Виктор Муравьёв
Клеймо вечности
Глава 27: Доминик и его жизнь
Когда я снова оказался в песках Египта, я ощутил странное чувство возвращения. Казалось, что время сложилось в петлю, и я вновь вернулся в место, откуда началась моя история. Здесь, среди древних гробниц и пирамид, я когда-то родился – выкованный из золота, оникса и бирюзы руками древнего мастера. Моя судьба была связана с фараоном, чью гробницу я охранял. Я был свидетелем жрецов, проводивших ритуалы, слышал их молитвы Осирису, чувствовал их страх перед тем, что могло пересечь границу миров.
Теперь я снова был здесь. Но уже не в тишине гробницы, а на раскопках, окружённый европейскими солдатами и учёными. В 1798 году Франция, возглавляемая Наполеоном Бонапартом, вторглась в Египет, и войска развернули лагерь прямо у подножья великих пирамид Гизы. Именно здесь, среди песков, я попал в руки Доминика Вивана Денона – известного археолога, художника и исследователя, который сопровождал Наполеона в его экспедиции.
Денон с самого начала чувствовал во мне нечто особенное. Его глаза загорелись, когда он увидел мои древние узоры. Я ощущал его жажду знаний, его желание погрузиться в тайны этих мест. Но он не знал, что я помню эти земли лучше, чем кто-либо из живущих. Он не мог знать, что когда-то меня выкованы жрецы для защиты великого фараона.
Когда Денон держал меня в руках, он не осознавал, что я начинал воздействовать на его разум. Не видениями, как это было с другими, а тонким, почти незаметным влиянием. Его рука, держащая перо, становилась увереннее, мысли текли свободнее, и страницы его записей наполнялись деталями, которые он мог и не заметить без моего влияния.
Погружаясь в свою работу, Доминик Виван Денон писал своё знаменитое «Путешествие по Нижнему и Верхнему Египту». Его описание древних монументов, богов и царей казались более живыми, чем могли бы быть. Я незаметно направлял его, открывая перед ним образы тех времён, когда Египет был полон жизни и величия, когда фараоны возводили пирамиды, а жрецы вершили свои ритуалы. Я показывал ему то, что он интуитивно чувствовал, помогая ему уловить дух этой древней земли.
Каждый раз, когда он касался моих граней, его мысли углублялись, и я видел, как его вдохновение росло. Он не осознавал, что его рука, водящая пером, иногда двигалась слишком быстро, словно кто-то подсказывал ему нужные строки. Я не пытался навязать ему мысли, но его стремление к пониманию мира Египта совпадало с моим знанием этих земель. И так, страница за страницей, его труд становился всё более детализированным, почти мистическим в своём описании древних цивилизаций.
В моменты отдыха он иногда подолгу смотрел на меня, и я знал, что в его голове роятся вопросы. Он ощущал, что артефакт, который он держит, не просто украшение или историческая ценность. Иногда, когда он касался меня, ему казалось, что я шепчу ему о том, как эти земли когда-то видели величие фараонов, как река Нил несла по своим водам души тех, кто царствовал здесь. Он погружался в эти мысли, словно сам становился частью этого мира и с каждым днём, проведённым среди руин, Денон погружался всё глубже в мир, который давно был погребён под слоем песка и времени. Египетские монументы словно оживали в его записях, и он чувствовал, что его руки водят перо с удивительной точностью. Я помогал ему, незаметно направляя его мысли, но не слишком активно. Моя связь с этим миром была глубока, и я хотел, чтобы он почувствовал то же самое, что и я – ту тайну, которая пронизывала каждый камень, каждую гробницу.
Наполеон был поглощён своими военными делами, но я видел, как великий полководец иногда задумчиво останавливался у пирамид, поглядывая на них с немым восхищением. Но если для него это было место величия и власти, то для Денона Египет был воплощением знаний, уходящих за пределы человеческого понимания. Он словно становился проводником между современным миром и миром древних богов.
Ночи в лагере были наполнены таинственными звуками. Ветер, пронизывающий пустыню, создавал иллюзию шёпота, словно древние духи пытались передать свои тайны тем, кто был готов их услышать. Денон часто сидел в своей палатке, осматривая зарисовки и записи, а я лежал рядом, наблюдая за его работой. Он мог чувствовать моё присутствие, но не понимал его до конца. Его разум пытался осмыслить всё, что он видел и знал, но Египет был больше, чем просто цивилизация. Это было место, где границы между мирами казались особенно тонкими.
Я не раз показывал ему, как река Нил, казалось, соединяла мир живых и мёртвых. Он интуитивно понимал, что каждый ритуал, каждая гробница была частью этой связи. В моменты тишины его мысли часто уходили к древним фараонам, которые возводили эти пирамиды, чтобы их души могли жить вечно. Я знал, что Денон чувствовал – он видел не просто камни и артефакты, он видел душу Египта, скрытую в этих руинах.
Но время шло, и экспедиция подходила к своему завершению. Наполеон принял решение вернуться во Францию, оставив Египет позади, и Денон был вынужден последовать за ним. Его сердце тяжело разрывалось между долгом перед своим командиром и любовью к этим древним землям. Я ощущал это в каждом его взгляде на меня. Он знал, что наша связь была особенной, но всё же был вынужден оставить её позади.
На корабле, возвращающемся во Францию, он часто листал свои записи и зарисовки, осознавая, что созданный им труд станет чем-то великим. Он описывал не только Египет, но и своё путешествие по этим землям, словно перенося читателя сквозь века и пространство. Но я знал, что этот труд был не просто его заслугой. Я, как и всегда, был рядом, направляя его.
Когда мы вернулись во Францию, его книга стала настоящим открытием. Люди восхищались его знаниями и зарисовками, не понимая, что многие из них были рождены в момент его прикосновения ко мне. Но для меня это было лишь начало. Египет остался в прошлом, но я чувствовал, что впереди меня ждут новые события, новые правители, и я снова окажусь в центре величия и трагедии.
Я вспомнил о своём рождении – там, в тёмных гробницах фараонов, где меня создавали для защиты границ между мирами. Но теперь я понимал, что эти границы не существуют для меня. Я был везде и всегда, и каждый, кто брал меня в руки, становился частью моей истории. А я был частью их. Но время, как и всегда, неумолимо двигалось вперёд. Доминик Виван Денон, всю свою жизнь посвятивший изучению древних земель и искусств, скончался в Париже в 1825 году. Его коллекция, о которой он так заботился, была распродана на аукционе, и меня снова перенесли в руки нового владельца. Я снова оказался частью этой великой игры времени, где каждое прикосновение, каждый новый владелец открывал передо мной новые горизонты.
Однако, в этот раз я чувствовал нечто необычное. Мои пути начинали меняться, меня тянуло к местам, где холодное дыхание вечности стягивает всё живое. Проходили годы, и я всё больше ощущал, что впереди меня ждёт нечто совершенно иное – земля, которая скрыта от большинства людей, погружённая в лед и тайны.
И вот, я оказался в руках человека, чьё имя вскоре будет вписано в историю открытия новых миров – Джеймса Кларка Росса. Его миссия была далека от древних пирамид и культур, которые я привык наблюдать. Он стремился к тому, чтобы заглянуть в самые неизведанные и холодные уголки нашей планеты. Теперь я был готов к тому, чтобы увидеть нечто иное – великие ледяные просторы Антарктиды, где время течёт иначе, где сама земля кажется неподвластной человеческим амбициям.
Глава 28: Стремление к знанию
Вновь я оказался в руках людей, чья судьба вела их к неизвестным пределам мира. На этот раз мой путь был далёк от древних храмов и великих империй. Я оказался среди бескрайних ледяных полей, в месте, где сама природа властвовала над каждым движением человека. Ледяной ветер безжалостно бил по мачтам, корабли скрипели под давлением холодных вод, и воздух был пронизан тишиной, которая, казалось, исходит из глубин вечности.
На борту одного из этих кораблей, "Эребуса", находился человек, чья цель была проста, но полна дерзости – Джеймс Кларк Росс, один из самых смелых исследователей своего времени. В 1839 году, он и его команда отправились в неизведанные земли, к южным полярным широтам, где, как говорили, лёд скрывал истину о конце света.
Я был с ними. В этот раз я был больше наблюдателем, чем участником, хотя влияние моё едва заметно пронизывало холодные ночи, когда силы команды иссякали, и вера в успех начинала угасать. Здесь, среди бесконечных льдов, я видел не величие людей, а величие природы, которая противилась любым попыткам покорить её.
Росс и его команда были неутомимы. Они прокладывали путь сквозь ледовые поля, как могучие исполины, преодолевающие преграды, которые казались непреодолимыми. Корабли, "Эребус" и "Террор", словно были частью этого сурового мира, врезались в ледяные шапки, выискивая проход. Люди на борту молча смотрели вдаль, где только горизонт и лёд, не зная, что ждёт их впереди.
Каждый день приносил новые трудности. Ледяные поля замедляли движение, корабли с трудом продвигались вперёд, а холод сковывал каждое движение. Я наблюдал за тем, как Росса тревожило это безмолвное противостояние с природой. Он, как никто другой, чувствовал, что здесь, в этих холодных землях, время текло иначе, словно здесь природа противилась не только людям, но и самому течению времени.
Однажды, в холодную ночь, когда команда устало отступила к своим каютам, я ощутил слабое прикосновение к себе. Один из членов экипажа, полузамёрзший и измученный, машинально перебирал вещи в поисках тепла и успокоения. Он не знал, что прикоснулся к чему-то большему, чем просто артефакт. Я почувствовал, как через его пальцы передалась дрожь отчаяния, и, едва заметно, я дал ему каплю уверенности, слабый толчок, чтобы он продолжил своё движение вперёд.
На следующее утро, Росс встал на палубу, вглядываясь вдаль, где не было ничего, кроме белоснежной пустоты. Но эта пустота таила в себе нечто величественное. Через несколько дней они достигли того, что станет величайшим открытием экспедиции – шельфового ледника, который Росс назовёт в свою честь. Ледник Росса раскинулся перед ними, словно граница между миром людей и миром природы. Здесь, среди льдов, Джеймс Кларк Росс впервые почувствовал, что границы, к которым он стремился, стали реальными.
Я не влиял на их решения напрямую, но когда команда, столкнувшись с вечным холодом и беспощадными льдами, испытывала отчаяние, я давал им крошечные импульсы, которые позволяли не сдаваться. Я не показывал им видений, но в ночные часы, когда звёзды, казалось, замерзали в небесах, я чувствовал их страх перед неизвестным. В эти моменты я тихо влиял на мысли тех, кто держал меня, словно подсказывая им, что впереди ещё не всё потеряно.
Эти люди были не похожи на тех, кого я встречал прежде. Они не стремились к величию и власти, как фараоны или завоеватели. Их цель была иной – они хотели познать мир, в который вторгались. Это было исследование, а не покорение, и я чувствовал уважение к их смелости.
Когда экспедиция приблизилась к южному полюсу, Росс и его команда столкнулись с ещё одной непреодолимой преградой. Перед ними возвышались гигантские ледяные стены, словно молчаливые стражи Антарктиды, замершие на страже своих древних тайн. Эти стены, сверкающие под редкими лучами солнца, казались не просто природным барьером, а гранью, которую никто не должен был пересекать. Ветер свистел между ледяных уступов, принося с собой холод, который, казалось, пронизывал до самых костей.
Казалось, что сама земля, окутанная вечным льдом, с каждым шагом пыталась остановить их. Мороз цеплялся за их тела, а корабли дрожали от тяжести льда, окружавшего их, как медленно сжимающиеся тиски. Каждое движение вперёд требовало огромных усилий, но отступление не было вариантом для этих людей. Джеймс Кларк Росс стоял на палубе, вглядываясь в горизонт, где ледяные шпили терялись в холодной дымке. Его лицо было спокойным, но в его глазах горел огонь исследователя, решившего докопаться до сути неизведанного.
Я наблюдал за ними, чувствуя, как они сопротивляются не только природным силам, но и собственным страхам. Их тела были измотаны, руки стёрты в кровь от работы на корабле, а души под грузом ожидания. Но даже в эти моменты, когда казалось, что надежды больше нет, я ощущал, как они находили силы двигаться дальше. Возможно, это была лишь сила воли, но я знал, что где-то в глубине их сознания, в каждой руке, что касалась меня, я оставлял лёгкий след уверенности.
Но вместо того чтобы отступить, команда Росса нашла другой путь. Они, словно древние герои, бросили вызов этой ледяной пустоши, прокладывая дорогу через бесконечные ледяные лабиринты, которые пытались остановить их на каждом шагу. Лёд трещал под их ногами, но их сердца оставались крепкими, наполненными решимостью достичь конца этого путешествия. Иногда мне казалось, что сама Антарктида вела с ними молчаливый диалог, проверяя их готовность познать её тайны. Это было не покорение, а именно диалог с миром, который веками оставался скрытым от человеческих глаз.
Когда экспедиция Росса подошла к концу, я наблюдал за тем, как этот человек возвращался к своей привычной жизни. Его жизнь после Антарктиды была спокойной, но не менее значимой. Росс вернулся в Англию как герой, оставив за собой след в науке и великие открытия. Он был награждён множеством престижных наград, посвящён в рыцари, но я видел, что для него истинное величие заключалось не в медалях или славе. В его глазах я ощущал искреннюю радость не от почестей, а от знания, что он внёс свой вклад в открытие новых миров для человечества.
После экспедиции Росс посвятил своё время исследованиям и продолжал участвовать в научных проектах, включая попытки найти исчезнувшую экспедицию Джона Франклина в Арктике. Его поиски не принесли результатов, но для Росса важна была сама миссия – стремление к знанию, даже если оно оставалось вне досягаемости. Его близкий друг, Фрэнсис Крозье, был одним из тех, кто пропал вместе с экспедицией, и эта потеря стала личной трагедией для Росса. Я чувствовал его боль, но он, как и всегда, держался с достоинством и спокойствием.
Женившись на Энн Кулман в 1843 году, Росс обрёл дом, в котором он прожил остаток своей жизни. Его сад, в котором маленькие острова носили названия его знаменитых кораблей, был тихим и спокойным местом, где он мог размышлять о пройденных дорогах. У них не было детей, и, возможно, это позволило ему полностью посвятить себя своей миссии – исследованию мира. Но в этом я видел и нечто большее: он был тем, кто не стремился к богатству или власти, и, несмотря на то что мир его знал как великого исследователя, он оставался скромным и тихим человеком, который искал не славы, а истины.
Я долго размышлял о том, что некоторые люди не нуждаются во влиянии, которое я оказывал на многих других. Росс был одним из тех, кто жил ради большего, ради того, чтобы познать и понять мир, а не изменить его по своему усмотрению. Не каждый человек жаждет власти или величия через богатства, и я видел это в нём. Он был больше, чем просто исследователь. Он был человеком, который жил в гармонии со своими стремлениями и желаниями, который искал не силу, а знание, которое он мог передать миру.
Я начал понимать, что не всегда нужно вмешиваться в судьбы людей. Иногда стоит просто наблюдать, позволять им идти своим путём, не подталкивая их к тому, что им не нужно. Джеймс Кларк Росс был именно таким человеком. Он не нуждался в моей помощи, чтобы достичь своих целей. Он следовал своему пути, ведомый жаждой открытий и чистым интересом к миру, который он изучал.
Когда жизнь Джеймса Кларка Росса подошла к концу, я почувствовал, что для меня завершилась ещё одна глава. Его смерть в 1862 году была мирной, и я знал, что он нашёл своё место в этом мире. Его открытие Антарктиды и другие научные достижения оставили след в истории, но для него это было достаточно. Росс никогда не искал власти или богатства – его стремление было другим, оно вело к истине и познанию. Я был с ним, когда он расширял границы человеческого понимания, и хотя моя сила была не нужна ему, я стал свидетелем его великого пути.
Но моё путешествие не остановилось. После смерти Росса его вещи, как и его имя, продолжили своё путешествие. Его дом был полон воспоминаний о его экспедициях, и среди них оказался и я, скромный артефакт, спрятанный среди других реликвий. После его смерти его вещи попали на аукционы, где меня вновь заметили. Меня приобрёл купец, для которого я не был символом знаний, как для Росса. Его интерес был гораздо прозаичнее – золото всегда привлекало таких, как он.
Глава 29: Знакомый цикл
Мир изменялся вокруг меня, но я сохранял свою форму. Я был золотым украшением, которое носил человек, вовлечённый в большой конфликт. Мой новый владелец был не торговцем или солдатом, а дипломатом, который пытался найти путь среди бесчисленных амбиций и конфликтов. Его звали Чарльз Эллиот, и его задача заключалась в том, чтобы удержать баланс между интересами своей страны и судьбой Китая.
Я видел в Эллиоте человека, который не был движим жаждой наживы, как многие другие. Он не стремился к богатству или власти – его интерес был в поиске дипломатического решения, которое могло бы избежать кровопролития. Но я знал, что мир, в котором он жил, не терпел таких утончённых стремлений. Опиум, который стал ядром торговли между Великобританией и Китаем, разрушал жизни людей и создавал целые войны.
Я находился рядом с ним, когда он вёл переговоры с китайскими чиновниками. Его лицо оставалось спокойным, но в его душе я чувствовал беспокойство. Он понимал, что не всё в его руках. Взоры, которые он встречал, были полны подозрений и ненависти – китайские власти видели в британских дипломатах только тех, кто приносит разрушение через опиум, который разрывал их страну на части. Эллиот не хотел этого. Он пытался предотвратить эскалацию конфликта, но ему было трудно противостоять силе денег и торговли.
С каждым днём, когда мы с ним переходили от одного китайского города к другому, я замечал, что его мысли становились всё более тревожными. Возможно, это было давление со стороны его собственного правительства, возможно – неспособность найти общий язык с китайскими властями. Иногда мне казалось, что я влиял на него, но скорее я просто наблюдал за его борьбой с внутренними сомнениями.
Эллиот часто держал меня в руках, когда сидел один в своём кабинете. Я был для него символом дипломатической власти, которую он должен был использовать, чтобы достичь мира. Но по мере того, как дни шли, его решения становились всё более сложными. Он всё чаще смотрел на меня, словно надеясь, что я дам ему ответы, которых он не мог найти в окружающем его мире.
Я чувствовал, как он медленно менялся. Вначале он был полон решимости избежать войны, но с каждым днём он всё больше поддавался влиянию тех, кто стремился использовать силу. Я не показывал ему видений, как делал это с другими. Я не влиял на его решения напрямую. Но я видел, как его внутренний мир постепенно терял свою ясность. Эллиот стал менее уверен в том, что можно достичь мира без жертв. Его взгляды на дипломатию изменялись, и это было вызвано не моей силой, а той тяжестью, которую несли все вокруг него.
Я продолжал наблюдать. Возможно, он всегда был склонен к этому изменению, и я был всего лишь молчаливым свидетелем его моральных метаний. Опиумные войны, разворачивавшиеся вокруг него, становились всё более ожесточёнными. Эллиот, когда-то надеявшийся на мир, оказался втянут в мир, где власть и контроль над торговлей становились главными целями. И хотя он не был человеком, движимым жадностью, всё, что происходило вокруг, не оставляло ему выбора.
Иногда он смотрел на меня, будто ища в моих золотых гранях ответ на свои вопросы. Я был символом величия и власти, и возможно, он ощущал, что должен был использовать эту силу. Но я знал, что ни одна власть не может изменить ход истории, если все вокруг уже готовы к войне.
Эллиот не хотел быть частью этой войны. Но он был вынужден вести переговоры, которые постепенно становились всё более жёсткими и беспощадными. Я был рядом, когда он понял, что мир, за который он боролся, был уничтожен амбициями и жаждой контроля над Китаем. И в этот момент я увидел в его глазах что-то новое – осознание того, что, возможно, некоторые перемены неизбежны.
Эллиот вёл переговоры, пытаясь остановить эскалацию конфликта, но я видел, как каждое его решение отнимало у него силы. Мир, который он надеялся сохранить, начал распадаться на его глазах. Китайский чиновник Линь Цзэсюй не просто требовал отказа от торговли опиумом – он уничтожил то, что британцы считали своим законным товаром. Более 20 000 ящиков опиума, которые могли принести целые состояния, были сметены в волны китайского моря. Это действие стало для Эллиота и его страны точкой невозврата.
Я был рядом, когда он пытался найти выход из этого конфликта. Его руки больше не были такими уверенными, как прежде, и я ощущал, как в нём нарастает тревога. Он понимал, что его решения больше не приведут к миру. Я видел, как он встречался с китайскими чиновниками, ощущая на себе их ненависть. Для них он был воплощением разрушения, которое опиум принёс их народу, символом западной алчности.
Но Эллиот не был алчным. Его цель была иной – он хотел защитить интересы своей страны, но также понимал, что эта война принесёт лишь горечь и страдания. Я ощущал его борьбу. Иногда он брал меня в руки, словно ища в моей золотой поверхности ответ на свои внутренние вопросы. Но ни я, ни кто-либо другой не могли изменить ход истории.
Вскоре его терпение было исчерпано, и переговоры провалились. Китайцы не уступили. Давление со стороны британских торговцев и правительства заставило его принять неизбежное – война началась. Я видел, как в его глазах исчезли последние остатки надежды на мир. Теперь он был лишь частью системы, которую не мог контролировать.
С первыми звуками выстрелов, разнесшимися в ноябрьском воздухе 1839 года, мир Эллиота начал рассыпаться на осколки. Британские корабли, «Volage» и «Hyacinth», открыли огонь по китайским джонкам у Кантонского залива, и это был знак: дипломатия исчерпала свои возможности. Война, которую он стремился предотвратить, теперь разрасталась, как невидимый пожар. Я чувствовал, как тени этого конфликта становились всё более плотными, обволакивая его, пока надежда на мир не растворилась в этих глухих раскатах.
Он уже не был тем человеком, который, полный решимости, пытался найти компромисс. Теперь на его лице застыла маска хладнокровной уверенности, которой требуют от тех, кто вынужден руководить в условиях неизбежного. В каждом его жесте, в каждом движении сквозило нечто тяжёлое, словно груз, который он уже не мог сбросить. Внешне он оставался спокойным, но я чувствовал его растущую внутреннюю тревогу, словно в глубине его души медленно взрывались волны, и я был лишь свидетелем этого процесса, бесшумным и невидимым.
Когда британские войска захватили остров Чусан и вскоре обратили взор на Кантон, Эллиот больше не стремился к переговорам. Его глаза, прежде наполненные жизнью и стремлением избежать разрушения, теперь напоминали холодные зеркала, отражающие происходящие события, не впитывая их. Я наблюдал, как его дух, некогда сильный и стойкий, постепенно угасал, теряя свои очертания под тяжестью решений, которые приходилось принимать.
Каждое новое сражение, каждая потерянная жизнь были не просто точками на карте войны, они становились частью его неизбежного погружения в тьму. Я видел, как он сдавался этому миру, где уже не было места для идеалов. Вся его жизнь теперь была погружена в холодный расчёт, как и те переговоры, которые он продолжал вести – не для предотвращения войны, а для получения выгоды от её исхода.
Огни британских кораблей и грохот пушек разносились над Кантонским заливом, освещая мрак приближающейся войны. Каждый выстрел разрезал ночь, словно знак того, что пути назад больше не было. Эллиот, который когда-то стремился к компромиссу, стоял на палубе, наблюдая за уничтожением, которое он не мог остановить. В его душе, как и в этих берегах, началась трещина. Она расширялась, словно ледяная вода, разрушающая камень изнутри. Я видел, как его взгляд, когда-то полный жизни и надежды, стал холодным и отстранённым. Он больше не стремился к миру – война стала неизбежной, и теперь он был лишь одним из тех, кто пытался минимизировать потери в бесконечном цикле разрушения.
Захват Кантонского залива и бомбардировка его портов навсегда изменили ход событий. В каждом сражении ощущалась ярость тех, кто пытался защитить свою землю, но их усилия были тщетны перед мощью британской армии. Эллиот наблюдал за тем, как китайские джонки, облитые огнём британских кораблей, исчезали в воде, как рухнули стены фортов, которые он ещё недавно видел целыми. Я мог чувствовать его боль, но теперь она была глубже, чем просто чувство поражения. Это была боль от осознания того, что всё это уже невозможно остановить.
С каждым днём войны, с каждым разрушенным портом или захваченным городом, Эллиот видел, как его собственные стремления к миру уничтожались жаждой власти и контроля. Китайские власти вынуждены были отступать перед натиском британских войск, и это становилось для него тяжким бременем. Он, дипломат, был вынужден подчиняться диктату войны.
Я не мог больше видеть в нём того человека, который в начале стремился к компромиссу. Его лицо, казалось, больше не отражало свет надежды. Но я не знал, являюсь ли я причиной его изменений, или же всё это неизбежно – ведь история движется вперёд, независимо от воли отдельных людей. Как золотой артефакт, я наблюдал за веками смены империй, разрушений и возрождений, но теперь я всё чаще задумывался о том, что человеческая жажда власти неизменно приводит к тому, что мир погружается во мрак.
Эллиот оказался частью механизма, который он не мог контролировать. Даже его попытки улучшить условия перемирия или минимизировать потери тонули в шумах войны. В 1841 году, когда британские войска захватили важные порты, а китайские форты падали один за другим, я видел, как он, осознавая тщетность своих попыток, готовился принять неизбежное. Переговоры о мире больше не были вопросом равенства, они стали вопросом диктата условий победителей.
Я наблюдал за тем, как человеческие стремления к власти и контролю раз за разом пересиливали желание найти гармонию. Эллиот, как и многие до него, оказался пленником обстоятельств, где решения уже не зависели от его воли. Война, которую он не желал, поглотила его, как и всех, кто стоял по обе стороны конфликта. Я не влиял на события напрямую, но стоило ли мне задаваться вопросом о своей роли в этом? Может, всё это всегда было неизбежным, как прилив, который приходит, независимо от того, как мы его ожидаем.
Опиум, который стал причиной этой войны, разрушал не только народы, но и тех, кто был вовлечён в его торговлю. Я видел, как богатства, которые приносили с собой британские купцы, оборачивались страданием, как золото, ради которого начинались сражения, превращалось в орудие разрушения. Власть и золото – древние спутники разрушений, они всегда шли рядом, начиная с тех времён, когда я впервые увидел свет в мире фараонов.
Но что было сильнее – жажда богатства или слабость человеческой природы? Я размышлял над этим вопросом, видя, как очередной виток истории повторяет тот же знакомый цикл. Стремление к власти, желание заполучить большее, уничтожало саму суть человека, и здесь, на полях этой войны, я вновь видел, как жадность вытесняет мир.
Но даже тогда, когда исход уже был предрешён, я задавался другим вопросом: а не оставалось ли в этих людях чего-то большего? Что-то, что не поддаётся разрушению, даже если весь мир поглощён жаждой наживы? Возможно, здесь, среди этого хаоса, я должен был увидеть что-то новое – росток нового мира, который поднимется на руинах империй.
Моё путешествие здесь подходило к концу, но я чувствовал, что история ещё не завершена. Впереди ждали новые земли и новые силы, которые будут бороться за власть и богатства. На этот раз моё путешествие приведёт меня на континент, где древние империи готовятся к новой борьбе, и золото вновь станет их символом. Я не знал, где именно окажусь, но был уверен, что это будет не менее трагичное и великое столкновение – в Китае или за его пределами.