Виталий Вавикин
Эта короткая счастливая жизнь
Глава тринадцатая
За неделю Фелиция заработала на билет домой и на кое-какую одежду. На кухне она больше не работала, и управляющий нанял другую девушку.
Мечты сбывались. Не об этом ли она мечтала, когда строила планы, как попадёт в Чикаго? Даже публика, которая приходила в тихий бар, в основном, потому что здесь можно было купить столь дефицитное спиртное, начинала прислушиваться к застенчивой светловолосой девушке, голос которой идеально дополнял голос чернокожего пианиста. Дважды ей назначали свидание, но Фелиция, заливаясь краской, отказывала.
В какой-то момент ей показалось, что так будет всегда: мечта сбылась, и ничто не прервёт её полет, но на восьмой день Персибал сказал, что это его последнее выступление и весь хороший настрой испарился, словно его и не было. Фелиция пела, стараясь не думать о том, что ждёт её на следующий день, и голос её звучал как никогда хорошо. – Ты можешь поехать со мной, – предложил Персибал, по обыкновению опуская ненужные вступления.
– С тобой? – Фелиция посмотрела на него и тяжело вздохнула. – А куда ты едешь? – спросила она, пытаясь выиграть время.
– Слышала о баре «Ночной джаз»?
– Так ты остаёшься в Чикаго?!
– Думаю, мы могли бы петь там вдвоём. Зрителям нравится, да и твой голос словно специально создан для моих песен.
– Ты лжёшь! – Фелиция рассмеялась, но беззаботность выглядела слишком наигранной.
– У тебя будет время, чтобы подумать, – сказал Персибал. – Завтра я уеду из города на две недели, а когда вернусь, то можно будет попробовать предложить наши голоса в «Ночном джазе». Где ты живёшь?
– Я?
– Я приду, как только вернусь в Чикаго.
Они расстались в приподнятом настроении, отпуская какие-то шутки о публике и фальшивых нотах.
Фелиция вернулась домой, продолжая улыбаться. «А что если он не вернётся?» – мелькнула у неё в голове шальная мысль. Страх почти остановил сердце. Фелиция попыталась убедить себя, что теперь сможет начать сольную карьеру, но попытка эта была настолько робкой, что страха перед сгущающейся реальностью стало только больше. Фелиция посчитала оставшиеся деньги и снова подумала, что сможет вернуться домой. Но разве она приехала сюда лишь для того, чтобы выступить восемь раз в маленьком прокуренном баре? Нет. Нужно пытаться продлить свои мечты.
Фелиция решила дождаться утра и сходить к управляющему бара, в котором они пели с Персибалом, и предложить свои услуги в качестве сольной певицы. Эти мысли подарили ей пару часов спокойного сна. Фелиция проснулась и, одевшись, пошла в бар. Дорога перед входом была оцеплена, и повсюду сновали полицейские.
– Марио! – позвала Фелиция шеф-повара.
Он подошёл, награждая полицейских недовольным взглядом. Грузчики всё шли и шли, вынося из подвала ящики со спиртным. Управляющий что-то кричал, сопротивляясь аресту. Марио ворчал, рассказывая о случившемся, но Фелиция не слушала его, чувствуя, как снова рушатся мечты и надежды.
Всю последующую неделю она потратила на новые поиски работы. Карьера певицы снова стала далёкой и недоступной. Поэтому, когда наступила вторая неделя, Фелиция с замиранием сердца ждала, когда вернётся Персибал, но он не возвращался. Деньги кончались. Фелиция вздохнула и разменяла заначку, отложенную на билет. Если Персибал не вернётся, то снова придётся идти на работу посудомойкой или прачкой.
На третьей неделе Фелиция подумала, что Персибал, возможно, просто забыл о ней, приняв сомнения за отказ. Обида и злость застлали сознание. Но злилась Фелиция в основном на себя. Если бы только Персибал дал ей второй шанс! Ночи напролёт она молила Бога только об этом. Ещё один шанс! Но шанса не было. Последней надеждой был бар «Ночной джаз», о котором рассказал ей Персибал.
Надев своё лучшее платье, она пошла к управляющему просить работу, надеясь, что там, возможно, встретит Персибала. Управляющий принял её, наградил снисходительным взглядом и сказал, что для певицы она не годится, потому что у неё нет своего репертуара, а для посудомойки – потому что слишком сильно похожа на певицу.
Продав купленные платья, Фелиция подсчитала деньги, и, решив, что как только сможет снова заработать на билет домой, сразу уедет. По сути она знала, что никуда не поедет. Желание вернуться было тем необходимым стимулом, который мог поднять опускающиеся руки.
Две долгих недели Фелиция потратила на поиски работы, и, наконец, устроилась посудомойкой в дешёвый бар в районе Линкольн-парк. Управляющего звали Джон Анхел, и он принял её на работу, взглянув лишь однажды, чтобы убедиться, что перед ним очередная замарашка, о которой нужно заботиться только в день выдачи зарплаты.
Жизнь снова превратилась в рутину. Чудный цветок расцвёл и увял. Фелиции даже началось казаться, что история с Персибалом – фантазия, сон, в реальность которого она поверила. Но однажды, как и когда-то за звоном посуды и криками шеф-повара, она услышала забытый мотив. Воображение тут же нарисовало божественные пальцы, порхающие над клавишами пианино.
– Персибал! – Фелиция выбежала из кухни.
Чувство дежа-вю защемило сердце. Черноволосый красавец был на сцене, играя, как и прежде, с закрытыми глазами. Фелиция смотрела на него, не обращая внимания на нетерпеливые окрики шеф-повара.
– Персибал! – позвала она, когда музыка прекратилась.
Он увидел её и помахал рукой. Затем увидел её грязный передник и, сильно нахмурившись, о чём-то задумался. Встревоженный тишиной управляющий выглянул из своей каморки и спросил, что случилось.
– Всё в порядке, мистер Анхел, – заверил его Персибал.
Фелиция вздохнула и вернулась на кухню.
– Хочешь потерять работу? – прошипел шеф-повар.
Фелиция ничего не ответила. Оставалось вернуться к работе и заставить себя не слушать музыку, которая так сильно напоминает о возможности другой жизни. На какое-то время остались лишь тарелки и кастрюли.
– Фелиция? – осторожно позвал Персибал, заглянув на кухню.
Она вздрогнула, уронила тарелку, обрызгав себя горячей водой. На лице Персибала отразилась виноватая растерянность.
– Почему ты снова работаешь на кухне? – спросил он. Фелиция пожала плечами. – Хочешь снова попробовать петь дуэтом? – предложил Персибал.
– А это возможно? – Фелиция расцвела, отставив ненавистные тарелки.
Они вышли из бара вместе. Персибал договорился с управляющим, и на следующий день они уже пели под пристальным взглядом Анхела. Однако на этот раз мечты не кружили Фелиции голову. Она выступала, ожидая неизбежного окончания этой лучшей жизни.
– Снова уедешь? – спросила Фелиция, когда управляющий выписал им расчёт.
Персибал закурил и, став неожиданно хмурым, кивнул. Фелиция вздохнула и опустила голову.
– Так надо, – сказал Персибал.
– А я? – Фелиция покраснела. Ей представилось, как придётся снова умолять Анхела взять её посудомойкой.
– Хочешь поехать со мной? – без особого интереса спросил Персибал.
– А это возможно?
– Я собираюсь дать пару концертов в небольших городах. И если ты согласна…
– Согласна, – заверила его без раздумий Фелиция.
Она собрала вещи и утром оставила Чикаго. Первый концерт, который они дали в крохотном городке, не принёс прибыли, но помог им лучше спеться и подружиться. В отеле, где они остановились, была одна комната, но спали они на разных кроватях. Персибал спал, а Фелиция вспоминала давнего знакомого Джо-Джона-Джейка и думала, что именно так и представляла жизнь с ним. Сколько всего прошло времени с тех пор? Она тяжело вздохнула и попыталась представить, что было бы, если она не отказала ему в тот день. Возможно, ей не пришлось бы жить у Хайнцев, не пришлось работать посудомойкой. Она заснула, увидев сон, в котором осталась одна в незнакомом городе. Персибал уехал, и о нём напоминал лишь пыльный вихрь, оставленный стареньким «Паккардом». Фелиция вглядывалась вдаль и думала: «Что я сделала неправильно на этот раз?!»
– Эй, – Персибал разбудил её, и сказал, что им пора ехать.
Фелиция ничего не сказала ему, но тревога проникла в неё, как тушь проникает в белую бумагу. «Он ведь уже однажды ушёл, – думала она. – Что остановит его сделать это второй раз?».
Ещё один концерт в новом городе помог ненадолго отвлечься и окупил все затраты.
– Дальше будет чуть получше, – сказал Персибал.
Фелиция осталась в номере, а он уехал, сказав, что нужно купить кое-что в дорогу. Она прождала его два часа и занервничала, что он не придёт. На третий час у Фелиции началась паника. Она вышла на улицу и долго вглядывалась в извилистую, грунтовую дорогу, уходившую вдаль.
– Кого-то ждёте? – спросил управляющий отеля.
Она окатила его гневным взглядом и отпустила какую-то скабрёзность.
– А на сцене вы такая лапочка, – покачал он головой.
Фелиция увидела «Паккард» Персибала и расплылась в довольной улыбке. Огромных усилий ей потребовалось, чтобы сначала не броситься ему на шею, а потом не отчитать за опоздание.
– Персибал, – позвала она, когда они поужинали и легли спать.
Он что-то хмыкнул сквозь сон и повернулся на спину. Фелиция замолчала, вглядываясь в его лицо. Сон снова перенёс её в незнакомый город. Нервно заламывая руки, она стояла на одинокой дороге и смотрела в пустынную даль.
– Не с той ноги встала? – пошутил утром Персибал.
Фелиция посмотрела на него и соврала, что нехорошо себя чувствует.
– Можем отменить концерт, – предложил Персибал.
– Не надо, – Фелиция собрала вещи и вышла на улицу. Солнце прогнало тяжёлые мысли и вернуло хорошее настроение. В этот вечер они пели так хорошо, словно два ангела, посланные с небес на землю самим богом, чтобы нести людям красоту. Фелиция смеялась, отвечая на шутки и комплименты. Нет. Она больше не хочет бояться и переживать. Не хочет видеть эти кошмарные сны.
– Что ты делаешь? – спросил Персибал, когда Фелиция юркнула к нему под одеяло.
Она прижалась к нему губами, вкладывая в этот поцелуй всю нежность и страсть, на которую была способна. Отыскала его руку и прижала к своей обнажённой груди, пытаясь развеять нерешительность. Персибал не двигался, лишь осторожно отвечал на поцелуй. Повернувшись на спину, Фелиция потянула его к себе. Близость неизбежности вскружила голову. Дыхание перехватило.
– Если ты не хочешь, то… – начал Персибал, но Фелиция прервала его.
– Я хочу, – прошептала она, прижимая его к себе. – Очень хочу, просто я ещё… – она увидела, как улыбнулся Персибал, и поблагодарила его за догадливость.
Глава четырнадцатая
Ночь. Фанни останавливается и награждает Лаверна пытливым взглядом. Сколько нужно слов, чтобы рассказать историю своей жизни? Сколько нужно жизней, чтобы они сложились в одну историю?
– Презираешь меня? – спрашивает Фанни, с каким-то отрешённым безразличием.
– С чего бы это? – пожимает плечами Лаверн.
– Ну, как же, – она вспоминает сына. – Мои родители, например, презирают.
– Нравы меняются.
– Дожить бы до этого, – она достаёт сигарету и закуривает. – Так ты говорил, что умираешь от рака?
– В своём мире.
– Как это?
– Если бы я знал, – Лаверн замолкает, подняв голову к звёздному небу.
«Странный, очень странный мир», – думает он, прислушиваясь к далёкому голосу Фанни. Она разговаривает со своей подругой о нём. Разговаривает о человеке, которого не должно быть здесь…. Но он есть.
– Эй, – осторожно, словно боясь напугать, Фанни берет его за руку. – Майк? – она ждёт, пока он не оторвётся от созерцания звёздного неба и не посмотрит на неё. – Майра сказала, что ты можешь остановиться у неё.
– Майра? – ему снова начинает казаться, что это всего лишь сон.
– Моя подруга. Помнишь? – зелёные глаза Фанни пытливо вглядываются в его лицо. – Ты уверен, что с тобой всё в порядке?
– Нет, – Лаверн заставляет себя посмотреть на дом Майры. В голове мелькают странные, усталые мысли. «Сон. Сон. Всё это сон. Всего лишь сон».
– Майк, – голос Фанни выводит его из оцепенения.
Нетвёрдые ноги несут вперёд. Заспанная, не первой свежести женщина торопит его недовольным взглядом. Запах корицы и плесени вгрызается в ноздри. Кажется, ещё пахнет жареной картошкой, но Лаверн не уверен. Сейчас он уже ни в чём не уверен.
Майра проводит его в комнату, протягивает старое одеяло и сальную подушку. Тишина усиливает чувство нереальности. Майра не говорит ни слова. Её шаги кажутся лёгкими и воздушными. Словно сошедший с небес ангел, она проплывает мимо него в темноту дверного проёма. Закрывает дверь.
«Это просто сон», – снова думает Лаверн, пытаясь вспомнить подробности.
Старый диван призывно раскрывает пасть, обещая сладостные грёзы. А утром вернётся боль. Мысль об этом заставляет Лаверна цепляться за эту реальность, учиться наслаждаться каждым мгновением. «Как жаль, что нельзя остаться здесь навсегда, – думает он, засыпая. – Как жаль, что утром всё закончится, изменится, возвратит в суровой мир реальности». Но когда наступает утро, всё остаётся по-прежнему. Он сидит на кухне с Майрой и пьёт чай. Сон отступил, а ночь вернула сознанию трезвость и ясность.
– Так откуда ты? – спрашивает Майра, которой утро придало какое-то скромное очарование.
– Балтимор, – отвечает Лаверн первое, что приходит в голову.
Майра удивлённо поднимает брови, рассказывает о знакомом художнике родом из Балтимора.
– Он всё повторял, что Балтимор самый лучший город, – говорит Майра.
Её глаза тускнеют. Пелена воспоминаний бросает тень на её свежее лицо. Что-то тяжёлое и грустное. С каким-то безразличием, скорее для того, чтобы отвлечься, чем чтобы поддержать разговор, она спрашивает Лаверна, чем он собирается заняться в Чикаго и чем занимался в Балтиморе. Вопрос ставит его в тупик, заставляя говорить правду.
– Фотограф?! – оживляется Майра. – Хочешь открыть здесь свой салон?
– Салон?
Новая жизнь опять начинает казаться Лаверну сном, но тяжести от восприятия странного мира нет. Ничего не меняется: формы, вкусы, запахи. С грустью и смутной надеждой Лаверн говорит, что неплохо будет найти хоть какую-нибудь работу. Взгляд Майры становится колким и пытливым.
– А ты чем занимаешься? – спешит сменить тему разговора Лаверн.
– Да всем понемногу, – Майра улыбается. – В основном натурщица, а так, кем придётся.
– Натурщица? – Лаверн невольно вспоминает свою прежнюю работу. – Я когда-то делал подобные фотографии.
– Фотографии? – брови Майры хмурятся. – Как-то раз мне предлагали нечто подобное… – она пытливо вглядывается Лаверну в глаза. – И почему нам с Фанни всегда достаются подобные мужчины?! – её губы изгибаются в улыбке. – Хотя, так даже забавнее!
Детский задор, который звучит в её голосе, заставляет Лаверна улыбнуться вместе с ней. Страхи отходят. Он здесь, в этом мире. Среди странных людей, которые, кажется, ничуть не отличаются от тех, рядом с которыми он жил прежде.
– Думаешь, я смогу найти здесь работу? – спрашивает он, когда завтрак закончен. – Любую, лишь бы на первое время заработать себе на жизнь.
– Любую?! – Майра оживляется и долго вглядывается ему в глаза, словно ожидая подвоха. – Попробуй обратиться в газеты, – говорит она, наконец.
И вот Лаверн идёт по шумным улицам родного-чужого города. Как много он знает о фотографии, но как мало это значит в этом мире! Робость превращает его в мальчишку. Как же сильно хочется остаться здесь! Как же сильно хочется получить второй шанс. Лица, которые он видит, кажутся самыми приветливыми. Голоса – самыми милыми. Хочется объясниться в любви каждой девушке. Пожать руку каждому прохожему, назвав его лучшим другом.
– Ну, как успехи? – спрашивает вечером Майра.
– Кажется, меня берут в «Требьюн»! – говорит Лаверн с детским энтузиазмом.
Да. Он снова живёт. Снова строит планы на будущее. И снова смеётся над трудностями. Теперь нужно лишь вернуться в дом Фанни, пройти сквозь старую дверь, и, попав в свой мир, уладить пару технических вопросов. Сделать себе новые документы, сходить в библиотеку и почитать о фотографии тридцатых.
Глава пятнадцатая
Боль. Она вернулась сразу, как только Лаверн оказался в своём сером неприглядном мире. Сколько дней ему осталось здесь?
Пройдя в свою комнату, Лаверн лёг в кровать. Где-то далеко хлопнула входная дверь, оповестив о возвращении Синтаса. Скоро, очень скоро, он уйдёт отсюда навсегда. Боль и улыбка застыли на лице Лаверна, позволив забыться тихим сном. Тридцать два года он жил, не зная, насколько может быть прекрасной жизнь. Не деньги, не женщины и не слава – а просто жизнь. Жизнь в своей непорочной чистоте и невинности. Жизнь, когда можно радоваться каждому новому дню, ценить каждое мгновение.
Проснувшись утром, Лаверн ни на мгновение не усомнился в том, что мир, рассыпанный сотнями фотографий на полу комнаты, так же реален, как и тот, что окружает его сейчас. Синтас ещё спал, и Лаверн мысленно поблагодарил его за это. Общаться в этом мире ни с кем не хотелось. Да и спазмы становились настолько сильными, что приходилось ценить каждое мгновение.
Подойдя к двери, Лаверн испугался, что, открыв её, снова окажется в тридцатых годах. Грань, которую раньше перейти было так сложно, теперь казалась хрупкой и ненадёжной. Вот он смотрит на новую дверь в мир, где прожил всю жизнь, но стоит лишь присмотреться, и дверь становится старой и грязной, дверь, ведущая в тот мир, где он прожил всего лишь пару дней. И голос. Голос Фанни. Он звучит где-то у плиты.
Лаверн поймал себя на мысли, что, несмотря на разочарование, он благодарен этой женщине, за шанс попасть в её мир.
Заставив себя слушать лишь тихий храп Синтаса, он подошёл к двери и, повернув ручку, вышел на улицу. Железный автомобильный поток девяностых показался фантастически монолитным по сравнению с тем, что он видел в тридцатых.
Лаверн шёл по тротуару, удивляясь, насколько же сильно он проникся другой жизнью. Даже в библиотеке, прикасаясь к старым газетам, он испытывал какой-то благоговейный трепет.
Цветной принтер и пара должных компьютерных программ помогли Лаверну создать себе документы. Предполагалось, что процесс займёт не более четверти часа, но Лаверн подошёл к нему с воодушевлением, словно талантливый художник к созданию своего самого выдающегося шедевра. Особенно волнительным оказался выбор имени и даты рождения.
Выкурив с десяток сигарет, Лаверн решил, что самым лучшим будет оставить всё, как есть, изменив лишь год рождения. Особенное внимание он уделил выбору бумаги, на котором будут созданы его новые документы.
Бегая по магазинам, он забыл о болезни. Она отступила, словно испугавшись подобного напора. Он жил. Жил для того, чтобы продолжить жизнь в другом месте, другом мире. До позднего вечера он просидел в библиотеке, изучая историю фотографии. Скоро, очень скоро он оставит этот мир. Уйдёт из него навсегда.
Лаверн купил ещё одну пачку сигарет и попытался вспомнить, что ещё планировал сделать здесь. Вспомнил семью и почувствовал, как возвращаются боль и спазмы, хотя возможно, они были и прежде, просто он не замечал их. Эти воспоминания поубавили его пыл. «Но разве я могу что-то изменить? – подумал Лаверн. – Единственное, что сейчас можно, так это навестить Кипа и попрощаться».
Поймав такси, он назвал адрес, и, расплатившись, вышел на север Уолкот-авеню. Джесс встретила его гневным взглядом и потоком упрёков, которые, однако, угасли, как только на пороге появился Кип.
– И кто она? – спросила Джесс, после того, как с приветствиями было покончено. – Я её знаю? – она увидела, как Лаверн покачал головой, и гнев её вспыхнул с новой силой. – Так вот, значит, как?!
Джесс ещё что-то кричала, но Лаверн уже не слушал её. Кип переоделся, и вышел из комнаты. Ссора родителей заставила его вздрогнуть, но обещание отца сводить его на вечернюю игру «Блэк Хоукс», тут же вернули хорошее настроение.
– Мы ещё поговорим! – заверила Джесс Лаверна.
Сидя на трибунах, он смотрел на сына, и понимал, что не может ничего изменить. «Если бы получить хоть один шанс…» – убеждал он себя, но усиливающаяся боль кричала, что шанса нет. Если только остаться с семьёй и умереть у них на глазах. Но разве от этого им станет легче? Боль скручивала тело и подчиняла себе. Лаверн боролся с ней рьяней, чем местные игроки боролись с приезжей командой. Кип что-то говорил, но голос его был далёким и нереальным. Лаверн сидел, закрыв глаза, и старался ни о чём не думать.
Когда игра закончилась, и они, взяв такси, поехали домой, он едва отдавал себе отчёт в происходящем.
– Ну, как игра? – спросила Джесс, решив, очевидно, сменить тактику.
Кип пожаловался, что отец проспал всю игру, и Джесс, разгневанная подобным невниманием, завелась с новой силой. Лаверн согласился со всем, прошёл в спальню и лёг на кровать.
– Мне нужно всего лишь несколько часов, – попросил он Джесс сквозь пелену забытья.
Когда сон отступил, было уже утро. Джесс спала рядом. Её лицо было таким знакомым. Лаверн прикоснулся пальцами к её щеке, вдохнул запах её волос.
Закрыв глаза, он снова попытался заснуть. «Таблетки, – думал Лаверн. – Если начать снова принимать их, то можно будет скрыть на какое-то время болезнь. Провести с Джесс и Кипом неделю, может быть, месяц».
Проснувшись от нового приступа, он понял, что лежит один. Джесс что-то готовила на кухне. Лаверн поднялся, стараясь не обращать внимания на боль. Нет. Он не может оставаться здесь. Не может делиться болью с близкими людьми.
– Останешься на завтрак? – примирительно спросила Джесс, словно и не было вчерашней ссоры.
– Мне нужно… – Лаверн замялся, проклиная себя за то, что оставил таблетки в квартире Синтаса. Джесс обернулась и, показав глазами на Кипа, качнула головой. – Мне нужно на работу, – нашёлся Лаверн.
Он вышел на улицу, зная, что Джесс смотрит на него из окна. Остановился возле телефона-автомата и позвонил ей, решив, что раз уж не может рассказать о болезни лицом к лицу, то сделает это по телефону.
– Джесс, я… – начал было он, но нарвавшись на новый поток нелицеприятных оскорблений, замолчал. Достав пачку сигарет, Лаверн закурил. Джесс ещё оскорбляла его и несуществующую женщину, на которую он променял свою семью. Эти слова приносили немоту и пустоту. От вчерашнего хорошего настроения не осталось и следа.
Повесив трубку, Лаверн поймал такси и поехал в квартиру Синтаса. По дороге боль, кажется, отступила, но когда он расплачивался с водителем, новый спазм подчинил себе его тело с такой силой, что он не смог устоять на ногах.
Такси уехало, но Лаверн не заметил этого. Пара ребятишек пробежала мимо, потешаясь над ним. «Нет. Нельзя возвращаться к Джесс», – решил для себя Лаверн. Он не сделает ей приятно, лишь принесёт страдания и боль.
Заставив себя подняться на ноги, он поплёлся к квартире Синтаса. Остановился возле двери и, обернувшись, посмотрел на оставленный за спиной город. Нет. Он не может остаться. Не может. Лаверн открыл дверь и перешагнул через порог. Прошёл в свою комнату и лёг на кровать.
Сотни фотографий, окруживших его, напомнили о возможности другой жизни. Лаверн перебирал их, стараясь ни о чём не думать, но мысли были, воспоминания, голоса. Они возникали в сознании, напоминая, что есть мир, где нет ни боли, ни отчаяния. Мир, утративший своё очарование, но оттого ставший ещё более желанным в своей естественности.
С трудом дождавшись вечера, Лаверн вышел на кухню. Дверь в Чикаго тридцатых ждала его. Проверив содержимое карманов, он убедился, что ничего не забыл. Теперь осталось сделать лишь пару шагов.
Лаверн прислушался, надеясь, что голос Фанни придаст решимости. Нет. Его встретит лишь тишина. Но и тишину можно пережить. Даже наслаждаться тишиной, если впереди ещё целая жизнь. Лаверн сделал ещё одни шаг вперёд. Сердце замерло. «Где же эта волшебная перемена?» – он до боли в глазах вглядывался в новую современную дверь. Нет. Этого не может быть! Слёзы отчаяния покатились по его щекам.
Не веря в происходящее, он повернул ручку и перешагнул через порог. Ничего. Он был в девяностых. Больной. Обессиленный. Лаверн запрокинул голову и с мольбой посмотрел на звёздное небо. Если бы он помнил хоть одну молитву, то начал сейчас молиться, умолять, стоять на коленях и просить, просить, просить…. Но он не помнил.
