Виталий Смышляев
Остров Яблок
…Как же мы тогда с Аркашей обрадовались! Вернулись с берега Клязьмы и узнали, что Зёма не убита, а тяжело ранена и есть надежда. Эдуард Васильевич вытащил две пули, остановил кровотечение, зашил.
– Казбек наповал, а Зёма, думаю, выживет. Алабай – порода мощная, – сказал он, будто оправдываясь. Мол, Сергея с Борисом спасти не смог, а вот собака…
– Вы меня простите, Эдуард Васильевич, – сказал я ему. – Сорвался, накричал.
Эдуард отмахнулся.
Аркадий тогда заорал, бросился обнимать Эдуарда, они аж на траву завалились. Зёму с Казбеком он, по-моему, даже больше голубей любил. Как они играли втроём, мы поражались. Аркадий изображал, типа, овцу, а Казбек – волка. А Зёма никого не изображала. Она защищала овцу-Аркадия от нападения. Казбек бегал кругами, припадал к земле, даже полз, а Зёма на все эти маневры водила головой, щурилась и слегка скалилась. Потом Казбек бросался, они схватывались, катались в траве, рычали.
А уж смена ролей… Аркадий им что-то бурчал, показывал руками, и теперь Зёма была волком, а Казбек охранял. И всё повторялось сначала. А потом эти три дурака возились на траве, толкались и барахтались.
И пятерых щенков – это же Аркадий выкормил, пока Зёма выздоравливала. Таскал их к ней, лежачей, понемногу подкладывал, потом докармливал из соски хитрой молочной смесью.
Все выжили. И Зёма выжила. Только заднюю лапу немножко подволакивает. Аркадий каким-то образом договорился с Зёмой каждый вечер брать на Веранду двух щенков. Только двух, по очереди. Может быть, отличников учёбы – Зёма уже натаскивала всех пятерых, совсем ещё маленьких, своим собачьим наукам. Или, наоборот, отстающих.
А я так и не поправил Сергея, когда он хлопнул меня по плечу: «Зёма ощенилась! Пять хвостов, десять лап!» Мгновенно всё закрутилось и так же мгновенно кончилось. И ничего не доскажешь про собачью арифметику.
Сергея не стало, и Аркадий неожиданно сблизился с Арменом. А раньше терпеть друг друга не могли, чуть что – аж искрило. Видимо, Аркадию нужен был кто-то равный по возрасту, по характеру для взаимных подколов и подшучиваний. Я никак не годился – с детства в нашей компании был младшим, а сейчас начальником стал. Не подколешь. Подшучивая над начальником по праву старой дружбы, выглядишь жалко. Аркадий такие вещи понимает.
Аркадий сел на пол возле Курая, потрепал его за мягкое брюшко.
– Без оружия ехать нельзя, – сказал он. – Глазом не успеешь моргнуть, как окажешься около овец с колодкой на шее. А с оружием мы для них заранее угроза.
– Надо ехать группой и издалека начать предупреждать выстрелами в воздух. Что бы мы сделали, услышав выстрелы? Отправили бы две группы. Незаметно, с разных сторон, чтобы не нарваться.
– Чтобы никто не нарвался, после выстрелов надо встать на открытом пространстве, а одному выехать вперёд.
– Точно! Несколько раз пальнуть в воздух у них на виду, и потом одному медленно выехать к ним.
– Нет, не к ним. В их сторону, а на полдороге остановиться. И ждать человека от них.
– Да, это будет правильно. От них подойдёт…
– Подъедет. У них же конные все.
– Подъедет. Узнает, в чём дело, и вернётся доложить старшему.
– А если пальнут издалека?
– Да, пальнуть могут.
– Делегату нужен флаг на пике, – сказал Вадим. – Это без слов понятный знак переговоров.
– Точно!
Идея с флагом сразу всем понравилась. Картинка воображаемых переговоров приобрела глубину и резкость.
– Белый?
– Нет, не белый. Мы с ними не воевали и не капитулируем. А белый флаг – мы как бы сдаёмся. Это предварительное признание своего заниженного статуса.
Вадима хлебом не корми, дай мудрёное что-нибудь завернуть.
– Зелёный? Они же мусульмане. Покажем свои добрые намерения.
– Нет, зелёный нельзя, – сказал Ильяс. – Это получается, что мы к ним подмазываемся. Сразу минус.
Перебрали цвета. Красный, чёрный и бывший государственный были отвергнуты сразу, стали перебирать цвета миролюбивые. Синий, фиолетовый – ни о чём, бестолково; розовый, голубой вызвали общий смех, вяло задержались на жёлтом и оранжевом. Богомолов предложил крест, но никто его не поддержал. Он недовольно надулся и в дальнейшем обсуждении не участвовал. Что-то постоянные обиды и обидки у него.
– А если цветные полосы, как буддисты? – предложила одна из китаянок.
– Но мы-то не буддисты. Опять выходит, примазываемся к чему-то.
– А если яблоко? Большое яблоко? – сказала Ласточка Тун.
Яблоко всем понравилось.
– Да, яблоко – это хорошо.
– Селгей яблоко любил оцень. – И тоненьким прозрачным голоском пропела: – «Яблосная стлана, яблосная стлана, Кто мне ласказет, кто подсказет, Где она, где она…».
Оживает Ласточка потихоньку.
Цвет выбрали быстро: яблоку быть золотым, а фону – синим. Китаяны нам и слова не дали сказать. Золотой цвет – это мудрость, тепло, солнце. Золотой цвет – это мусина, синий – это воля, земля, зенсина. Золотое яблоко на синем фоне – это осень холосо и плавильно. Но вот, к слову, синее яблоко на золотом фоне – это и неправильно, и нехорошо. Это противоречит естественному развитию Мироздания.
Мы не спорили. Для естественного развития остался нам всего-то близлежащий кусок Владимирской области. Успеть бы у Мироздания кабель с арматурой выхватить да крем для коровьего вымени.
А девчонки уже решали, где взять синюю ткань и из чего выкроить золотое яблоко.
– Золотое яблоко – то что нужно, – сказал Эдуард Васильевич. – «The silver apples of the moon, the golden apples of the sun…» – И перевёл: – «Серебряные яблоки Луны, золотые яблоки Солнца». Уильям Йейтс. То что нужно.
Йейтс. Угу. Что мы могли на это сказать? Кивнули только.
– А если ветра не будет? Повиснет тряпочкой, никто и не увидит никакого яблока. Ни простого, ни золотого.
– Не надо, стобы повисло. Повисло – нехолосо. Натянем на зосткий.
«Серёги нет, – переглянулись мы с Аркадием. – Он бы дал вам «повисло-нехолосо» и «натянем на «зосткий».
– На каркас из проволоки и внутри укрепим, – предложил Аркадий.
– Да, на калкас. Калкас – будет холосо.
– Яблоко – это хорошо, но слишком мягко, – сказал Армен. – Даги – люди суровые. Им подавай перекрещенные кинжалы, сабли, львов, орлов с когтями. Это вот они на знамёнах уважают. А изюм-курагу, яблоки-груши не уважают.
Посыпались предложения поместить за яблоком автомат, саблю, нож. Вадим загорелся, сбегал за бумагой. Принялся набрасывать и скривился.
– Чепуха какая-то. Детский сад.
– А если…
И как же мне было приятно, когда финальный вариант предложила моя Юля! Вадим накидал эскиз на большом листе, и по нашему собранию прошёл одобрительный шорох, девчонки даже заааплодировали. А мы присоединились. Настоящее знамя получилось.
Юля. Дневное имя – Юля, ночное – Лю Лин. На русском – «Колокольчик». Я называл её ночным именем, обнимали целовал так, она неслышно вздыхала «А-а-ах!» и вплотную, крепко-крепко прижималась. Я снимал с неё тапочки, она стеснялась и смешно поджимала маленькие пальчики. Сначала старательно повторяла всю мою нежную похабень. Потом разобралась в тонкостях русского языка и шептала в ответ: «Ты бессовестный…» И пахло от неё травами, морем и…
Стоп. Не надо про Юлю, не надо про Павлика. Всё это закрыть в глухой чулан за толстенную стальную дверь. И запорное колесо повернуть.
Как они? Что с ними? Только бы не здесь, у этих. У этих заложники – любимая тема. Только не здесь. Наши на Базе их не оставят, позаботятся. Меня увезли ещё осенью, а уже зима. Что только они там не передумали.
Так. Но когда Бакастов сказал, что я, мол, на Базе очень нужен – это было что? Это он показывал свою информированность и всезнание. Это они обожают. Но тогда бы непременно он сказал про Юлю с Павликом. Ввернул бы намёком что-нибудь. Юля ваша, типа, переживает за вас и сын Паша тоже. Детали и подробности они любят, упомянутые впроброс детали показывают осведомлённость, незримый контроль.
А Бакастов молчал, ни слова про моих. И никакой конкретики о Базе. Вообще ни о чём.
А как бы его наверняка проверить насчёт моих? А вот как!
Да, точно.
За такую блестящую мысль надо себя поощрить. Я начал откручивать запорное колесо: проводишь Юле пальцами по спине, от шеи и вниз, вниз, каждый позвонок у неё отзывается, по коже бежит электричество. А потом переворачиваешь…
Нет, стоп. Сначала проверить Бакастова.
– …Ещё важно, кто поедет от группы делегатом, – сказал Ильяс.
– Да, это очень важно, – поддержал Армен.
Удивительно, как после нападения кубатовцев между нами исчезли линии напряжения.
В треугольнике Армен-Аркадий-Ильяс стороны и биссектрисы готовы были вспыхнуть и заполыхать в любой момент. По ничтожному поводу. И только на принцип, только до упора. Вплоть до и несмотря на.
«Кто поедет?» – мне казалось, что здесь и обсуждать нечего – конечно же, делегатом поеду я. Но меня не поддержал никто. Бурно и единогласно все выступили против.
– И делегат должен быть без оружия.
– Да. Это риск огромный. Завалят и фамилии не спросят. И придётся воевать.
– Именно поэтому тебе нельзя, Алик, – сказал Армен. – Тобой мы не можем рисковать. И вообще. Делегат – это делегат, а командир – это командир.
– А, может быть, женщина поедет? Миролюбиво, гарантированно безопасно и…
– Совсем хорошо! Мужчины выпустили вперёд женщину, а сами встали за спиной. Да с нами и разговаривать не будут после этого!
Отвергли кандидатуры Армена и Аркадия – слишком горячие, Егор и Денис – несолидно, мальчишки ещё. Остановились было на Ильясе, когда Эдуард Васильевич сказал:
– Поеду я. Правда, всадник из меня никакой. Но двести метров проеду как-нибудь. У меня возраст – это хорошо.
– И я с тобой поеду, – сказала Нина. – Муж и жена – это холосо.
– «Огромный риск» – а для вас это не риск? И вы хотите, чтобы я согласился?! Мной, значит, рисковать нельзя, а Эдуардом Васильевичем – можно?!
Я возражал и возмущался, но Эдуард как о деле решённом сказал:
– Во-первых, мне, как аксакалу, ничего не грозит. Это чётко по их понятиям: уважительно и серьёзно. С женой, конечно, тоже хорошо. Семья, русский-китаец – братья навек. Но преждевременно. Нина, ты останешься. А во-вторых – и это главное: у князя должен быть такой человек, который… который готов умереть.
– «Человек, готовый умереть за князя» – это по-нашему, по-кавказски, – хлопнул в ладоши Аркадий. – Голосуем. Все «за». Хоп! Принято!
– Эшь анджукум кынац! – сказал Армен. – Спишь в ослином ухе. «Хоп!» – это узбеки, туркмены, Средняя Азия. К Кавказу не относится.
– Нам евреям всё равно: Северный Кавказ, Средняя Азия. Главное – плов руками есть, барашкам жарить, курдючный жир топить, рукам об головам вытирать.
– Твою голову изнутри надо смазывать, снаружи не поможет.
– Но главный вопрос: зачем приехали? О чём переговоры? Что мы предлагаем?
– Как – что? Мир-дружба, союз, взаимопомощь! – загалдело собрание.
И я пожал плечами:
– Конечно. Всё ясно и просто.
– Ясно, да неясно, – сказал Эдуард. – Мы предлагаем союз и взаимопомощь – почему? Мы кого-то боимся и хотим иметь союзника? Или им желаем помогать? Мы сильные или слабые? Если мы слабые и обращаемся к ним за поддержкой – это один разговор. На нас нападали? Кто? Когда? В августе? И мы, получается, решили поддержку искать. Или мы сильные и хотим союза на будущее? Откуда им знать, что мы сильные? Чем мы докажем свою силу? Доложим, сколько у нас людей, сколько оружия? Кто на слово поверит? Сюда их привезти, показывать?
– Да, – согласился Ильяс. – Если бы они к нам вот так приехали: давайте дружить, типа. А кто они такие, что у них за сила? Может, они на разведку приехали?
Мы затихли. Простой вопрос – дружить с соседями – вдруг оказался совсем непростым.
– Мы ничего друг о друге не знаем, – сказал Армен. – Знаем только, что они рабов держат. А если они уже планируют, чтобы на нас напасть?
– Да если и не планируют, – поддержал Аркадий. – Припёрлись такие, душа нараспашку. Хочешь – так ешь, хочешь – на хлеб намазывай.
Я хотел спросить: «Вы всё критикуете. А сами что предлагаете?» – но это было глупо.
– Может быть, нам стоит не о союзе и взаимопомощи говорить, а предложить торговлю? – предложил Эдуард. – Если у них большие отары, они же их на продажу выращивали. Шерсть, мясо. Для себя куда им столько? Мы с коровами мучаемся, сыр-масло сбиваем, а они с овцами так же.
– У овец тоже молоко. И сыр овечий, – сказал Армен. – Зачем им наше?
– Не знаю. Может, низачем, а может, и нужно. В том-то и штука, что мы ничего друг о друге не знаем, а предлагаем союз. Давайте начнём с торговли, с товарообмена. Вот и узнаем, кто чем дышит. На носу зима, нам тёплые вещи нужны. По магазинам ездить? Так там нет ничего, только летняя одежда по сезону, зимняя где-то на складах. В Москву за обновками ехать? Или по домам шарить? Есть желающие?
Желающих не было. Действительно, как быстро исчез и распался привычный мир. Кто раньше задумывался о зимней одежде? Открыл шкаф, летнее убрал, зимнее достал. Что-то у нас есть, конечно, но на всю жизнь не напасёшься. Да и наших магазинных запасов надолго не хватит, всё когда-нибудь закончится.
– …а овцы – это шерсть. Тулупы, валенки. А бурки! На лошади в бурке можно хоть в какой мороз ехать!
– Откуда ты знаешь? С понтом – в бурке ездил.
– Рассказывали.
– Валенки на Кавказе не носят. И не делают. Какие у дагов валенки?
– Валенок нет, а бурки есть. Для них так же овечью шерсть валяют-катают. Я видел, как бурки делают. Адова работа. Похуже дойки, у женщин руки – сплошная мозоль.
– Рабы катают небось.
– А горючее? Мы возле железной дороги сидим, состав к себе подогнали, а у них нет.
– Говорил же: надо бензозаправщик искать! А вы спорили. Как бы теперь без него?
В вёдрах бы носили со станции?
– Да красавчик ты, красавчик! Сто раз уже сказали!
– Ничего, ещё раз скажи, не разломишься.
– Даги на заправках могут бензин выкачивать.
– Да уж, много там накачаешь.
Налетел ветер, брызнул дождь, и к стеклу со шлепком прилип жёлтый березовый лист.
– Делегатом с предложением торговать еду я. Подписано и скреплено печатью, – показал Эдуард на лист, а Нина перевела для своих.
Я, конечно, расстроился. Стыдно было за свои поверхностные мысли про «мир-дружбу». Тоже мне – руководитель. Но досаду смывала радость. Я прямо-таки материально ощутил силу нашего общего разума. Не было дурацких распрей, цепляний к словам, все искали и предлагали варианты. Только Богомолов сидел насупленный как сыч.
А Эдуард глубоко копает. И не горячится. Простые доводы, всё на пальцах, но убедительно. Надо будет посидеть с ним, подготовиться к встрече на высшем уровне. Провалить такие переговоры нельзя.
Уже не в первый раз я чувствовал, что шапка Мономаха – Сергеева кобура – мне тяжеловата. У Сергея как-то легко всё получалось; в самой сложной ситуации он выдавал надёжное решение, распределял задачи. Мы его поддерживали, проблемы исчезали.
Хотя, может, он так же маялся, прикидывал, грыз себя. Но с другой стороны – как все единодушно запретили мне делегатство! Риск, мол, велик. Значит – ценят и не так уж я плохо справляюсь?
Долго обсуждали подарки. Если едем серьёзной делегацией, надо с подарками. А что мы повезём? Самодельное, натуральный продукт отвергли сразу. Стыдоба – сыр-масло дарить, как голодным. Окорока свиные оскорбят. Шарахаться по магазинам, золото-молото искать или ювелирку – тоже несерьёзно. Сразу понятно, откуда золотишко. Да и ценности у золота уже нет. Или пока нет. Адо магазинов во Владимире они и сами могут доехать.
– Гранатомёт надо подарить, – сказал Ильяс.
Мы помолчали и поняли, что лучше не придумаешь.
– Но у нас их три штуки всего, – сказал Армен.
– Тем более, – ответил Аркадий. – Скажем: «У нас три, один вам дарим». Больше ценить будут и силу покажем. Если оружие дарим – значит, в себе уверены, не боимся. И гранат десяток отсыпать. Гранат у нас много.
А как флаг все придумывали! Всем важно, всем дорого. Девчонки за три дня сделали. Один – для делегации, а второй повесили над Верандой, прямо напротив входа. И золотое яблоко – не просто из покрашенной ткани, а вышивкой. Так здорово получилось, что мимо не пройдёшь. Все головы задирали. Полотнище на ветру хлопает, золотая вышивка на солнце играет.
Так же играло золотое яблоко на синем фоне в день встречи. Опушка леса, ровное поле, запахи конского пота, прелой листвы и грибов.
Эдуард взял у Армена древко, перехватил поудобней и поехал через луг навстречу группе конных у противоположного леска. Комья грязи из-под копыт, всхрапы лошадей; скупое осеннее солнце подсвечивало его сзади. Как съёмки фильма про Средние века. Косплей и реконструкция. Только доспехов и шлемов не хватает.
Всё, тоненькая берёзка на полпути. Стоп.
– На «стрелку» похоже, – сказал Аркадий и громко сглотнул. Ручной пулемёт лежал у него на коленях поперёк седла, он потянул затворную раму. И придержал, чтобы не лязгнуло.
– «Стрелка» и есть, – отозвался Армен. – Надо немножко в стороны разъехаться, не стоять кучей. Вы к реке давайте, а я вправо сдвинусь.
Внезапно я понял, какую мы допустили ошибку Смертельную ошибку Слева река, впереди и справа лес, позади – узкая полоска ровного поля. Если за деревьями справа расположились стрелки, с полсотни метров они нас положат за несколько минут. Деться некуда.
Почему же мы так сглупили, почему? Вот сейчас грохнет выстрел, Эдуард повалится на землю, и затрещат очереди. Храп лошадей, всадники сползают на траву, кровь, мёртвые тела. Кровь не сразу уходит в землю и пахнет ржавым железом. Крикнуть, остановить.
Но пока Эдуард едет.
Синее полотнище на древке не болтается, не висит. Серьёзно выглядит золотое яблоко с блестящим лезвием-листочком на черенке. От конников отделились двое и поскакали навстречу.
Разговор не занял и минуты. Эдуард вернулся и сказал:
– Сейчас приедут. Ждём.
Минут через сорок полтора десятка человек сколачивали возле берёзки настил из досок, установили навес, с двух сторон коновязи. Работали быстро, споро.
– Смотри: вот эти, в гимнастёрках, – точняк рабы, – сказал Армен. – Коновязи и для ихних и для нас – уважение. Навес – для вас. По уму всё.
– Всё чётко, по линеечке. Как на ЗЯБе, – нервно хохотнул Аркадий.
– Да, по уму, – продолжал Армен. – Обе стороны спешиваются, но не садятся. Будем ждать, пока договоритесь. Обожди, не езжай пока, пусть ихний появится.
Из лесу выехал всадник в белой черкеске, и я подобрал удила.
– Вроде нормально пока. С богом! – сказал Аркадий. – Если стволы поднимут, прыгай сразу из седла на землю. Сползай то есть. А то нам стрельбу перекроешь.
– Всё хорошо будет, – сказал Армен. – Я чувствую. А у ихнего лошадь паршивенькая, ай кез бан. Отсюда вижу. И хвост у ней к крупу прижат.
Я тронул Чашку с места. На меня напала трясучка, ноги в стремени дрожали. Чашка покосилась на меня, вывернула красивый глаз, засбоила, пошла боком. Я нагнулся, похлопал её по холке. Успокоилась, выправилась и зашагала ровно, выбрасывая сильные сухие ноги.
Лощади не спешили. Мы медленно сближались, рассматривали друг друга. Перед навесом Белая Черкеска ускорился, спешился первым и придержал мой повод, помогая мне слезть с седла.
– Благодарю. Не стоило бы, – сказал я.
Невысокий, не атлет. Без широченных плеч и сплющенных ушей, обычных среди дагестанцев, где каждый второй – борец. Да и не похож он на дагестанца, лицо по-иному вылеплено.
– Добрый день, как дорога? – Он протянул мне руку: – Я – Адыл-джерей.
– День добрый, меня зовут Александр. – Я пожал сухую крепкую руку. – Доехали хорошо, спасибо. Неудобно, хлопот вам привезли, – я обвёл рукой навес и коновязи.
– Какие хлопоты? Осень, делать нечего. Солдату отдыхать вредно.
– Это да. Солдат должен задолбаться.
Именно так. Заменим матерное слово.
Доски застилал ковёр, на ковре лежали подушки, а на подушках сидели мы. Пили чай и что-то молочное, наподобие кефира.
– Бедный стол, стыдно, – развёл руками Адыл-джерей. – Наспех, что успели.
– Что уж там, мы сами виноваты, – улыбнулся я. – Не позвонили заранее, мессидж не кинули.
Адыл говорил по-русски правильно, без акцента, с характерным нажимом на ударения. Только некоторые шипящие у него как-то сдваивались. Взглядом и голосом не давил, всё мягко, полушутя, но сила в нём сразу чувствовалась. Большая сила. Намного больше моей. Его интонации, плавные жесты, повадки излучали властную мощь. Наверное, это называют аурой или харизмой. Сухие и точные движения рук: будто спелое яблоко скручивает с черенка и мягко кладёт в корзину, чтобы не помять бочки.
«Будьте собой, – наставлял меня Эдуард. – Главная сила – быть собой. Не подлаживаться, не изображать кого-то, не пыжиться. Это заметят, потом не поправить. Просто быть собой».
«Что значит: «быть собой»? Общие слова. Кем мы ещё можем быть, если не самими собой?»
«Отделить в себе случайное от главного, определить цель, обдумать средства. Какие-то средства цель оправдывает, какие-то нет. У всех по-разному. Вы, Александр, человек открытый. Открытый иногда настолько, что некоторые посмеиваются, считают это наивностью и юношеской восторженностью. «Не вырос, мол, ещё». Характер открытый, ум гибкий и находчивый. Это и есть ваша сила, это и надо использовать. Древний грек Хилон говорил: «Познай самого себя, и ты познаешь богов и Вселенную».
Вот спасибо за разъяснение, древний грек Хилон. Инструкция хоть куда.
– Всё очень вкусно, – сказал я. – Лепёшки – как лаваш, но это не лаваш.
Тонкие горячие лепёшки с начинкой сочились маслом. Вкуснейшие. Я сдерживал себя, чтобы есть медленно.
– Это хычины (он выговорил: «хытшыны»). Сыр, картофель. Так, на скорую руку.
– Очень вкусно, пальчики оближешь. Похоже на олибах осетинский, но это вкуснее.
– Олибах? Олибахом осетины у себя угошшали или в кафе-ресторане?
– У себя, в Дигоре.
– О, Дигора! Благословенное место.
– Да. А имя Адыл-джерей что означает? «Джерей» похоже на «гирей», как у крымских ханов, или это другое?
Это тоже совет Эдуарда: «Когда не знаешь, о чём говорить – спрашивай о собеседнике. Про имя спроси, про фамилию, про родителей. Надёжный вариант. О себе каждый любит поговорить. А если о себе молчит – значит, собеседник по-настоящему трудный. Тяжёлый».
Адыл посмотрел на меня, как бы оценивая, стоит ли отвечать на такой вопрос. Или прикидывал, понимаю ли я значение своего вопроса.
– Да, у крымчаков «гирей» – это принадлежность к ханам, потомкам Чингизидов. Хаджи-Гирей, Менгли-Гирей – крымские правители. Давно было, кто-то по-другому считает («шшытает»). Разные мнения есть.
– А «Адыл»? – не отставал я.
– «Адыл» – означает «справедливый». Но люди часто преувеличивают.
«Тшасто преувелитшивают».
«Что людям вздумалось говорить, будто я хороша? Врут люди. Совсем я не хороша», – чуть не вырвалось у меня.
Смолчал, слава богу. Сравнить потомка Чингизидов с женщиной у зеркала – это косяк неисправимый. «Это залёт, воин», – тоже из армейского жаргона, если уж Адыл проверил меня при встрече солдатской шуточкой. Пароль-отзыв, оба служили.
С вопросами надо притормозить, наверное. Ответить-то он ответил, но тень на лице мелькнула. Спрашиваю без перерыва, получается как на допросе. Или на интервью. И то, и другое плохо. Надо о себе.
– Адыл вроде бы не дагестанское имя. А у нас все убеждены, что здесь, у Нерли дагестанцы живут. Про имя спросил, потому что у нас разный народ собрался: армяне, татары, евреи. У всех разные имена, разные обычаи. Надо знать, чтобы не ошибиться.
– Да, надо знать. – Адыл снова помягчел. – Дагестанцы были, это правда. Вместе тесно стало, они ушли. Они за ислам тянули, чтобы много ислама. Мулла много силы стал забирать. Нормально разошлись с ними, без обид. Мы, кабардинцы, адыги, карачаевцы, – к исламу попрошше относимся. Балкарцы у нас тоже есть.
Сделал паузу, посмотрел на меня. А что мне это «много ислама, мало ислама»? У нас муллы нет, попов тоже, кто хочет молиться – дома молится.
– Мы сразу решили: кто хочет молиться – пусть молится. Сам у себя, другим не навязывать.
Адыл кивнул.
– Если я не путаю, кабардинцы, адыги, карачаевцы – это же всё один большой народ: черкесы? – спросил я, показывая внимание к тонкостям.
Русские обычно объединяют всех «кавказцев» одним словом, а в тех краях к различиям относятся внимательно.
– Да, много обшшего. А у вас, я слышал, не только армяне есть, но и китаянки.
Упомянув «армян» и «татар» во множественном числе, я ошибся. Один армянин, один татарин. Не ошибусь ли, рассказав про китаянок? Слишком много у нас молодых женщин, чуть не по четыре на каждого. А женщины сейчас в цене. Чем больше детей, тем сильнее племя. Вернулись к древности: похищение сабинянок, Троянская война. Но скрывать и юлить – нехорошее начало.
Посмеиваясь, рассказал про экспедицию на «Шпульку», про то, как мы делили китаянок, а они нас сами поделили и распределили. Как девчонки таскали с собой неработающие мобильники, как мы учили с ними на вышке китайский язык – начинали с «автомат» и «стрелять», а заканчивалось у всех «глаза-губы-сердце» и «поцелуй». Заодно пусть узнает и про то, что у нас есть система охраны и караулов.
– Значит, это вы коров к себе увели? Мы приехали, а брать-то уже и некого. Остатки. И лошадей в Богдарне – тоже вы? Наши рассказывают: в поилках свежая вода, стойла открыты, павших лошадей – ни одной.
И следы через Клязьму ведут. Везде раньше нас успели. Молодцы, сразу сообразили.
– Ну, здесь же как… – Я развёл руками. – Кто раньше встал, того и тапки. Сначала тяжело было такое стадо обслуживать, но сейчас пристроились на новом месте.
Рассказал про доильные аппараты, про систему сбора молока, переработки на масло и сыры. Не забыл ввернуть и про контуры защиты Базы, чтобы не возникало дурных мыслей.
– Ай молодцы. С электричеством – воопшше молодцы! А про товарообмен хорошая мысль. Хорошая. Коров у нас мало… То есть всего две, причём одна не доится. – Адыл засмеялся. – Нам бы десяток-полтора не помешал бы. А бык есть у вас?
Я кивнул и напрягся, готовясь к сложному торгу. Одна корова – на три овцы? Или на пять? И зачем нам овцы? Мы с ними не умеем.
Чудом найденного быка, конечно, не отдавать ни при каких условиях. Пока в отёлах не появятся два-три телёнка мужского пола, всё наше молочное будущее стоит на единственном быке.
«Зиждет-ся! – кричал потом Армен во время обсуждения товарного обмена. – На одном быке зиждется!»
– Если часть («тшасть») коров готовы уступить, потом наши люди договорятся – что, как, сколько. Может, не сразу. Отёл пройдёт, стадо вырастет, вам спокойней будет. Мы хорошее предложение сделаем. А по торговле я вот что думаю: может быть, люди сами разберутся? Что мы будем как Госплан-Мосгаз решать-согласовывать?
Он налил из кувшина что-то молочное, протянул мне. Это знак уважения. Значит, пока разговор идёт хорошо. Принял, поблагодарил. И собрал волю в кулак, настроившись на известный мне кумыс. Из лошадиного молока делают. Кислое, шибающее в нос питьё. Но нет. Довольно приятная штука вроде кефира. Только пожиже.
– Спасибо, – вполне искренне сказали. – Хороший вкус.
До этого момента обычай угощать гостя непривычной и странной для него пищей, казался мне диковатым и глупым. Зачем потчевать гостя тем, что в ему рот не лезет? А, пожалуй, это правильно. Если гость вежливо съест необычную пищу, значит, и чужие правила-обычаи сможет понять. И наоборот.
– Сделаем рынок на полдороге, в хорошем месте, – продолжал Адыл. – Чтобы и вашим, и нашим удобно – и пусть люди торгуют. Мы своим дадим от обшшего пирога, вы – своим. Сами разберутся, познакомятся заодно. Друг друга узнают – им спокойней, нам спокойней. Охрану поставим от нас, и от вас поровну. Будут торговать, тшасть себе оставлять, тшасть – в опшший котёл. Интерес должен быть, торговля – двигатель прогресса, а?
Я засмеялся.
– Мне нравится идея с рынком. Это лучше, чем мы хотели. Действительно, «Госплан-Мосгаз» ни к чему. А рынок – да… Ярмарка такая. Найти хорошее место, на реке, на вырост – если кто ещё остался, подтянутся.
– Да. И штобы не со стрельбой подтягивались, а с торговлей. У вас в Марково, я слышал, не особо хорошие соседи сидят. Есть старая пословица: «Не согнёшь прутом, станет колом – не заставишь гнуться».
– С Марково – да, будем решать.
Здесь я сделал паузу. Марково – важный момент. Надо показать, что важность понимаю. И не только важность, но и тонкость: Адыл с самого начала фразы и обращения выстраивал ювелирно – ни разу не назвал меня не на «ты», не на «вы».
Обезличенно. Все местоимения обходил. Что ж, раз так – значит так. «А что же мы? И мы не хуже многих». Тоже можем обезличенно.
– А если торговать, тогда придётся и деньги выпускать.
– Конечно, придётся, – кивнул Адыл, как о давно понятном деле. – По банкам пошарим, где-то да сохранилась наличка. Номера купюр перепишем, чтобы лишних бумажек не было, нашим и вашим раздадим поровну. Пусть рашшитываются. Какой-то ориентир нужен.
Странная идея.
– Станут ли за пустые бумажки торговать? – высказал я сомнение.
– Не станут – так не станут, какой разговор. Может, так меняться будут, – не стал спорить Адыл. – Дадим подсказку людям, чтобы дело сдвинулось, а дальше сами. – И улыбнулся: – Заговорились мы, за стол пора. Предлагаю вперемешку сесть, чтобы наши люди между собой поговорили.
Никто к Адылу не подходил, знаков не делал, по сторонам он не смотрел. Откуда узнал, что стол готов – непонятно. Впрочем, что непонятного: над лугом плыл волнующий, мирный, из прошлой жизни, запах запекающейся на углях баранины.
За столом разница наших хозяйств выглядывала из каждой тарелки. Баранина вяленая, копчёная и запечённая, курятина, сыр овечий, брынза такая и сякая. Свинины никакой. Немножко масла, зелень, зелень, зелень. И вкуснейшие лепёшки вместо хлеба. Стояли коньяк, водка и вино, хозяева тянули понемногу красное, мы тоже не налегали.
– У меня спина мокрая, – шепнул Аркадий. – Два часа прошло, каждую секунду жду – вот-вот кинутся.
Адыл произнёс впечатляющий тост. Без кавказских пышностей, без завитушек. Дипломатическая взвешенная речь. Я как мог ответил, и понемножку все разговорились.
– Второй раз вот так за столом сидим, – сказал я Адылу. – Через семь дней после Аварии мы праздник сделали. И вот сейчас.
– Аварией называете? Хорошее слово нашли. И здесь вы молодцы, – сказал Адыл. – Красавчики. И про коров с лошадьми сразу сообразили, и флаг сделали по уму. Хороший флаг. Кто придумал?
Я хотел добавить: мол, про коров Сергей сразу сообразил, пока все «кипешили». Но не стал. Слишком много придётся рассказывать. Пожалуй, ещё рано. Лучше про флаг.
– Все вместе. Голов много и все светлые. А главный элемент – моя жена придумала.
Адыл поднял бровь.
– Хорошо придумала. У нас говорят: «Когда жена умная – исполняются все…» – Адыл запнулся, подбирая слово. – Такого слова по-русски не знаю, можно сказать: «благопожелания». Когда жена умная, исполняются все благопожелания.
