Виктория Мальцева
Опиум. Вечность после
Глава 9. Упасть и не подняться
Nick Mulvey – We Are Never Apart (Audio)
На Рождество в «Шестидесятых» сумасшествие. Тёмный бар набивается обездоленными, брошенными, отвергнутыми, не нашедшими своей пары, чтобы одиночество ненароком не убило их в самую святую и «семейную» ночь в году. Ну и, конечно, вся эта публика так же отчаянно пьёт, как и страдает.
В последующие после праздника дни наплыв не стихает – Рождество слишком болезненное явление, чтобы пережить его за одну ночь. Я добровольно вызываюсь работать во все три смены и каждый день, что несказанно радует моего начальника, однако заставляет думать, что у меня не всё в порядке с головой:
– В чём твой секрет? – интересуется причинами моего неадекватного трудолюбия.
– Деньги нужны.
Я не вру, они всегда нужны.
– Ну-ну, – не верит.
А я просто помню о ТОМ дне. Двадцать седьмое декабря – день, когда он навеки отдаёт ей себя.
И этот день, вернее, ночь (потому что в Риме – утро двадцать седьмого декабря, а у нас – вечер двадцать шестого) проходит в рабочем угаре. Я не пью, держусь, потому что знаю – в любой момент может позвонить мать или Дэвид. Но никто из них не звонит, очевидно, из-за насыщенности их свадебного графика. Я только получаю утреннее сообщение о том, что перелёт прошёл «без сюрпризов и эксцессов».
Домой приволакиваю ноги к пяти утра, стараясь ни о чём не думать. Заваливаюсь спать, не принимая душ – сил нет. Мгновенно проваливаюсь в сон, пока едва не подскакиваю от щелчка пришедшего сообщения.
Смахиваю, открываю послание и вижу то, отчего моё сердце перестаёт биться. Оно не выдерживает и трескается, кровоточит.
На экране смартфона светится счастьем и благополучием знакомая пара в свадебных нарядах: мой родной брат и его прекрасная, почти неотразимая супруга Мелания. Дамиен в тёмном костюме, странным образом подчёркивающем глубину его глаз, в руках невесты букет белых лилий. Свадебное фото в полный рост на фоне алтаря и пышного цветочного убранства церкви, а под ногами молодожёнов почти незаметно для незнающего взгляда растоптаны алые цветы. Маки.
Спустя мгновение ещё сообщение:
Mel: «Помнишь, я говорила, что буду его женой? Запомни: я всегда держу слово и никогда не изменяю своих планов.».
Eva: «Иди к чёрту!»
И получаю смеющийся смайлик. Хохочущий, мать его, до слёз.
– Суууууукаааа!
Это слово слышали все соседи, и те, которые на дальних улицах, тоже. Но ругательств, очевидно, мне показалось мало, и я совершила кармическую ошибку, набрав в смартфоне судьбоносное пожелание:
«Желаю вам бесплодного брака. Пусть каждая ваша попытка будет такой же пустой и бесполезной, как ты сама!»
Я не отправила это сообщение, хватило ума вовремя остановиться. Однако послание, сделанное в сердцах, всё-таки улетело в Космос, и было услышано там, где принимаются решения и вершатся судьбы.
Горькие, солёные, слишком обильные, чтобы назвать их слезами, реки бегут по моим щекам, сползая к горлу и за шиворот. Я растираю их ладонями, тщетно стараясь избавиться – это практически невозможно, их слишком много, и слишком активно производят их мои глаза.
Нет, мы с Дамиеном не родственные души, а гораздо больше – между нами связь. Наверное, именно та необъяснимая взаимная тяга и умение чувствовать другую душу, какие и бывают у близнецов. И эта связь приняла необычные формы: мы даже ненавидели друг друга не так как все, а с особой изощрённостью. И полюбили точно так же – до боли в костях, в каждой клетке, в каждой мысли в разлуке, вдали друг от друга.
Как часто мы лжём себе! И я лгала. Сколько раз думала о ненавистном Дамиене, живя в изгнании? Нет, не тысячи! Я думала о нём каждый день, я засыпала с мыслями о нём. И это не были воспоминания о наших военных действиях и взаимных обидах, нет. Я беспокоилась о том, как он там: даст ли отпор придурочному Ли с соседней улицы, как хорошо будет играть на соревнованиях и выбросит ли из своей жизни весь ненужный хлам, чтобы заметить главное – то, что я нуждаюсь в нём. Нуждаюсь в его времени, внимании, улыбке, заботе. Хочу, чтобы защищал меня в школе и никогда не целовал других девчонок. Он всегда был симпатичным, и я всегда боялась и млела от его взглядов. Наверное, именно поэтому так и усердствовала, прикрываясь ненавистью. А ведь он хотел поговорить, выяснить, с чего между нами возникла эта вражда.
Да, где-то в том самом возрасте, лет в одиннадцать, когда мало что понимаешь в собственных чувствах, я и влюбилась в него, моего Дамиена. Моего кровного брата.
Я иду в церковь. Наши церкви – совсем не то, что в Европе, они – просто дома с просто картонными стенами. Как бы мне сейчас хотелось оказаться в какой-нибудь часовне в Италии, сидеть на дубовой лакированной лавочке с резными перилами, разглядывать золотую деву Марию в специальной нише и других святых, нарисованных на стенах и потолке, слушать тихую органную музыку и думать о жестокости жизни.
Смотрю на унылое, серое помещение, угрюмый алтарь и прошу у Бога прощения за слова, написанные в сердцах:
Боже, пусть он будет счастлив! Даже если с ней… пусть он будет счастлив. Дай ему сына, Господи! Он ведь так хотел сына… Пусть они оба будут счастливы…
И уже на пути домой вспоминаю, что ничего не попросила у Бога для себя.
Глава 10. Четыре месяца спустя
Lana Del Rey – Mariners Apartment Complex
Дамиен обожал мороженое. Он был буквально «мороженовым аддиктом». А любимый его сорт – вообще отдельная история: это магазинная линия РС, выпускающая буквально всё, от носков и гвоздей до самого вкусного, с точки зрения Дамиена, мороженого. Мраморное месиво из ванильного, шоколадного и арахисового слоёв, с вкраплениями уменьшенной копии популярного в Канаде шоколада с арахисовым маслом. Когда я впервые положила кусочек в рот, мне показалось, у меня склеились зубы. Три ложки, и мой желудок возмущённо фыркнул: не ешь этот сахарный жир! Или жирный сахар?
А Дамиен уплетал за обе щёки, сладострастно облизывая губы и икеевскую специальную ложку, которой удобно делать шарики. Только он эти шарики отправлял прямиком в рот.
– Как тебя до сих пор не разнесло-то от такого… мороженого?
– Я спортом занимаюсь! И… сексом! Знаешь, сколько калорий сжигается за один сеанс?
– Сколько?
– Много! – отвечает с умным видом. – Это ты лежишь… ну, или стоишь, а я-то… о-го-го! Мне силы нужны!
Тянется губами, и я не без удовольствия их облизываю, не замечая, как шутливый поцелуй перерождается в глубоко интимный, чувственный. Мой язык нежно поглаживает его сладкий и холодный, затем наоборот. Это даже круче, чем целоваться губами.
– Ты такой сладкий, – признаюсь, улыбаясь в его губы.
– Ну вот, видишь!
– Но к тридцати годам станешь круглым, как бегемот!
– Но ты же всё равно меня не бросишь? Как же ты без меня? – мурлычет, самоуверенно целуя меня в нос.
LASTLINGS – VERONA
Clann Her & the Sea
Тяжело без тебя, Дамиен. Невыносимо. Невозможно. Нечеловечески больно. И я, кажется, не справляюсь: медленно, но уверенно загибаюсь.
Не я бросила тебя, не ты меня. Мы отвергли друг друга, ибо нам сказали, что мы не можем. И мы с тобой, действительно, не могли, причём оба.
Вздыхаю, вытирая губкой пятна с чёрной глянцевой поверхности стойки. В иные времена убила бы дизайнера, придумавшего её: такая поверхность требует отдельной должности пятнотёра в нашем баре! Но за неимением оного данную малопочётную обязанность приходится выполнять самой. Удивительно, но мне наплевать. Как и на звякнувшую в приветствии нового гостя дверь. Как и на метнувшуюся к столику у окна Шиву. Как и на её совершенно по-особенному учтивый, даже почти заискивающий голос. Эта индианка, впрочем, всегда облизывает клиентов сверх меры, а меня, глядя на её лицо, всегда мучает истошное желание взять самую жёсткую мочалку и попытаться отмыть его добела. Нет, я вовсе не расистка. И африканку Рамину не имею желания отбелить, но вот Шиву почему-то иногда очень хочется.
– Бутылка воды с газом и долька лимона за пятый столик, – сообщает своим невыносимым акцентом прямо около моего уха.
– Бутылка с газом и лимон, – машинально повторяю за ней. И поднимаю глаза…
Конечно, это ОН! Мой любитель самодельного лимонада и мороженого с шоколадными таблетками и арахисовым маслом. Вернее, давно уже не мой. Давно.
Я не могу дышать – забыла, как. Не помню, где нахожусь и зачем. Стою неподвижно, вцепившись руками в натёртую до блеска стойку, не в силах отвести от родного лица глаз. А с того, с другого берега, также неотрывно смотрят на меня, и я вижу, как медленно, неумолимо, почти по-детски радостно самые сексуальные в мире губы растягиваются в улыбке.
Есть нечто особенное в наших взглядах. В том, как фантастически идеально и полно всякий раз происходит их «стыковка». «Клик» – он всегда есть, и ему нужно лишь одно мгновение, одно, пусть даже случайное, касание наших взоров. А сразу за ним – сердцебиение космонавта на старте ракеты: где-то в горле, стремительно удвоив или даже утроив размеры, скорость, силу ударов. Сколько лет я не вспоминала о нём? Забыла даже, что оно есть у меня.
Дамиен так сильно изменился внешне, что я, скорее, узнаю его сердцем, нежели глазами. Холёный, статный, дорого одетый. Его волосы пострижены и уложены модно, но в то же время в уникальном собственном стиле – всегда длинная вьющаяся чёлка, терзающая женский пол безумным желанием вцепиться в неё…
На нём джинсы и элегантный пиджак, ни к чему не обязывающий, но кричащий об обеспеченности. Я сотни раз видела Дамиена на фото в сети, по телевизору, засмотрела до дыр ролики на YouTube с кинопремьер, интервью и просто эпизоды его личной жизни, подсмотренные папарацци. Последнее – самое болезненное, безжалостный инструмент пытки для мазохиста. Висящая на его руке Мелания в шикарных платьях от самых прославленных кутюрье была не так удушающе болезненна, как их интимные поцелуи и ласки в какой-нибудь затерянной кафешке на малоизвестной улице Парижа, где Дамиен неизменно в бейсболке и тёмных очках, а его спутница в очередном немыслимо дорогом, но теперь уже повседневном костюме.
«Несравненная королева стиля Мелания Блэйд со своим супругом гениальным режиссёром Дамиеном Блэйдом»
«Сладкая парочка замечена в Портофино, но задержалась на несколько дней в маленьком городке Риомаджоре»
«Папарацци поймали Дамиена Блэйда за занятием любовью со своей супругой на частном пляже недалеко от живописного городка Портовенере» – гласили заголовки.
И вот он, прославленный, залюбленный публикой едва ли не до смерти, явился собственной персоной в мой бар, в старый добрый даунтаун Ванкувера. Сидит за столиком номер пять у окна и смотрит на меня в упор. А я обдумываю одну единственную мысль: «Неужели случайно зашёл?»
Подходить страшно. И больно. Но он пришёл ко мне, мой Дамиен, родной и чужой одновременно. Я делаю шаг в его направлении и предупреждаю Шиву:
– За пятым столиком мой знакомый, я разберусь сама. Я ненадолго, минут на пять. Клиентов всё равно пока нет.
Получается, наконец, дышать. Но руки потрясывает, кожа на шее горит, и я знаю – это алые пятна, моё новое «приобретение». Нервы стали ни к чёрту.
Я иду медленно, всеми силами стараясь если не успокоиться, то хотя бы выглядеть достойно. Дамиен, увидев меня, начинает снимать пиджак и улыбается ещё шире, искренне и довольно сощурив глаза. Не знаю, почему, но этот жест – избавление от пиджака, словно говорит мне: «Я тут надолго!». И мне мгновенно становится легче, напряжение ослабевает, в висках уже не так шумно пульсирует кровь.
Я тоже улыбаюсь: просто не могу удержать на лице запланированную серьёзность:
– Привет! – ставлю на стол его воду и лимон. – Неожиданно!
– Привееет! – тянет. – Мама сказала, где ты работаешь, – сознаётся, улыбаясь.
И во взгляде столько мягкости. Столько до изнеможения знакомой нежности… что мне вдруг становится невыносимо больно. Отворачиваюсь, чтобы он не видел моё перекошенное лицо.
– Интересно, ты сейчас мою мать имел в виду, или…
– Наверное, нашу, – отвечает просто.
– Тебя уже отпустило? – решаюсь, наконец, снова взглянуть в его глаза. И тут же тону в их карей зелени.
– А тебя?
– Я первая спросила.
– Просто стараюсь быть реалистом и идти вперёд, не оглядываясь.
– У тебя получается. Поздравляю!
– Спасибо. Я рад, что… тебе не всё равно! – продолжает с той же ласковостью.
Наши взгляды вновь встречаются, и мы впервые за долгое время находимся настолько близко физически.
Годы прошли, годы. Сколько? Ещё два с половиной. За это время он снял свой нашумевший фильм, прославился, разбогател и женился. А я?
– У тебя всё успешно не только в профессиональном плане, но и в личном. Прогресс, так сказать, налицо! – язвлю.
Но Дамиен словно не замечает:
– Я стараюсь смотреть на жизнь трезво… – осекается.
Меня словно током бьёт от этих слов. Он всё обо мне знает. Всё! Спасибо мамочке.
– Прости, я не это имел в виду! – вскакивает из-за стола.
Он не хочет меня обижать, явно не за этим пришёл.
– Я хочу забрать тебя отсюда прямо сейчас, – сообщает, немного успокоившись.
– Не могу, у меня смена.
– А я договорюсь с твоим начальством!
И в этот момент его рука касается моей руки… Господи, я только теперь вспоминаю, что этот парень, вернее, уже мужчина – мой родной брат.
Глава 11. Что такое забота?
Jesse Marchant – Sister, I
PLGRMS – Fools And Their Gold
Дамиен
Я разбогател, прославился. Успех избаловал меня, даже развратил, превратив в холёного сноба. Неудачи позволяют сохранять в душе баланс, освобождая место для человечности, но я успешен во всём, к чему не прикоснусь. Будто продал душу дьяволу, словно отказался от неё, променяв на все блага мира. И я даже знаю, когда это произошло: в тот самый день, когда я вычеркнул из жизни девушку, по имени Ева.
Я старался проживать каждый свой день так, будто её никогда и не было, женился, путешествовал по тем же местам с женой, занимался с ней любовью в тех же местах, что и с Евой, даже в тех же самых отелях селился. Я сделал всё, что смог придумать, выбросил все до единой вещи, которые о ней напоминали, даже вывел татуировку. Но договориться с собой так и не смог.
Тянет. Тянет прикоснуться, дотронуться пальцами, ладонями ощутить тепло. Тянет подойти, склониться, зарыться носом в её волосах или прижаться губами к коже на изгибе шеи и вдохнуть полной грудью. Я не пробовал кокс, но видел, как это делают другие. Мне не нужен наркотик, чтобы знать, как он действует – у меня есть мой Опиум. Был Опиум.
Господи, как же тяжело…
Её запах… тот самый, который я так старательно пытался забыть, заполняет сейчас мои ноздри и давит на мозг первобытным желанием. Я помню вкус её губ и не только их. Помню, как часто и ускоренно, как у забегавшегося ребёнка, билось её сердце после очередного оргазма. Каждый раз в постели с ней я старался, стремился превзойти самого себя, настолько мне было важно ей нравиться. Наверное, хотелось удержать и не отпускать до самой своей смерти, которая, я был уверен, случится первой. Да, был уверен, потому что представлять свой мир без неё, было страшно. До ужаса, до умопомрачения боязно. И из этого страха родилось стремление на грани потребности её защищать, чтобы сберечь для себя.
И вот уже больше шести лет прошло с той ядерной в моей жизни ночи. Шесть лет без неё.
Волосы спутались и прилипли к потрескавшимся губам. У неё одна из крайних стадий истощения, и я в ужасе от того, что мать ни слова мне не сказала. Её, чёрт возьми, мать! Не моя! Не меня она растила, не меня учила ходить, есть, говорить, читать, петь и танцевать. Она была настоящей матерью только для Евы, хоть и появилась в моей судьбе задолго до той злополучной ночи. И тем сложнее мне понять её сегодняшнее равнодушие к собственной дочери. Иногда мне даже кажется, что Энни лучше относится к Мелании, чем к Еве. Как будто даже любит её больше. Они проводят вместе время, соприкоснувшись в тысяче общих точек, а вот когда мать и родная дочь в последний раз говорили по телефону – вопрос, на который не будет ответа. И я даже не могу найти объяснения, почему соврал Еве: о её проблемах рассказал мне отец, он же подсказал, как найти и как поговорить самым правильным способом.
Мне удаётся украсть её прямо посередине рабочего дня, сунув пять сотен администратору, чтобы избежать шума и ругани – не хочу, чтобы мои действия травмировали её. Мы едем в Западный Ванкувер наслаждаться весной, набережной, солнечным днём и скупостью часов, отведённых на эту встречу: вечером у меня рейс в Европу, к жене.
Ева молчалива, больше говорю я, а она только улыбается, выслушивая мои истории. Я вижу в её глазах восхищение и… боль. Очень хочется вытравить её оттуда, вымести, выжечь, устранить, но как это сделать, я не знаю.
RHODES – Sleep Is a Rose
Беру Еву за руку, потому что с самого начала встречи боролся с желанием прикоснуться. Хотя бы раз, хотя бы вот так – подержать её ладонь в своей. Но этот скромный жест даёт мне гораздо больше: Ева внезапно перестаёт сдерживать себя и обнимает: обхватив обеими руками мою спину, уткнувшись лицом в шею, прижавшись к груди. Она плачет, а я никак не могу найти слов, чтобы утешить её. Мне тяжело справиться со своими собственными эмоциями: они душат, давят, терзают, угрожая стабильности и самоконтролю – так хочется сжать её ещё крепче и спрятаться где-нибудь в укромном месте от всего мира.
Но вместо этого я говорю ей то, что должен сказать:
– Ты никогда не была слабой, Ева. Ты всегда была сильной. Сильнее меня. Умнее. Отважнее. Ты должна справиться. Обязана.
– Кому обязана? – шепчет своими потрескавшимися губами.
– Мне.
Она понимает. Понимает и плачет. А я обнимаю. Обнимаю так же крепко, и так же забывая обо всём, как и тогда, в нашей сладкой юности. Именно сладкой она была, наша молодость, кремово-мраморной с вкраплениями арахисового масла. И повторения этому уже не будет. Никогда не будет, поэтому сейчас, в это мгновение, я прижимаю губы к её виску, вдыхаю запах волос и закрываю глаза, даже сжимаю их, как и своё чокнутое сердце, чтобы не сорваться. Чтобы не обрушиться со всем своим грузом, со всем законсервированным багажом тоски, сожалений, переосмыслений в сливочные поцелуи с клубничной начинкой и кусочками горького шоколада.
Моего любимого горько-сладкого шоколада.
– Ты должна быть сильной, Ева. Должна.
Она кивает. Соглашается.
– Тебе нужно учиться, получить образование и найти себя. Подняться над тем, что так затягивает, оторваться. Не для успеха, Ева. Для самой себя, чтобы жить.
– Это твои деньги на моём счету?
– Нет, твои. Пообещай, что больше не вернёшься в этот бар, в эту дыру. Тебе в нём не место, Ева! Вспомни, о чём мечтала в юности, что тебя увлекало, просто выбери направление. Тебе всего лишь нужно сделать шаг, а затем просто двигаться. Наступит момент, и ты поймёшь, что жизнь продолжается. Так было со мной, так же точно будет и с тобой. Просто дыши, Ева. Дыши. И ты всегда знаешь, где меня найти.
– Я звонила…
– Когда?
– Не помню уже… но трубку подняла она.
Я закрываю глаза, невольно проклиная супругу.
– Она больше никогда этого не сделает. Когда в следующий раз ты позвонишь, услышишь мой голос. Только мой, поняла? Ты знаешь, что можешь просить меня о чём угодно, обо всём. Знаешь ведь?
Снова кивает, крепче прижимаясь щекой к моей шее. И я не смогу оторвать своих рук, если она не сделает это первой.
Глава 12. Дружба
Ева
Talos – In Time
Axel Flóvent – Lighthouse
Я поступила в Институт Фрайзера на факультет психологии, ведь Дамиен приказал потратить его деньги на что-нибудь не просто полезное, а для души. Но самым большим приобретением, которое довелось моей душеньке получить в этом учебном заведении, оказались вовсе не знания, а дружба. Настоящая, крепкая, жертвенная, отзывчивая, наполненная человеческой любовью женская дружба.
Забавно, но первым, что я заметила в ней, были волосы: эдакая фантастическая грива блестящих каштановых завитушек.
– Мой папа – жгучий брюнет, мама – эфемерная блондинка, а я – каштанка! – смеясь, объяснила мне как-то свой цвет волос Лурдес.
Таких людей, как Лурдес, обычно называют «зажигалками», но в её случае даже это определение не имеет достаточно веса, чтобы отразить во всей полноте способность красотки дарить людям свет и радость: «факел» будет более подходяще.
Она всегда приходила позже меня, вернее, влетала в аудиторию после звонка, мгновенно распространяя по небольшой комнате фантастический аромат дорогих духов и одаривая мистера Беннера стоваттной улыбкой и коротким «Sorry». А мы, студенты – будущие психологи, психотерапевты и психиатры, наблюдали за тем, как забавно профессор в области болезней человеческой души не находил в себе сил, чтобы злиться на систематические опоздания мисс Соболевой.
Это облако курчавых волос сбивало с ног не только повидавшего многое на своём веку преподавателя, но и очаровывало всех студентов без исключения в нашей небольшой группе, включая меня.
Лурдес Соболева нарушала правила. Не только институтские запреты, такие как опоздания на лекции и лабораторные, пользование духами в «fragrance free zone» и телефоном в аудитории, но и негласные нормы межличностных отношений. У неё был своего рода «пунктик» на запретном, и я в этом убедилась, подняв тему «запретной любви».
Профессор Беннер любил отклоняться от темы семейной психологии, часто пускаясь в глубоко философские рассуждения. Он легко сбивался сам, поэтому чтобы направить его в нужное русло, почти не требовалось усилий. В тот день, а это было четвёртое октября, Беннер затронул тему любви, отклонившись от изначального предмета нашего обсуждения «дисфункциональной семьи».
И я, конечно, не могла не задать свой «главный» вопрос:
– Профессор, насколько реальны, по-вашему, чувства в необычной… запретной любви?
В этот момент Лурдес, кажется, впервые меня заметила, обернувшись и уставившись во все глаза.
Беннер, несмотря на возраст и практику, тысячи, если не сотни тысяч отвеченных вопросов от любопытных студентов-диверсантов, закашлялся:
– Что вы имеете в виду под запретными чувствами, мисс Блэйд?
– Ситуации, когда люди испытывают их, но социальные и моральные нормы не допускают развития отношений.
– Как, например?..
С людьми, имеющими учёную степень в психологии, говорить очень трудно: каждое твоё слово и даже их порядок в предложении – источник информации о твоей личности.
– Например, любовь между мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной, братом и сестрой…
Лурдес разворачивается вполоборота, чтобы иметь возможность видеть и меня, и профессора, а я читаю про себя мантру: «Не краснеть! Не краснеть! Не краснеть!».
– Надеюсь, вы имеете в виду не братскую любовь между родственниками? – усмехается Беннер, но увидев перемены в моём лице, мгновенно сменяет улыбку на озадаченность. – Некоторые вещи в нашей жизни происходят независимо от нашего к ним отношения. Войны, например. Каждый отдельный человек убеждён, что война – это чудовищно плохо, но, тем не менее, люди воюют, и воевали на протяжении всей истории человечества. Есть вещи, на которые мы не можем повлиять, независимо от нашего к ним отношения – болезнь и смерть, например. Что именно вы пытаетесь понять, задавая мне этот вопрос, Ева?
– Я пытаюсь понять, почему такие вещи происходят. У любви, как у явления, есть объяснение – запах. Люди находят друг друга по запаху, это, вроде бы, уже доказано. Запах помогает определить идеального или наиболее подходящего партнёра с точки зрения здорового потомства. Но людей часто тянет не к «тем». И я хочу знать, почему так происходит. Что это? Сбой в программе? Нарушения в психике? Химии?
– В последнее время принято спекулировать на химической составляющей романтической любви, точнее «биохимической», – улыбается. – Слишком много значения люди стали уделять гормонам, феромонам, аминокислотам, забывая о главном: любовь слишком сложное и многогранное явление, чтобы упрощать её до химии. Вот Вам простой пример: много лет назад, к своему прискорбию, я отдал свою нежную супругу болезни. Это была та самая болезнь, которая нынче вселяет ужас и в молодых, и в пожилых. И как вы сами понимаете, любовная химия была не на стороне моей умирающей жены, как и вся остальная химия, впрочем, тоже – профессор снимает очки и зажимает переносицу, на мгновение умолкнув.
Но почти сразу продолжает:
– Однако скажу вам по секрету, моему сердцу на эту химию было наплевать. Я никогда не чувствовал всей мощи своей любви к ней так остро как в те месяцы, когда терял её. Ну так и скажите мне: при чём тут аминокислоты? Феромоны? Вы видели когда-нибудь, Лурдес, как выглядит умирающий от рака человек?
– Видела и не раз, как умирают от рака маленькие дети.
– Правда? – профессор как будто удивлён, да честно говоря, и я тоже.
– Чистая. Моя сестра работает в детской онкологии в Сиэтле в больнице при университете Вашингтона. Мне часто приходилось быть волонтёром – развлекать детей.
– Это очень достойное времяпровождение, мисс Соболева. Я знал, чувствовал в Вас сюрпризы, но Вы, тем не менее, умудрились меня удивить!
– Это не в последний раз, профессор! – подмигивает ему, жеманно помахивая ножкой в красной туфле.
– Знаете, Ева, – Беннер словно вспоминает обо мне, – то, что я хотел вам сказать, мысль, которая в последнее время так легко ускользает от меня, – смеётся вместе со всей аудиторией, затем внезапно становится серьёзным. – Любовь возникает не в теле. Влечение – да, в нём. Мужчина должен желать женщину, женщина мужчину, чтобы их встреча была плодотворной. Но любовь рождается в мозгу, в нашей личности, в психике, ищущей свой остров безопасности, опору. Мы привязываемся к людям и болеем душой, теряя их. Эта привязанность рождается из взаимного притяжения, психологической и личностной совместимости. Если сюда добавить вашу химию и секс – получится романтическая любовь. И ей подвержено любое существо, независимо от пола и степени родства. Две энергии сошлись в частоте напряжения, и бумс! Происходит взрыв. Если бы ваш вопрос заключался в том, позволить ли такой любви жить, мой ответ был бы: а почему нет? Нашему обществу повезло «расти», и мы уже доросли до многих свобод и научных открытий. Это я о том, что, как вы знаете, кровно родные партнёры подвержены значительным рискам в деторождении.
Я киваю головой, что знаю, мол, а Лурдес косит своими карими, почти чёрными глазами на меня.
– Я в этих вопросах не специалист, – продолжает профессор, – но если уж случилась любовь – любите! Только детей не заводите! – смеётся. – Хотя сегодня на помощь и такой любви могут прийти врачи-специалисты в области репродуктивной функции человека. Генная инженерия шагнула далеко вперёд, и эти вопросы сейчас решаемы. РЕШАЕМЫ! Главное, понять для себя, хотите ли вы их решать, и стоит ли то самое чувство таких испытаний, – пожимает плечами. – А это известно только вам. Только вам.
