Виктор Тен
Человек заговорил. Происхождение языка
Безусловно, многие антропологи мечтали о такой реконструкции, но, покорно идя в обезьянник, боясь нарушить святость веры в обезьян, как предков человека, они неизменно терпели фиаско.
Этого же – реконструкции первичных звуковых примитивов – требует потребность в генеральной, поистине универсальной теории языка. "Универсальная" (в кавычках) грамматика Хомского и близко даже не является теорией такого уровня. Во-первых, в ней вообще нет теории происхождения языка, кроме априорного тезиса о врожденных языковых модулях. Во-вторых, она органически не способна учитывать семантику, вобрать ее в себя, а какой может быть язык без значений?
С другой стороны, семантическое направление, выделив т.н. "языковые универсалии-примитивы" тоже не знает, что делать дальше, тем более, что т.н. "примитивы" и близко даже не таковы. Теорию глоттогенеза со значений, выделенных ЕСМ, начинать невозможно.
Отказ от лингвистической теории
Выше мы наблюдали, как морфемы растворились в оппозициях; как по той же причине "исчезли" фонемы. "Синтаксический" подход к изучению языка выглядит хотя и менее противоречивым "в себе", но это при развитии до логического конца – путь тупиковый с точки зрения теории глоттогенеза.
Поэтому не может не импонировать подход американского лингвиста Джозефа Гринберга, создавшего школу общего языкознания, которая не страдает лингвистическим максимализмом. В основе – т.н. "гринберговский метод массового сравнения", заключающийся в том, что сравнение языков производится апринципиально (чтобы не употреблять русское слово "беспринципно", имеющее этический смысл). Во внимание принимаются не семантика (наличие сходных значений), не фонология (звуковое сходство отдельных фонем или всего речевого потока), не словообразование (морфологический принцип), не характер субъект-объектных отношений в предложениях, не порядок слов, а… все вместе. На этой основе создается т.н. "квантитативная типология языков".
Не все лингвисты-теоретики признают правомочность квантитативного подхода. Он считается не методологией, а "отсутствием методологии". Универсалии, выделенные Гринбергом и его школой, называют "гринбергизмами". (Пинкер, 2004, С.222,225,243).
Д.Гринберг выделил таким образом евразийскую семью языков, америндскую, в которую входят все американские языки, кроме северных, – эскимосских и на-дене. Интересно, что наибольшим разнообразием отличаются языки народов Африки, где Гринберг выделил аж четыре семьи языков. Это связано, на мой взгляд, с жалкой палеоисторией Африки, которая является отнюдь не прародиной человечества, а «странноприемным домом» мигрантов на протяжении, как минимум, шести миллионов лет. Таковыми ныне являются США и Европа: сколько там «языковых семей» по факту?
Квантитативный подход страдает "психологизмом", потому что многие оценки носят субъективный характер. Например, невозможно совершенно объективно, не привнося специфику восприятия, вычислить "процент флективности" или "уровень просодичности", но это отчасти маскируется большим количеством параметров, взятых для оценки. Мне приходилось сталкиваться с подобным при работе с археологическими коллекциями. То, что мы делали с легкой руки одного из самых известных археологов СССР, первооткрывателя "Страны арийского простора" на Южном Урале, профессора В.Ф. Геннинга, являлось, как я сейчас понимаю, квантитативным подходом в археологии.
В.Геннинг разработал квантитативный математический метод для сравнения археологических комплексов еще в конце 60-х годов 20в. В таблицах сверху шли многочисленные параметры, слева – частотность. Я верил в объективность подобных сравнений, пока не увидел коллекцию, – не помню в Тюмени или Томске, или Омске, – керамики логиновского типа эпохи ранней бронзы, который я знал достаточно хорошо. По всем табличным параметрам она конституировалась, как логиновская, но, глядя на нее, я никогда не сказал бы, что это так. Голову дал бы на отсечение, что сходство обманчиво. Тогда я понял ученых-традиционалистов, упорно не признававших математические методы при сравнении культур. В языкознании, кстати, тоже достаточно много таких.
Квантитативный подход плох тем, что за деревьями не видно леса. "Это такая эвристика, определение на глазок… Метод "массового сравнения", в сущности, – это почти отсутствие метода". (Старостин, 2003,С.2). Само его почти повсеместное внедрение является признанием со стороны ученых кризиса лингвистической теории. Испробовали, что называется, все теории и все послали по общему адресу.
И еще одно признание прозвучало из уст Д.Гринберга, типологическая школа которого является ныне лидирующей в мире. Он признал, что типология языков не имеет никакого отношения к проблеме происхождения языков.
Заявки на то, чтобы на основе сравнительно-исторического метода "восстановить исходное состояние" языка,"достаточно верно воссоздать и лексический состав праязыка, и его грамматику", он считает антинаучными. (Там же). Гринберг, безусловно, прав.
Разумеется, можно считать "гринбергизм", как явление, повторением пройденного: в начале 20в. лингвисты уже восставали против "философствования", делали попытку возвратиться к основам, к описательной лингвистике, к компаративизму. Однако это не повторение, потому что у современных ученых компьютеры под руками. То, что делает Гринберг, то, что делал Старостин, – это замечательно. Это собирательство и первичная систематизация, но уже на гораздо более высоком уровне. Только не стоит забывать, что это временное поле приложения сил. Потребность в универсальной (не хомскианской, а по-настоящему универсальной) теории языка никуда не исчезла. Практическая лингвистика заслуживает уважения, когда в ней отсутствует антитеоретический пафос.
Содержание Главы I не претендует на то, что все читатели сходу освоют проблематику теоретической лингвистики. Критическая часть предваряет позитивную часть с одной целью: чтобы читатель понял, насколько далеки не только от цели, но даже от пути авторы, которые начинают рассуждения о происхождении языка с рефлексологии, или с того, что горилла Коко смогла воспроизвести слово «кап», или с утверждения "Язык возник как замещение процедуры поиска обезьянами друг у друга паразитов" (Гиренок, 2010,С.22). Грустно удивляться такой простоте.
Глава II. Гипотезы происхождения языка
Язык как инстинкт
Парадокс: Хомский своей теорией "универсального языкового модуля", сущего в человеческих головах, сам подталкивал к появлению идеи "язык – это инстинкт". С другой стороны, он категорически отвергал биологические начала в происхождении языка, а ведь инстинкт – это понятие чисто биологическое. Вот такая "пропасть Хомского".
В эту пропасть кинулся С.Пинкер, написав книгу с говорящим названием "Язык как инстинкт".
"На теорию, которую я излагаю в этой книге, Хомский, бесспорно, оказал сильное влияние, – пишет он. – Но это не копия его теории… Хомский озадачил многих читателей своим скептическим отношением к тому, может ли дарвиновская теория естественного отбора объяснить происхождение "органа языка", существование которого он доказывает. Я считаю, что имеет смысл рассматривать язык как результат эволюционной адаптации, подобно глазу, основные части которого предназначены выполнять важнейшие функции. А предложенное Хомским обоснование природы языковой способности основано на формальном анализе слова и структуры предложения, которые зачастую излагаются слишком замысловато и формалистично. Его рассуждения о носителях языка из плоти и крови поверхностны и сильно идеализированы. Хотя я и согласен со многими его доводами, но думаю, что заключение о природе разума убедительно тогда, когда за ним стоит многообразие реальных фактов". (Пинкер, 2004,С.16).
В конце своего программного заявления, которое я не случайно привел целиком, С.Пинкер неожиданно сбивается с языка на разум. Это характерный для него "подтасовочный" ход. Подтасовочный, потому что тридцатью страницами ниже он манифестирует:
"Идея о том, что мышление и язык – одно и то же, – это пример того, что может быть названо общепринятым заблуждением: некое утверждение противоречит самому очевидному, тем не менее, все в него верят, поскольку каждый смутно помнит, что он это где-то слышал или потому, что это утверждение можно истолковать неоднозначно. (К таким заблуждениям относится, например, тот факт, что… "Руководство для бойскаута" – самая продаваемая книга)". (Там же, С.47).
С одной стороны, "обоснование природы языковой способности" – это "заключение о природе разума". С другой стороны, "идея, что мышление и язык суть одно и то же,– это пример общепринятого заблуждения". Таков Пинкер – образец эклектики во всем.
Если тождество языка и мышления и является заблуждением, то отнюдь не того порядка, что ликвидность "Руководства для бойскаута". Этот ненаучный, маргинальный, популистский аргумент – не единственный в системе доказательств "инстинкта языка" в наукообразном, полном формул и схем, труде Пинкера. Ниже я приведу другие свидетельства своего тезиса о вопиюще маргинальном, донаучном характере доказательств, приводимых Пинкером в поддержку идеи "инстинкта языка". Критическая часть его работы сильна, в частности, когда он разоблачает фикцию "гена языка", а позитивная часть, направленная на доказательство инстинкта языка, ниже всякой критики.
Книга "Язык как инстинкт" популярна, котируется среди интеллектуалов, как "Руководство для бойскаутов" среди американских подростков. И при этом, судя по аргументации, совершенно маргинальный труд, донаучный характер которого искусно замаскирован научной лексикой и иронией, которую можно было бы назвать тонкой, если б не прикрывала глупость.
Теперь по сути. Еще ни один человек, включая уважаемого гарвардского профессора, не произвел ни одной мысли помимо языка. Иногда, опровергая данный факт, обращаются к искусству и музыке, где творцы, якобы, обходятся без языка. Это неверно. Существуют языки изобразительного искусства, архитектуры, музыки. Они изменяются, как и вербальные языки – и вслед за этим меняются искусство, архитектура, музыка. Попытки разъять мышление и речь неизменно завершались фиаско (вспомним пример Выготского, см. Тен, "Вестник психофизиологии", 2017,3; Тен, 2019, «Человек безумный. На грани сознания», С.21-34). С другой стороны, речь без смысла – это не языковая деятельность, а сотрясание воздуха. Скажу более: даже это сотрясание воздуха есть продукт мышления, хотя бы как филогенетического наследия. Ибо даже первичные архифонемы, которые я приведу ниже, уже содержат в себе развитый смысл, заключенный в ментальных оппозициях. Речь человека – даже сумасшедшего, пьяного, одурманенного наркотиком, бессвязная речь экстатирующего дикаря, – не бывает абсолютно бессмысленной. Даже если это "собачий" лай. Подобные виды речи всегда можно подвергнуть психологическому анализу и выйти на такие пласты, что не хватит никакого удивления. Лай бешеной собаки бессмыслен, но если начинает лаять человек, всегда найдется психоаналитик, который растолкует этот лай, выводя на комплексы, архетипы и прочее "бессознательное", которое содержится в мозге далеко не в готовой речевой форме.
Самому очевидному противоречит как раз утверждение С.Пинкера, а не связь мышления и речи.
Если вы попытаетесь разъять это тождество, то язык вы сможете объяснить только Чудом. С.Пинкер, разумеется, хочет избегнуть этой уютной, но малонаучной бухты и пытается привести "многообразие реальных фактов" в доказательство врожденности языкового инстинкта, проявления которого – во всяком случае, первичные, детские – никак, дескать, не связаны с мышлением.
Если ты разъял мышление и речь, то объясни специфику каждого феномена и откуда они берутся, если берутся из разных источников. Например, если специалист говорит, что стресс и страх – это явления разные, он объясняет их оба, проводя различение. Дефиниция – это разделение. Пинкер пишет о языке, отбросив мышление так же, как ребенок отрывает и отбрасывает голову у куклы. Пинкер перед этим оторвал у головы язык. Голову выбросил, а язык не знает, куда теперь вставить.
Онтогенез языка, развитие речи у детей – основная профессия С.Пинкера. Следует ожидать, что на этой стезе он проявит максимальную компетентность в системе доказательств инстинктивного характера языка.
Доказательство первое:
"Универсальный план, в соответствии с которым в языках выделяются вспомогательные глаголы и правила перестановки, существительные и прилагательные, подлежащие и дополнения, словосочетания и синтаксические группы, элементарные предложения, падежи и согласование и так далее, как кажется, предполагает некое совпадение в умах… Как если бы не имеющие контакта друг с другом изобретатели удивительным образом пришли бы к единым стандартам для клавиатуры пишущей машинки, или к одной азбуке Морзе, или к одинаковым сигналам светофора". (Там же, С.34).
Данное доказательство "от противного" базируется на крушении светлых надежд психолингвистов, выстраивавших линейные схемы порождения речи структурами мозга. Пинкер критикует их основательно и едко, за что честь ему и хвала. Достаточно почитать эту часть его книги, чтобы убедиться, что зря лингвисты ходят в обезьянник в поисках истока языка.
Однако и доказательство типа "этого не может быть, потому что не может быть никогда" тоже трудно назвать научным. Давайте еще добавим сюда избитый аргумент "самолета, который сам собой собрался на свалке", который приводят в доказательство того, что мир, в котором мы живем, невозможен, если не учитывать Бога с отверткой. В физической основе мира лежат такие тонкие константы, что их "пригнанность" друг к другу просто невероятна, легче самолету самому собраться на свалке из выброшенных деталей. Человек тоже "невозможен", его появление иначе как чудом трудно объяснить. Если вдуматься, и кит невозможен. Как он мог получиться из одноклеточного организма, невидимого без микроскопа? Теперь профессиональные чудаки взялись за язык. Как, мол, так!… Эта ж такая сложная система! Все эти падежи, все эти согласования!… Это ж надо, чтобы было такое совпадение в умах!… Нет, это невозможно!
Я скажу вот что: в удивительной лаборатории эволюции возможно все. Невозможно грешнику попасть в рай. Вот об этом надо думать, если тоскуешь о чуде. Особенно, если ты – атеистический дарвинист, подобно Пинкеру. В науке не принято делать взмахи больше рук и взгляды больше глаз от изумления. Это другой дискурс, в рамках которого противопоказано громоздить сложности ради сложностей, ради того только, чтобы сделать вывод о невозможности естественного хода вещей. Это не наука, а бабьи охи и ахи со стороны Пинкера (да простят меня женщины).
Доказательство второе:
"Племя кунг сан в пустыне Калахари в Южной Африке считает, что детей обязательно надо учить сидеть, стоять и ходить. Они осторожно насыпают вокруг своих детей песок, чтобы заставить их выпрямиться и, наверняка, каждый из детей вскоре сидит уже самостоятельно. Нас это забавляет, поскольку… мы не учим детей сидеть, стоять и ходить, и, тем не менее, они выучиваются это делать по своему собственному графику. Но другие люди могут с такой же снисходительностью взглянуть на нас. Во многих человеческих сообществах родители не балуют своих детей материнским языком… Нужно ли говорить, что дети в этих сообществах, просто слыша вокруг речь взрослых и других детей, учатся говорить". (Там же, С.31-32). Мол, вот доказательство языкового инстинкта.
Здесь уважаемый профессор дает нам зримое доказательство не того, что дети постигают язык без научения, а того, о чем я не раз писал в книгах о происхождении человека: что мужчины не любят возиться с детьми, они больше любят возиться с женщинами. Данное занятие в своей увлекательности не позволяет некоторым отцам заметить, как жена учит ребенка сидеть, подкладывая под спину подушку; стоять, поддерживая за руки, и ходить, – иногда даже в специальном садке с прорезями для ног. Каким-то образом С.Пинкер не смог уловить логическую связь между кучкой песка, которую бушменка подсыпает под спинку младенца, научая того сидеть, и подушкой, которую мать Пинкера в свое время подкладывала под его младенческую спинку. В цивилизованном обществе существует миллиардная индустрия, издающая пособия по научению детей сидеть, стоять, ходить и выпускающая специальные приспособления. Не могу не выразить удивления: ученый, не замечающий подобное – явное, массовидное, целую промышленность, – как он может видеть то, что незримо, а именно работу мозга по производству речи?
Зато этот "недосмотр" позволяет ученому провести остроумное сравнение по поводу противоположности культур и на данной основе утверждать, что нецивилизованные люди не учат своих детей языку, а дети, тем не менее, научаются говорить. Следовательно, язык дан, как инстинкт.
Данное утверждение противоречит, во-первых, этнографическим фактам, которые говорят, что в жизни первобытного народа максимальное количество времени занимает не добывание и приготовление еды, а разного рода ритуалы, которые в своей звуковой и имитационной повторяемости, безусловно, имеют – в том числе – обучающий смысл. Во-вторых, дети бушменов росли хоть и в пустыне, но среди людей. Они общались не только с родителями, но и со старшими сверстниками, которые, я вас уверяю, та еще школа. Обучение в разновозрастной группе на улице идет скорее, чем в классно-урочной системе. По одной простой причине: если что-то не понял, получаешь не двойку, а затрещину.
В-третьих, в багаже ученых имеется такая богатая и при этом абсолютно доказательная фактология, как биографии людей-маугли, оказавшихся под опекой животных детьми. Они однозначно показывают: человек, росший среди волков, воет; воспитанный собаками – лает; вызревший среди обезьян издает свойственные им звуки задней локализации без губной артикуляции и участия языка. Это прямо говорит о том, что никакого "инстинкта языка" на самом деле нет.
Инстинкт, как жираф: его ни с чем не перепутаешь. Кукушка откладывает яйцо в гнездо соловья. Родившееся создание будет куковать и никогда не станет петь соловьем, несмотря на то, что приемные родители общались с ним по-своему. Вы можете вырастить из щенка собаку в условиях изоляции от собратьев, допустим, среди ослов. "Иа…" от нее вы никогда не услышите. Встретив других собак, пес-отшельник почти сразу разберется в их намерениях по гавканью, которого он до сих пор никогда не слышал. Сельским жителям хорошо известен прием, когда утиные яйца, приобретенные на стороне, подкладываются под курицу-наседку. Профессор Пинкер, наверное, будет удивлен, узнав, что вылупившиеся утки неизменно начинали крякать, а не кудахтать-кукарекать, и упорно отказывались понимать мать-курицу, которая, например, не пускала их в воду. Вот работа инстинкта. Это автомат без вариантов. И это что – похоже на человеческий язык?
У породы боксеров очень развит материнский инстинкт. Моя собака просто не могла не относиться по-матерински ко всем детенышам без исключений. Однажды она вырастила новорожденного котенка. Выросший кот никогда не гавкал, только мяукал. Удивительно, правда? Сработал кошачий инстинкт. Украинская девочка, попавшая под опеку собаки и жившая с ней в конуре в 90-е лихие годы, лаяла, а не говорила. Где ее человеческий языковой инстинкт?
"Немота диких детей в некотором смысле подчеркивает, что при развитии языка приобретенное доминирует над врожденным, – вынужденно признает С.Пинкер, – но думаю, что мы добьемся более глубокого понимания, если будем мыслить в обход этой избитой дихотомии". (Там же, С.364).
Иными словами: если факты противоречит нашим идеям, будем мыслить в обход фактам. Такова наука. С.Пинкер и в самом деле просто-напросто обходит феномен маугли. Вот это настоящее рукотворное чудо. У меня в голове не укладывается, как такое возможно: посылать неопровержимую фактологию по известному адресу и при этом считать себя ученым.
С.Пинкер даже не предпринимает попытки дать какое-то свое толкование "феномена маугли", совместить со своей теорией "языка, как инстинкта". Теория должна истолковывать всю совокупность фактов, имеющихся на момент создания теории. Автор научной теории не имеет права на обходные маневры; этим научная теория отличается от маргинальных гипотез с их избирательностью и субъективизмом. Отсюда вывод: не существует научной теории "язык есть инстинкт". Существует маргинальная (в силу случайного, донаучного характера доказательств) гипотеза.
Привожу третий, наиболее убойный, аргумент Пинкера:
"Сама концепция о подражании может быть изначально подвергнута сомнению (если дети всегда подражают, почему они не копируют манеру родителей спокойно сидеть в самолете?)…". (Там же, С.36).
Этот, последний, – всем аргументам аргумент, потому что буквально "по Фрейду" выявляет, насколько уважаемый профессор витает в облаках на крыльях своей лжетеории. Что и чем здесь опровергать? Факт против факта? Пожалуйста. Я много раз летал самолетами разных авиакомпаний. Иные рейсы длились десять и более часов (например, из Франкфурта в Буэнос-Айрес). Никогда я не видел, чтобы дети свободно бегали по проходам или ползали через головы пассажиров. Иногда им позволяют прогуляться, но в целом, подражая родителям, дети стоически сидят в креслах в течение всего полетного времени. Воспитывать детей надо, господин Пинкер. С малых лет, подушечки под спинки подкладывать и так далее. И не выдавать дурное воспитание своих детей за доказательство научной теории.
В последнее время в западной науке начал активно использоваться такой прием, как представимость. Вместо доказательства создается впечатляющий образ. Имеются даже обоснования, будто ученые имеют на это право. Например, автор книги "Сознающий ум" Д. Чалмерс пишет: "Философы нередко с подозрением относятся к аргументам, отводящим ключевую роль представимости, замечая, что представимости недостаточно для возможности. Это тонкий вопрос, но в данном случае эти тонкости не имеют такого уж большого значения. Когда речь идёт об объяснении, представимость, очевидно, играет ключевую роль". (Чалмерс, 2013, С.105).
Оказывается, метод представимости перешел из западной PR-технологии в науку. Например, вместо доказательств химатаки в Сирии достаточно показать мальчика, которого обливают водой или актера в конвульсиях. И все, можно бомбить страну, в доказательствах необходимости нет. В качестве доказательства зверств русских в Буче можно показать черные мешки, разложенные вдоль дороги и сказать, что в них тела. Представили себе? Значит, вам доказали. Пинкер не приводит никаких доказательств для своей теории "язык есть инстинкт", использует только представимость. Создает образы вместо доказательств. С ним даже спорить странно, как будто не научную концепцию критикуешь, а черт знает что.
Вообще, это опасная тенденция. Это значит, что наука умирает. Места ученых занимают люди, овладевшие PR-технологиями. Все научные регалии Пинкера не поместятся на страницу. На каждом тематическом мировом Конгрессе он в президиуме, а то и председатель. Парадное лицо американской науки, использующей вместо доказательств PR.
Приведя в качестве последнего доказательства убийственный аргумент из столь близкой психолингвистике области воздухоплавания, С.Пинкер тут же пишет:
"Остается один шаг, чтобы завершить доказательство того, что язык – это особый инстинкт, а не просто мудрое решение проблемы, придуманное от природы мыслящими существами. Если язык – это инстинкт, у него должна быть определенная область в мозгу и, может быть, даже специальный набор генов, которые помогают запустить этот инстинкт". (Пинкер, 2004,С.36).
Все надуманные образы у Пинкера уже превратились в "доказательства мудрого решения проблемы". И он мудрит дальше: вбивает последний гвоздь.
"Грамматические гены или "орган языка" еще не были никем открыты, но поиск их ведется", – пишет он. (Там же, С.37). Ясность насчет того, что грамматические гены не были открыты, дополняется сдержанным оптимизмом: мол, возможно, найдут. Свое мнение на этот счет я выражал не раз: если существует ген, дефективность которого вызывает нарушения речи, это отнюдь не означает, что он является первопричиной языка: он сам, причина его появления, нуждается в эволюционных объяснениях. Мыслить по-другому означает профанацию проблемы. Когда нос забит, речь тоже становится дефективной, но это не значит, что нос является причиной языка.
Идефикс таких «мыслителей», как Пинкер, заключается в том, чтобы доказать наличие у человека специальных грамматических генов или нейронов. Как это, согласно его мнению, может быть доказано? Вот как:
"Нанесите повреждение этим генам или нейронам – и пострадает язык, в то время, как остальные части интеллекта продолжат работу; сохраните их невредимыми в поврежденном по другим направлениям мозгу – и вы получите отсталого индивида с нетронутым языком – "лингвиста идиота-гения". (Там же, С.36).
Последние, если где и топчут коридоры, то, наверное, только в Гарварде. В реальности идиотия всегда сказывается на способности выражать мысли. Во-первых, потому что мыслей нет; во-вторых, потому что нет ума, чтобы их выразить. Идиот, являющийся одновременно гением лингвистики, это розовая мечта некоторых лингвистических гениев, которая – могу спорить на что угодно – никогда не осуществится. Напрасно Пинкер думает, что у лингвистики есть некий приоритет, эксклюзивная способность развиваться в качестве науки, благодаря усилиям идиотов. "Лингвиста идиота-гения" не может быть точно так же, как "физика идиота-гения" или "медика идиота-гения". Способность думать является первичным признаком ученого, все остальное – вторично, включая звания, место работы в научном учреждении, председательствование на научных конференциях и даже способность говорить. Гений-физик С.Хокинг, например, не говорил много лет.
Что касается первого варианта – интеллект без языка, – то здесь дело обстоит несколько сложнее. Если афазия является врожденной (не немота, а именно афазия, исключающая даже внутреннюю речь), полноценного умственного развития не будет тоже. Если полным афазиком неожиданно станет профессор, то… В данном случае диагноз тоже неутешителен: если он не сможет не только говорить, но и мыслить на языке, это означает, что он вообще не сможет мыслить, хотя идиотом станет не сразу. Он продержится некоторое время, благодаря информационной подпитке мозга зрительными образами и снами, но придет время, когда его взгляд станет бессмысленным.
Разумеется, случаи физиологической немоты здесь даже не рассматриваются. Немые от рождения, вырастая в обществе, успешно социализируются и обретают язык, если мозги в порядке.
Теория "язык есть инстинкт" вне науки. Это тупик, в который неизбежно заводит "универсальная грамматика" Хомского, развитая до абсурда.
Язык без мышления
Лингвисты, считающие язык врожденным свойством, благодаря неизвестно откуда взявшемуся "грамматическому модулю" или инстинкту, как Хомский или Пинкер, считаются авторами теорий глоттогенеза лишь по недоразумению. Хомский в последние годы отошел от своего антиэволюционистского максимализма, хотя позитивного решения предложить не смог. Например, Д. Бикертон пишет: "Версия эволюции Хомского нигде не пересекается ни с реалиями мира, ни с реалиями эволюции. Это эволюция в барабане: замкнутая в себе, совершенно абстрактная процедура". (Бикертон, 2012,С.210). "Эволюция языка является частью эволюции человека, – утверждает Бикертон, – и имеет смысл только тогда, когда рассматривается как часть эволюции человека…Язык не развивался в вакууме. Он был, он должен был быть механизмом адаптации, точно так же, как и прямохождение, или отсутствие волос на теле, или противопоставленный большой палец". (Там же, С. 114). С другой стороны, тот же автор пишет: "Проще и быстрее всего было бы развить язык из СКЖ (систем коммуникаций животных, – В.Т.) наших самых близких предков, общих для шимпанзе и человека. Но если они были похожи на звуки, издаваемые современными шимпанзе, шансы на то, чтобы преобразовать их в слова, не говоря уже о предложениях, ничтожно малы. О проблеме значения мы даже и не говорим". (Там же, С. 17).
Честное признание бессилия науки решить проблему происхождения языка на базе исследования систем коммуникаций обезьян, сочетающееся с убежденностью, что язык вышел из этих систем. Умные авторы живут с этим неразрешимым противоречием, но в обезьянник уже не ходят. Глупые до сих пор пытают горилл и шимпанзе.
В недавнее время огромную популярность приобрел Т.Дикон. Вот что пишет о нем очень эрудированный специалист в проблеме глоттогенеза А.Г. Козинцев:
"Две, на мой взгляд, самые глубокие из всех когда-либо написанных книг по глоттогенезу – Терренса Дикона [Deacon 1997] и Майкла Томаселло [2011], пользующиеся заслуженной славой на Западе, – оказываются великолепными памятниками Выготскому, причем их авторы, авторитет которых огромен, не боятся эту преемственность признать. Российские же специалисты обращают внимание главным образом на фразу Дикона, что язык – колонизатор или паразит мозга (С. 328-329) (ср.: [Черниговская 2008: 397]). Сказано действительно резковато. К этой формулировке, кстати, придрался и Хомский [2005: 119-124], что и понятно – ведь именно Дикон нанес его теории "языкового органа" решающий удар. Впрочем, сравнение языка с колонизатором и паразитом мозга принадлежит не Дикону, а М. Кристиансену: Дикон ссылается на неопубликованную диссертацию своего коллеги. Гораздо существеннее воздействие на него идей Выготского [Deacon 1997: 450-451]».
Дикон пишет, что нет никакого языкового модуля, что язык захватывает мозг тотально. Но откуда он берется, неизвестно. Это не теория глоттогенеза. Это просто "новый" взгляд на механику порождения речи в мозге, опрокидывающий традиционную психолингвистику с ее конструкциями, как импульс переходит с нейрона на нейрон, пока не приобретает форму внешнего речевого выражения.
На деле, взгляд не новый. "Большой объем мозга у человека сравнительно с низшими животными, по отношению к величине тела, может быть главным образом отнесен, как справедливо заметил м-р Райт, на счет раннего употребления какой-либо простой формы речи, – писал Ч.Дарвин, – этого дивного механизма, который обозначает различного рода предметы и свойства определенными знаками и вызывает ряд мыслей, которые никогда не могли бы родиться из одних чувственных впечатлений, или, если бы даже и родились, никогда не смогли бы развиться". (Дарвин, 2009,Т.2,С.363). К сожалению, эволюционного объяснения того, каким образом появился этот "дивный механизм", Дарвин даже не попытался предложить. Дикон – тоже.
