Виктор Носатов
Наперекор всему
Баташов-старший уже хотел было ответить на просительный взгляд сына, когда Варвара Петровна, окинув презрительным взглядом Дуняшу, неожиданно предложила:
– Прежде чем принимать окончательное решение, я бы хотела побеседовать с вами, милочка, тет-а-тет! – заметив недоуменный взгляд девушки, брошенный на Аристарха, она снисходительно добавила: – Тет-а-тет, это по-французски – с глазу на глаз.
– Разве у тебя, maman, могут быть от нас секреты? – удивленно воскликнул Аристарх.
– Да, мой мальчик, – уверенно ответила Варвара Петровна, – существуют чисто женские вопросы, и они не для мужских ушей.
Девушка, немного оправившись от ошарашивших всех событий, уверенно промолвила:
– Хорошо, мадам. Мы можем поговорить в моей комнате. Это здесь рядом, в конце коридора.
Дуняша пропустила вперед Варвару Петровну, и, бросив на явно обескураженного таким поворотом событий Аристарха ободряющий взгляд, направилась следом за ней.
Немного не доходя до парадного зала дворца, среди анфилады комнат, располагались и комнатушки сестер милосердия, которые не имели в Царском Селе своего жилья.
– Здесь, мадам, – сказала Дуняша, как только они поравнялись с дверью, на которой красовался красный крест.
Открыв дверь, девушка пригласила в свое временное жилище Варвару Петровну, которая, окинув скептическим взглядом комнатку, в которой умещались лишь кровать, шкаф, небольшой столик и два венских стула, неожиданно заметила:
– А я-то думала, что в таком прекрасном и богатом дворце нет и не может быть комнат для прислуги…
– Насколько я знаю, эта комната для отдыха пажей. Но мне и этого небольшого помещения вполне достаточно, – сказала Дуняша, прекрасно поняв, на что намекнула мать Аристарха. Предложив гостье стул, она скромно присела на краешек аккуратно заправленной кровати.
Несколько минут мадам внимательно разглядывала хозяйку комнатушки, пытаясь понять, что такое в ней могло так привлечь ее сына. «Стройна, красива, опрятна, – думала она, – конечно, у нее нет светского лоска и хорошего образования, как у Лизы и Лары. Вероятнее всего, она околдовала сына, пользуясь его болезненным состоянием, постоянно находясь рядом с ним».
Со слов дочери, она знала, что несколько месяцев назад привезенная по просьбе Лары из деревни эта простушка и двух слов связать не могла, к тому же и разговаривала на смеси малоросского и русского языка, удивляя всех вокруг. Лиза, частенько навещая брата, видела с каким терпением и старанием Аристарх учил девушку правильно выговаривать слова, ставить ударения и вскоре добился своего. По совету Лары, девушка занималась на ускоренных курсах сестер милосердия, которые накануне окончила. При всей неприязни к этой девушке, Варвара Петровна не могла не признать в глубине души то, что именно эта сестра милосердия помогла сыну выкарабкаться из лап неминуемой смерти. Еще перед Рождеством профессор медицины, вызванный из Петрограда по просьбе великой княгини Ольги Александровны, бессильно разводил руками, утверждая, что, если дойдет до гангрены, то надо будет отнимать ногу. Рана заживала мучительно долго, но вскоре, слава богу, опасность гангрены миновала. Аристарху сделали несколько операций, в том числе и на коленном суставе, и не без участия этой сестры милосердия молодой и тренированный организм Аристарха начал побеждать и слабость от ран, и последствия контузии. «Слава тебе, Господи, что все обошлось», – вихрем пронеслось в голове мадам, и она уже хотела было согласиться с выбором сына, но в последний момент, заметив в лице бывшей холопки не привычную угодливость, а какую-то осознанную решительность, которая больше свойственна людям высшей касты, Варвара Петровна неожиданно для себя спросила:
– А вы, милочка, знаете, что род Баташовых – один из древнейших в России?
– Мадам, я хочу выйти замуж не за ваш род, а за любимого человека, – почтительно и в то же время резко ответила Дуняша.
– Как это ни печально, но вы, наверное, не понимаете сути высокородности. Я попытаюсь вам объяснить. Вы, наверное, заметили, что в нашей конюшне содержатся только породистые лошади. Так вот, если бы ветеринар, чисто случайно, скрестил породистого скакуна с деревенской кобылой, то родившиеся от этого жеребята уже не были бы такими породистыми, как их отец, и этот род вскоре пришел бы в упадок! А я не хочу, чтобы наш древний род пресекся из-за вас…
– Но, мадам, на дворе ХХ век, а вы все еще живете старыми понятиями. Погляньте вкруг, образованные люди з народу роблят открытия, изобретают небачени машины и даже самые сложные медични инструменты, – с отчаянием в голосе, мешая от волнения русские и малоросские слова, воскликнула Дуняша. – Мне рассказывал об этом на курсах сестер милосердия профессор…
– Извольте не перебивать меня, – с негодованием промолвила Варвара Петровна, явно уязвленная тоном девушки, посмевшей ее осадить. – Ищите пару по себе! – добавила она, резко вставая. – Мне больше не о чем с вами говорить! – И, громко хлопнув дверью, вышла…
После ухода Варвары Петровны и Дуняши, в палате воцарилась звонкая тишина, было слышно даже, как в коридоре тикают напольные часы.
Отец и сын выжидающе смотрели друг на друга. Наконец Лиза, чтобы не мешать мужскому разговору, вышла в коридор.
– Что ты намерен предпринять, когда окончательно выздоровеешь? – прервал молчание Баташов-старший.
– О чем maman может разговаривать с моей Дуняшей? – думая о чем-то своем, в свою очередь, спросил Аристарх, не обратив внимания на вопрос отца.
– Мало ли о чем могут говорить женщины, – неопределенно ответил Евгений Евграфович, – во всяком случае, не о погоде!
– Я боюсь, что maman станет развивать свою любимую тему о дворянской породе…
– Вполне может быть, это ее любимый конек, – согласился генерал, – только я боюсь, что твоя невеста не поймет ее.
Услышав из уст отца слово «невеста», Аристарх облегченно вздохнул.
«Слава богу, – подумал он, – отец понимает меня лучше, чем maman. И теперь мне не придется пускаться в болезненное объяснение моих чувств».
– И все-таки, что ты намерен предпринять, когда окончательно выздоровеешь? – повторил свой вопрос генерал. – Я успел побеседовать с твоим доктором, так вот, он заверил меня, что недели через две тебе будет предоставлен лечебный отпуск.
– Я знаю, рара́. Если ты не будешь против, то мы с Дуняшей хотели бы остановиться в имении…
– Ну, что же, если не хотите жить в Петрограде, отправляйтесь в имение, – согласился отец. – Тогда у меня к тебе будет просьба…
С этими словами, Евгений Евграфович подошел к столу с письменными принадлежностями, за которым раненые писали родным письма, взял чистый лист бумаги и быстро черкнул несколько слов. Потом вложил исписанный лист в конверт и, запечатав его, протянул Аристарху.
– Вот! Вскроешь, когда приедешь в имение, – глухо промолвил генерал и, проследив, как сын бережно вложит конверт в свою потрепанную офицерскую сумку, добавил: – В нем ты найдешь, возможно, то, чего тебе сейчас не хватает…
В это время с шумом распахнулась дверь, и в комнату влетела раскрасневшаяся Варвара Петровна.
– Ну, спасибо, сынок, за невестку, которая ни во что не ставит твою родную мать! – выпалила она, с надеждой оглядев мужа и сына. Не заметив в их лицах видимого согласия, разразилась слезами, надеясь хоть этим разжалобить Аристарха и вырвать у него обещание хотя бы повременить с женитьбой.
Мужчины начали неумело уговаривать ее успокоиться, но добились лишь обратного. Услышав рыдания матери, в комнату испуганно впорхнула Лиза и, увидев заплаканную мать, тоже пустила слезу.
– Ну вот, теперь вы точно зальете слезами не только эту палату, но и весь дворец, – с деланой бодростью в голосе промолвил генерал и, вытащив из кармана носовой платок, начал по очереди осушать слезы на глазах рыдающих женщин.
Аристарх тоже хотел хоть как-то успокоить мать и сестру, но ни его уговоры, ни увещевания не помогали. Женщины ждали, что под напором их слез он наконец-то сдастся и покорится родительской воле. Но Аристарх был непоколебим. Это стало очевидно, когда он, увидев через распахнутые двери Дуняшу, спешно прошмыгнувшую мимо палаты, забыл обо всем на свете и кинулся вслед за девушкой.
Вскоре из коридора послышался его приглушенный ласковый басок, которым он уже давно не говорил ни с матерью, ни с сестрой. Дуняша отвечала ему довольно резко, но, несмотря на это, голос Аристарха оставался просительным, терпеливым и ласковым. Вскоре их голоса замерли в конце коридора, выходящего в парк.
– Ну что мать, – с сожалением промолвил генерал, видя, как супруга, забыв про слезы, прислушивается к разговору, затихающему в коридоре, – тебе не кажется, что своим категорическим непринятием его, мне кажется, достаточно обдуманного решения взять в жены эту девушку, мы можем потерять сына? Ведь он не простит нам этого.
– Я не дам ему своего родительского благословения! – категорически заявила Варвара Петровна. – А без этого его не венчают.
Она подошла к трюмо, резким движением руки поправила шляпку и выбившиеся из-под нее локоны и, подозрительно взглянув на генерала, вызывающе промолвила:
– Мы еще посмотрим, на чьей улице будет праздник. – И, подхватив стоявшую в нерешительности Лизу под руку, добавила, направляясь к двери: – Идемте отсюда, нам здесь делать больше нечего!
2
На Царскосельском вокзале было необычно для военного времени людно. В ожидании поезда по перрону взад и вперед сновали офицеры, большинство из которых были в полевой форме. Среди них особо выделялись обер-офицеры и генералы при параде. Некоторые из них гордо выпячивали грудь, на которой переливался белой эмалью и золотом только-только с Императорского монетного двора орден, а кто-то всячески изощрялся для того, чтобы в глаза многочисленной военной публики попались их новенькие, шитые золотом погоны. К счастливчикам группами и поодиночке подходили фронтовики, искренне поздравляли кавалеров и новоявленных военачальников, а затем провожали их завистливыми взглядами.
«Господа офицеры явно были на торжественном приеме у императора», – догадался Баташов и огляделся вокруг, ища знакомые лица. Не найдя в этой многоликой толпе сослуживцев, он, дождавшись, когда подойдет поезд, сопроводил супругу и дочь в купе вагона первого класса. Женщины, быстро расположившись там и не обращая на него внимания, продолжили довольно бурно обсуждать поведение Аристарха. Чтобы им не мешать, он в ожидании отправления состава решил еще раз прогуляться по перрону. В тесном коридорчике Баташов нос к носу столкнулся с одним из «парадных» генералов.
– Ба! Да это же не кто иной, как Евгений Евграфович собственной персоной, – радостно воскликнул военный.
– Константин Павлович, дорогой, уж где-где, а здесь, я никак не ожидал вас встретить. Скажу откровенно, что через неделю, по окончании моей командировки, я непременно планировал навестить вас в Петрограде. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает!
– Вы знаете, мой богатый жизненный опыт подсказывает, что случайных встреч не бывает, ибо все предопределено свыше, – радостно промолвил генерал Пустошин, обнимая старого боевого друга. – Если бы мы не столкнулись здесь, то через неделю, в столице, вы бы меня уже точно не застали. Второго дня выезжаю к месту формирования моей кавалерийской дивизии…
– Значит, вас можно поздравить с назначением на должность командира дивизии! – радостно воскликнул Баташов. – А как же ваш славный гвардейский полк?
– От полка почти ничего не осталось, – глухо промолвил генерал. – Я потерял в Карпатах почти половину нижних чинов и треть офицерского состава. Вот так-то…
– Да-а, дорого мы заплатили за Галицию, а еще больше за Карпаты…
– Я слышал, что ваш сын был ранен и пленен там австрийцами, – сочувственно промолвил Пустошин. – И что с ним теперь?
– Он совершил побег, – радостно объявил Баташов, – я сам его сегодня впервые увидел. Его в бессознательном состоянии на военно-санитарном поезде великой княгини Ольги Александровны доставили в Царское Село, в лазарет…
– Слава тебе, Господи! – истово перекрестился Пустошин. – И как он?
– Поправляется, правда, хромает немного. А ведь еще несколько месяцев назад доктора, не надеясь на чудо, хотели ему раненую ногу напрочь отнять.
– Что же случилось? Неужели произошло чудо?
– Вы же прекрасно знаете, что чудес на свете не бывает. Просто молодой организм поборол болезнь, ну и еще кое-что… – загадочно улыбнулся Баташов.
– Здесь явно не обошлось без le mur, – уверенно воскликнул Пустошин. – Пока вы не расскажете об этом в подробностях, я вас не оставлю. Прошу в мое купе, у меня есть чем вас подбодрить.
– Благодарю. Я только предупрежу супругу.
– Как, ваша благоверная тоже здесь? Прошу вас представить меня вашей дражайшей половине, – приказным тоном промолвил Пустошин, лихо закручивая свои кавалергардские усы.
– Варвара Петровна, Лизонька, – торжественно объявил Баташов, входя в купе. – Разрешите познакомить вас с моим старинным другом и наставником…
– Честь имею представиться, Константин Павлович Пустошин, – опередил Баташова гость и галантно раскланялся. – Прошу прощения за столь неожиданный визит.
– Как же, как же! – нисколько не удивившись появлению Пустошина, воскликнула Варвара Петровна, протягивая руку для поцелуя. – Евгений Евграфович не раз рассказывал мне о вашей совместной службе на Восточной окраине Российской империи. Искренне рада видеть вас в этой красивой форме. Как ни просила, но так и не смогла уговорить моего генерала, чтобы он тоже облачился в свой парадный мундир…
– Ну что вы, матушка, – смутился Баташов, – мне привычней в полевой. Война же, не до парадов…
– Мне тоже привычнее гимнастерка, – словно оправдываясь, промолвил «парадный» генерал, – вот пришлось приодеться по случаю приема у Его Величества.
– Ой! – почти одновременно всплеснули руками мать и дочь.
– Неужели вы только, что видели самого императора? – восторженно вопросила Варвара Петровна.
– Конечно, мадам! До сих пор чувствую теплоту и силу его дружеского рукопожатия…
– А Ее Величество Александра Федоровна на церемонии присутствовала? – полюбопытствовала Лиза и смущенно уткнулась раскрасневшимся личиком в плечо матери.
– Непременно, мадемуазель, – промолвил, улыбнувшись, Пустошин. – Лицо ее было строгим и несколько бледноватым…
– А платье, а украшения? – нетерпеливо перебила девушка такого непонятливого генерала.
– Украшения я не заметил, – виновато улыбнулся гость, – а платье… На ней было простое серенькое платье…
– А во что были одеты ее фрейлины? – продолжала настойчиво допрашивать генерала Лиза, смущенно выглядывая из-за плеча матери.
– Ну что ты, душа моя, пытаешь нашего гостя? – назидательно промолвила Варвара Петровна. – Ты должна знать, что мужчины слишком редко обращают внимание на наряды.
Видя, что женщины своими явно неуместными вопросами могут поставить боевого друга в тупик, Баташов объявил:
– Прошу прощения, Варвара Петровна, Лизонька, но нам необходимо переговорить с генералом по очень важному делу.
– Мадам, мадемуазель, – раскланялся Пустошин, – прошу меня извинить за то, что не могу составить вам приятную компанию, ибо нас с Евгением Евграфовичем ждут неотложные дела. Честь имею!
– Слава богу, что вы догадались увести меня из-под этого неожиданного «флангового обстрела», – радостно воскликнул генерал, как только закрылась дверь купе. – Право слово, я и не знал, что вашей дочери ответить. У меня просто не было времени рассматривать наряды императорской свиты. Все мое внимание было приковано к государю. С тех пор как я последний раз видел его на Варшавском вокзале во время проводов на фронт гвардейского полка его имени, он сильно сдал…
Сказав это, Пустошин бросил подозрительный взгляд вдоль пустующего коридора и продолжил разговор, только когда они вошли в купе и он плотно затворил за собой дверь.
– … Император предстал перед нами в полевой форме полковника лейб-гвардии Конного полка и сразу же направился ко мне. Поздравил с новым назначением, спросил о здоровье, семье и, к моему глубокому удивлению, ни словом не обмолвился о судьбе моего полка. А ведь мне было, о чем сказать… Мои гвардейцы дрались, как львы, и, если бы не просчеты высшего командования и нехватка боеприпасов, то мы бы, в конце концов, выбили австрийцев с перевала и вышли бы в долину, на оперативный простор. Не знаю, о чем думали в Ставке, когда отправляли кавалерию на штурм Карпат… Не дело конников воевать в горных теснинах, только на равнине конная лава может быть победоносной. – Пустошин в сердцах удрученно махнул рукой и, раскрыв чемоданчик, который ему перед самой отправкой поезда занес денщик, вытащил оттуда бутылку шустовского коньяка, поставил ее на столик, потом вынул пару серебряных рюмок и бумажный пакет, из которого выложил на салфетку тонко нарезанное салями.
– Выпьем за упокой души моих героев-конников, офицеров и нижних чинов, павших в бою, – глухо промолвил он, разливая по рюмкам коньяк.
– Да будет царствие небесное воинам, погибшим за Отечество, – поддержал трагический тост Баташов.
– Вы понимаете, Евгений Евграфович, что он ни единым словом не обмолвился о гибели почти целого гвардейского полка, шефом которого состоял, – с горечью в голосе воскликнул Пустошин, – а мы все так его любили!
– Война… – удрученно промолвил Баташов. – Кто знает, что будет с каждым из нас завтра, через неделю, через месяц, и тем более, через год. Одному Богу известно, сколько еще жизней будет положено на алтарь победы.
– Вы наивный человек, если все еще думаете о победе русского оружия. В Ставке этому уже не верит никто, обвиняя во всех смертных грехах царскую семью, – со знанием дела сообщил Пустошин. – Скажу больше: в верхах зреет заговор против императора. Я недавно из Барановичей и знаю не понаслышке, что в последнее время туда зачастили «гости» из Государственной думы и различных «общественных» союзов, которые распространяют среди офицеров ложные слухи о том, что государь – слабый, ничтожный, пустой человек, ничего не понимающий в военном деле, что России нужна твердая рука, чтобы навести порядок не только на фронте, но и в тылу…
– Если бы я вас не знал как истинного патриота и монархиста, то непременно бы принял ваши слова за провокацию и ложь, – недоверчиво покосившись на собеседника, промолвил Баташов. – Неужели у вас есть этому веские доказательства? А если так, то почему вы до сих пор не проинформировали об этом Верховного главнокомандующего?
– Но Николай Николаевич и есть самый главный недруг государя императора!
– Вы отдаете себе отчет о том, что говорите?
– Вполне… Поймите и это и вы. Ведь на наших глазах только в нынешнем году произошло столько трагических для русской армии событий, напрямую связанных с нерешительными, я бы сказал, предательскими действиями Верховного, что Ставке ничего не остается, как только объяснить все это диверсиями агентов противника, повальным шпионством местечковых евреев, а также отдельных предателей-военных. Не обвинять же во всем бездарных генералов, которых поставил на армии и фронты великий знаток военного дела и генеральских душ, любимец армии, дядя царя, великий князь Николай Николаевич… Это он после потери армии Самсонова сменил бездарного Жилинского на самолично присвоившего лавры покорителя Галиции нерешительного и болезненного Рузского, который стал издавать приказы, проникнутые безнадежным пессимизмом, если еще не хуже – пораженчеством. Не мне вам рассказывать о том, что под Лодзью от полного разгрома войска Северо-Западного фронта спасла лишь стойкость войск и энергия штаба Пятой армии, возглавляемой генералом Плеве. Это он, на свой страх и риск, не только заставил немцев драпать, но и имел все возможности преследовать их до полного разгрома, но ваш явно растерявшийся командующий запретил ему наступать, и в этом его поддержал не кто иной, как Верховный. Эти два великих военачальника, по сути дела, способствовали гибели в Августовских лесах Двадцатого корпуса и беспрепятственному отходу окруженной германской армии. По своему опыту скажу вам, что наши победы были победами батальонных и полковых командиров, а наши поражения были поражениями главнокомандующих. Так кто, скажите мне, является главными виновниками наших военных неудач?
Вопрос повис в воздухе, потому что Баташов не знал, что на него ответить. Он и сам в глубине души не доверял в полной мере Рузскому, считая его недальновидным и излишне осторожным, недолюбливал Верховного, который последнее время, особенно после провала Лодзинской операции, почти не выходил из своего вагона, предав все бразды правления начальнику штаба Янушкевичу. Тот, в свою очередь, полностью полагался на Данилова, который всегда мнил себя великим полководцем, но не справлялся даже со своей основной обязанностью – генерал-квартирмейстера Ставки Верховного главнокомандования. Баташов по себе знал, что разведка и контрразведка армий и фронтов действуют разрозненно именно по причине того, что Данилов так и не смог наладить между КРО и штабами четкого и эффективного взаимодействия. Но, даже зная обо всем этом, он и мысли не допускал о том, что Верховный не только не любит своего племянника, но и способствует его дискредитации.
– Воистину, какой поп, такой и приход, – продолжал возмущенно Пустошин, – да по-другому и быть не может… Только в окружении льстецов и ординарных исполнителей с генеральскими эполетами на плечах Николаша выделяется не только своей статью, но и своими «выдающимися полководческими талантами», – с горькой иронией в голосе промолвил он и изучающе взглянул на Баташова.
Не заметив у него никакой реакции на то, что он назвал Верховного Николашей, Пустошин продолжал:
– Я имел честь беседовать с Брусиловым – истинным покорителем Галиции, который мне прямо заявил, что еще в 1914 году мы могли войти в Вену – победителями, тем самым исключив австро-венгерскую армию со счетов войны. Но именно из-за нерешительности великого князя и Ставки мы упустили такую возможность и теперь пожинаем плоды этого недальновидного руководства. Зная о готовящемся наступлении немцев на Лодзь и далее на Варшаву, Ставка продолжала планировать глубокие удары не только в Восточной Пруссии, но и в Карпатах. Вы прекрасно знаете, что из этого получилось… Упоенный локальными, временными успехами на фронте, Николаша даже не стал рассматривать предложение Его Величества, который рекомендовал Ставке в ходе военной кампании 1915 года нанести решающий удар по Австро-Венгрии и Турции, проведя одновременно десантную морскую операцию с целью захвата черноморских проливов. Сегодня я могу с полной уверенностью сказать, что если бы Верховный не манкировал это достаточно дальновидное предложение государя императора, то ход войны мог бы быть совершенно иным…
– Но вы же знаете, что недавняя попытка наших союзников десантироваться в Турции не увенчалась успехом, – промолвил Баташов. – Насколько я знаю, потери при штурме турецких фортов составили более двадцати тысяч человек убитыми…
– Мне известно мнение Его Величества на этот счет. Государь прямо заявил, что желание союзников опередить нас при захвате проливов не позволило им как следует подготовиться к операции, и, как результат этого – почти полный разгром экспедиционного корпуса… И, чтобы не повторять стратегических ошибок союзников, Его Величество уже не рекомендовал, а приказал Николаше учесть горький опыт союзников при подготовке предстоящей в следующем году Босфорской десантной операции. С этой целью из отборных частей уже началось формирование дивизии. Но, насколько я знаю, Николаша, ссылаясь на нехватку войск, и теперь всячески тормозит этот процесс, то и дело «вставляет палки в колеса»…
– И как долго может продолжатся это противостояние? – возмущенно спросил Баташов. – Неужели государь император не может урезонить своего зарвавшегося дядю?
– Мне достоверно известно о том, что в последний свой приезд в Ставку, государь император как следует отчитал его за прежние упущения и, главное, за прорыв фронта под Горлицей. Верховный начал слезно оправдываться, обвиняя во всех смертных грехах не только Сухомлинова, не в полной мере снабжавшего фронт, но и некоторых членов императорской фамилии, ответственных за поставку в войска оружия и боеприпасов…
– Но ужели он мог себе такое позволить в присутствии Его Величества? – недоверчиво воскликнул Баташов.
– Чтобы сохранить свою единоличную власть над армией, позволял, Евгений Евграфович, и уже неоднократно… И на этот раз государь император простил своего дядю. А ведь он, и только он со своим штабом, был виноват в том, что с самого начала военной кампании русские войска начали терпеть поражение за поражением, а добытые большой кровью победы он и его штаб своей нерешительностью и недальновидностью превращали в заурядные бои с огромными потерями. И я нисколько не удивлюсь, если к лету мы потеряем не только Галицию, но и западную часть Царства Польского, вместе с Варшавой. Чтобы хоть как-то оправдать прежние и будущие поражения русской армии, наши бездари в генеральских эполетах ничего более умного не придумали, как заняться поисками козла отпущения. Так и не научившись грамотно воевать, они запричитали о нехватке винтовок, пушек и снарядов, выдавая это за главную причину поражений. Николаша первым стал кричать: «Снарядов! Патронов! Винтовок! Пушек! Сапог!» – и натравливать армию и общество на своего личного врага – военного министра. Нападает на Сухомлинова, а грязь летит и в помазанника Божьего, и в Россию. Мало того, чтобы хоть как-то оправдаться перед государем императором за последние свои неудачи, великий князь раздувает шпиономанию, недавно он, вопреки решению военно-полевого суда, приказал казнить невиновного…
– Вы имеете в виду полковника Мясоедова? – спросил недоуменно Баташов. – Но я вел это дело и могу с определенностью сказать, что подозрения в шпионстве Мясоедова не беспочвенны…
– Вы вели это дело? – удивленно воскликнул Пустошин. – И к какому же выводу пришли?
– Этот офицер виновен в контрабанде, мздоимстве и, возможно, в предательстве…
– Вы можете мне откровенно сказать, положа руку на сердце, что Мясоедов – немецкий шпион и повинен в гибели Двадцатого армейского корпуса?
– Такого рода нечистоплотный офицер мог быть завербован германской разведкой… – неуверенно промолвил Баташов.
– Но прямые доказательства его связи с немцами у вас были?
– Нет… Только косвенные, – откровенно признался контрразведчик. – Об этом я и доложил Рузскому. Тогда он передал все дела генералу Бонч-Бруевичу, а меня отправил в длительную командировку, где я и узнал о казни Мясоедова…
– А вы знаете, что военно-полевой суд отказался рассматривать дело об измене за недоказанностью и голословностью обвинения?..
– О том, что все три состава суда отказались признать измену полковника, я узнал уже здесь, в Петрограде, – ответил Баташов.
– И тогда Николаша взял дело в свои руки, – уверенно продолжал Пустошин, – и повел его сам с помощью небезызвестного депутата Государственной думы Гучкова. Лидер Октябристов самолично редактировал обвинительное заключение, на основании которого, по приказу Верховного, полковника Мясоедова повесили…
– Значит, Гучков все-таки отомстил своему недругу Мясоедову за пощечину? – глухо промолвил Баташов.
– Да! И самым коварным образом. А заодно послужил и отменным орудием в руках Николаши в борьбе с неугодным ему военным министром. Теперь понимаете, что сейчас творится в Ставке?
– Умом понимаю, а сердцем, душой, не приемлю, – удрученно промолвил Баташов. – Как такое могло случиться? Кто в этом виноват? И что прикажете в этом случае делать?
– Ох уж эти извечные неразрешимые вопросы русских либералов, которые вместо того чтобы сплотить нацию, наоборот, ее разобщают… Только для нас – офицеров, здесь не должно быть никакой неясности, потому что мы принимали присягу на верность Богу, Царю и Отечеству…
– Да! Вы правы! – убежденно произнес Баташов. – В эти нелегкие для страны времена всем истинным патриотам России необходимо сплотиться вокруг императорской фамилии и, главное, необходимо уведомить Его Величество о грозящей опасности…
– Кстати, об императорской фамилии… Я не сказал вам самого главного, – перебил его искренний и восторженный порыв Пустошин. – Недавно я узнал от одного своего приятеля, служащего в Министерстве внутренних дел, лица, заслуживающего моего полного доверия, что великая княгиня Мария Павловна-старшая, не стесняется при посторонних говорить, что нужно непременно убрать немку императрицу, которая тайно переправляет кайзеру известные ей от государя сведения, а великий князь Николай Михайлович в своих разговорах в клубах и у знакомых открыто критикует все исходящее из Царского Села, в первую очередь все, что связывает царскую семью с Распутиным. И, что самое удивительное, государь император об этом знает, но никаких ответных действий не предпринимает…
Пораженный услышанным Баташов молча смотрел в окно. В его голове лихорадочно метались самые противоположные мысли. Пытаясь сосредоточиться на главном, он сжал ладонями голову и рассеянным взглядом следил за проплывающими вдали идиллическими лесными и деревенскими пейзажами.
Поезд на всех парах мчался навстречу серому и мрачному Петрограду. Показались разномастные дома и заводские корпуса столичного предместья. Глядя на проплывающие мимо дымящие трубы, Баташов неожиданно для себя подумал:
«Как хорошо рабочим, которые куют оружие для армии, не задумываясь ни о чем. Каждый из них знает свое дело. Один вытачивает ствол винтовки, другой мастерит деревянный приклад, третий ладит затвор и так далее… Все занимаются знакомым делом, прекрасно понимая, что чем больше винтовок они смастерят, тем быстрее русская армия победит проклятого немца. А что будет, если они узнают, что их винтовки из-за головотяпства чиновников из военного ведомства вовремя не попадут в руки солдат, что патроны и боеприпасы, уже по причине постоянной неразберихи в войсках, попадают не по назначению и зачастую оказываются в руках наступающего противника, что, наконец, даже хорошо вооруженные и обеспеченные боеприпасами солдаты по причине безголовости своих военачальников гибнут тысячами, тщетно пытаясь остановить врага? Что сделают многие тысячи рабочих, если все это узнают? Страшно даже представить… Десять лет назад менее значительные причины всколыхнули забастовками и стачками всю страну. А если учесть то, что враг тоже не дремлет, направляя на заводы и фабрики своих агентов, подкидывая в мастерские свои листовки, в которых прямо призывает к революции… И что говорить о безграмотных рабочих, если в среде офицерской касты все чаще и чаще слышны голоса недовольства в адрес не только правительства, но и самого царя-батюшки? И что самое страшное, многое из того, что вызывает возмущение не только офицеров, но и общества, имеет место быть…»
