В. Г. Белинский
Журнальные и литературные заметки
* * *
Но вот еще такая же буколическая черта: один из критиков, желая похвалить Гоголя, так выражается о его слоге: «Речь его рассыпчата, как сдобное тесто, на которое не пожалели масла; она льется через край, как переполненный стакан, налитой рукою чивого хозяина, у которого вино и скатерть нипочем; оттого-то и период его бывает слишком грузно начинен, как пирог у затейливого гастронома, который купил без расчета припасов и не щадил никакой начинки…»{51} Воля ваша, а эта кухонная похвала, должно быть, непрошеная…
* * *
Да, много забавного и мало дельного в нашем пишущем мире; но есть и дельное. В 3-й книжке «Современника» на нынешний год прочли мы умную и прекрасно написанную статью о «Мертвых душах», означенную литерами «С. Ш.» и присланную в журнал из Житомира{52}.
* * *
«Северная пчела», извещая (№ 196) о поставке на московской сцене выписок из «Мертвых душ», замечает, что при них «лучше бы всего было представить в лицах драматическую картину на «Мертвые души» из последней (8-й) книжки «Библиотеки для чтения», и прибавляет, что «это было бы и кстати, и умно, и забавно, и дельно, и полезно как для автора, так и для публики». – Многие, совершенно соглашаясь с этим мнением, находят, что еще было бы лучше после драматической картины на «Мертвые души» из «Библиотеки для чтения» представить драматическую картину на «Библиотеку для чтения» из девятой книжки «Отечественных записок»[11] и что это было бы и кстати, и умно, и забавно, и дельно, и полезно как для автора драматической картины на «Мертвые души», так и для публики…
Продолжение
Литература и ее успехи тесно связаны с книжною торговлею и ее успехами. Иногда литература может находиться в состоянии бездействия и апатии именно потому, что литераторам негде помещать свои произведения и нет средств издавать их отдельно. Чтоб посвятить всего себя литературе, необходимо в своей же литературной деятельности найти и средства к своему существованию. Исключение остается только за людьми богатыми, которых богатство не зависит ни от службы, ни от торговли, ни от другого постоянного занятия, отнимающего время и силы, необходимые для работ литературных. В наше время эта мысль – аксиома; следственно, нет никакой нужды ни развивать, ни доказывать ее. Торговля не унижает и не может унижать таланта, потому что в обществе все торговля, то есть обмен труда на деньги, представляющие собою ценность вещей. Назад тому лет десять с небольшим понятие о плате за литературный труд заключало в себе что-то соблазнительное, неприличное и унизительное, так что, когда основалась «Библиотека для чтения», один литератор написал статью «Литература и торговля» или что-то в этом роде{53}. А в старые добрые времена нашей литературы (до самого Пушкина) журналы наши издавались даром, и все расходы издателей ограничивались только платой за типографскую работу и бумагу. Писатели были народ бедный, а книгопродавцы наживались. Это происходило от дурно понятого барства, которое боится труда, как унижения, а платы за труд, как позора. Литераторы занимались литературою, как благородным, приятным и даже полезным развлечением, и в этом выразилось совершенно детское понятие о литературе. Наше время называют, в похвальное отличие от этого доброго старого времени, торговым: мы думаем, что его следовало бы, в этом отношении, называть умным. Бывало, какой-нибудь сметливый книгопродавец наберет томов пять или, пожалуй, и десяток чужих сочинений, хороших и дурных, да и выдаст их под громким и заманчивым титулом «Образцовых сочинений»{54}. Что же? Те, чьи сочинения попали в сборник, не могли нарадоваться чести, которой их удостоили; а те, которые не попали в образцовые, считали себя обиженными. В журналистике было то же самое: только печатай журналист, а статей и переводных и оригинальных нанесут ему множество! И все это «из славы», ибо не только под всякою стихотворного дребеденью (шарадою, мадригалом, рондо и т. п.) подписывалось имя, но и под всяким переводцем, хотя бы в страничку величиною, четко и ясно печаталось: «перевел такой-то». Видеть свое имя в печати – боже мой! это такая радость, такая честь, такая слава, что о труде и потерянном времени хлопотать не стоит! Да и много ли тогда нужно было труда и времени: переведите с французского статейку, скропайте мадригал или рондо, – вот и известность и слава по крайней мере на десять лет, потому что и статейку и рондо забывали, а литератором, писателем, да еще образцовым и первоклассным, величать не переставали. Теперь не то: теперь только разве школьники, безбородые отроки готовы забыть и ученье, и службу, и все на свете ради чести видеть в печати свое имя; да и те уже, гоняясь за славою, стороною все-таки заводят речь о том, «по скольку с листа». Кто же успел раза два пройтись бритвою по своему юному подбородку, тот уж о славе и не упоминает, а прямо начинает – с денег. Он знает, что теперь зашибить славу довольно трудненько и что для редких она является благоухающим фимиамом, для большей части бывает дымом, который выедает глаза и производит тошноту, особенно в пустом желудке. Что в наше время много людей, которые пишут для одних денег, без познаний, без таланта, без призвания, – это правда; но что ж до этого? Если тут и зло, то зло необходимое. Разве можно требовать уничтожения вина, потому что на свете много пьяниц?.. Истинный талант и в наше время не станет писать для денег, хотя без денег и не захочет отдавать своего труда другим. Истинный талант не скажет себе: «Денег нет, дай-ка что-нибудь напишу»; нет, он продаст уже сделанное, написанное не для денег. Нужда в деньгах может заставить его только не терять времени на написание того, что свободно возникло и развилось в фантазии или уме его и что осталось ему только положить на бумагу. Да и тут желание сделать получше часто бывает причиною продолжения стесненного положения…
Никто не сомневается, что цветущее состояние книжной торговли, как средство обеспечения трудов писателей, много значит и для цветущего состояния литературы; но едва ли кто, кроме «Северной пчелы» (зри № 227), решится утверждать, что капиталист-книгопродавец может создать литературу своими деньгами! Если цветущее состояние книжной торговли помогает процветанию литературы, то и цветущее состояние литературы помогает процветанию книжной торговли: это круговая порука, тут все дело во взаимодействии. Деньги поддерживают литературу, но не создают ее: иначе литература была бы слишком пошлым явлением в жизни. Источник литературы – дух, гений, разум, историческое положение общества…
Всему Петербургу известно теперь, что новый книгопродавец г. Ольхин открывает большой книжный магазин на Невском проспекте. Владея значительным капиталом и находясь в связях со всеми петербургскими книгопродавцами, он действительно может многое сделать, и от него многого можно надеяться – в отношении к поддержанию упадавшего кредита публики к книгопродавцам, но отнюдь не относительно оживления мертвой русской литературы, как уверяет «Северная пчела». Г-н Ольхин может довершить тот спасительный переворот, который начат в недавнее время г-м Ивановым. Всей русской читающей публике известно, как г. Иванов начал свое книгопродавческое поприще: – скромно, почти без всяких средств, кроме собственной деятельности, расторопности, усердия и честности, – начал с управления конторою «Отечественных записок», и вот теперь он уже едва ли не лучший русский книгопродавец. Он комиссионер почти всех провинций России, и его оборот уже весьма значителен. А спросите его, как достиг он этого? Очень просто: надобно было только поступать честно с своими корреспондентами. Например, житель провинции высылал к нему деньги на покупку книг: он денег этих не брал себе, не бросал письма в корзинку с ненужными бумагами и не оставлял корреспондента своего без денег, без книг и без ответа на многократно повторяемые письма; он по первой же почте отсылал требуемые книги по настоящей их цене, а вместе с ними и счет, и отчет, и расчет. Естественно, появление такого человека не могло не обрадовать иногородних покупателей книг: ибо, кроме того, что никому не приятно мучиться пустым ожиданием и, вдобавок, потерять свои деньги, – всякому хотелось бы, особенно живя в глуши, вовремя получить ожидаемую литературную новость. Г-н Иванов понял, как много значит удовлетворение подобной потребности, начал действовать сообразно с этим, – и здесь-то причина его успехов. Очень хорошо было бы, если б на Руси развелось поболее таких книгопродавцев, как г. Иванов. Вот почему нельзя не радоваться, слыша о появлении нового книгопродавца, на которого можно полагать прочные надежды. Если г. Ольхин оправдает эти надежды, – в чем мы и не имеем никаких причин сомневаться, – тогда честь нашей книжной торговли может восстановиться вполне. Его коммерческая оборотливость, подкрепляемая значительными денежными средствами, при честности, расчетливости и аккуратности, может дать новое движение делу. А от этого не может не быть своей пользы (до известной степени) и бедствующей во всех отношениях русской литературе. Но с этой-то стороны и должно г. Ольхину показать себя; это будет пробным камнем его книгопродавческого уменья. Если он, по примеру иных, сделается исключительным поборником какой-нибудь литературной партии, будет скупать у нее разный хлам, бесполезно тратясь на его издание, то в этом не будет пользы ни для литературы, ни для книжной торговли, ни, следственно, для него самого. Ничто так не вредит авторитету и выгодам книгопродавца, как издание лежалого хлама выписавшихся сочинителей. Этим гарпиям то и на руку; но тут-то книгопродавец и должен держать, что называется, ухо востро. Поставщики книжного товара, потерявшие уже кредит в публике, которую когда-то удавалось им поддевать, тотчас проведают о деньгах нового книгопродавца и явятся к нему с предложением своих услуг, станут навязывать ему свои продукты, плеснеющие в кладовых, или отрекомендуют новые, задуманные ими спекуляции на доверенность публики, будут обещать хвалить его в подручных им газетах и журналах, если он примет их предложения, или ругать и преследовать в случае отказа. Но пусть г. Ольхин не смущается ни этими угрозами, ни лестными обещаниями: они ровно ничего не значат! Исправность и честность в исполнении принятых обязанностей – вот одно, что может доставить ему кредит в публике; продажные похвалы никого поддержать не могут, равно как и брань обманутого в расчетах своих корыстолюбия не уронит честного и исправного книгопродавца. Перед глазами много примеров, как гибли книгопродавцы, убаюканные похвалами и обещаниями своих покровителей, которые, высосав из них все, что можно было высосать, после сами же смеялись над ними{55}. Первейшая обязанность книгопродавца – не приставать ни к какой партии, быть книгопродавцем, а не полемистом… Желаем от души, чтоб г. Ольхин принял к сведению эти советы наши, подаваемые ему с самым чистым побуждением.
«Северная пчела» извещает еще, что г. Ольхин, по примеру г. Смирдина, соединит в одном толстом ежемесячном журнале труды всех русских литераторов. Не знаем, до какой степени было бы полезно русской литературе соединение трудов всех наших литераторов; но знаем достоверно, что это соединение – дело решительно невозможное, особенно в настоящее время. «Северная пчела» фактически ошибается, утверждая, будто подобное соединение существовало когда-то в «Библиотеке для чтения». Самое сильное соединение в этом роде было в первом (1834) году издания «Библиотеки для чтения»; но и тогда оно было соединением трудов далеко не всех русских литераторов; в ней совсем не участвовали гг. Гоголь, Лажечников, Н. Ф. Павлов, М. Г. Павлов, Вельтман, Даль, Плетнев, Н. Полевой, Надеждин, Андросов и многие другие. Мало того, что еще в том же 1834 году издавались «Телеграф» и «Телескоп», имевшие своих постоянных сотрудников, которые не очень интересовались честью красоваться на страницах «Библиотеки для чтения», – в 1835 году основался еще новый журнал, «Московский наблюдатель», и основался именно для того, чтоб целой части русских литераторов было где печатать свои статьи. Но теперь мысль о подобном соединении еще несбыточнее: теперь издается в России несколько журналов, соединяющих в себе труды одинаково мыслящих литераторов, которые и сами не захотят участвовать в журнале, чуждом их убеждению; да если б и захотели, то для журнала от этого мало было бы прибыли, ибо из их соединенных трудов вышел бы престранный дивертисман. Но этого не может быть, во-первых, потому что не все же русские литераторы готовы с аукциона продавать свою деятельность или для денег дробить и растягивать ее на несколько журналов; а во-вторых, не все же из существующих журналов издаются даром: между ними наверное найдется хоть один, который платит за статьи… Сверх того, если бы и возможно было соединить в одном периодическом издании труды всех русских литераторов, – из этого издания вышел бы еще только сборник, а не журнал. Журнал составляет мнение, а не сбор случайно набранных статей. За мнение журнала может ручаться только имя редактора, а мы знаем наперечет имена всех русских литераторов… Кто же будет редактором журнала г. Ольхина? Это вопрос, без решения которого нечего и говорить о журнале. Пожалуй, найдется и редактор, и журнал будет с мнением, – но с каким? – вот еще вопрос!.. Если мнение нового журнала будет состоять в том, что Сократ был плут, что ум человеческий – надувало, что греки раскрашивали свои мраморные изваяния, что исторический роман есть незаконный плод прелюбодеяния истории с поэзией, что «Мертвые души» Гоголя – плоское и бездарное произведение, а «Сердце женщины» г. Воскресенского – превосходный роман, так, как некогда «Ледяной дом» г. Лажечникова очутился плохим романом, а «Постоялый двор» г. Степанова – колоссальным созданием; если… но этим «если» не было бы конца{56}. Скажем коротко, что если таково будет мнение нового журнала, – то прошла уже безвозвратно пора таким мнениям и таким журналам. Публика уже не та, и ее нельзя, как прежде, уверить криками и воплями в приятельском фельетоне. Ведь «Северная пчела» уверяла же, что «Русский вестник» (остановившийся в нынешнем году на четвертой книжке, тогда как другие журналы издали свои одиннадцатые книжки) – лучший из всех современных журналов и что хуже «Отечественных записок» не было и нет на Руси журнала; публика рассудила же иначе!..
* * *
В № 233 той же «Северной пчелы» прочли мы фельетон, преисполненный удивительными вещами. Речь идет, между прочим, о г. Полевом. О нем сказано тут весьма много нового и поучительного, – например, что «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» – фарс, который основан на нелепости (ab absurdo), но который позволяли себе первейшие драматурги, – какие именно, не сказано, почему мы и думаем, что это тонкий намек на «Шкуну Нюкарлеби», сочинение г. Булгарина…. В этом фарсе фельетонист нашел – что бы вы думали? – идею, да еще презабавную!!!.. Потом, мы узнаём из фельетона, что никто так не понял смысла народной русской драмы и современной потребности (в чем – неизвестно!), как Н. А. Полевой; далее, что он отличается в женских ролях; потом, что г. Краевский не имеет права судить о драмах г. Полевого, ибо сам не написал ни одной драмы!!!.. Это, должно быть, уж насмешка над читателями «Северной пчелы». Бедные! в них не предполагается и столько здравого смысла, чтобы понять, что право критика дается способностию к критике, а не способностию или охотою делать то же, что делали критикуемые авторы. Иначе кто же бы стал критиковать Шекспира? – неужели г. Полевой, сочинитель «Параши», «Елены Глинской», «Комедии о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» и подобных «драматических представлений»?.. Или не господин ли Булгарин, сочинитель «Шкуны Нюкарлеби»? И притом неужели, чтобы оценить критически дюжину плохих сценических фарсов, надо самому написать дюжину таких же фарсов? Помилуйте! это-то бы и значило лишить себя всякого права заниматься критикою… Но – извините, мы заговорились, забыли, что подобные истины новы и неслыханны только для «Северной пчелы» и разве еще для тех, кто добродушно верит ее мнениям… За этими «мнениями» о драматических заслугах г. Полевого следует оригинальное, по искренности и нецеремонности, мнение о его личном характере. Вот оно:
Г-н Полевой большой охотник спорить и ничего не пропустит, чтобы не кольнуть своим критическим пером. Это не от сердца, а так, от привычки! У меня был приятель немец (теперь покойник), которого я в шутку назвал Herr Aber, то есть господин Но. О чем бывало ни заговоришь, он во всем найдет aber! – Какая прелестная погода. – «Да, aber (но) к вечеру может перемениться». – Кушайте это блюдо, не правда ли, что оно вкусно? – Да, вкусно, aber (но) дорого и может быть не здорово». Все это говорил мой покойный приятель по привычке. Такова была его манера. А воля ваша, Н. А. Полевой немножко смахивает на моего приятеля. Лишь только он за перо, ему тотчас является перед глазами, как привидение, огромное aber (но).
Умно, мило, грациозно, по приятельски, халатно!.. Именно так и должны писать друг о друге русские сочинители – для отличия от русских литераторов…
