Виктория Шваб
Сотворение света
По лицу Берраса хлынула кровь пополам со слезами, но он даже не поморщился.
И пальцы лишь крепче сжали горло Алукарда.
– Бер… рас, – прохрипел Алукард, пытаясь дотянуться до стекла, до камня, до воды.
Но даже ему, при всей его силе, было трудно призвать в руки предмет, не видя его. А Беррас нависал над ним, загораживая все, и мир стал сжиматься в узкий туннель. Алукард тщетно шарил вокруг себя, хватаясь за все, что попадалось. Под его рывками дом заходил ходуном. В панике борясь за глоток воздуха, он растерял всю свою тщательно взлелеянную точность.
Его губы беззвучно шевелились, взывая ко всему на свете.
Содрогнулись стены. Зазвенели окна. Из досок выскочили гвозди, дерево с треском посыпалось на пол. Весь мир застыл на один последний, отчаянный миг, потом рухнул, сжавшись в точку.
Столы и стулья, картины и зеркала, гобелены и занавеси, куски штукатурки, половицы, двери – все это с чудовищной силой рухнуло на Берраса. Могучие руки выпустили горло Алукарда. Вихрь обломков подхватил Берраса и повалил наземь.
Но тем не менее в нем еще нашлась слепая сила, как в существе, лишенном мысли и поэтому не знающем боли. Беррас вел борьбу, пока на него с потолка не рухнула люстра, похоронив под грудой железа, гипса и камней. Вихрь рассыпался. Алукард, упершись ладонями в колени, жадно хватал ртом воздух. А дом вокруг него все еще стонал.
Над головой было тихо. Совсем тихо. И вдруг он услышал пронзительный крик сестры.
* * *
Он отыскал Анису на втором этаже. Она забилась в уголок, обхватив руками колени, а в глазах стоял ужас. Причина этого ужаса, понял Алукард, находилась не здесь.
Девочка зажала уши ладонями, спрятала голову между колен и беспрестанно шептала:
– Я не одна, я не одна, я не одна…
Алукард опустился рядом с ней.
– Аниса. – Ее лицо пылало, на шее пульсировала жилка, в голубых глазах мутнела тьма.
– Алукард! – тоненьким голосом произнесла она, дрожа всем телом. – Скажи ему, пусть прекратит.
– Он уже прекратил, – сказал он, думая о Беррасе, но девочка опять покачала головой:
– Он хочет сюда ворваться.
Король теней.
Он осмотрел пространство вокруг нее, увидел, как в зеленый свет ее магии вплетаются черные тени. Словно в темной комнате бушует гроза, подумал он. В воздухе плясали яркие сполохи – это ее магия вела неравный бой с силой врага.
– Больно, – прошептала она и свернулась клубочком. – Не уходи, пожалуйста. Не оставляй меня с ним.
– Все будет хорошо. – Он взял сестренку на руки. – Я без тебя никуда не уйду.
Он вынес Анису через вестибюль. Дом ходил ходуном и стонал.
По стенам поползли трещины, ступени под ногами стали рассыпаться. Дом получил смертельную рану, тяжелую, глубинную. Алукард не видел ее, но чувствовал.
Поместье Эмери, простоявшее много веков, рушилось.
И разрушил его сам Алукард.
Он собрал все силы, чтобы не дать дому рассыпаться, и, переступая порог, чуть не падал от усталости.
У его груди покачивалась голова Анисы.
– Останься со мной, Нис, – шептал он. – Останься со мной.
Он вскочил в седло, пришпорил коня и выехал из ворот. Древнее поместье рассыпалось в прах у него за спиной.
Глава 4
Любым оружием
I
Белый Лондон
Наси стояла перед постаментом и не плакала.
Слава ворону, ей было целых девять зим, и она давно научилась хранить спокойствие, пусть даже напускное. Все знают – иногда нужно притворяться. Притворяться, что ты счастлива. Притворяться храброй. Притворяться сильной. Если долго притворяешься, в конце концов так оно и будет. Труднее всего притворяться, что ты никогда не грустишь, но если будешь ходить, понурив голову, тебя сочтут слабой, и разубедить людей будет нелегко, особенно когда ты на голову ниже всех да еще и девчонка.
Поэтому, хоть в комнате никого и не было, кроме Наси и покойницы, она и виду не подавала, что ей грустно. Наси работала в замке, делала всё, что попросят, но знала: тут ей не место. Знала, что в северный зал ей ходить запрещено, это личные покои короля. Но король куда-то исчез, а Наси всегда умела хорошо прятаться, и вообще – она же пришла не воровать и не подслушивать.
Пришла только посмотреть.
И чтобы этой женщине не было одиноко.
Наси понимала, что это глупо, ведь мертвые, наверное, не чувствуют ни холода, ни печали, ни одиночества. Впрочем, откуда ей знать? И все-таки ей бы на месте этой женщины хотелось, чтобы рядом кто-то был.
И к тому же это единственная в замке тихая комната.
Повсюду была суматоха, все кричали, искали короля. А здесь горели свечи, и за тяжелыми дверями и стенами пряталась тишина. А посредине, на постаменте из красивого черного гранита, лежала Ожка.
Ожка была вся в черном, руки вытянуты, в ладонях кинжалы. Вокруг постамента вился плющ – он первым расцвел в дворцовом саду, у изголовья стояла тарелка с водой, в ногах – чаша с землей: туда уйдет магия, когда покинет ее тело. На глазах черная повязка, короткие красные волосы рассыпались, как облако. Шея обернута полоской белого полотна, но даже в смерти на ней выступило красно-черное пятно – там, где перерезали горло.
Никто не знал, что случилось. Знали только, что король исчез, а его избранная воительница погибла. Наси видела королевского пленника – рыжего человека с черным глазом – и подумала, не его ли тут вина, ведь он тоже куда-то исчез.
Наси стиснула кулаки и вдруг больно укололась о шипы.
Она совсем забыла про цветы, нарванные в дальнем углу двора. Самые красивые еще не распустились, и ее заставили выкопать кустик чахлых первоцветов, усеянных острыми колючками.
– Ниджк шост, – прошептала она и положила букет на постамент. Когда она наклонилась, кончик косички пощекотал Ожке руку.
Раньше Наси всегда носила волосы распущенными, чтобы они закрывали шрамы на лице.
И пусть она почти ничего не видела сквозь белесую пелену, пусть спотыкалась и падала. Главное – волосы заслоняли ее от жестокого мира.
Но однажды по коридору прошла Ожка. Она остановила девочку, велела убрать волосы с лица.
Ей не хотелось этого, но королевская воительница стояла перед ней, скрестив руки на груди, и ждала. Наси нехотя послушалась, собрала волосы на затылке. Ожка посмотрела на ее лицо, но ничего не спросила. Не спросила, откуда у нее эти шрамы – от рождения (нет) или ее застали врасплох в Кочеке (да). Лишь склонила голову набок и сказала:
– Почему ты прячешься?
У Наси язык не поворачивался сказать Ожке, королевской защитнице, что она ненавидит свои шрамы. Ведь у самой Ожки с одной стороны лица расплескалась чернота, а с другой от глаза до губ тянулась серебристая линия. Не дождавшись ответа, женщина присела перед ней на корточки и твердо взяла за плечи.
– Шрамы носить не стыдно, – сказала она. – Этот стыд – только у тебя в голове. – И выпрямилась. – Если ты будешь скрывать свои шрамы, они сами скроют тебя. – И с этими словами ушла.
С тех пор Наси всегда зачесывала волосы назад.
И Ожка, встречая ее в коридорах, каждый раз скользила по ней своими разными глазами – одним желтым, другим черным – и, заметив косичку, одобрительно кивала. И Наси с каждым разом чувствовала себя сильнее, как иссохший цветок, которому капля за каплей подливают воду.
– Я больше не скрываю свои шрамы, – шепнула она на ухо Ожке.
За дверью послышались шаги, тяжелая поступь Железной стражи, и Наси торопливо отпрянула. Зацепилась рукавом за лозы, обвивавшие постамент, и чуть не опрокинула миску с водой.
Но ей было всего девять зим, и, когда дверь отворилась, она, проворная как тень, уже скрылась во тьме.
II
В темнице Марешей сидел Холланд, и сон к нему никак не шел.
Мысли куда-то уплывали, но, едва они хоть немного успокаивались, он всякий раз видел, как рушится Лондон – его родной Лондон. Видел, как краски снова становятся серыми, как замерзает река, а замок… Троны никогда не пустуют, Холланд хорошо знал это. Он словно воочию видел, как город ищет своего короля, слышал, как слуги повторяют его имя, пока чей-то еще клинок не перережет им горло. На белый мрамор капает кровь, лес усеян телами, тяжелые сапоги крушат все, что он начал, словно молодую траву.
Холланд мысленно потянулся к Ожке. Его разум преодолел границу между мирами, но отклика не услышал.
Тюремная камера больше походила на каменную могилу в глубоком чреве дворца. Ни окон. Ни тепла. Он потерял счет лестницам, по которым его тащили арнезийские стражники. Полуживого – потому что разум еще не оправился после пыток и внезапного бегства Осарона. Холланд едва замечал камеры по сторонам – все пустые. Почувствовав на руках прикосновение холодного металла, он, как животное, стал бороться, и за это его с силой приложили затылком к стене. А когда он очнулся, вокруг было черным-черно.
Холланд потерял счет времени. Пытался считать секунды, но в полном отсутствии света мысли путались, сбивались, легко соскальзывали к воспоминаниям о том, чего он помнить не хотел.
«На колени», – шептала в одно ухо Астрид.
«Стоять», – приказывал в другое Атос.
«Склонись».
«Сломайся».
«Перестань», – говорил себе он, пытаясь вернуться разумом в холодную камеру. Но разум все равно ускользал.
«Возьми нож».
«Поднеси его к горлу».
«Стой смирно».
Он, конечно, попытался усилием воли отвести пальцы, но заклятие покорности держало крепче любых оков. И когда спустя несколько часов – или даже дней – Атос возвращался, и забирал нож из руки Холланда, и давал позволение снова двигаться, тело без сил рушилось на пол. Истерзанные мускулы. Трясущиеся ноги.
«Вот где твое место, – говорил Атос. – На коленях».
– Хватит! – простонал Холланд в тишине тюремной камеры, и ответом ему было только эхо. На несколько мгновений разум успокоился, но скоро, слишком скоро все началось сначала, и сквозь холодный камень, сквозь железные наручники и тишину снова просочились воспоминания.
* * *
Холланда впервые попытались убить, когда ему было всего девять лет.
За год до того его глаз стал черным. Зрачок с каждым днем делался все шире и шире, темнота пропитала сначала зеленую радужку, потом белок, медленно отравляя его вплоть до ресниц. Волосы у него были достаточно длинные и могли скрыть черную метку, если все время ходить с опущенной головой. Постепенно это вошло в привычку.
Он проснулся, услышав свист металла. Метнулся в сторону, еле успел уйти от клинка.
Кинжал царапнул по руке и вонзился в койку. Холланд спрыгнул на пол, больно стукнувшись плечом. Он ожидал увидеть перед собой незнакомца, наемника, человека с клеймом вора или убийцы.
А вместо этого увидел своего старшего брата. Вдвое крупнее его самого, с мутно-зелеными, как у отца, глазами и грустно изогнутой, как у матери, линией губ. Брат, единственная родная душа, какая осталась у Холланда.
– Алокс? – ахнул он. Раненую руку пронзила боль. На пол упали красные капли. Холланд зажал ладонью кровоточащую рану.
Алокс стоял над ним, и вены у него на горле постепенно наливались тьмой. К пятнадцати годам он уже сделал себе с дюжину татуировок – чтобы подавлять волю и связывать убегающую магию.
Холланд лежал на полу, и между пальцами сочилась кровь. Но он не плакал, не звал на помощь. Плачь не плачь – никто не придет. Отец умер. Мать потерялась в притонах шо, утопив себя в дыму.
– Не дергайся, Холланд, – прошептал Алокс и выдернул нож из койки. Его глаза покраснели – то ли от выпивки, то ли от чар. Холланд не шевелился. Не мог шевельнуться. И не потому, что лезвие было отравлено, хотя именно этого он и боялся. А потому что ему каждую ночь снились покушения. У нападавших были сотни лиц, сотни имен, но ни одного не звали Алокс.
В детстве, когда Холланд не мог уснуть, Алокс рассказывал ему сказки. О грядущем короле. О том, у кого хватит силы вновь оживить этот мир.
Алокс разрешал Холланду сидеть на самодельном троне в пустой комнате и мечтать о прекрасном будущем.
Алокс впервые увидел метку у брата в глазу и пообещал беречь его.
А теперь Алокс стоял над ним с ножом.
– Восск! – взмолился Холланд. «Не надо».
– Это нечестно, – выплюнул его брат, пьяный от вида крови и стали, от собственной силы. – Эта магия – не твоя.
Окровавленные пальцы Холланда сами собой метнулись к меченому глазу.
– Но она меня выбрала.
Алокс яростно помотал головой.
– Магия не выбирает, Холланд. Она не принадлежит никому. Кроме тех, кто берет ее силой.
С этими словами он снова замахнулся ножом.
– Восск! – умолял Холланд, пытаясь заслониться ладонями.
Ему удалось блокировать нож и оттолкнуть его – не сам клинок, а воздух и металл. Лезвие все же задело его, по ладони потекла кровь.
Холланд поднял глаза на Алокса, и от боли на губах вдруг зародились слова:
– Ас старо.
Эти слова возникли сами по себе, выплыли откуда-то из темных глубин разума, словно забытый сон, и с ними в изрезанных руках вспыхнула магия. Она взбежала по клинку, окутала брата. Алокс отпрянул, но было уже поздно. Чары окутали его, превращая тело в камень. Растеклись по животу, взбежали на плечи, стиснули горло.
Короткий вздох – и все было кончено. Тело превратилось в камень за долю секунды, быстрее, чем падает на пол капля крови.
Он лежал, придавленный шаткой тяжестью окаменевшего брата. Алокс стоял на одном колене, и Холланд мог заглянуть брату в глаза. Он поймал себя на том, что вглядывается брату в лицо. Тот застыл с приоткрытым ртом, черты окаменели в краткий миг между удивлением и яростью. Медленно, осторожно Холланд высвободился из-под каменной статуи. Встал на ноги, пошатываясь – внезапная магия отняла много сил, а внезапная атака еще больше.
Он не заплакал. Не убежал. Просто стоял и смотрел на Алокса, выискивая в его чертах хоть малейшую перемену – веснушку, шрам, хоть что-нибудь, чего он раньше не замечал. Пульс постепенно успокаивался, и вместе с ним что-то замедлялось глубоко внутри, как будто заклятие превратило в камень частичку его самого.
– Алокс, – еле слышно произнес он и коснулся холодной щеки брата, но тотчас отдернул руку. Пальцы оставили на мраморном лице кровавое пятно.
Холланд подался вперед и шепнул брату в каменное ухо:
– Эта магия принадлежит мне, – и положил руку на плечо Алоксу.
И толкнул. Гравитация опрокинула статую, и она разбилась вдребезги.
* * *
На тюремной лестнице послышался топот. Холланд мгновенно вернулся в камеру и насторожился. Сначала он подумал, что к нему идет Келл, но потом сосчитал шаги – посетителей было трое.
Они говорили по-арнезийски. Слова быстро перетекали одно в другое, и Холланд понимал далеко не все.
Он застыл в неподвижности. Щелкнул замок, распахнулась дверь. Антари постарался не отпрянуть, когда вражеская рука зажала ему рот.
– Давай-ка глянем… глаза…
Грубые пальцы повозились у него на затылке, и с глаз свалилась повязка. На мгновение мир окрасился в золото – это горел фонарь. Человек силой приподнял Холланду лицо.
– Может, вырезать…
– Не похож… По-моему.
Доспехов на них не было, но, судя по выправке, это дворцовая стража.
Первый выпустил челюсть Холланда и стал закатывать рукава.
Холланд понял, что сейчас будет, за миг до того, как сильный рывок цепи поднял его на ноги. Он встретился глазами со стражником, и тут обрушился первый удар. Он пришелся в шею, между воротником и горлом.
Он следил за болью, как за потоком, стараясь направить ее в другое русло.
Все это было ему хорошо знакомо. В памяти всплыла холодная улыбка Атоса. Огонь серебряного кнута.
«Никто не страдает…»
Хрустнули ребра. Он пошатнулся.
«Так красиво, как ты».
Рот наполнился кровью. Он мог бы выплюнуть ее им в лица и в тот же миг обратить их в камень, а потом разбить оземь. Но проглотил.
Он не станет их убивать.
Но и удовольствия посмотреть на его муки тоже не доставит.
Вдруг блеснула сталь – стражник вытащил нож. И заговорил на общем языке королей.
– Это тебе от Дилайлы Бард, – сказал он и нацелился в сердце.
Нож устремился к обнаженной груди, и в Холланде вскипела магия – внезапная и непокорная. Тяжелые цепи не могли остановить ее поток.
Холланд всей своей волей надавил на металл и кости. Рука убийцы замедлилась. Но в этот миг клинок, уже не подчиняясь Холланду, выскользнул из пальцев стражника и нырнул в ладонь Келлу.
Стражник обернулся, и ярость тотчас же сменилась страхом: он разглядел человека, стоявшего у лестницы. Черный плащ растворялся в тени, поблескивали в лучах фонаря рыжие волосы.
– Это еще что? – сурово спросил антари.
– Мастер Ке…
Стражник отлетел назад и ударился о стену между двумя фонарями, но не упал, а повис, как пришпиленный. Келл обернулся к двоим другим. Они тотчас же выпустили цепи Холланда, и он то ли сел, то ли повалился на скамью, стиснув зубы от боли. Келл отпустил первого стражника, и тот с грохотом рухнул на пол.
Келл присмотрелся к ножу у себя в руке, и воздух в камере словно пропитался морозом. Антари поднес кончик пальца к острию ножа и слегка надавил. Выступила капелька крови.
Стражники, как один, отпрянули, и Келл поднял глаза, будто удивившись.
– Мне казалось, вам нравится пускать кровь.
– Соласе, – проговорил первый, вставая на ноги. – Соласе, мас варес.
Остальные прикусили языки.
– Идите, – приказал Келл. – В следующий раз так легко не отделаетесь.
Они умчались, оставив дверь открытой.
Холланд – он ни слова не произнес с той минуты, когда звук шагов вывел его из забытья – прислонился головой к каменной стене.
– О мой герой.
Повязка с глаз висела у него на шее, и впервые после стычки на крыше их взгляды встретились. Келл закрыл дверь камеры, оставшись снаружи.
– Сколько раз это уже случалось? – Он кивнул в сторону лестницы.
Холланд не ответил.
– Ты не сопротивлялся.
Холланд распухшими пальцами крепко сжал цепи, как будто говоря: «А как?», на что Келл выгнул бровь, словно отвечая: «Разве тебе это помешает?».
Потому что оба прекрасно знали: тюремные стены не удержат антари, если он сам этого не позволит.
Келл снова присмотрелся к клинку – он явно показался знакомым.
– Лайла… – пробормотал он. – Надо было раньше догадаться…
– Мисс Бард меня не жалует.
– Разумеется. Ты же убил ее единственного родного человека.
– А, того, в таверне, – задумчиво произнес Холланд. – Она сама подписала ему приговор, когда взяла то, что ей не принадлежит. Когда отвела меня к себе домой. Умей она воровать получше, он бы, может быть, до сих пор был жив.
– Держи свое мнение при себе, – посоветовал Келл, – если хочешь сохранить голову на плечах.
Долгое молчание. В конце концов его нарушил Холланд.
– Ну что, перестал дуться?
– Знаешь, – огрызнулся Келл, – ты прекрасно умеешь наживать врагов. А друзей заводить не пробовал?
Холланд склонил голову:
– А какой от них прок?
Келл указал на камеры. Но Холланд не попался на удочку; он сменил тему.
– Что происходит за стенами дворца?
Келл провел ладонью по лбу. Когда он уставал, напускное спокойствие рассеивалось, и становились видны все трещинки в защитной броне.
– Осарон вырвался на свободу, – ответил он и рассказал о почерневшей реке, о ядовитом тумане. Холланд слушал, подняв брови. Закончив, Келл посмотрел на Холланда, будто ждал ответа на невысказанный вопрос. Холланд ничего не сказал, и Келл раздраженно хмыкнул.
– Чего он хочет? – спросил юный антари, явно подавив желание встать и пройтись взад-вперед.
Холланд закрыл глаза и вспомнил бурный характер Осарона, его извечное «больше, больше, больше, мы можем достичь большего, стать больше».
– Больше, – коротко ответил он.
– Что это значит? – нахмурился Келл.
Холланд заговорил, тщательно взвешивая слова.
– Ты спросил, чего он хочет, – сказал он. – Но для Осарона вопрос стоит не так. Дело не в том, чего он хочет, а в том, что ему нужно. Огню нужен воздух. Земле нужна вода. А Осарону нужен хаос. Он питается энергией энтропии. – Всякий раз, когда Холланд достигал покоя, всякий раз, когда вставал обеими ногами на твердую землю, Осарон заставлял его идти дальше, к переменам, к хаосу. – Он очень похож на тебя, – добавил он, глядя, как Келл расхаживает из угла в угол. – Совершенно не выносит спокойствия.
Было отчетливо видно, как в глазах у Келла крутятся колесики. Все, о чем он думал и что чувствовал, было написано на лице. Интересно, подумал Холланд, знает ли он, что его можно читать, как книгу.
– Тогда надо придумать, как его успокоить, – сказал юный антари.
– Попробуй, – отозвался Холланд. – Этим ты его не остановишь, зато, может, выведешь из равновесия. Он будет действовать очертя голову. И если люди в таком состоянии совершают ошибки, то, возможно, боги тоже.
– Ты и вправду считаешь, что он бог?
Холланд вздохнул.
– Не так важно то, кем человек – или не человек – является. Куда важней, кем он себя считает.
Над головой открылась дверь, и Холланд инстинктивно напрягся, мысленно обругав предательски звякнувшую цепь. Но Келл словно ничего не заметил.
Через мгновение на лестнице появился стражник. Не из тех, кто напал на Холланда. Этот был пожилой, с серебристыми висками.
– Стафф, что случилось? – спросил его Келл.
– Сэр, – ворчливо ответил тот – видимо, не питал теплых чувств к принцу-антари. – Вас вызывает король.
Келл кивнул и направился к выходу. Но у лестницы остановился.
– Холланд, неужели ты ни в грош не ставишь свой родной мир?
Пленник замер.
– Мой родной мир, – медленно произнес он, – это единственное, что для меня дорого.
– И все-таки ты сидишь здесь. Беспомощный. Никчемный. – Где-то в глубине души у Холланда кто-то другой – тот человек, каким он был до Осарона, до Данов – кричал во весь голос. Рвался в бой. Холланд застыл, ожидая, когда схлынет эта волна.
– Однажды ты мне сказал, – продолжал Келл, – что человек либо повелитель магии, либо ее раб. Кто ты теперь?
Крик в душе у Холланда угас, его задавила гулкая тишина, которую он давно научился вызывать.
– Вот чего ты не понимаешь, – сказал Холланд, падая в объятия этой пустоты. – Я всегда был только ее рабом.
III
Зал, где хранилась королевская карта, всегда был под запретом.
В детстве Келл и Рай играли во всех коридорах и покоях дворца – но только не здесь. Тут и стульев-то не было.
И книжных шкафов от пола до потолка. И камина не было, и потайных дверей и секретных коридоров. Был только стол, а на нем огромная карта. Арнс поднимался с ее пергаментной поверхности, как тело, накрытое простыней. Карта изображала страну в мельчайших деталях. Посередине сверкал огнями город Лондон, а края тянулись до самых дальних границ королевства. По плоским морям ходили крошечные каменные кораблики, в пограничных гарнизонах маршировали крошечные каменные солдатики, крошечные каменные стражники патрулировали улицы из розового кварца и мрамора.
Король Максим говорил, что все детали этой карты связаны с реальностью. Ничто не проходит просто так. Передвинуть чашу – значит объявить войну. Опрокинешь кораблик – и где-то в море пойдет ко дну настоящее судно. Играть с человечками – все равно что играть с живыми людьми.
Это предостережение подействовало. Правдиво оно или нет – кто знает, но ни Келл, ни Рай не посмели проверить его истинность и навлечь на себя королевский гнев.
Карта была волшебная. Она показывала всю империю, как есть. Сейчас река поблескивала, как ниточка масла; по миниатюрным улицам струились белесые, как дым, полоски тумана; арены стояли опустевшие, и повсюду, как пар над водой, клубилась тьма.
Но карта не показывала, как рыщут по улицам павшие. Не показывала, как те, кто остался в живых, в ужасе стучатся в двери, умоляя впустить. Не показывала панику, крики, страх.
Король Максим стоял у южного края карты, опираясь руками на стол, и вглядывался в картины города. Рядом с ним был Тирен – за одну ночь он, кажется, постарел на десять лет. По другую сторону стояла Айзра – капитан городской стражи. Широкоплечая жительница Лондона с короткими волосами и волевой челюстью. Женщины на военной службе были редки, но если кто-то и высказывал Айзре свои сомнения в том, что она справляется со своими обязанностями, то потом сильно в этом раскаивался.
Восточный край занимали два советника из числа вестра – лорд Казен и леди Розек, а западный – Парло и Лисане, двое остра, занимавшихся организацией игр Эссен Таш. Все они были до сих пор одеты в бальные наряды, казавшиеся неуместными в осажденном городе.
Келл, превозмогая себя, подошел к северному краю карты и встал прямо напротив короля.
– Мы ничего не понимаем, – говорила Айзра. – Мы наблюдаем два вида атаки, точнее, два вида жертв.
– Их подчиняют? – спросил король. – Во время Черной ночи витари вселялся в людей, в одного за другим, распространяясь по городу, как чума.
– Это не подчинение, – перебил Келл. – Осарон слишком силен, и обычный человек не может удержать его в себе. Витари пожирал изнутри любую оболочку, но на это уходило несколько часов. Осарон сжигает своего хозяина за считанные секунды. – Ему вспомнилась Кисмайра, рассыпавшаяся в прах под пятой Осарона. – Ему нет смысла овладевать ими.
И подумал: ему нужны только антари.
– Тогда что же он делает, черт бы его побрал? – вопросил Максим.
– Это напоминает болезнь, – объяснила Айзра.
Остра Лисане содрогнулся:
– Он их заражает?
– Он создает покорных кукол, – мрачно ответил Тирен. – Проникает к ним в разум, разъедает его изнутри. А если не получается…
– Берет их силой, – продолжил за него Келл.
– Или убивает при этом, – добавила Айзра. – Прореживает ряды, уничтожает сопротивление.
– Защита есть? – спросил Максим и посмотрел на Келла. – Кроме крови антари.
– Пока нет.
– Выжившие?
Долгое молчание.
Максим кашлянул.
– Мы еще не получали известий от домов Лорени и Эмери, – начал лорд Казен. – Нельзя ли послать ваших людей…
– Мои люди и так делают все, что могут, – отрезал Максим. Айзра метнула на лорда ледяной взгляд.
– Мы отправили разведчиков проследить за распространением тумана, – добавила она, – и выяснили, что у магии Осарона есть периметр. Сейчас колдовство простирается в семь раз шире, чем границы города, образуя круг, но, судя по сообщениям, этот круг расширяется.
– Он вытягивает силу из всего живого, что встречает на пути, – тихо, но весомо заговорил Тирен. – Если Осарона не остановить, его тень накроет весь Арнс.
– А затем – Фаро, – это был голос Сол-ин-Ара. Тот возник на пороге незваным и быстрым шагом вошел в зал.
Рука капитана потянулась к шпаге, но Максим взглядом остановил ее.
– Лорд Сол-ин-Ар, – холодно произнес король, – я вас не приглашал.
– А следовало бы, – возразил фароанец, и у него за спиной появился принц Коль. – Поскольку дело касается не только Арнса.
– Думаете, тьма остановится на ваших границах? – добавил вескийский принц.
– Если мы остановим ее – то да, – сказал Максим.
– А если нет, – добавил Сол-ин-Ар, впиваясь темными глазами в карту, – то не имеет значения, кто падет первым.
Кто падет первым. У Келла зародилась идея, она медленно пробивалась сквозь шум, обретая форму. Обессилевшая Лайла в его объятиях. Пустая чашка в ладонях Гастры.
– Продолжайте, – кивнул Айзре король.
– Тюрьмы переполнены павшими, – доложила капитан. – Мы уже задействовали и торговые ряды, и портовые склады, и скоро будет некуда их помещать. Уже приходится складывать тех, кто с лихорадкой, в Розовый зал.
– А турнирные арены? – предложил Келл.
Айзра покачала головой:
– Никто из моих людей не пойдет на реку, сэр. Это опасно. Кое-то попытался, но они не вернулись.
– Защита кровью держится недолго, – добавил Тирен. – Она исчезает через несколько часов. А павшие, кажется, поняли свою цель. Мы уже потеряли многих стражников.
– Немедленно отзовите остальных, – велел король.
«Отзовите остальных».
Вот оно.
– Я знаю, что делать, – тихо произнес Келл. Тонкие нити идеи еще сплетались у него в голове.
– Мы в ловушке, – заявил фароанский генерал и провел ладонью по карте. – И если не найдем способ одолеть эту тварь, она скоро обглодает наши кости.
«Успокоить его. Сделать так, чтобы он совершил оплошность».
– Я знаю, что делать, – повторил Келл чуть громче. На этот раз все затихли.
– Говори, – велел король.
Келл собрался с духом.
– Надо увести людей.
– Кого именно?
– Всех.
– Мы не можем их эвакуировать, – сказал король. – Слишком многие отравлены магией Осарона. Если они уедут, то лишь будут распространять заразу еще быстрее. Их нельзя выпускать. Мы еще не знаем, можно ли вернуть к жизни тех, кто одержим, но будем надеяться, что это всего лишь болезнь, а не смертный приговор.
– Да, мы не можем их эвакуировать, – подтвердил Келл. – Но каждый, кто в сознании, может стать оружием, и если мы хотим победить Осарона, то сначала надо его разоружить.
– Говори яснее, – приказал Максим.
Келл раскрыл было рот, но его перебил голос, донесшийся от двери.
– В чем дело? У моей постели никто не сидит. Обидно, право слово!
Келл обернулся и увидел в дверях брата. Тот как ни в чем не бывало стоял, засунув руки в карманы и привалившись плечом к косяку. Словно не он метался почти всю ночь между жизнью и смертью. На его лице не было и следа пережитого. Янтарные глаза блестели, волосы были аккуратно причесаны, золотой обруч, как и положено, венчал темные кудри.
При виде брата у Келла заколотилось сердце. Королю удалось скрыть свою радость при виде сына почти так же успешно, как тому – следы пережитых мук.
– Рай, – произнес Максим, и голос чуть не выдал его.
– Ваше высочество, – медленно проговорил Сол-ин-Ар, – мы слышали, вы пострадали при нападении.
– Мы слышали, вы пали жертвой черного тумана, – сказал принц Коль.
– Мы слышали, вас накануне бала победителей свалила болезнь, – добавил лорд Казен.
Рай ответил им всем небрежной улыбкой.
– Боже мой, стоит слегка прихворнуть, и каких только слухов ни распустят! – Он изящным жестом указал на себя самого. – Как видите, – быстрый взгляд на Келла, – я в добром здравии. Итак, что я пропустил?
– Келл как раз собирался рассказать нам, – объяснил король, – как победить это чудовище.
Глаза Рая широко распахнулись, по лицу промелькнула тень усталости. Он же как-никак только что вернулся к жизни. «Это будет больно?» – вопрошал его взгляд. Или даже: «Мы все погибнем?» Но сказал он лишь:
– Продолжай.
Келл собрался с мыслями.
– Мы не можем эвакуировать город, – повторил он и обернулся к верховному жрецу. – Но можем ли мы погрузить его в сон?
Тирен нахмурился, побарабанил костлявыми пальцами по краю стола.
– Ты хочешь наложить чары на весь Лондон?
– На его жителей, – уточнил Келл.
– Надолго? – спросил Рай.
– На сколько потребуется, – ответил Келл и обернулся к верховному жрецу. – Осарон уже наложил на город свои чары.
– Он бог, – возразила Айзра.
– Ничего подобного, – резко отмахнулся Келл. – Никакой он не бог.
– Тогда с чем же мы имеем дело? – сурово спросил король.
– Это осхок, – ответил Келл словом Холланда. Кажется, понял его только Тирен.
– Нечто вроде воплощения, – пояснил жрец всем остальным. – У магии в ее естественной форме нет своего «я», нет сознания. Она просто существует. Река Айл, например, источник неисчерпаемой силы, но она не личность. А если магия начинает сознавать себя, у нее появляются желания, мотивы, воля.
