Виктория Дьякова
Фарфоровый бес
Князь Орлов не поклонился ответно – орловская спина не гнулась перед каждым встречным. Он даже не удостоил нового избранника царицы словом. Посмотрел, усмехнулся и ушел. В тот же день, придя к императрице, он говорил ей с горечью:
– Като, вот уж не ждал я от тебя, что станешь ты кидаться на кого попало, на первого херувимного мальчишку. Неужели ты не видишь, Като, из тебя сделали дойную корову. Зубовы кормятся от тебя, а ты закрываешь глаза на их алчность, как будто тебя не касается.
Отец-то Платошкин прокурором в Сенат устроился через Салтыкова. За взятки скупает тяжебные дела и без всякого зазрения совести из неправды правду строит, да еще скрепляет твоим именным указом!
Императрица на упреки прежнего своего любимца молчала. Она прекрасно знала, что «мягкая игрушка» Зубов не выиграет для нее Чесменской баталии, что у Орлова были все основания корить ее за расточительство, за то, что потакала в прихотях молоденькому любовнику, пренебрегая государственной обязанностью. Но только слава Чесмы у нее уже была, она привыкла к ней, а вот от красивого тела фаворита отказаться никак не желала.
– Я не узнаю тебя, Като, – признался ей Орлов с горечью. – Откуда ж взялся этот клоп?! Иль раздавить его? Сама не справишься?
Клоп?! Да, он так и сказал, этот Чесменский герой, победитель турок и княжны Таракановой! Угодливые придворные передали Платоше слово в слово всю речь Орлова, и он почувствовал нешуточную опасность. Он понимал, что справиться с Алеханом, которому императрица обязана столь многим, ему не по силам. Как же тогда избавиться от Орлова? Покровитель Салтыков очень кстати подсказал Платоше верный путь. Избавиться от Орлова он может только хитростью. И преступлением.
И Платоша принялся за дело. Он играл чувствами императрицы с ловкостью заправской кокотки. Он то плакал, как ребенок, растирая кулаками слезы по щекам, то прыгал на одной ножке, резвясь. То лаял собачкой, то мяукал кошечкой, то бегал на «четырех лапках и вертел хвостом», развлекая ненаглядную Фелицу. Все – впустую. Светлейший тем временем взял штурмом Измаил и заставил Османскую порту подписать мир, окончательно сделав Крым русским.
Конечно, Платоша не мог тягаться с таким успехом и всем нутром своим ощущал, как звезда Потемкина разгорается с новой силой, затмевая все его жалкие потуги. Он понимал, что ничего не может противопоставить им обоим – Орлову и Потемкину, что вместе они раздавят его. Наскучив его забавой, императрица наградит его поместьем да и сошлет туда, повелев больше никогда не появляться при дворе. Сколько таких фаворитов она отставила с презрением! Он мог сохранить свое могущество, только уничтожив обоих соперников. Но как? Вопрос этот вставал перед Платошей с пугающей неизбежностью. Но сам бы он никогда не додумался до верного решения. Ему опять подсказал хитрый интриган Салтыков.
Ловкий царедворец сообразил, что повалить таких колоссов, как Орлов и Потемкин, нельзя, их можно только… убить. И он даже придумал, как это сделать. Вдвоем, тайком даже от Платошкиных братьев, они составили заговор против прежних фаворитов. Но, наскучив пошлостью двора, Орлов, несмотря на уговоры императрицы, сам уехал в свое подмосковное имение Кузьминки.
– Пускай Като теперь рабыня этого мерзляка с тонким змеином ротиком, а я уж кланяться ему не буду, – усмехнулся Орлов на прощание. – Поглядел бы Гришка из могилы, на кого она его теперь поменяла. Видали, он даже ручки прячет в муфточку, чтобы не обморозить.
Тяжко было вытерпеть Платоше издевательство Орлова, но куда денешься, нос не дорос тягаться. Стерпел… Исчез Орлов. Одним соперником стало меньше. Ну, а со светлейшим князем Таврическим все получилось куда хуже. Потемкин умер в степи от внезапного удара, как известили придворных. Салтыкову и Зубову удалось убедить всех, что произошел несчастный случай, светлейшему стало плохо, а врача рядом не оказалось. Все поверили, даже сама императрица. Точнее, все сделали вид, что поверили, всем было удобно поверить в это.
После смерти Потемкина наконец-то освободилось место, о котором мечтал Платошка. Теперь уж его не волновали новые увлечения императрицы молодыми франтами. Он занял пост Потемкина и обеспечил свое будущее уже не как хорошенький любовник царицы, игрушка на одну ночь, он добился назначения губернатором Новой России. Он подчинил себе сказочную Тавриду и мог бы уж успокоиться навсегда, если бы не одно обстоятельство.
Оно состояло в том, что от Потемкина у императрицы осталась дочь, Лиза. В отличие от всех иных отпрысков, рожденных Като в молодые годы от прежних фаворитов, Салтыкова, Понятовского, Орлова и прочих, Лиза жила при дворе в Петербурге. Позднее дитя, единственная дочь, появившаяся на свет от мужчины, который значил для императрицы гораздо больше, чем просто возлюбленный, Лиза пользовалась особой благосклонностью императрицы и ни в чем не знала отказа. К тому же с самых ранних лет ее связывали нежные чувства со старшим внуком Екатерины, великим князем Александром.
Постоянно оставаясь при матери, Лиза не могла не знать о всех ухищрениях Зубова, которые он предпринимал с целью уничтожить влияние ее отца. Она ненавидела Зубова всеми фибрами души, и он отчетливо понимал, Лиза – это враг, это сильный враг. В пронзительных зеленых глазах юной княгини он безошибочно читал осуждение и ненависть. Он догадывался, что ей прекрасно известно, от чего умер ее отец. Лиза знала наверняка, что князя Потемкина убили, и в глубине сердца затаила желание отомстить убийце. Она только ждала случая.
Еще не утратив влияния на императрицу, Платоша постарался удалить княжну Елизавету от двора. Он нашел ей жениха, престарелого князя Святозарова, постоянно живущего в деревне, и убедил Като, что это лучший претендент на руку ее дочери. Но этот бабушкин выкормыш, этот женоподобный зануда Александр даже и слышать не желал о разлуке с Лизой. Он приложил множество усилий, чтобы расстроить сватовство, и они не пропали даром. Более того, князь Святозаров исчез. Пропал на старом новгородском шляхе, по пути в Петербург, и у Зубова были все основания предполагать, что его намеренно похитили и лишили жизни. Кто? Даже смешной вопрос. Конечно, гвардиолусы и их предводители!
Новгородские земли испокон века кишели вольными разбойниками, самые удачливые из которых, Орловы, выбились в российские князья, снискав славу при дворе и в сражениях. Орловы не утратили в Новгороде своего влияния, в этом Платоша Зубов был уверен. Они и расправились со Святозаровым, спрятав, как говорится, концы в воду, в прямом и переносном смысле.
Обозленный Платоша готов был на стену лезть в бессильной ярости. Но успокоившись слегка, начал готовить другой ход. Он стал уговаривать Като поскорее женить великого князя Александра, подобрав ему самую красивую в Европе невесту. Он очень надеялся, что рядом с молодой женой великий князь позабудет о Лизе. Но опять не вышло. Александра женили, но Лизу он не забыл. Она по-прежнему имела на него влияние, и немалое.
Страшные, роковые дни для бывшего фаворита Платона Зубова начались даже не тогда, когда Екатерина Вторая умерла, а на трон взошел ее сын, император Павел. Многие из приближенных императрицы стенали тогда, что государыня не успела подписать манифест, по которому власть передавалась не сыну ее, а внуку, великому князю Александру Павловичу. Все боялись воцарения Павла. И только Платоша Зубов радовался. Радовался, что на престол взошел Павел.
За себя Платоша не боялся. Богатства свои, вытянутые из императрицы, он надежно припрятал, пожить у Платоши было на что. Заключения в Петропавловскую крепость он очень надеялся избежать, и на то у Зубова имелись резонные расчеты. Конечно, то, что он был одним из последних фаворитов ненавистной матушки нового государя, почета ему не добавляло. Но и не умаляло ничего. Он же среди последних был, а не среди первых. Значит, к столь болезненному для государя событию, как тайное устранение от трона его отца императора Петра Федоровича, отношения не имел. Чист. Станет ли Павел на него время тратить, когда у него еще два брата Орлова, участники того дела, имеются. Он с ними расправится сперва. Потом черед Потемкиных настанет, а потом уж Зубовых. Может, уж и успокоится государь, насладится местью вдоволь, пока до Платоши очередь дойдет. Что греха таить, бывало, язвил он наследному принцу, бросали они друг другу колкости, так разве ж это счет, по сравнению с убийством.
Потому, в отличие от Орловых и многих иных, приехал Платоша кланяться новому императору одним из первых. Он даже рассчитывал оказать государю поддержку. Но Павел идти на компромисс не пожелал, отправил матушкиного любовника вон несолоно хлебавши. То, что Платоша легкомысленно почитал колкостями, для Павла равнялось оскорблению. И он хорошо помнил высказывания наглого гвардейского офицерика, которому уж вовсе было непростительно попрекать великого князя и насмехаться над ним, ведь он даже и восстания Пугачева не подавил, как Орлов, и Тавриду не присоединил, как Потемкин, а просто бултыхался в постели, получая при том деньги за свою услугу. Куртизан – он и есть куртизан, какой из него советчик да друг. Намеки же на интимную близость, которую Платоша не постеснялся предложить императору, и вовсе вызвали у Павла ярость.
Увы, расчеты Зубова управлять новым императором, как он управлял его матерью, не оправдались. Император прогневался, и Платоша предпочел отъехать в имение, до поры до времени. Там он чувствовал себя спокойно, а вести, доходившие из столицы, его даже радовали. Наконец-то Платоша дождался настоящего унижения своих соперников Орловых и Потемкиных. Прибывших из столицы знакомцев он по много раз просил пересказывать ему о том, как император призвал из Москвы Алексея Орлова и заставил его самолично нести на плечах гроб с останками его отца, государя Петра Федоровича, чтобы перезахоронить того в Петропавловском соборе.
Платоша пришел от этого события в неописуемый восторг. Он упивался подробностями и смаковал их. Он хохотал, как безумный, услышав, что дочь Орлова княжну Анну государь повелел выдать замуж за своего брадобрея, и она постриглась в монахини. Лизу же Потемкину, несмотря на любовь к ней старшего сына, император Павел Петрович отправил в заключение в Кронштадскую крепость, и там у нее родился мертвый ребенок.
«Так им и надо, так и надо!» – веселился Зубов и тщательно осматривал в зеркала свою внешность. Он очень надеялся, что его время вот-вот настанет вновь, и он явится ко двору, чтобы возвыситься над прежними врагами. Ведь император не устоит перед его мужской красотой. Какая разница – мужчина или женщина. Он был готов на все, на любое извращение ради роскоши, власти, благоденствия. Но Павел оказался крепким орешком. Зубова он так и не приблизил к себе, а, напротив, наслушавшись рассказов о его мужеложеских забавах, сослал подальше. Так рухнули надежды Плато-ши на новое восхождение к престолу.
Однако настоящим крушением для Зубова оказалась не власть императора Павла, как для многих екатерининских вельмож, а ее конец. Переворот 11 марта 1801 года, внезапная смерть Павла Первого и коронация молодого императора Александра потрясли Плато-шу и смертельно испугали. Он вовсе не поддерживал всех этих горячих гвардейских смельчаков, которые постоянно твердили о том, что при Александре все снова станет так, как при его бабушке. Может быть, для кого-нибудь и станет, только не для Платоши Зубова. Он знал, что оба его брата Николай и Валериан активно участвуют в заговоре против Павла Петровича. Он отговаривал их, но все напрасно. Они не понимали его опасений, потому что так же, как все, думали, что князь Потемкин умер своей смертью. Они вообще не помнили о Потемкине, их не волновали обстоятельства его конца. Зато Платошу все это тревожило очень. Он знал, что он отравил Потемкина. И он знал, что есть еще один человек, которому это известно, – дочь Потемкина княгиня Елизавета Григорьевна. Издевательства императора Павла не сломили ее, она выжила в Кронштадской крепости, более того – выжил ее сын, рожденный от великого князя Александра, ставшего теперь императором. После всех перенесенных испытаний чувства Александра к Лизе только укрепились, их объединял малыш, которому тоже дали фамилию Потемкин. Влияние же княгини на молодого императора стало просто огромно, она фактически заменила собой императрицу, об этом говорили повсюду в Петербурге.
Для Платоши Зубова такой оборот событий означал катастрофу. Через десять лет после смерти Потемкина он вдруг понял, что кары за содеянное ему не избежать. Прошлое никуда не исчезло, оно настигало его с ошеломляющей быстротой. Его преступление стало еще более очевидно, еще более устрашающе, чем казалось прежде, потому что он остался беззащитным перед ним. Теперь уже не было рядом Като, готовой выполнить любой каприз любимчика, не было папочки, члена сената и прокурора, который всегда предупреждал и защищал от беды, если было нужно, не было восторженных поклонников – никого не было. Оставались только гнетущая память и страх, поглощающий все его существо.
Он знал доподлинно, что княгиня Потемкина не забыла о нем. Она наверняка помнит, как он усмехался, глядя в ее заплаканное лицо, когда она на коленях молила мать отпустить ее к отцу в Яссы, как будто чувствовала, что над князем нависла опасность, и еще надеялась ее отвратить. Он даже подозревал, что ей известно, каким ядом он отравил Потемкина и кто доставил князю этот яд. Он проклинал себя, что дожил до времени правления Александра, когда Потемкины снова забрали себе безграничную власть, когда ничто не помешает им теперь расквитаться сполна со всеми, кто когда-то высказывал непочтение светлейшему, а уж тем более поднял на него руку.
Оба брата Платоши, Николай и Валериан, после коронации Александра Первого находились в Петербурге. Они писали, что были обласканы новым государем, что княгиня Потемкина вполне радушно принимает их у себя в Таврическом, и звали Платошу вернуться в столицу. Но Платоша-то понимал, что оба его брата имеют гораздо больше возможностей заслужить расположение молодого императора, чем он сам. Николай был женат на дочери генералиссимуса Суворова, Наталье, с которой княгиня Елизавета Григорьевна выросла бок о бок при дворе. Валериан же, далекий от интриг двора, довольно долго служил в молдавской армии Потемкина, участвовал в штурме Измаила и даже был награжден. Посчитав брата завистником и конкурентом себе, Платон сам настоял тогда, чтобы Валериан уехал к войскам. Теперь же оба они снова оказались в почете, а он – в изгнании.
Ничуть не меньше, чем воцарение Александра Павловича, Платошу напугало возвращение в Петербург князя Орлова. Как оказалось, он вовсе не умер в Петропавловской крепости, как говорили, а бежал в Италию и даже принял участие в итало-швейцарском походе Суворова. Теперь же он снова явился ко двору и был принят, даже возвышен, государем.
Итак, в столице все возвратилось на круги своя, и только он, Платон Зубов, не смел появиться туда. Это вызывало недоумение, даже обижало. Но что особо тревожило и задевало – никто его в Петербург не звал. Потемкины и Орловы снова правили бал, а он, Зубов, оставался в ссылке. Высокомерие и гордость, которых всегда имелось у Платоши в избытке, не давали ему покоя. Сначала он терпел молча. Даже уговаривал себя, что рано или поздно император наскучит Потемкиной, фаворитка сменится, и тогда снова настанет его, зубовское время. Он строил планы, как соблазнит супругу молодого государя, императрицу Елизавету Алексеевну, и через нее восстановит свою прежнюю власть над обществом. Некоторое время эта удачная мысль вдохновляла Платошу и придавала ему смелости. «А что если и впрямь действовать через императрицу Елизавету, чтобы свергнуть другую, ненавистную фаворитку Елизавету», – рассуждал он, любуясь собственной красотой в зеркале. Увы, находясь вдали от Петербурга, Платоша не отдавал себе отчета, насколько его планы лишены оснований, сколь мало влияние императрицы на супруга и сколь он равнодушен к ней.
Окончательный слом наступил через четыре года после восшествия Александра на трон. В столицу Платошу так никто и не позвал. Но однажды он получил от своего брата Валериана очень тревожное письмо. Тот написал, что слышал в гвардии разговоры, будто Платона Зубова хотят найти. Но для чего – выяснить не удалось. Разговоры исходят не от государя и его окружения, а из среды гвардейских офицеров и ведутся тайно. Прочитав письмо, Платоша похолодел.
Если Валериан и не распознал деталей, то сам Платоша прекрасно понял все. Вот она – тайная расплата Потемкиных и дружных с ними Орловых за убийство светлейшего. Они хотят расправиться с ним, как когда-то расправились с несчастным князем Святозаровым, несостоявшимся мужем княгини Лизы. Они хотят убить его тихо, без ведома императора. Нагрянуть в его дом, связать и утопить в озере. Кто его защитит, кто хватится? Ну, помер бывший фаворит императрицы и помер себе, пусть покоится с миром, под землей. Или под водой. Все концы спрятаны. Кто убил, когда убил – и интересоваться некому. Да и кто посмеет? Да, не напрасно он испугался, когда Александр взошел на трон. Потемкина ничего не забыла, ей наверняка известно, в каком имении он теперь проживает, и она вполне может расправиться с ним, используя старую, надежную орловскую и потемкинскую силу – гвардию. Это там, в гвардейской казарме, из которой вышел и он сам, всегда находятся молодцы, чтобы кого-то свергнуть с престола, кого-то посадить на престол, кого-то незаметно убрать с дороги, а кого-то возвеличить. Он и сам действовал таким же образом, выступая ловцом, а теперь пришла его очередь сделаться жертвой.
Осознав все, Платоша пришел в отчаяние. Его жалкое положение усугубила внезапная, необъяснимая болезнь, которая почти на полгода приковала бывшего фаворита к кровати и покрыла незаживающими гнойными язвами его красивое лицо, которым он так гордился. Платоша стал бояться солнечного света, он стремился в холод, его постоянно преследовал жар. Теперь бывший любимчик царицы Като не выходил из темного, нетопленого помещения, на улицу не появлялся, а если доводилось разъезжать по неотложным делам, появлялся только в полотняной маске с прорезями для глаз.
Увидев после болезни свое отражение в зеркале, он в ярости разбил его, а потом повелел убрать все зеркала из дома. Он не сомневался, кто навел на него порчу, и проклинал Потемкину в припадках, граничивших с безумием. Тем временем болезнь бывшего фаворита принесла неожиданные осложнения. Платоше стали являться видения. Бессонными ночами перед ним вставали образы императрицы и светлейшего. Они держались за руки и осуждающе качали головами. Он слышал их голоса, тихие, сухие, потрескивавшие, словно шелест осенней листвы под ногами: «Ай-ай-ай, Платоша, ай-ай-ай, капризуля, за что ты так с нами обошелся, а?»
Видения преследовали Зубова, доводя его до сумасшествия. Он метался в бреду. Вытаращив невидящие, гноящиеся глаза, бросался в припадке с лестницы, пытался избавиться от плывущих за ним теней, бросая в них стульями, письменными приборами, всем, что под руку попадется. Экономка Зубова, бывшая его любовницей, разыскала в окрестных деревнях старца-ведуна, лечившего колдовскими травами, и привела его к хозяину. Тот наложил опальному фавориту припарки, делал наговоры, посыпал болезного золой. Лечение помогло, раны на лице зажили, оставив, правда, заметные шрамы, глаза стали видеть, видения отступили.
Зато усилился страх. Теперь уже не Като и князь Потемкин, гвардиолусы в мундирах времен Екатерины являлись несчастному Платоше и забрасывали над его головой веревку. Он просыпался с криком, в ужасе и дрожи. Безотчетный, панический страх захватил все существо Зубова и в конце концов согнал его с насиженного места. Покинув хозяйство и экономку заодно, бывший всесильный любимчик бросился в бега, меняя одну усадьбу на другую, пока не очутился на пустынном берегу моря, в давно заброшенном доме, хозяева которого умерли.
Этот дом приглянулся Платоше тем, что вокруг него не было никакой растительности – только море с одной стороны и песчаные дюны с другой. Даже редкие деревца он приказал срубить, чтобы за ними не спрятались гвардиолусы, которые приедут его вешать или душить. Только здесь, укрывшись в полуразрушенном доме, как в норе, Платоша немного успокоился. Он был уверен, что в этом заброшенном месте княгиня Потемкина еще не скоро найдет его. По крайней мере он принял все меры предосторожности.
Он снял усадьбу под вымышленным именем графа Ланскаронского, и дочери светлейшего еще придется потрудиться, прежде чем рассекретить его место пребывания. Вспомнив о прежнем гвардейском быте, когда изнеженному фавориту многое приходилось делать самому, Платоша не брезговал обслуживать себя и даже готовил еду из продуктов, которые ему привозили из соседней деревни.
Нанять прислугу Зубов боялся. Он хорошо помнил, как сам нередко пользовался услугами горничных или лакеев, чтобы собрать необходимые сведения об их хозяевах.
Целые дни, в любое время года, проводил Платоша на ногах. Он смотрел в окна. То с одной стороны, то с другой поглядит – не едут ли за ним экзекуторы. Но вокруг царили пустота и тишина. Тогда, накинув крытую зеленым бархатом соболью шубу, подарок императрицы, бывший фаворит пускался в путь по открытой круглой галерее, венчавшей центральную башенку дома.
Галерея была коротка, шагов с пятнадцать, не больше, но Платоша так долго ходил по ней туда и обратно, что набирал расстояние верст в пять, пока уж не падал от усталости. Когда темнело, он наглухо запирал все окна и двери дома и направлялся в небольшую келью, которую устроил для себя под крышей. В квадратной комнатке было одно маленькое оконце, закрывавшееся ставнями, и только одна дверь, к которой снизу поднималась крутая винтовая лестница.
На первом этаже располагались просторные залы, украшенные янтарными и сердоликовыми панно, но Платоша редко заглядывал в них. Большие помещения, соединяющиеся между собой множеством дверей, пугали его. Он не замечал ни искусной выдумки художников в инкрустациях, ни оригинальной выделки паркета, ни полукруглых венецианских окон с изящной золотой вязью по цветным стеклам. Старинная мебель, выполненная из черного мореного дуба, и вовсе приводила его в ярость. Бывший фаворит думал лишь о том, что появись, не приведи Господь, в его убежище гвардиолусы, посланные за ним княгиней Потемкиной, им будет очень удобно спрятаться в нишах этих больших окон и за массивной обстановкой. Они устроят ему засаду, подкараулят и… все. Схватят, задушат платком, как несчастного императора Павла Петровича и его папеньку Петра Федоровича, кто-кто, а гвардейцы умеют это! Нет, в больших, просторных комнатах Платоша не чувствовал себя в безопасности. Он даже подумывал, не сжечь ли всю эту мебель вовсе, чтобы залы остались пустыми. По крайней мере, так ему будет спокойнее. Во всяком случае, занавеси с окон он сдернул и не жалел об этом.
Каждый вечер, перед тем как спрятаться в свою нору, и каждое утро, только спустившись из нее, Платоша проверял замки на дверях и щеколды на оконных ставнях. Он придирчиво осматривал каждую царапину, не пытался ли кто-то ночью открыть их, чтобы пробраться в дом. В своей комнатке, приглянувшейся бывшему фавориту тем, что из нее через окно на крышу вела небольшая подвесная лесенка, Платоша искал спасения от преследовавших его страхов. Лесенка осталась от прежних хозяев. Платоша не один раз попробовал ее и убедился, что она достаточна крепка и прежде скорее всего служила кому-то из хозяйских сыновей, проживавших в комнатке, чтобы незаметно для прочих исчезать со своей половины дома и пробираться крышей к горничным для ночных забав. Платоша удостоверился самолично, что если воспользоваться лесенкой и пройти по крыше, попадешь в комнату прислуги в противоположном крыле здания. Вся эта конструкция вовсе не удивила Зубова. Он и сам в юном возрасте, живя в родительском доме, пользовался разными ухищрениями подобного рода, чтобы тайком от матушки развлекаться с прислугой. Теперь же прежний опыт, как он считал, весьма оказался пригоден. Не утратив с годами гибкости и смелости, присущей гвардейским воспитанникам, Платоша несколько раз бесстрашно проделал путь по крыше из своей кельи до комнаты прислуги и обратно. Проведенными опытами бывший фаворит императрицы Като остался вполне доволен. С издевательской насмешкой он воображал себе, какой неожиданный «подарочек» преподнесет посланцам княгини Потемкиной, появись они к нему. Каждый вечер, взобравшись в свою «голубятню», как Платоша называл собственный апартамент, он первым делом тщательно запирал дверь и просматривал связку ключей от прочих комнат, желая убедиться, что воспользовался каждым из них, ни одного не забыл. Для верности с утра он капал на каждый ключ капельку воска, а вечером проверял, если воск оставался, значит, он забыл проинспектировать какое-то помещение, если нет – все обошел. Как правило, воска на ключах не было. Платоша добросовестно исполнял обязанности по соблюдению собственной безопасности.
Проверив ключи, Платоша занавешивал окно конской попоной, чтобы не дуло, зажигал свечу и подтаскивал к окну большой сундук, на котором обычно спал. Сундук был старинный, выдолбленный из дерева и обитый железом. К тому же в нем хранился оставшийся от прежних хозяев хлам: проеденные молью вязаные ноговицы и шарфы, побитые подсвечники, толстенные книги религиозного содержания в кожаных переплетах, украшенных серебряными гвоздиками, еще много всякой всячины. Туда же Платоша сложил и собственные вещи, которые привез из усадьбы. Кроме сундука, в комнатке еще имелись два кресла и стол на трех ножках, приставленный для прочности к стене. Пол покрывали пыльные полосатые циновки. В углу, украшенная темно-коричневыми изразцами, возвышалась печка с четырехгранным дымоходом. Конечно, куда уютнее и теплее было бы Платоше поставить сундук поближе к печке. Но страх, властвовавший над ним, диктовал бывшему фавориту свои условия. От печки еще пока добежишь до окна, пока сорвешь завесу, пока само окно раскроешь, гвардиолусы уже успеют и дверь с петель снести – с них станется, – вдруг Платоше не хватит времени? А так, хоть и попрохладнее под самым окном лежать, а все надежнее. Чуть что, застучат шаги, загремят по деревянной лесенке шпоры, а Платоша прыг в окно – и был таков. Ищи его свищи! Ради такой безопасности можно и прохладу потерпеть. Тем более что дров полно, да и мебели-то в доме предостаточно! И в меховых одеялах у Платоши недостатка не было. Очень уж нравились молодому гвардейцу длинные собольи и лисьи шубы, которые поставляли к императорскому двору с Урала и из Сибири графы Строгановы. Как увидит Платоша разложенное перед императрицей пушистое богатство, отливающее серебром в свете люстр, так сразу глаза его загораются, ручки чешутся. Так бы и схватил все, да перед царицей боязно. А потому выдумывает всякое. То вдруг нахмурится, сведет над переносицей красивые бархатистые брови, загрустит показательно, аж слезу на томный взор напустит. Екатерина, конечно же, заметит печаль его, погладит по головке, точно мальчика, внучка своего.
– Отчего печален ты, Платоша, дитятко? – осведомится с заботой.
– Вот у сестрицы нынче именины, а подарить ей нечего, – проскулит жалостливо фаворит, а сам шубы взглядом пожирает, язычком губы облизывает.
– Ну, вот возьми ей манто лисье, коли хочется тебе, – позволит ему Като снисходительно.
– А можно два? – спрашивает Платоша, не в силах удержать жадности.
– Возьми два, три возьми, – Като только пожмет плечами и, сев за стол, углубится в подложенный ей писарем документ.
– Все ли ошибки мои поправил, Кузьма Захарыч? – спросит Екатерина у секретаря по-простому. – Ты помни, что хоть давно я живу в России, а все же приезжая сюда. Говорю верно, пишу с ошибками. Так ты не робей, Кузьма Захарыч, поправляй мне все, чтоб грамотно было, – просила она секретаря. – Что же иначе скажут обо мне? Просвещенная царица, а по-своему, по-русски с ошибками пишет. Негодно это!
– Все поправил, матушка, вот тута поправил, – докладывает секретарь. Так пока Като глядит на собственные огрехи в пенсне, Платоша, не долго думая, возьмет не три шубы, а все, что лежали, в охапку и с ними в собственные покои направляется. Через приемную императрицы несет, нисколько не смущаясь. А уж если попадется ему граф Безбородко или князь Орлов по пути – Платоша не робеет, окинет их высокомерным взглядом, мол, знайте, кто нынче хозяин при дворце. Хитрый Безбородко поклонится юнцу, спину не бережет, вид сделает, что и не заметил ничего. Алехан же прыснет со смеху, что скоморох на базаре, без всякого стеснения, и только пыль двумя пальцами отряхнет с собственного камзола. Так вместе с пылью с камзола того бархатного брильянты дождем сыплются. Орлов-то уйдет, а Зубов шубы отнесет и вернется, подобрать камушки, пока иные не подобрали. И вовсе не зазорно ему. Что ж, было орловское время, набрали они богатства, теперь зубовское пришло. Эх, жалко, мало добра осталось, но мы и того не упустим. Нам к чему под Чесму лезть, подставлять свою красивую головушку под ядра? Мы и куртизанством без зазрения совести состояние сколотим. И еще кто посмеется последним – с годами видно будет.
Так раз за разом наносил себе Платоша соболей и лис столько, что никакой холод в пустынной приморской усадьбе был ему теперь не страшен. Частью в столице оставлял, не взял с собой, как бежал, а частью в усадьбу отправлял – вот теперь они и сгодились. Дует ли ветер с моря, валит ли снег горой, а Платоша разломает стул венецианский или столик какой – силушка-то, пленившая императрицу, осталась еще, – бросит их в печку, весело затрещит там творение мастеров Ренессанса. А Платоше и не жалко. Что ему Ренессанс, к чему он сдался, когда топить надобно комнатку для себя. Не поедет же он в ближайшую деревню дрова закупать, вдруг его там узнают, и к себе лишних людей звать не след. Хватит одной старухи Матрены полуслепой, которая ему хлеб да мясо просоленное, ломтями резанное, привозит. Она ж и постирает, коли нужда выйдет. Иногда и дров привезет, коли есть у нее. Платоше услуга ее дешево обходится, в копейку всего лишь, к тому же старуха видит плохо, слышит тоже неважно. Ей барин – и барин, а кто таков, большого интереса не имеется.
Живет Матрена одна, вдово, на отшибе деревенском. Односельчане кличут ее «дурной», сумасшедшей то есть, и двор ее обходят стороной. А Платоше только того и нужно, что еще? Вот натопит Платоша комнатку, придвинет сундук к окну, наложит на него шуб царских, замотается в них и лежит, лузгает орешки из большого мешка, как белка, ждет гвардиолусов. Всю ночь не спит. Как заснешь, когда знаешь, что по ночам имеет гвардия обыкновение нагрянуть с расправой своей. Только когда затеплится рассвет в окошке за попоной, и свеча прогорит полностью, позволит Платоша себе задремать. Во сне видится ему корона алмазная на волнистых, припудренных локонах, горностаевая мантия на полных покатых плечах, отороченных золотым шитьем, белая рука, унизанная перстнями, протягивается к нему, выступая из белесого, холодного тумана вечности.
