Виталий Ерёмин
Конкурс красоты в женской колонии особого режима
Глава 1
В общежитии первого отряда шел повальный шмон. Надзиратели и надзорки потрошили постели и тумбочки, искали запрещенные вещи и наркотики. А зэчки стояли на осеннем утреннем холоде невыспавшиеся, злые, и костерили ментов на чем свет стоит. Мало, что свободы лишили, еще косметику изымают, колготки, нижнее белье. Мужские кальсоны носить можно, трусики – нарушение режима. Какая тварь это придумала?
Воспитательница Тамара Ставская тоже кипела от возмущения. Какого черта сотруднички снова что-то выискивают в ее отряде? Сказали бы прямо: мол, ты среди нас – белая ворона, уйди по-хорошему. Нет же, хотят подвести под увольнение, приписать профнепригодность.
Наконец, мероприятие окончилось, майор Гаманец вышел на крыльцо и негромко, но внятно сказал:
– А теперь, гражданки, будем выяснять, кто поставил брагу, кто украл с фабрики ткань, кто хранил теофедрин. Напоминаю забывчивым мое древнее изречение: ваше исправление состоит в том, чтобы держать меня в курсе всех ваших дел.
Первой надзорка вызвала Лену Агееву. Девушка вошла в кабинет опера, шаркая сапогами. В колонии не находилось обуви по ее ноге. Рост полтора метра, по виду совсем ребенок. На стул села без разрешения. Ноги не держали.
– На волю тебе надо: хорошо питаться, травы пить, – сочувственно проговорил опер Гаманец. – Помоги мне, а я помогу тебе. Досрочку как-нибудь оформим.
Лена закашлялась. Опер налил ей из термоса чаю, положил на блюдце пирожное. Но девушка не притронулась к угощению.
– Газеты читаешь, телевизор смотришь? – спросил Гаманец. – Чего только не вытворяют твои дружки-подружки. Жуть.
Опер не преувеличивал. Последнее время подростковые банды поделили приволжский город на зоны влияния. По вечерам люди боялись ходить по улицам. Драки между бандами превращались в побоища. В ход шли ножи, арматура и даже стволы. Страдали и нормальные подростки, не желавшие платить бандитам дань. Опер за дочь свою переживал. Как бы и ее не втянули.
– Чего вы хотите? – прямо спросила Лена.
Несмотря на детский вид, она отличалась решительностью.
– Ты знаешь всех основных в бандах, – сказал Гаманец. – Только не говори, что это не так.
– Откуда мне знать? Я на зоне уже четыре года. На воле давно все поменялось.
– Поменялось да не со всем, – задумчиво произнес майор, недобрыми глазами рассматривая девушку.
– Вы, вроде, здесь работаете, а не там, – Лена сделала неопределенное движение головой. – Вам-то на кой эти банды сдались?
Майор посмотрел совсем мрачно. Надо же, вопросы задает. Совсем распустила Ставская своих пантер.
– Вы у меня что-нибудь нашли? – спросила Лена. – Не нашли. Основных в бандах я знаю? Не знаю. Разрешите идти?
– Это твое последнее слово? – спросил Гаманец. – Тогда готовься к этапу. Пойдешь в пермскую колонию, там тебя подлечат.
Лена заволновалась:
– Меня нужно содержать только здесь. Я особо опасная.
– Ты больная. Тебе нельзя находиться среди здоровых.
– Не надо так обо мне беспокоиться.
– Тогда скажи, откуда у Катковой теофедрин? Кто ей таскает?
Зная об отношениях между зэчками, Гаманец рассчитывал, что хоть здесь чего-то добьется. Но Агеева молчала.
– А чем Каткова и ваша начальница Ставская в кабинете занимаются, тоже не знаешь? – продолжал напирать майор.
Глаза у девушки после этих слов стали злыми. Чтобы опер не заметил, она даже отвернулась.
– Жаль мне тебя, Агеева, – разочарованно произнес Гаманец. – Этак ты отсюда никогда не выйдешь. Зато от рака не помрешь. Рак к тэбэцэшникам не пристает. А может, тебе уже и не надо, свободы-то? Тебе и здесь хорошо, с однохлебкой твоей, Мосиной?
– Она мне как мать, – тихо сказала Лена, в глазах ее стояли слезы. – Я могу идти?
– Иди. И позови Каткову.
Лариса Каткова – высокая, ладная, красивые ноги, пышная грудь. Челка, волосы темные, глаза карие, похожа на итальянку или испанку. Двадцать шесть лет, из них в неволе семь.
Гаманец смерил девушку с головы до ног. В одежде непорядок. Гамаши в обтяжку, коротенькая юбка. Без белой косынки. Вместо сапог – тапочки. Сплошные нарушения режима. Но на это можно пока закрыть глаза. Пока!
Деловито предложил:
– Проходи, садись.
Лариса села. Прямая спина, выжидательная усмешка. Но без дерзости. Опер полез в стол, извлек красивую коробку.
– Угощайся, твой любимый зефир в шоколаде. Не бойся, никто не зайдет.
– Ой! – воскликнула Каткова. – Вы, гражданин начальник, никак за мной ухаживаете. А изжога меня потом не замучает?
Гаманец поднялся, обошел стол и присел на краешек. Высокий, стройный, белобрысый. От него исходило ощущение животной мужской силы. Но при этом какой-то слегка суетливый. На Каткову он не производил впечатления. Это его злило, но надежды он не терял.
Сказал, посмеиваясь:
– Мы с тобой, конечно, не имеем права. Но сама знаешь: когда очень хочется, можно и нарушить. Дверь я закрыл…
Лариса вскочила, как ошпаренная, подбежала к двери, повернула ключ влево.
– Девочка, что ли?– удивился Гаманец.
– Отвыкла я от мужчины. Не стоит обратно привыкать.
Майор спросил вкрадчиво:
– Тайничок с теофедрином твой?
Каткова нервно рассмеялась:
– Какой тайничок?
– В матрасике твоем.
– Ах, в матрасике! И что, там отпечатки моих пальцев?
– Мы пока следствие не наводили.
– Наведите, чего вам стоит? Вы тут царь и бог.
– Тут царь и бог подполковник Корешков, – сказал Гаманец.
– Но вы – первый зам бога.
– Не кощунствуй, Каткова. Первый зам у нас майор Жмакова.
Тон у Гаманца был свойский. Так разговаривают сослуживцы, а не тюремщик с зэчкой. И Каткова держалась почти запанибрата. За семь лет отсидки так и не научилась смотреть на начальство подобострастно. Но эта манера не вводила в заблуждение опера. Уж он-то знал, с каким пылом эта красотка ненавидит всех ментов без разбора.
Агентура доносила, что теофедрин Катковой таскает с воли ее же отрядница Тамара Ставская. И, похоже, не за деньги, не корысти ради. Ходил нехороший слушок насчет их чисто женских отношений. Мол, иногда кабинет Ставской оказывается закрытым на ключ. Зэчки не могут достучаться. А потом оказывается, что начальница и зэчка – там, внутри…
Гаманец давно бы навел порядок на этом участке. Тем более, что сам способствовал распространению этого слуха. Но мешал начальник колонии Корешков. У того со Ставской раньше что-то было, а теперь что-то наклевывалось с Катковой. Всякий раз, когда майор ловил эту красотку на нарушениях режима и пытался отправить в штрафной изолятор, подполковник смягчал наказание, лишая, например, посылки. Велика беда. У Гаманца в каждом отделении связи были свои информаторы. От них он знал, что Ставская регулярно получает посылки от родителей Катковой.
Опер крутнул шеей, ему мешал воротник. Сказал, сдерживая раздражение:
– Ладно, говори о Мосиной и проваливай.
– А что вас, собственно, интересует?
– Тащит она с фабрики материал?
– Откуда мне знать?
– Ты все про всех знаешь.
– Может, и знаю. Но это останется при мне. Я свободна?
– Что ты, оторва, из себя строишь? – процедил майор.
Он снял трубку телефона, вызвал надзорку и усадил ее писать протокол.
– Значит, так. Осужденная Каткова систематически нарушает форму одежды. Ходит без косынки, в тапочках, укорачивает юбку. На замечания реагирует дерзко, демонстрируя упорное нежелание встать на путь исправления. Заслуживает водворения в штрафной изолятор на семь суток.
Каткова невесело усмехнулась.
– Давайте уж суток на десять. Чего мелочиться?
– Мосину сюда, – приказал Гаманец надзорке.
Фаина Мосина, блондинка лет тридцати восьми, с хорошей фигурой, похожая на учительницу, была давней агенткой Гаманца. Но в последнее время перестала поставлять информацию, на многозначительные взгляды и условные жесты не реагировала, на конспиративные встречи не являлась, лишая опера необходимой и очень важной информации, на которой, собственно, и строился успех его работы. Понятно, что на связи у него находились и другие зэчки, но Фаина была особенной.
Гаманец очень переживал этот разрыв. Благодаря Мосиной он мог вернуться в уголовный розыск, откуда его турнули за бездарную работу. Или же сделать карьеру здесь, на женской зоне, проявить себя лучше, чем подполковник Корешков, и занять его место.
И вот Мосина ведет себя в высшей степени странно. А он даже не знает причину. Но сейчас он все поймет. Он и шмон в первом отряде устроил исключительно для того, чтобы в числе других вызвать свою агентку.
Фая стояла на пороге, сцепив руки за спиной и глядя куда-то в сторону. Ну прямо Зоя Космодемьянская блин. Майор поставил на стол тарелку с бутербродами. С колбасой и с сыром. Вскипятил чай, в вазочке лежали любимые конфеты Фаи – каракум.
– Садись. Чего, как неродная?
– Спасибо, постою.
Гаманец подошел к женщине совсем близко. И тут же отстранился. От женщины пахло табаком и утренними кислыми щами.
– Что происходит, Фаечка?
Мосина смотрела в глаза начальнику спокойно и твердо.
– Хватит, попользовался.
Ах, вот оно что! Решила соскочить.
– А жить тебе не надоело? – мягко спросил Гаманец.
– Надоело, – резко отвечала Фая.
– Ну и в чем дело? Действуй! Кто тебе мешает?
– Попробую сначала так, без эксцессов.
– Угрожаешь?
– Предупреждаю.
– Ладно, иди. Подумай еще.
Мосина в дверях обернулась:
– Ты меня знаешь. Между нами все кончено.
На утренней планерке Гаманец доложил о результатах обыска в первом отряде. Сообщил, что у него есть оперативные данные, подтверждающие, что Мосина и Агеева воруют ткань на швейной фабрике, а потом обменивают его у лагерных барыг на чай и теофедрин. Для проведения следствия необходимо посадить обеих в штрафной изолятор минимум на семь суток. Такого же срока заслуживает и Каткова за систематическое нарушение формы одежды.
– Отстал бы ты от нее, – сказала Ставская.
– А что ты так за нее переживаешь? – вскинулся Гаманец.
– Я за всех переживаю. И на Мосину с Агеевой у тебя одни только сигналы. Не из космоса сигналят? Я понимаю, подозрительность – хлеб твой, но надо же меру знать.
– Подозрительность – добродетель каждого, кто работает в нашей системе, – назидательно произнес Гаманец. – И вообще, здоровое недоверие – хорошая основа для совместной работы. Это еще Сталин говорил.
– Я, конечно, понимаю, – ядовито заметила Ставская, – каждый должен показывать, что не зря деньги получает. Но не до такой же степени.
– Во-первых, давайте без «ты» – сделал замечание начальник колонии подполковник Корешков. – А, во-вторых, давайте без цитат. Теперь слушайте сюда. Из областного управления пришло положение о конкурсе «Мисс очарование». Будем выбирать самую красивую осужденную. Приедет начальство, гости из Москвы. Конкурс сложный. Это вам не смотр художественной самодеятельности. Надо серьезно готовиться.
Все присутствовавшим стало ясно, что без участия Мосиной, Катковой и Агеевой никакого конкурса быть не может. Лариса и Лена играют на фортепиано, а Фаина и Лена еще и поют на два голоса. Ну, как их теперь держать в изоляторе впроголодь, в холоде?
Не везло сегодня майору Гаманцу по полной программе. А он так надеялся на этот шмон. Так ему надоела эта бабская зона, кто бы знал.
– Ответственной за проведение конкурса назначается капитан Ставская, – сказал начальник колонии. – Есть возможность отличиться, Тамара Борисовна.
Глава 2
Михаил Леднев обедал в столовой издательского дома. Когда-то здесь хорошо готовили. Старых поваров сманили в соседний ресторан японской кухни, а молодые не умели ни борщ сварить, ни котлеты пожарить.
Сдав в посудомойку едва тронутую еду, Леднев пошел в кофейню. Там, слава богу, все оставалось по-старому. В воздухе стоял головокружительный аромат. Буфетчицы закладывали зерна в кофемолки от души, на совесть.
Леднев взял к чашке кофе пару бутербродов и рюмку коньяка. Озадаченно осмотрелся. Все столики были заняты. Попыхивая сигаретами, журналистская братия мыла косточки политикам.
– Миш, иди к нам! – позвала Нэля Сароян из отдела социальных проблем.
Чернобровая Нэля сидела с женщиной лет сорока. Каштановые волосы, челка, серые глаза, мешковатая одежда юнисекс. Очертания фигуры скрыты, в окружающей среде не выделяется. Ну, разве что цепкими глазами. Может, так надо?
Нэля перешла на английский:
– Миш, познакомься. Это Мэри Иствуд, моя подруга из Штатов. Мы как раз тебя поджидаем. Ты ведь у нас специалист по женской преступности.
Леднев усмехнулся:
– Ну, почему только по женской? И почему только по преступности?
– Ах, ну да, конечно, – согласилась Нэля. – Ты у нас знаток женской души.
Леднев изобразил, что такая оценка его больше устраивает.
– Он так описывает преступников, будто сам сидел, – сказала Нэля американке.
– Ага, в женской зоне, – Леднев, отправил в рот коньяк, вкусно зажевал бутербродом с копченой колбасой.
– Там, говорят, чего только не бывает. И как только ты уцелел, – поддела Нэля.
– Я лесбиян, – пошутил Леднев. – Разве ты этого не почувствовала? – последний вопрос он задал по-русски.
Год назад после вечеринки в редакции он проводил Нелю сначала до станции метро, потом до автобусной остановки, а потом и до квартиры. Но эта была первая и последняя их постель. Служебный роман – что может быть банальнее? Хотя настоящая причина была, конечно, другая. Искра не пробежала. Не искрилась кровать, хоть убей. Каждому типу мужчины соответствует определенный женский тип, действующий возбуждающе. Нет, Нэля не его тип.
– Н-да, там надо быть очень осторожным, – заметил Михаил, переходя к бутерброду с сыром.
В глазах американки промелькнуло беспокойство.
– Считаешь, туда опасно соваться? – спросила Нэля.
– А зачем вам это надо? – спросил Михаил. – Все, что можно было сказать о женской преступности, я уже сказал. Тема закрыта.
Нэля и Мэри переглянулись.
– Нужен не текст, а фотографии. Мэри – фотомастер. Она издает большие фотоальбомы. Ее знает весь мир. Кроме тебя.
– А я тогда зачем? – поинтересовался Михаил.
– Мэри пускают в женскую зону, но только на пару часов. Этого мало. И самого интересного не покажут. А если сама увидит, то не разрешат снимать.
Леднев отставил в сторону пустую чашку.
– Девушки, я-то тут при чем?
Нэля взволнованно сказала:
– Миш, не придуривайся. Ты видел то, чего не видели другие. Значит, тебе разрешали видеть. Если ты сидел в зонах неделями, значит, у тебя там связи. Вот ты их и задействуешь. И получишь за это благородное дело баксов пятьсот.
– Тысячу, – поправила Мэри.
Леднев закурил сигарету и задумался. Что и говорить, предложение заманчивое. Хотя осуществить его будет не так просто, как кажется этим сорокалетним девушкам. Тысячей долларов американка не отделается. Надо дать и в ГУИНе, и в областном управлении внутренних дел, и в самой колонии. А самое главное: он-то что будет делать? Ходить и договариваться насчет взяток? Дорогу прокладывать?
Михаил первый раз внимательно посмотрел Мэри в глаза:
– А что, для вашего фотоальбома никакого текста не нужно?
Ответила Нэля:
– Ну, как ты не поймешь? Мэри все выражает в фотографиях. Вот, взгляни.
Американка вынула из своей просторной сумки большой фотоальбом. Он был посвящен наемникам Иностранного легиона. Почти сплошь – выразительные крупные планы. Особенно любопытны страницы с изображением быта, досуга, пирушек. Среди легионеров явно процветал гомосексуализм. Некоторые выряжались в женские платья, густо накладывали косметику и снимались в довольно непотребных позах. И ни одной подписи. Действительно, все ясно без слов.
– Интересно, – сказал Леднев.
Американка слегка зарделась. Ей было приятно.
– Ну, что? Работаем? – напирала Нэля.
Леднев покачал головой.
– Мэри будет снимать, а я?
Нэля смотрела на него с осуждением и надеждой одновременно. Взгляд у американки стал тяжелым.
– Okay, плачу полторы тысячи, – сказала она.
Нэля закатила глаза:
– Полторы тысячи! За такие деньги надо полгода корячиться. Ну, да, ты у нас еще и гордый? Давай, откажись!
– Есть у нас одна на всю страну женская колонии особого режима, – сказал Леднев. – Там сидят неоднократницы, – последнее слово он произнес по- русски.
Мэри сразу сообразила, что ее шансы получить редчайшие снимки резко возрастают. Она засыпала Михаила вопросами:
– Где находится эта колония? Вы там бывали? Нас туда пустят? Там действительно больше эксклюзива?
Леднев уклонился от ответа:
– Я должен заказать еще коньяку. Вам тоже принести?
Нэля вскочила.
– Сиди уж, садист.
«Черт возьми, а ведь я еще не спал ни с одной американкой, – подумал Михаил, когда Нэля ушла в буфет. – Они, наверно, и пахнут как-то иначе. Или это их негритянки иначе пахнут? А может, эта Мэри такая же феминистка с понтом, как Нэля? До чего тяжело с этими умными, деловыми, независимыми бабами.
Нэля быстро вернулась с графинчиком коньяка. Леднев налил в рюмки, и сказал:
– Все другие женские зоны по сравнению с этой – детский сад.
– Значит, тебе самому будет интересно! – воскликнула Нэля.
– Но я не уверен, что туда вообще пустят.
– Что для этого нужно? – быстро спросила американка.
– Подарки.
– Какие? Сигареты, спиртное, косметика. Что еще?
– Что-нибудь для бани.
Нэля скривилась:
– Веник, что ли?
Глаза у Мэри по-деловому сузились.
– А деньги?
– Деньги не помешают.
– Сколько?
Михаил тяжело вздохнул. Он чувствовал себя последней тварью.
– Тысячи хватит? Для начала? – спросила американка.
– Вы же такие законопослушные, – поддел ее Леднев.
– У себя дома, – быстро ответила Мэри.
Ответ Михаилу не понравился. Но отступать было поздно.
Глава 3
Насчет совместной поездки с американкой Леднев договорился довольно легко. Повезло, что шла реорганизация. Места лишения свободы МВД спихнуло в министерство юстиции, а там еще толком не приняли.
Генерал, новый начальник УФСИНа, слыл либералом. Он лично принял Мэри и Михаила, при них позвонил начальнику колонии подполковнику Корешкову и велел не чинить гостям никаких препятствий.
«Хозяин» на другом конце провода был, похоже, не в восторге от такого распоряжения. Генерал выслушал и сказал: «Так надо». И прибавил: «Ну, придумай что-нибудь».
Мэри была приемом довольна. А на Леднева разговор генерала с начальником колонии навевал нехорошее предчувствие. Не могут менты так просто раскрыть свои учреждения нараспашку. А если обещают с три короба, жди подвоха.
Ехали поездом, в вагоне эсвэ. Путешествие с женщиной в одном купе всегда выглядит двусмысленно. Попробуй потом кому-то доказать, что ничего не было. Но подобные тонкости Мэри не смущали. Вагон эсвэ был для нее не более, чем русской экзотикой, на которой она собиралась сделать неплохие деньги. А ради денег можно перетерпеть и некоторые неудобства.
Они ехали туда, где люди страдали за совершенные преступления. А пока видели по обеим сторонам дороги, как страдают обычные простые люди, ничего не укравшие, никого не убившие. Без водопровода, газа, отопления и теплого туалета – разве жизнь?
Мэри фотографировала обшарпанные железнодорожные станции, покосившие заборы, провалившиеся крыши, деревенских мужиков и баб, больше в ватниках, чем в нормальной одежде. «Ее интересует одна чернуха», – злился Леднев.
Хуже было то, что Мэри оказалась совсем не общительной женщиной. Ее не интересовала личная жизнь Михаила. Женат он или не женат. Есть у него дети или нет. И оставляла без внимания его робкие попытки что-то узнать о ней.
Тогда Леднев заговорил о ее работе. Спросил, что она хотела показать в своем альбоме о легионерах. Мэри ответила вопросом: а что он понял? Михаил пожал плечами. Он понял только то, что легионеры никчемные люди, сделавшие убийство своей профессией. Но он об этом и раньше знал.
– Они порочны, – сказал Леднев. – Поэтому у них такие отталкивающие лица, даже у самых, казалось бы, красивых. Тебе нравится снимать порок?
– Напротив, мне нравится красота, – сказала Мэри.
– Но в легионерах нет красоты.
– Как это нет? Тебе не кажется, что ты можешь чего-то не видеть?
– Почему тебя заинтересовала именно эта колония? – спросил Михаил. – Концентрацией порока?
Мэри промолчала, не попыталась даже отделаться общей фразой. Это было, по меньшей мере, невежливо. Стало ясно, что работать в колонии им будет непросто.
Леднев разговорил американку нечаянно. Отметил, как быстро она одевается. Мэри понравилась эта похвала. Она сказала, что это у нее от отца, офицера полиции. А еще она хорошо стреляет, хотя охотой не занимается, и легко переносит голод и физическую боль.
То, чем она гордилась, было странно. Но что еще удивительней, на вторые сутки она перестала скрывать от Леднева свои прелести. То ли от презрения к нему, как мужчине, то ли чувствуя, что ей просто грех стесняться своего красивого тела.
– Ты взяла с собой купальник? – спросил Михаил.
– Я ничего не забываю, – ответила американка. – Мы пойдем в баню, да?
Последний вопрос она произнесла по-русски с сильным акцентом.
– Это русская традиция, особенно в северных наших областях, – пояснил Леднев.
– О, я знаю! – снова по-русски воскликнула Мэри.
Она полезла в сумочку, достала старую пожелтевшую фотографию, витиевато обрезанную по краям. Так обрезали снимки раньше, полвека назад.
– Что бы ты сказал об этой женщине?
Это была, несомненно, мать Мэри, почти одно лицо, только без челки. Тот же прямой взгляд. Та же линия губ. Женщина с твердым характером. Но говорить об этом не стоит. Можно обидеть.
– Я бы сказал, что эта фотография сделана в СССР. Видишь, как обрезана. И платье в горошек. И белый кружевной воротник.
– Раньше во всем мире фотографии обрезали примерно одинаково, – возразила Мэри. – И платья носили одинаковых расцветок и одного фасона. И прически.
Леднев пожал плечами:
– Тогда я так скажу: это твоя мать, она тоже любила затыкать мужчин за пояс, и ты унаследовала ее характер.
