Виктория Шваб
Сотворение света
Он нашел короля Максима у платформы, где каждый вечер играли музыканты в золотых костюмах. Король совещался с мастером Тиреном и начальником охраны.
Келл подбежал к ним, грохоча сапогами по мраморному полу, и с ходу выпалил:
– Что значит – город пал? – С окровавленными руками, в плаще на голую грудь он казался совершенным безумцем. Но ему было все равно. – Почему вы вернули меня? – Тирен преградил было ему дорогу, но Келл оттолкнул жреца. – У вас есть план?
– Мой план, – спокойно сказал король, – спасти тебя от верной гибели.
– Но это помогало! – зарычал Келл.
– Что помогало? – переспросил король. – Вскрыть себе вены над Лондоном?
– Если моя кровь может защитить людей…
– Скольких ты защитил, Келл? – нахмурился король. – Десять? Двадцать? Сотню? А в городе десятки тысяч жителей.
Келлу показалось, что он снова в Белом Лондоне, и на шее смыкается стальной обруч. Беспомощность. Отчаяние.
– Это хоть что-то…
– Этого недостаточно.
– У вас есть идеи получше?
– Пока нет.
– Тогда, санкт, отпустите меня и не мешайте!
Максим взял его за плечи.
– Послушай меня, – вполголоса сказал король. – В чем сила Осарона? Какие у него слабости? Что он делает с нашими людьми? Можно ли это повернуть вспять? Вот сколько вопросов ты не смог задать, потому что строил из себя храбреца. Носишься по улицам, рубишь вслепую и попусту тратишь свою драгоценную кровь. У тебя нет никакого плана. Никакой стратегии. Ты не нашел трещину во вражеской броне. Не продумал атаку. Ты не можешь даже толком нанести удар, потому что не знаешь, куда его нацелить. Чтобы одолеть врага, надо его хорошенько узнать.
У Келла стиснуло грудь.
– Я защищал ваш народ!
– И на каждого, кого ты защитил, еще десяток был захвачен тьмой. – В голосе Максима не было осуждения, лишь мрачная решимость. – Город пал, Келл. Без твоей помощи он не поднимется, но это не значит, что ты будешь спасать его в одиночку. Король крепче сжал ему плечи. – Я не принесу в жертву своих сыновей.
«Сыновей».
Эти слова потрясли Келла. Его гнев понемногу угасал. Максим разжал руки.
– Рай очнулся? – спросил Келл.
– Нет еще, – покачал головой король и посмотрел куда-то в сторону. – Сейчас речь о тебе.
Келл обернулся и увидел Лайлу. Упавшие волосы закрывали расколотый глаз. Она стояла, вычищая из-под ногтей засохшую кровь.
– Кто ты такая? – спросил король.
Лайла нахмурилась, хотела было ответить, но Келл опередил ее:
– Это мисс Дилайла Бард.
– Друг королевской семьи, – вставил Тирен.
– Я уже спасала ваш город, – ответила Лайла. – Дважды. – Она вздернула голову, откинув темную челку и открыв звездные искры разбитого глаза. Максим, к его чести, не вздрогнул, лишь посмотрел на Тирена.
– Это и есть та девушка, о которой ты мне говорил?
Верховный жрец кивнул, и Келлу осталось лишь гадать, что рассказывал королю авен эссен и давно ли он знает о ее способностях. Король присмотрелся к Лайле, перевел взгляд от разбитого глаза к окровавленным пальцам, потом принял решение. Максим слегка поднял голову и приказал:
– Пометьте своей кровью всех, кто здесь присутствует.
Это была не просьба, а приказ короля своей подданной.
Лайла открыла было рот, и на миг Келл испугался, что она скажет какую-нибудь дерзость, но Тирен положил ей руку на плечо, успокаивая, и она впервые в жизни послушалась.
Максим отступил на шаг и чуть-чуть повысил голос, чтобы его услышали все собравшиеся. И они слушали его, понял Келл. Несколько человек повернули головы и внимательно ловили слова, которые король говорил своему антари.
– Холланд находится в тюремной камере. – Всего несколько часов назад там же, под замком, сидел Келл. – Поговори с ним. Выясни все, что он знает, о силе, с которой мы столкнулись. – Максим помрачнел. – Любыми средствами.
Келла передернуло.
Холод стальных оков.
Ошейник, сжимающий горло.
Руки, ободранные о металлическую раму.
– Будет сделано, ваше величество, – ответил Келл, стараясь не сорваться.
* * *
Келл, грохоча сапогами, спускался по тюремной лестнице. Каждый шаг уносил его все дальше от теплого и светлого сердца дворца.
В детстве Рай любил прятаться в тюремных камерах. Высеченные в одной из массивных каменных лап, поддерживавших дворец над рекой, они находились прямо под залом стражи. Камеры редко бывали заполнены. По словам Тирена, когда-то они использовались гораздо чаще. Это было в те времена, когда Арнс и Фаро вели войну. Но сейчас камеры обычно пустовали. Иногда – довольно редко – их использовали для непонятных нужд дворцовые стражники. Но если Рай вдруг с озорным смехом убегал от брата прочь, бросив через плечо «Найди меня», Келл первым делом спускался в камеры.
Там всегда было холодно, в воздухе стоял тяжелый запах сырых камней. Он звал Рая, и эхо повторяло: «Выходи, выходи, выходи». Куда бы Рай ни спрятался, Келл неизменно находил его, и обычно прятки заканчивались тем, что мальчишки забивались в одну из камер, грызли краденые яблоки и играли в санкт.
Рай говорил, что ему нравится спускаться сюда, но Келл подозревал, что гораздо больше ему нравится подниматься обратно: наигравшись, легким движением стряхнуть с себя всю тяжесть тюремной атмосферы, сменить темное подбрюшье дворца на мягкий халат и пряный чай, еще раз вспомнить, как ему повезло родиться принцем.
Келлу в камерах никогда не нравилось.
А теперь он их и вовсе возненавидел.
С каждым шагом в нем нарастало отвращение. Было неприятно вспоминать, как он сам сидел здесь, и не хотелось видеть человека, запертого сейчас на его месте.
Светильники заливали коридор бледным светом. Коснувшись металла, он сверкал, а на камнях рассыпался тусклым веером.
Возле самой большой камеры – той самой, где всего несколько часов назад был заперт Келл – стояли четверо стражников в полных доспехах. Держа оружие наготове, они не сводили глаз с серой фигуры за решеткой. В их взглядах читались ярость и ненависть. Келл понимал, что многим хотелось бы так же смотреть на него. Только страх и гнев, и ни капли уважения.
Белый антари сидел на каменной скамье в глубине камеры, прикованный руками и ногами к стене. Глаза скрывала плотная черная повязка, но по легким движениям рук, по наклону головы Келл догадался, что Холланд не спит.
Путь от крыши до камеры был недолгим, но стражники явно не церемонились. Пленника раздели до пояса, ища оружие. На скуле, на груди и поперек живота темнели свежие синяки, светлая кожа выдавала все следы ударов, хотя стражники все же дали себе труд смыть кровь. Несколько пальцев были, похоже, сломаны, легкий хруст в груди говорил о переломах ребер.
Стоя перед Холландом, Келл дивился переменам, произошедшим в нем. Широкие плечи, подтянутые мускулы, равнодушно сжатые губы – все было на месте. Но то, что появилось позднее – румянец на щеках, молодая свежесть – исчезло. Осарон, уходя, забрал их с собой. Там, где не было синяков, кожа антари казалась пепельной, а волосы растеряли свой глянцево-черный блеск, который появился ненадолго, когда Холланд был королем, но не вернулись и к тускло-антрацитовому оттенку, привычному для Келла. Теперь их там и тут пронизывала седина.
Холланд будто застрял между двумя своими обликами. Жутковатое зрелище.
Он привалился плечами к холодной стене, но, если ему и было зябко, вида он не подавал. Келл почувствовал остатки подавляющего заклинания, которое когда-то наложил Атос Дан. Эту печать разрушил сам Келл, когда вогнал штырь в грудь антари. А потом он заметил паутину шрамов, испещрявших тело Холланда. В них был некий порядок, как будто тот, кто их вырезал, трудился намеренно. Методично. Келл по себе знал, как легко выздоравливают антари. Чтобы оставить такие шрамы, раны должны быть очень глубокими.
В конце концов молчание нарушил Холланд. Через повязку он не видел Келла, но, должно быть, почувствовал, что это он, так как в голосе антари прозвучало презрение.
– Пришел отомстить?
Келл медленно вздохнул, собираясь с мыслями.
– Уйдите, – велел он стражникам.
Они застыли в неуверенности, переводя взгляд с одного антари на другого. Один без колебаний шагнул назад, двое занервничали, третьему явно не хотелось упускать разговор.
– Это приказ короля, – добавил Келл, и стражники наконец удалились, а с ними и лязг оружия и топот сапог.
– Они знают? – спросил Холланд, разминая изуродованные пальцы. В его голове уже не слышалось отзвуков Осарона, лишь знакомый мрачноватый тон. – Что ты их бросил? Что пришел ко мне в замок по собственной воле?
Келл шевельнул рукой, и цепи натянулись, плотнее прижав Холланда к стене. Но это ни к чему не привело – голос белого антари оставался холодным и бесстрастным.
– Догадываюсь, что нет.
Даже сквозь повязку Келл чувствовал на себе взгляд Холланда. Чернота его левого глаза схлестнулась с чернотой правого глаза Келла.
Он изо всех сил постарался говорить с королевским достоинством.
– Ты расскажешь мне все, что знаешь об Осароне.
Насмешливо сверкнули зубы.
– И тогда ты меня отпустишь?
– Что он такое?
Долгая пауза. Келл подумал, что придется вырывать ответы силой. Но наконец Холланд ответил:
– Осхок.
Это слово было знакомо Келлу. На махтанском языке так называли демона, но вообще оно обозначало осколок воплощенной магии.
– Какие у него слабости?
– Не знаю.
– Как его остановить?
– Никак. – Холланд шевельнул цепями. – Теперь мы квиты?
– Квиты? – взъярился Келл. – Даже если бы я закрыл глаза на те зверства, которые ты творил в правление Данов, это не меняет того факта, что именно ты выпустил осхока на свободу. Ты злоумышлял против Красного Лондона. Обманом заманил меня в свой город. Связал меня, пытал, намеренно лишил магии, чуть не убив этим моего брата.
Холланд вздернул подбородок.
– Если хочешь знать…
– Не хочу, – отрезал Келл. Он шагал взад-вперед, разрываясь между усталостью и гневом. Тело болело, но нервы были натянуты до предела.
А Холланд был невыносимо спокоен. Будто и не сидел прикованный к стене. Можно подумать, они стояли посреди королевских палат, а не по разные стороны тюремной решетки.
– Чего ты хочешь, Келл? Чтобы я принес извинения?
Келл почувствовал, что гнев наконец-то улетучился.
– Чего я хочу? Хочу уничтожить демона, которого ты выпустил на свободу. Хочу защитить свою семью. Хочу спасти свою родину.
– Я тоже этого хотел. И сделал то, что было нужно…
– Нет, – перебил Келл. – Когда правили Даны, твою руку направляли они. А на этот раз ты сделал выбор сам. Ты по собственной воле дал Осарону свободу. Добровольно стал его вместилищем. Ты по своей воле дал ему…
– Жизнь состоит не из череды свободных выборов, – возразил Холланд. – Жизнь – это торг. Одни сделки удачные, другие не очень, но все в мире имеет свою цену.
– Ты предал свободу моего мира в обмен…
Холланд подался вперед, насколько позволяли цепи. Голос его не дрогнул, но все мускулы натянулись.
– Вспомни, что сделали твои сородичи, когда наступила тьма! Когда Осарон сгубил свой собственный мир и грозил утянуть в пучину все остальные. Вы предали наш мир в обмен на свой, заперли двери и оставили нас между молотом и наковальней. Как тебе это нравится?
Келл собрал всю свою волю, обхватил ей голову Холланда и с силой приложил его затылком о стену. Но лишь еле заметно стиснутые зубы и раздувшиеся ноздри Холланда выдали боль.
– Ненависть – мощная штука, – продолжал тот сквозь стиснутые зубы. – Держись за нее крепче.
В тот миг Келлу захотелось послушаться его совета. Надавить сильнее, услышать, как треснула кость, посмотреть, удастся ли ему сломать Холланда, как Холланд сломал его в Белом Лондоне.
Но Келл понимал – Холланда сломать нельзя.
Холланд уже сломан. Это проявлялось не в шрамах, а в том, как он говорил, как не дрогнув терпел боль, потому что был слишком хорошо знаком с ней. Он был опустошен еще задолго до Осарона, он не знал ни страха, ни надежды. Человек, которому нечего терять.
И все-таки на миг Келл сильнее сжал тиски – от гнева, от злости – и почувствовал, как застонали кости Холланда.
А потом нехотя ослабил хватку.
Глава 3
Умри или сражайся
I
В тот момент, когда открылась дверь, Алукарду снилось море.
Звук был негромкий, но такой нездешний. Он никак не сочетался с плеском океанских волн и криками летних чаек.
Алукард не сразу вырвался из сонной пелены. Все тело болело после турнирных травм, голова была как ватная. Потом он услышал шаги. Скрипнули деревянные половицы. Здесь кто-то есть. Чужой. В комнате Рая. А рядом лежит принц, все еще бесчувственный, безоружный. Алукард стремительно вскочил. Вода из стакана взмыла в воздух и легла в руку ледяным кинжалом.
– Покажись.
Он половчее перехватил клинок, изготовился к бою. А незваный гость медленно приближался. В комнате стоял полумрак, лишь за спиной пришельца горела лампа, превращая его в тень.
– Лежать, пес, – послышался хорошо знакомый голос.
Алукард тихо выругался и с колотящимся сердцем откинулся на кровать.
– А, это ты, Келл.
Келл подошел ближе. Свет выхватил из темноты мрачно сжатые губы, сощуренные глаза – один голубой, другой черный. Но Алукарду сразу бросился в глаза знак, отчетливо видный на обнаженной груди. Узор из концентрических кругов, точь-в-точь такой же, как над сердцем у принца Рая, пронизанный радужными нитями.
Взгляд Келла метнулся к постели, уловил измятые простыни.
– Вижу, ты серьезно отнесся к своей задаче.
– Совершенно.
– Я велел тебе оберегать его, а не обнимать.
Алукард развел руками:
– Одно другому не мешает. – Он хотел что-то добавить, но вдруг заметил бледность на лице Келла, кровь на руках. – Что случилось?
Келл окинул себя взглядом, как будто забыл, как выглядит.
– В городе враг, – с отчаянием сообщил он.
Алукард вспомнил столп черной магии, выросший за окном и расколовший небо. Он кинулся к балкону – и замер. Привычное алое сияние реки угасло. Оно уже не озаряло облака теплыми отблесками. Алукард потянулся к двери, но Келл перехватил его руку. Пальцы стиснули запястье, как наручник.
– Не вздумай, – приказал он непререкаемым тоном. – Дворец охраняют, чтобы оно не прорвалось внутрь.
Алукард высвободился, потирая руку – Хватка Келла оставила на ней след.
– Что – оно?
Антари отвел глаза.
– Не знаю… То ли мор, то ли яд, то ли чары. – Он поднял руку, будто хотел протереть глаза, потом, заметив кровь, уронил. – Что-то страшное. В общем, держись подальше от дверей и окон.
Алукард потрясенно смотрел на него.
– Город под ударом, а мы забаррикадируемся во дворце и будем спокойно смотреть? Там люди…
Келл стиснул зубы.
– Мы не можем спасти всех, – нехотя произнес он. – Надо составить план, а пока его нет…
– Там моя команда. Там моя семья. И если ты думаешь, что я буду сидеть сложа руки и смотреть…
– Нет, – перебил Келл. – Я думаю, что ты принесешь пользу. И желательно где-нибудь в другом месте. – Он указал на дверь.
Алукард оглянулся на постель.
– Я не могу оставить Рая.
– Однажды ты уже сделал это, – напомнил Келл.
Удар был грязный и ожидаемый, но Алукард все же поморщился.
– Я сказал королеве, что…
– Эмери, – перебил Келл, закрыв глаза, и только тут до Алукарда дошло, что антари едва стоит на ногах. Его лицо было пепельно-серым, и, казалось, его поддерживает только сила воли, да и та начинает сдавать. – Ты один из лучших волшебников в городе, – сказал он, и был видно, что признание далось ему нелегко. – Докажи это. Иди, помоги жрецам. Помоги королю. Всем, кому нужна помощь. Моему брату ты сегодня уже вряд ли чем-нибудь поможешь.
– Ну, хорошо, – кивнул Алукард и, еле переставляя ноги, вышел из комнаты. Он оглянулся всего один раз и увидел, как Келл тяжело опустился, даже, точнее, упал в кресло возле кровати принца.
* * *
В коридоре было непривычно пусто. Алукард дошел до лестницы и только там впервые встретил слуг. Они промчались мимо с ворохами ткани, ведрами песка, чанами с водой. Не для перевязки ран, а чтобы накладывать чары.
Из-за угла вышел стражник, держа под мышкой шлем. На лбу темнела струйка крови, но раненым он не выглядел, и не похоже, что он просто вытер рукой лоб и испачкался, – уж больно тщательно была нанесена полоска.
Сквозь распахнутые двери Алукард увидел короля в окружении стражи. Они склонились над большой картой города. Гонцы приносили вести о новых атаках, и с каждым сообщением король клал на пергамент еще одну черную монетку.
Алукард шел по залам, спускался по лестницам и не мог отделаться от чувства, что, проснувшись, угодил прямиком в кошмар.
Всего несколько часов назад во дворце кипела жизнь. А теперь все движения были резкими, нервными. Лица скрыты за масками ужаса.
Ноги сами принесли его в Большой зал, самый величественный во дворце. Алукард Эмери редко чувствовал себя беспомощным, но сейчас застыл как вкопанный. Всего пару ночей назад здесь играла музыка, люди кружились в танце. Пару ночей назад здесь стоял Рай в красно-золотом наряде и одаривал гостей своим блеском. Пару ночей назад здесь раздавались песни и смех, звенели бокалы, шелестели голоса. А сейчас остра и вестра жались по углам, а у окон стояли жрецы в белых мантиях, прижимали ладони к стеклу, окутывая дворец коконом чар, сооружая барьер против отравленной ночи. Он видел их магию, бледную и трепетную: она сплеталась в сети, закрывая окна и стены. Какой же хрупкой казалась она против мрачных теней, которые стучались в стекла, стремились внутрь.
Стоя в дверях бального зала, Алукард улавливал обрывки информации, невнятные, спутанные, и не мог отделить истину от болтовни, правду от страхов.
На город напали.
В Лондон пришло чудовище.
Туман отравляет людей.
Проникает к ним в разум.
Сводит с ума.
Словно повторяется Черная ночь, говорили они, только хуже. В тот раз чума унесла человек двадцать или тридцать и ушла сама собой. А сейчас она будто разносится по воздуху. Заражены уже сотни, а может, и тысячи. И зло распространяется.
Турнирные маги сбились в кучки, одни что-то говорили, тихо и настойчиво, другие просто смотрели через сводчатые окна, как черные щупальца тумана окутывают дворец, расползаются по городу.
Фароанцы плотным кольцом сгрудились вокруг лорда Сол-ин-Ара, и генерал что-то говорил им на своем змеином языке. А вескийцы стояли в угрюмом молчании, их принц глядел в ночную тьму. А принцесса шарила взглядом по залу.
Королева заметила Алукарда, нахмурилась, вырвалась из тесной кучки окруживших ее вестра.
– Мой сын пришел в себя? – вполголоса спросила она.
– Нет еще, ваше величество, – ответил он. – Но с ним сейчас Келл.
Наступило долгое молчание, потом королева кивнула. Ее мысли были уже далеко.
– Это правда? – спросил он. – Что Рай… – Он не хотел облекать в форму эти слова; произнесешь – и они обретут жизнь и вес. Он по кусочкам собирал мозаику, распавшуюся с гибелью Рая, видел точно такое же клеймо на груди Келла.
«Тебя кто-то ранил», – сказал он в тот вечер, заметив печать над сердцем Рая. Но нет – с ним поступили гораздо хуже.
– Теперь он поправится, – сказала королева. – Это главное.
Ему хотелось что-нибудь добавить, сказать, что он тоже волнуется за принца (интересно, знает ли она – а если знает, то как много – о лете, которое он провел с Раем, о том, как сильно принц ему дорог). Но Эмира уже отвернулась, чтобы уйти, и он остался с горечью несказанных слов на языке.
– Так, кто следующий? – послышался знакомый голос. Алукард обернулся и увидел свою воровку в окружении дворцовой стражи. Он встрепенулся, но потом понял, что ей ничто не угрожает.
Стражники стояли перед ней на коленях, и Лайла Бард – подумать только! – дотрагивалась каждому до лба, как будто даруя благословение. Со склоненной головой она выглядела как святая.
Если только святые одеваются в черное и носят ножи.
Если только святые благословляют верующих кровью.
Стражники, получив красные полоски на лбу, удалились, и Алукард подошел к ней.
Вблизи стало заметно, насколько Бард бледна. Под глазами, как синяки, лежали тени. Она обмотала порезы на руке полотняным бинтом.
– Оставь хоть немного крови в жилах, пожалуйста, – сказал он и помог ей затянуть бинт.
Она подняла глаза, и он заметил неестественный блеск. Стеклянная поверхность правого глаза, когда-то ровная и каряя, почти как живая, покрылась паутиной трещин.
– Твой глаз… – еле вымолвил он.
– Знаю.
– Похоже…
– Что, страшно?
– Что тебе очень больно. – Его пальцы потянулись к капельке засохшей крови, застывшей, как слезинка, во внешнем уголке разбитого глаза. Крохотная царапинка от удара ножа. – Ночь выдалась долгая?
Она сдавленно улыбнулась:
– А будет еще дольше.
Алукард перевел взгляд с меток на стражниках к ее окровавленным пальцам.
– Чары?
– Благословение, – ответила Бард. Он изогнул бровь. – Разве ты не слышал? Я, оказывается, авен.
– Я всегда знал, что в тебе что-то кроется, – усмехнулся он. Вдруг по соседнему окну зазмеилась трещина, и двое жрецов кинулись к новичку, работавшему над заклятием. Алукард понизил голос: – Ты уже была снаружи?
– Да, – сказала она, и ее черты заострились. – Это… это очень… плохо. – Ее голос неуверенно задрожал. Бард всегда была не из болтливых, но он не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь лишалась слов. Она немного помолчала, искоса поглядывая на пестрое собрание в зале, и снова тихо заговорила: – Стражники не выпускают людей из домов, но туман – что бы в нем ни таилось – ядовит. Одни, вдохнув его, гибнут в считанные мгновения. Но не рассыпаются в прах, как было в Черную ночь, – добавила она, – так что тут дело не в одержимости. Но они после этого не такие, как были. А тем, кто сопротивляется, бывает еще хуже. Жрецы пытаются узнать как можно больше, но пока что… – Она вздохнула, взъерошив челку над разбитым глазом. – Я видела в толпе Леноса, – добавила она. – Он, кажется, живой. Но Тав… – Она покачала головой.
Алукард нахмурился.
– Это уже дошло до северного берега? – спросил он, сразу подумав о поместье Эмери. О сестренке. Бард не ответила, и он шагнул к двери. – Я должен…
– Нельзя, – сказала она, и он ожидал упреков – ты, мол, все равно ничего не сможешь сделать – но Бард, его Бард, всегда оставалась самой собой. – У дверей стоит стража, – пояснила она. – У них строгий приказ никого не впускать и не выпускать.
– Тебя же это никогда не останавливало.
– Верно. – Она еле заметно улыбнулась. – Зато тебя могу остановить я.
– Попробуй.
Видимо, она заметила в его глазах сталь – ее улыбка быстро погасла.
– Подойди сюда.
Она ухватила его за воротник и привлекла к себе. На один головокружительный миг ему подумалось, что она хочет его поцеловать. В памяти вспыхнула другая ночь – спор, прерванный поцелуем, сплетение тел как последний довод – но сейчас она просто прижала ему палец ко лбу и нарисовала короткую черточку.
Он протянул руку к ее лицу, но она отстранилась.
– Это тебя защитит, – сказала она, – от всего, что там прячется. – И кивком указала на окно.
– Я думал, для этого есть дворец, – мрачно пошутил он.
– Может быть, – вздернула голову Лайла. – Но только если будешь сидеть внутри.
Алукард шагнул к двери.
– Да хранит тебя бог, – сухо сказала Бард.
– Что? – растерянно переспросил он.
– Ничего, – пробормотала она. – Просто постарайся остаться в живых.
II
Эмира Мареш стояла в дверях и смотрела, как спят ее сыновья.
Келл тяжело осел в кресле возле кровати Рая, положив голову на сложенные руки. Рядом валялся сброшенный плащ, голые плечи укутаны одеялом.
А принц вытянулся на кровати, положив одну руку на грудь. На его щеки вернулся румянец, ресницы трепетали – так всегда бывало, когда ему снился сон.
Как же мирно они спят!
Когда они были детьми, Эмира, дождавшись, когда они лягут спать, ходила, как привидение, из комнаты в комнату, поправляла простыни, гладила по головам, смотрела на спящих. Рай не позволял укутывать его одеялом – считал это ниже королевского достоинства. А Келл, если просыпался, смотрел на нее своими огромными глазами, в которых ничего нельзя было прочитать. Он настаивал, что и сам способен укрыться, и всегда так и делал.
А сейчас Келл пошевелился во сне, и одеяло соскользнуло с его плеч. Она машинально поправила его, но, едва пальцы коснулись его плеча, он подскочил, словно от удара, и уставился на нее мутными глазами, полными страха. Вокруг него уже трепетала магия, дрожала в воздухе, как жар.
– Это я, – тихо произнесла она. Но, узнав ее, он не расслабился. Руки опустились, но плечи так и остались заостренными, а во взгляде сквозила каменная тяжесть. Эмира попятилась. Ну почему, когда он просыпается, смотреть на него гораздо труднее?
– Ваше величество, – произнес он с почтением, но холодно.
– Келл, – начала она, тщетно отыскивая в душе теплоту. Надо продолжать, за именем должен последовать вопрос: куда ты ходил? Что случилось с тобой? С моим сыном? Но он уже был на ногах, уже накидывал плащ.
– Я не хотела тебя будить, – сказала она.
Келл протер глаза.
– А я не собирался спать.
Она хотела бы остановить его, но не могла.
– Простите, – бросил он от дверей. – Это я во всем виноват.
Нет, хотелось ответить ей. И все-таки да. Ибо каждый раз, глядя на Келла, она видела Рая, слышала, как он взывает к брату, видела, как он харкает кровью из-за чужих ран, видела его при смерти, видела, как он из принца стал просто мертвым телом, покойником. Но он вернулся, и она знала: это сделал Келл своими чарами.
Она видела, какой дар Келл преподнес принцу, видела, кем он стал бы без этого, и такая связь ее пугала. Но в эту минуту ее сын лежал на кровати, живой, и ей хотелось броситься Келлу на шею, целовать его, повторять: «Спасибо, спасибо, спасибо».
Она ничего ему не простила.
И была ему обязана всем.
Но не успела ему этого сказать: он ушел.
Когда захлопнулась дверь, Эмира рухнула в опустевшее кресло Келла. На губах застыли невысказанные слова. Она проглотила их, поморщившись: казалось, они царапнули горло.
Она склонилась и осторожно накрыла руку Рая своей.
Его рука была гладкой и теплой, пульс бился сильно. По ее щекам потекли слезы. Они замерзали на лету и ледяными бусинками падали на колени, а там, растаяв, впитывались в ткань ее платья.
– Все хорошо, – наконец произнесла она, сама не зная, чти это слова: Келла, или Рая, или ее собственные.
Эмира никогда не хотела быть матерью.
И уж точно никогда не собиралась становиться королевой.
До свадьбы с Максимом Эмира была второй дочерью Волла Насаро, из благородного семейства, стоявшего в четвертой линии от трона – после Марешей, Эмери и Лорени.
В детстве она была из тех девочек, у кого все в руках бьется и ломается.
Яйца и стеклянные кувшины, фарфоровые чашки и зеркала.
– Ты даже камень смогла бы разбить, – поддразнивал ее отец, и она не понимала, в чем дело: то ли она просто неуклюжая, то ли на ней лежит заклятие. Знала только, что у нее все валится из рук. И она сочла за жестокую шутку судьбы то, что ее стихией оказалась не сталь и не ветер, а вода – лед. Так легко создать. Так легко разбить.
Ее страшила сама мысль о детях – они такие маленькие, такие хрупкие, так легко ломаются. Но потом появился принц Максим, надежный и сильный, со стальной решимостью, с его скрытой добротой, подобной бегущей воде под спудом снега. Она понимала, чего люди ждут от королевы, что от нее требуется, хотя все равно в глубине души надеялась, что этого никогда не случится.
Но случилось-таки.
Все девять месяцев она словно держала в руках свечку на ветру, ладонями прикрывая пламя.
Все девять месяцев она ходила затаив дыхание, с одной только мыслью: если кто-нибудь придет за ее сыночком, то должен будет сначала пробиться сквозь нее. Все девять месяцев она молилась истокам магии, безымянным святым и бесчисленным предкам Насаро, прося только об одном: снять с нее заклятие, отвести его руку.
Потом родился Рай, и он был совершенством. И она поняла, что остаток жизни проведет в страхе.
Всякий раз, когда принц спотыкался и падал, она еле сдерживала слезы. Рай со смехом вскакивал, не обращая внимания на синяки, и бежал дальше, навстречу новой катастрофе, а Эмира оставалась стоять, простирая к нему руки, как будто хотела поймать.
– Успокойся, – говаривал Максим. – Мальчики так легко не ломаются. Наш сын будет сильным, как закаленная сталь, и крепким, как толстый лед.
Но Максим ошибался.
Сталь может заржаветь, а лед прочен лишь до тех пор, пока по нему не пробежит трещина. По ночам она лежала без сна, ожидая, когда же придет беда.
Но вместо беды пришел Келл.
Келл, в крови которого кипела магия.
Келл, несокрушимый и неуязвимый.
Келл – он сможет защитить ее сына.
– Сначала я хотела воспитать вас как братьев.
Эмира и сама не заметила, когда начала размышлять вслух, лишь услышала отзвуки своего голоса в покоях принца.
– Вы были почти ровесниками, и я решила, что это хорошая идея. Максим всегда хотел еще детей, а я… я не могла себя заставить. – Она подалась вперед. – Понимаешь, я боялась, что вы не поладите. Келл был такой тихий, а ты такой шумный. Вы были словно утро и полночь, но с самого начала сплелись, как лозы. И это было хорошо, пока все опасности сводились к скользким лестницам и разбитым коленкам. Но когда пришли Тени и похитили тебя, Келла не оказалось рядом, потому что вы затеяли какую-то из своих игр. И тогда я поняла, что тебе нужен не брат. Тебе нужен ангел-хранитель. Тогда я постаралась видеть в Келле не сына, а твоего опекуна. Но было поздно. Вы стали неразлучны. Я думала, что с возрастом жизнь разведет вас в разные стороны – Келл займется магией, а ты – будущим королевством. Вы такие разные, и я надеялась, что со временем между вами ляжет пропасть. Но вы день ото дня становились только ближе…
Принц еле заметно шевельнулся, и она сразу вскочила, отвела с его щеки темные волосы, прошептала:
– Рай, Рай…
Его пальцы сжали простыню, сон стал неглубоким, беспокойным.
С его губ слетело слово, еле слышное, но она его узнала. Ее сын произнес имя Келла. И после этого наконец проснулся.
III
На мгновение Рай завис на полпути между сном и пробуждением, между непроницаемой чернотой и буйством красок. На языке вертелось некое слово, отголосок чего-то уже сказанного, но оно растаяло, как сахарная пыль.
Где он?
И где был?
Сначала во дворе, искал Келла, потом упал, провалился сквозь каменный пол куда-то в темную пустоту, ту самую, которая приходила за ним каждую ночь, стоило лишь закрыть глаза.
Здесь тоже было темно, но не так, как там. Здесь тьма стояла тонкая, слоистая, какая бывает в комнате по ночам. Красные подушки на кровати окрасились в различные оттенки серого, простыни сбились.
Сновидения прилипли к Раю, как паутина. Ему снилась боль, снились сильные руки, которые то поднимают его, то опускают, снился холодный ошейник и металлические рамы, кровь на белых камнях – а больше ничего он вспомнить не мог.
Тело дернулось в воспоминаниях о боли, и он, вскрикнув, рухнул обратно на подушки.
