Висенте Бласко-Ибаньес
Чудо Святого Антония
Питомник с веселыми свадьбами остался позади, и звуки вальсов доносились издалека, точно слабое колебание воздуха. Эрнестина не унималась, подвигаясь все ближе к мужу.
Она жила бы спокойно, не беспокоя его, если бы не ревность. Но она ревновала его. – Да, Луис, смейся, сколько хочешь. – Она стала ревновать его год тому назад, услышав про его скандальные любовные похождения. Она знала все – и его успехи за кулисами, и мимолетные, бурные увлечения разными скверными бабами, пожиравшими его состояние. Ей сказали даже, что у него есть дети. Разве она могла оставаться спокойною при таких условиях? Разве это не долг её – охранять состояние мужа, единственного дорогого для неё существа в мире?..
Луис сидел уже не спиною, а лицом к жене, гордо и величественно. Ах, сеньора! Какие скверные у вас советники! Он поступал во всем, как ему нравилось, это верно, но он не был обязан давать кому бы то ни было отчет в своих поступках. Если же она требовала с него отчета, то и он мог потребовать того же с неё, а… помните, сеньора! подумайте, всегда ли вы исполняли свой долг.
И перечисляя свои горести, которые были ему в сущности безразличны, и называя супружескою изменою то, что было лишь неосторожным кокетством, – все это тоном и с жестами, напоминавшими артистов на сценах испанского театра и комедии, Луис вглядывался ближе в свою жену.
Как она похорошела за время разлуки! Прежде это была хорошенькая, но слабая и хрупкая девушка, которая приходила в ужас при виде декольте и ни за что не желала обнажать своих выдающихся ключиц. Пятилетняя разлука сделала из неё очаровательную красавицу, пышную, румяную и нежную, как весенний плод. Жаль, что это его жена! Какие страстные желания возбуждала она, должно быть, в чужих мужчинах.
– Да, сеньора. Я имею право делать все, что желаю и не обязан отвечать за свои поступки… Вдобавок, когда сердце разбито, невольно стараешься развлечься, забыться, и я имею право на все… понимаете ли? на все, чтобы забыть, что я был очень несчастен.
Он был очарован своими собственными словами, но не мог продолжать. Какая жара!
Лучи солнца проникали в карету, и воздух был раскален. Вынужденная близость в карете заставляла его поневоле чувствовать приятную и сладострастную теплоту этого обаятельного тела… Как жаль, что эта красавица – Эрнестина!
Это была новая женщина. Он испытывал теперь такое чувство, какое знал только будучи женихом. Он видел себя снова в вагоне курьерского поезда, унесшего их в Париж много лет тому назад, когда они были опьянены счастьем и охвачены бурным, страстным желанием.
А Эрнестина, отличавшаяся всегда уменьем читать его мысли, придвигалась к нему поближе, нежно и покорно, словно жертва, прося у него мученичества в обмен за капельку любви, раскаиваясь в своем прежнем легкомысленном поступке, который был вызван её неопытностью, и лаская мужа тем самым запахом духов, который пропитывал письмо и затуманивал его голову.
Луис избегал всякого соприкосновения с женою и жался в уголок, точно стыдливая барышня. Защитою его служило теперь только воспоминание о приятелях. Что сказал бы его друг маркиз, настоящий философ, который был доволен тем, что развелся с женою, приветливо раскланивался с нею на улице и целовал детей, родившихся много позже развода. Вот это был настоящий мужчина. Надо было и ему положить конец этой нелепой сцене.
