Висенте Бласко-Ибаньес
Свист

Полная версия

Старик и жандармы остановились в коридоре, тяжело переводя дух после давки. Несколько зрителей вышло вслед за ними.

– Просто не верится! – сказал один из жандармов. – Пожилой человек и с виду приличный…

– Что вы тут понимаете? – крикнул старик вызывающим тоном. – Я сам понимаю, что делаю. Знаете ли вы, кто я такой? Я отец Кончиты, той самой, которую называют в афише Франкетти, и которой разные дураки хлопают с таким восторгом. Что же, вас удивляет, что я освистал его? Я тоже читал газеты. Вот-то вранье: «Горячо любящая дочь… любимый и счастливый отец…» Все это вранье. Моя дочь перестала быть мне дочерью. Она – змея, а этот итальянец – подлец. Они помнят обо мне только, чтобы посылать мне милостивое подаяние, как будто сердце голодает и насыщается деньгами! Я от них ни гроша не принимаю. Лучше умру или буду надоедать друзьям и знакомым.

Теперь публика слушала старика. Окружающими овладело жгучее любопытство узнать поближе историю двух знаменитостей из артистического мира. И сеньор Лопес, которого оскорбил весь театр, жаждал излить свое негодование перед кем бы то ни было, хотя бы перед жандармами.

– Вся моя семья состоит из нея. Войдите в мое положение. Бедняжка не знала матери и выросла на моем попечении. У неё проявился голос. Она заявила, что желает быть артисткой или умереть, и вот её добряк-папаша решил, что она будет знаменитостью или они умрут вместе. Учителя сказали: надо ехать в Милан, – и сеньор Лопес уехал туда с дочерью, оставив службу и продав маленький участок земли, полученный в наследство от отца. Господи, чего я только не выстрадал! Сколько я бегал, до дебюта, от маэстро к маэстро и от антрепренера к антрепренеру! Сколько унижений, сколько труда выпало на мою долю, все ради охранения девочки от соблазна! А сколько лишений, да, господа, лишений и даже голода – тщательно скрывая его – вытерпел я, чтобы сеньорита не терпела ни в чем недостатка! И вот, когда она выступила наконец на сцене, и имя её стало известным, когда я стал восторгаться результатами своих жертв, черт принес этого Франкетти. Они стали петь на сцене бесконечные любовные дуэты, влюбились друг в друга в конце концов, и мне пришлось выдать дочь замуж, чтобы она не злилась на меня и не терзала меня вечными рыданиями. А вы, наверно, не знаете, что такое брак между артистами? Это воплощение эгоизма, который выводит трели. Ни любви, ни привязанности, ничего. Голос и один голос. Мой поганец-зять стал точить на меня зубы с первого момента. Он ревнует меня, и решил удалить меня, чтобы забрать свою жену в полную власть. А она не только любит этого паяца, но даже привязывается к нему еще больше каждый раз, как видит, какие овации ему делают, и соглашается с ним во всем. Так, мол, требует искусство! Оно не допускает привязанностей и семейного образа жизни. Под этим предлогом они выслали меня в Испанию, и я, поссорившись с этим негодяем, поссорился и с дочерью. До сегодняшнего дня я их и не видал… Господа, ведите меня, куда хотите, но я заявляю, что каждый раз, как буду иметь возможность, буду являться сюда и освистывать этого подлеца-итальянца… Я был болен, я одинок. Так это все ничего. Лопни, старик, как-будто у тебя нет дочери. Твоя Кончита принадлежит не тебе, а Франкетти… впрочем, нет, даже не ему, а искусству. И вот я скажу: если искусство состоит в том, что дочери забывают отцов, которые принесли себя в жертву ради них, то я плюю на искусство и предпочел бы вернуться теперь домой и застать свою Кончиту за штопкою моих носок.