый сутулый лысеющий блондинчик, он классически картавил и знал массу еврейских анекдотов. Больше того, он любил надевать черную ермолку (при этом всех учил, что правильно называть её "кипой") и этим настолько шокировал публику, что несколько состоятельных клиентов из националистов, облюбовавших было этот кабачок, наотрез отказались посещать «Трубу».
Барский недолюбливал его, хотя, как знать, может быть, по той же причине, по какой он недолюбливал любого Наташиного ухажера?
– Ты не понимаешь его, Валера, – сказала ему однажды Наташа, задумчиво чертя что-то на салфетке. – Ты не можешь простить ему еврейства, да? Так вот, евреи бывают разные. Есть Мойша Рабинович из анекдотов, а есть Альберт Эйнштейн. Твоя нелюбовь к нему гораздо глубже. Дело в том, что Фимка принадлежит не твоему миру.
– А какому еще? – скрипнул зубами Барский. – Потустороннему?
– Можно сказать и так. Вспомни Ильфа-Петрова. Есть мир мелочный, чайников, примусов, коммунальных квартир, где суетятся, бегают, горланят какие-то людишки – и это мир твой, Маришки, всего этого сброда, – она обвела рукой внутренность кабачка, – а есть мир в котором творят Ландау, Роберт Оппенгеймер, Спиноза. Фимка принадлежит их миру. Он – гений, ты понимаешь? Обыкновенный гений, со всеми своими гениальскими зай…бами, привычками, дурью. Ты знаешь, что ему чуждо даже чувство любви? Оно – слишком земное, это чувство, оно принадлежит нашему мирку.
– Вот как? – поразился Барский. – А как же…
– Я? – в голосе девушки звучали слезы. – А никак. Он ко мне просто привык. Я ему стараюсь не очень надоедать. И поэтому мы с ним сосуществуем. В этаком симбиозе. А я его люблю… – И Наташа заплакала.
Этого Барский тем более не мог простить Фимке и всякий раз при упоминании об этом человеке, поскрипывал зубами и сплёвывал.
* * *
– Кто-то держит все это дело под колпаком, – сказал Барский. Он был слегка разочарован, так как надеялся, что через милицию найдет достаточно информации для того, чтобы начать собственное расследование, не прибегая к помощи ФСБ. – Однако у каждого постового и гаишника уже есть фотография и приметы Фимы и его тачки. Тебе хоть известно, чем он занимался в последнее время на основной работе?
– Он сказал, что каким-то «русским щитом». Это что-то вроде противоракетной системы.
– Знаю, – кивнул Барский.
Идея «Русского щита» отчаянно дебатировалась в научно-военных журналах США. Информация об этой новой системе защиты территории от возможного ракетно-ядерного удара просочилась на Запад еще года три назад. Идея эта отчасти брала начало со схемы «звездных войн», но станция слежения по отечественной версии базировалась не в космосе, а в ионосфере, где постоянно должны были барражировать три сверхскоростных и сверхвысотных самолета с радарным оборудованием. В случае запуска ракет на наземные пульты отдавалась соответствующая команда, и поднимавшиеся в воздух наши ракеты сбивали ракеты противника, не позволяя им долететь до границы. После полуторагодовых дебатов Запад дружно решил, что сделать наведение ракет «щита» достаточно точным возможно только на компьютерах следующего тысячелетия.
– Он как-то показал мне один американский журнал и сказал, что америкашки выполнили за него всю работу, – продолжала Наташа. – Они произвели все мыслимые варианты расчетов и пришли к выводу, что выполнить эту задачу сможет только компьютер на базе 786-го процессора. А он почему-то раньше думал, что можно обойтись 686-м.
– 686-х компьютеров не существует, – буркнул Барский. – Все, чего достигла человеческая мысль – это 586-е – то есть пентиумы.
– Раз их еще не существует, значит он их придумал, – упрямо сказала Наташа.
– Он не мог их придумать.
– Послушай, ты его не знаешь, а я его знаю. Всякий раз, когда он покупает себе очередную рухлядь на колесах и лезет под нее, он выполняет какой-то очень важный этап своих работ и передает их вниз, исполнителям. Он, конечно, и сам мог бы делать эти электронные штучки, но он считал достаточным того, что он их придумывает, а собирают потом пускай другие. А сам предпочитал возиться с напильником и горелкой под своими самокатами.
– Значит ты всерьез думаешь, что он изобрел 786-й процессор? – насупился Барский.
– Я не говорю, что он уже сделал его и опробовал, но то, что он придумал, как его сделать – это точно. Я даже скажу на основе чего – на основе какой-то там супер… нет, «сверхпроводимости трансурановых». Тебе это что-нибудь говорит?
Барский закивал головой.
– Еще как говорит. Если бы он изобрел новую бомбу, ракету или самолет, за ним бы охотился четко очерченный круг лиц, а именно – разведки сверхдержав, чтобы воспользоваться изобретением. Или какие-нибудь чехи или болгары, только чтобы перепродать эту информацию. Ну и, разумеется, Израиль. Но раз он изобрел суперкомпьютер, и информация об этом просочилась на Запад, то в охоту за ним пустится любая страна мира, любой электронный концерн, работающий над той же проблемой, любой шантажист или прохиндей, сообразивший как погреть на этом руки. Неудивительно, что ФСБ и милиция сбились с ног, разыскивая его.
– Похоже, они не особенно стараются найти меня, – заметила Наташа.
– Ошибаешься. К этому времени каждый мент в Москве и области уже получил твое описание, – возразил Барский. – Просто они пока об этом помалкивают. И это нам на руку. Мы сможем отсиживаться здесь, пока они не обнародуют твое фото в газетах и по телевидению.
– Мы обе?
– Да.
– Нам понадобится одежда и все остальное, – сказала Марина.
– Я загляну домой и подберу кое-что. Наташа, запиши мне твои размеры, и я постараюсь подобрать все необходимое на несколько дней.
– Но ведь милиция наверняка следит за квартирой, – предположила Марина.
– Возможно. Это не имеет значения. Мне все равно надо переговорить со следователем, ведущим это дело, и с фээсбэшниками, чтобы разузнать, как обстоят дела на самом деле. – Он сунул ноги в туфли и завязал галстук, не глядя в зеркало. Надевая пиджак, он спросил: – Я тебе оставлю пушку, солнышко?
– А зачем она мне? – отозвалась Марина.
– Если кто-нибудь, кроме меня, попытается войти сюда, воспользуйся ей, – сказал Барский, положил на кровать пистолет, взял шляпу и вышел.
* * *
Федя Сияпин смотрел на Валерия без особой симпатии. Было похоже, что ему так и не удалось заснуть этой ночью. Он закрыл папку, лежавшую перед ним на столе.
– Где ты, черт тебя побери, был? И куда ты дел своих баб? – потребовал он.
Барский ухмыльнулся.
– Спал. Доктора рекомендуют в моем возрасте не менее семи часов здорового крепкого сна каждую ночь. Полагаю, что в твоем возрасте надо спать не меньше десяти часов. Успокойся. Женщины в надежных руках. В моих.
– Когда-нибудь, Барский, когда-нибудь я обещаю тебе…
– Кроме того, люди пожилого возраста должны следить за своим давлением, – любезно заметил Барский. – Ну, а теперь что ты хочешь мне сообщить?
– Сообщить? – заорал Сияпин. – Ты заставил меня целую ночь тебя разыскивать, а теперь у тебя хватает наглости требовать от меня отчета! Слушай…
– К этому времени ты, конечно, уже связался с Сочами и с Лубянкой и получил распоряжения относительно меня. Поделись.
– Ах, вот так?!
– Поделись, старикаша, – нежно улыбнулся Барский.
– Ты уже засвидетельствовал свое почтение майору Зацепину? – Сияпин зажег сигарету и бросил спичку в корзину для бумаг. – Милиция не прочь задать тебе несколько вопросов.
– Я загляну к нему попозже. Выкладывай.
– Ну-ну, – Сияпин открыл папку. – Гришка Насос был босяк, громила, которого нанимали время от времени в разных местах. Грабежи, рэкет, пять изнасилований. Мы думаем, что за ним числится несколько убийств, но пока он еще ни разу не засыпался. До сих пор неизвестно, связывает ли его что-нибудь с Лифшицем. А как насчет этой Малютиной? Может, она его знает?
Барский покачал головой.
– Нет. Это точно. И насколько я знаю, он ни разу не был в моем заведении.
– Ага, – Сияпин сделал пометку. – Мы не знаем, на кого он работал и что искал. Пока девушка не побывает в квартире, мы даже не можем сказать, пропало ли там что-нибудь. Лучше бы ты нам ее доставил, Барский.
– Со временем. Искали что-то небольшое, может быть, бумаги. Козел, который это делал, сорвал со стен все Наташины рисунки.
– Моя промашка. Я должен был сразу же узнать твой голос, когда ты звонил сюда. – Он пристально посмотрел на Барского. – Ты взял что-нибудь оттуда?
– Ничего. Я приехал туда, чтобы поговорить с Наташей, увидел жмурика и сразу же дернул оттуда.
– Это мы знаем. Ты там был всего одиннадцать минут.
Барский сделал вид, что его полностью занимает процесс доставания сигареты из пачки и некоторое время усердно разминал ее.
– Я вот чего никак не могу понять. Как вы точно узнали время, когда там появился Насос?
– Это не мы, – Сияпин достал отчет, напечатанный на машинке. – «Почтовый ящик», на который работал Лифшиц, чрезвычайно заинтересован в том, чтобы найти его. Они поручили начальнику своей службы безопасности, Ваське Игнатову, посмотреть что к чему. Кстати, отставной майор, следователь по уголовным делам, работал на Петровке, уволен из органов в связи с сокращением. У Лифшица в последнее время были проблемы с деньгами. В городе у него было три или четыре девочки, но только Наташа могла быстро раздобыть приличную сумму. Игнатов решил, что если Фима Лифшиц где-нибудь и покажется, то скорее всего у нее. Он видел, как Насос зашел в дом, но не знал, к кому тот направляется. Аналогичным образом он засек и тебя.
– Наташа уехала примерно в половине одиннадцатого, – сказал Барский.
– Этого он не видел. Гаражи выходят в проулок за домами. Мы полагаем, что она уехала именно этим путем. Убийца, очевидно, тоже воспользовался черным ходом. Задняя дверь в доме обычно заперта, но любой пионер откроет ее за две минуты.
– Ага, – Барский перебросил сигарету из одного угла рта в другой. – А что там за финансовые трудности у Лифшица?
– Насколько нам известно, у него восемь-девять тысяч долга в подпольных казино по всей Москве. Обычно казино не играют в долг, предпочитают сразу получать наличными. Но он считался роскошным, состоятельным клиентом, и с него брали расписки. Многие из этих долгов он сделал довольно давно. У нас тут есть один специалист по азартным играм, Боря Баторин. Считается, что долговые обязательства, которые он держит, составляют тысяч семнадцать баксов. Мы с ним потолковали пару часов назад.
– Баторин? И что же он говорит?
– Заявил, что ничего не знает. Признался, что Лифшиц ему должен, но говорит, что не очень беспокоится. У того и раньше были трудности, но он как-то выкручивался.
– На этот раз ему не достанутся деньги Наташи Малютиной. Можешь так и передать этому козлу, – угрюмо сказал Барский.
– Хорошо. Будь спокоен. Это останется между нами. Деньги не уйдут из вашей семейки.
Барский протянул руку и ухватил Сияпина за рубашку.
– Кто-нибудь помоложе был бы сейчас уже без зубов, – негромко сказал он.
Сияпин вырвался и с сожалением взглянул на место, где совсем недавно была пуговица.
– Ладно, ладно. Пошутить нельзя.
– Сказать, чем пахнут твои шутки? Рассказывай дальше.
– Хорошо. Да, собственно, и осталось-то немного. Мы знаем, что Лифшицу нужны деньги, знаем, что должает он не в первый раз, но раньше он как-то устраивался. И теперь нам захотелось узнать, где он доставал деньги раньше. – Он написал что-то на листке блокнота, оторвал и передал Валерию. – Это шалавы, с которыми он встречался больше двух раз за последние месяцы. Мы их проверяем. Пока ничего нет.
Барский покачал головой.
– Иногда у меня возникает вопрос, что у некоторых в голове вместо мозгов? Перед вами игрок, постоянно нуждающийся в деньгах. Можно предположить, что ради баб и бабок он пойдет на что угодно. И, несмотря на это, он получает допуск к секретной оборонной работе.
– Не жди от меня утешения, – раздраженно ответил Сияпин. – я об этом казанове вообще услышал в первый раз, только когда он пропал. Он у них считался гением, вундеркиндом или чем-то в этом роде. Институт он закончил в двадцать лет и к тому времени был, насколько я знаю, автором тридцати научных работ. Возможно, через месяц он бы эмигрировал в Израиль, как и вся его родня, но его вовремя призвали в армию и, к счастью, не отправили в стройбат, а заперли в «почтовый ящик», закрытый завод, он же научно-исследовательский институт электронно-вычислительной техники. Его профессор, подрабатывавший в МГУ, а в основном вкалывавший в «почтовом ящике», уговорил директора забрать юношу к себе. И уж там-то он себя показал! Истерики, вопли, наглые выпады в адрес начальства, вопиющие нарушения трудовой дисциплины и неприкрытое хамство в адрес руководителей завода, а также страны, партии и правительства.
– И ему все это спустили с рук? – удивился Барский.
– Более того, весь первый отдел «почтового ящика» только и занимался тем, что отлавливал анонимки против этого наглого рядового Ефима Моисеевича, как он требовал себя называть. Первый вопрос директора завода, когда он приходил поутру на работу, был : «Ну и что за эту ночь натворил этот гэний наш пархатый?» А пацан наотрез отказался жить в казарме и потребовал на заводе отдельной комнаты с телевизором и радиоприемником. Потом ему стали доставлять все западные журналы, каких он только мог пожелать от «Физикал ревью» до «Плейбоя», сигареты только «Мальборо», это в восьмидесятом-то году. Ну и представь себе, что на него нарвался сам генерал Кравцов Генрих Эдуардыч во время инспекции завода. Шел себе тихо-спокойно в сопровождении директора и его камарильи, и вдруг услышал звуки рок-н-ролла. У него сходу нюх срабатывает, он шасть вбок, по коридорчику, за угол, остальные в ужасе только поспевают за ним. И что же – в накуренной комнате, стены которой увешаны плакатами с голыми шлюхами из «Плейбоя», на полу валяются пивные банки! (оцени, в восьмидесятом-то году), а на тахте возлежит юнец двадцати лет отроду и тащится под музыку «Роллингов»! Генерал от ужаса и ярости дар речи потерял, только захрипел что-то и руками замахал. А нахал так нагло и заявляет: «Господа военные, вы-таки мне немножечко мешаете.» Генерала выводят под белы ручки, и тут ему вдогонку звучит израильский гимн «Шолом-Алейхем». Итог – сердечный приступ у генерала, директора завода сняли, а что у пацана, как думаешь?
– Дисбат? – с надеждой спросил Барский.
– Дембель, ласточка моя, и не только дембель, но и трехкомнатная квартира в центре города, автомобиль и дача. Кстати, именно в том году меня не пустили на работу в Лондон из-за того, что моя дочка умудрилась попозировать какому-то итальяшке-фотографу, учти, в совершенно одетом виде.