Владарг Дельсат
Флуктуация Катова
Глава третья
Утром, наконец-то одевшись, вылетаю из нашей каюты, пока мне ничего не сказали. Самая страшная ночь в моей жизни, давно я так не боялась. Весь вечер дрожала, потому что подобного просто не ожидала.
– Танька! – зову я подругу, показывая глазами на дверь туалета, и она кивает.
Заскакиваю в туалет. Время до уроков ещё есть, выскочила я очень рано. Но, судя по тому, что Танька уже здесь, не одна я выскочила рано. Я присаживаюсь на унитаз, стараясь взять себя в руки. Танька не расскажет, она кремень, но всё равно не по себе о таких вещах расспрашивать. Подруга начинает разговор сама.
– Твои тебя тоже раздели? – понимающе кивает она. – Ты не дрожи, всех раздевают.
– За-зачем? – заикнувшись от такой новости, интересуюсь я.
– Чтобы привыкали светить жопой, – объясняет она мне. – Сначала будут бить, а потом вообще по кораблю голыми заставят ходить.
– Как голыми? – у меня ощущение такое, будто глаза сейчас выскочат наружу.
– Ну, это слухи, – немного неуверенно отвечает Танька. – Но после всего я уже во всё верю.
– Ты в законы заглядывала? – спрашиваю её я. – Они декларацию отменили!
– И что теперь? – впервые вижу ошарашенную Таньку, жалко, камеры нет запечатлеть это для потомков.
– «Несовершеннолетние являются собственностью законных опекунов», – цитирую я по памяти.
Танька реагирует матом. Я её очень хорошо понимаю, у меня реакция была аналогичная, но только в библиотеке камеры как раз есть, поэтому нельзя ругаться. Но она теперь понимает всё то же, что и я: дело не в том, что нас приучают обнажаться публично, нам демонстрируют, что мы теперь бесправные. А что может унизить сильнее, чем отсутствие трусов?
В этот момент открывается дверь, кто-то заходит, и через мгновение из соседней кабинки до нас доносятся рыдания, да такие, что я подскакиваю на месте. Танька резко заскакивает в соседнюю кабинку, где ревёт Катька. Она так отчаянно плачет, как будто у неё катастрофа случилась! У меня аж сердце замирает. Мы с Танькой, конечно, начинаем утешать её, поглядывая на часы. Но времени пока ещё вагон, а Катька всё никак не успокаивается. Что же с ней сделали?
Немного придя в себя, наша одноклассница начинает рассказывать. Вот что нужно сделать с забитой девочкой, чтобы она так рыдала? Я слушаю и чувствую, как у меня волосы на голове шевелятся – её действительно мучили… Я даже не знаю, как кто, потому что её отчим… Нет, не могу это повторить. Танька рассказывает Кате об отмене всех прав, на что та кивает. Знает, значит…
Со звонком мы сидим в классе. Я смотрю на парней, которые все, как один, выглядят совершенно ошарашенными, а девчонки сидят с мокрыми глазами. Интересно, что в классе у нас только славяне, как и во всей школе, а вот дети немцев и англичан учатся в другой школе, хоть и на борту, насколько я понимаю. Раньше я не думала об этом разделении, а вот теперь… Теперь мне многое становится понятным. Нам нужно искать возможность борьбы против взрослых, потому что они нам совершенно точно враги.
Осознание этого бьёт, как молотком по голове. Все взрослые на корабле нам враги – это неоспоримый факт.
Учителя как-то очень предвкушающе улыбаются, отчего мне лично становится жутко, но пока всё идет ровно, без особых проблем. Странности начинаются на языке – училка из немцев доколупывается до каждой запятой, безбожно снижая оценки. Я оглядываюсь на Катю – она в ужасе. Расширенные зрачки, широко распахнутые глаза и частое, даже отсюда видное, дыхание, выдают её состояние. Причём немка тоже всё видит, и ей нравится за этим наблюдать. Но, видимо, какие-то остатки человечности в ней есть, Катю она не спрашивает.
Я понимаю, что нас всех просто задавят, будут давить до тех пор, пока кто-то не сорвётся и просто не начнётся восстание.
Способны ли мы на восстание, вот в чём вопрос? Ну перебьют они нас, неужели предки будут просто стоять и смотреть, как убивают детей? А эти будут убивать, потому что в случае восстания мы постараемся именно убить врага. Вот только не верю я в восстание. Нас всех пока сильно напугали дома, но не особо пугают в школе, что создаёт некую иллюзию безопасности.
После уроков я мчусь в библиотеку, чтобы узнать ответ на мой запрос, ну и дальше разбираться в техническом устройстве ботов и методах пилотирования. Хотя бы теоретически надо себе представлять, что и как делать, главное – как отключить автоматику. Автоматика может привести бот обратно к кораблю, а для меня это точно конец. Даже если не убьют, забьют так, что мало не будет. Меня никогда не били дома, поэтому я просто не знаю, что это такое. Может, действительно я всё придумываю, но глядя на Катьку…
Ура! Это действительно ура! На формуляре стоит разрешительная печать! Значит, у меня есть доступ к литературе! Старательно улыбаясь на камеру, беру все книги из рекомендованного списка. Теорию мы пока откроем и отложим. А вот практика очень простая, кстати. А есть ли у нас возможность попробовать?
Внимательно вчитываюсь в положения и правила, пока не нахожу сноску о виртуальной тренировке по получению допуска. А как получить его? Судорожно листаю выданную мне литературу, пока не нахожу тест на допуск. Попробую сдать внахалку. У меня три попытки есть, одну вполне можно потратить. Скорее всего, тест составлен по теории, но, учитывая, что эти тесты составляются западниками, можно предположить, что теория будет к инструкциям сводиться.
Ещё раз внимательно читаю правила и положения, сухие, как вечерний хлеб, затем нажимаю сенсор готовности к тесту. Экран обучающего планшета очищается, передо мной появляются тестовые задания. Всё, как я и думала, инструкции и вопросы для клинических идиотов, типа, «Почему нельзя открывать форточку в космосе?» Тест я проскакиваю быстро, потом ещё раз его внимательно перечитываю и нажимаю кнопку проверки. Задания зеленеют, одно, другое, третье, а тут жёлтый… Жёлтый – не все варианты выбрала, значит.
Ура! Допуск у меня в кармане! Взглянув на часы, понимаю, что сегодня я успею вряд ли, но завтра точно. Надо топать домой, где меня ждёт очередное унижение. Всё-таки почему именно сейчас? Почему они решили это сделать посередине маршрута? Может быть, есть что-то, от чего зависит именно время на ломку?
***
Утром вспоминаю, что сегодня выходной, поэтому быстро одеваюсь и несусь в библиотеку. Кажется, я начинаю привыкать к отсутствию одежды «дома», что противно, конечно. Но пришедшая мне вчера в голову мысль гонит вперёд, взять книги по психологии. Мне нужно понять, почему ломать нас взялись только сейчас. Кстати, маман вечером была какой-то слишком тихой и быстро ушла к себе. Неужели их тоже лупят? Тогда я вообще ничего не понимаю. Смысл-то взрослых лупить?
Библиотека – это многофункциональный зал с кабинками. Внутри кабинки есть всё для учебы, и, главное, раздеваться не надо, как дома. Что-то у меня никакого желания дома находиться нет. Может быть, именно этого и добиваются? Потом сгонят всех в одно место и будут лупить до посинения. Нет, это уже фантазия моя нездоровая… Наверное…
Сажусь за стол, запрашиваю литературу, получаю отлуп. Значит, пойду другим путём: сначала позанимаюсь, потом в виртуал, а потом составлю запрос на поведенческую литературу, потому что а вдруг пассажиры буйные? Тогда запрос будет вполне логичным и есть шанс проскочить. Правда, надо будет вместе с литературой по первой помощи брать, но это я переживу. Да и если у меня всё получится, навыки и знания по медицине мне точно пригодятся.
Из библиотеки иду в сторону виртуалов – это тренировочный зал. Там можно тренировать что угодно – от мышц до мозгов. Ну вот там находится и виртуальный тренажёр бота на «попробовать». Иду неспешно, по сторонам не смотрю, держусь вдоль стенки, чтобы даже случайно не могли задеть. Страшно, когда вокруг одни враги, но пока выхода нет, поэтому нужно держаться, может, и смогу проскочить до того, как.
У самого входа меня останавливают с логичным вопросом. Даю ответ, что иду на вывозной, требуют кондуит. Отчего-то хмыкнув, дюжий охранник пропускает меня, напоследок схватив за задницу. Держусь изо всех сил, стараясь не показать ничего на лице, хотя слёзы подступают, конечно. Но этого я даже ударить не могу – покушение на представителя закона припаяют просто вмиг. Знать не хочу, что тогда будет. Просто не хочу, и всё.
Возле овоида виртуальной капсулы никого не обнаруживается, только панель, на которой появляются надписи, объясняющие, что мне можно делать, что нельзя. После того, как я прочитываю, нажимая кнопку подтверждения, появляется надпись: «приложите кондуит». Только тут я наконец понимаю, что меня беспокоит: кондуиты ввели только вчера, а все системы, вся техника к этому готовы. Так не бывает! Значит, это готовили давно… Может, даже изначально. Твари проклятые…
Залезаю внутрь. Загораются индикаторы, капсула переходит в режим обучения. Сейчас мне будут преподавать базовые навыки и и показывать, как классно летать, хотя мне нужно не совсем это. Но рассказывать, что именно мне нужно, я никому не буду, я себя не на помойке нашла – так подставляться. Так что буду учиться, что делать…
Надеюсь, хотя бы сюда новые веяния не дошли и за ошибки не будут наказывать болью. Впрочем, выбора у меня всё равно нет, поэтому учусь. Хорошо, что сегодня выходной, поэтому могу заниматься сколько позволят. Взлёт, посадка, ускорение, манёвры. Ну как манёвры – влево, вправо, мне хватит точно. После каждого модуля тест, сначала простой, потом всё сложнее и сложнее. Когда гудит сигнал окончания, я взмокшая уже. Надо вылезать…
– Очень хорошие результаты для первого раза, – слышу я, вылезая из капсулы. – Эдак вы за неделю получите допуск к натурным тренировкам.
– Благодарю вас, – отвечаю я мужчине в полётном комбинезоне.
Выглядит он адекватным, даже улыбается, но я знаю, что взрослый – враг, поэтому всеми силами желаю его ни на что не спровоцировать. Будучи отпущенной, бегу к туалету. Четыре часа я провела в капсуле, но домой не пойду, хотя кишка кишке уже фиги показывает. Пойду обратно в библиотеку, потому что дома у меня теперь нет. Есть место, где будут издеваться и где я обязана ночевать, а дома больше нет.
Ни в какую защиту я больше не верю, да и людям, получается, тоже уже нет. Поэтому пью из-под крана в туалете и двигаю в сторону библиотеки. Теперь можно запросить материалы по медицине и связанным с ней наукам, чтобы «уметь оказать первую помощь». Я буду учиться как можно больше, лишь бы не возвращаться в каюту семьи. Куда угодно, только не туда. Там враг, который может сделать со мной всё, что захочет.
Не помню, как дохожу до библиотеки, прикладываю кондуит и делаю первый запрос, обосновав его тем, что в полёте мало ли что может случиться. Причём начинаю именно с навыков медицины – дезинфекция, перевязка… Господи, сколько же разных типов одной перевязки существует! Но разрешение мне даётся автоматически, и секунды не проходит, поэтому я погружаюсь в науку, которую сама выпросила.
Набираю следующий запрос: «Как успокоить пациента». Намеренно такой общий запрос даю, поэтому в списке литературы нахожу и «возрастную психологию». Вот прямо сейчас я к ней не тянусь, просто делая вид, что испугалась списка. Занимаюсь попеременно лётным делом и медициной, пока прерывистый сигнал не возвещает о необходимости покинуть библиотеку.
Нужно идти в каюту, но мне это очень не хочется делать. Правда, я понимаю, что ничего с этим не поделаешь, потому что я обязана там ночевать, а за побег по головке точно не погладят. Понурившись, иду в свою тюрьму, чтобы до утра стать вещью. Написано же «собственность», а человек собственностью быть не может. Собственность – это даже не как животное, это вещь. Вот теперь я вещь, как и подруги, да и все дети на этом проклятом корабле.
По коридору иду – глаза в пол, считаю металлические уголки, непонятно зачем сделанные. Коридор странно пуст, только из-за одной двери мне слышится полный отчаяния крик. Но это, конечно же, моя фантазия, потому что звукоизоляция кают абсолютная. Войдя, встречаю взгляд отца. Он смотрит на меня, но будто не видит – зрачки расширены, взгляд блуждающий. Может химией какой его накормили?
– Раздевайся, – спокойно говорит родитель, назвать которого папой у меня не поворачивается язык.
Понятно всё… И этот хочет видеть меня голой… Все взрослые враги, все!
– В комнате разденусь, – делаю я последнюю попытку, и вдруг сильный удар по лицу сбивает меня с ног.
– Раздеться, быстро! – почти рычит этот зверь, впервые ударивший меня сейчас.
Из глаз текут слёзы, голова кружится, щека саднит, но главное – я не понимаю, за что?
Глава четвертая
Замечаю, что кормят меня как-то странно – утром и вечером кусочек хлеба и витаминная паста, а в школе обед, но порции, по-моему, раза в два меньше стали. И куда-то исчезли все мои штаны, остались только платья. Это неспроста. Точно неспроста, но подумать об этом можно и позже.
Тем не менее, всосав бутерброд, я быстро одеваюсь, стараясь держаться подальше от существ, что когда-то были моими родителями. После того, что было вечером, я их не могу больше так называть. И не буду, они враги. Особенно бывший отец, больно сжавший… Страшно оттого, что он был явно не в себе. Если… Не дай Бог, если он вообще есть!
Бегу к месту занятий, стараясь не смотреть по сторонам. У самого класса меня отлавливает Танька – глаза на пол-лица, губы трясутся. Что случилось такого? Она буквально затаскивает меня в туалет, где обнимает и тихо-тихо плачет. Ого! Что же такое случилось?
– Катьку выкинули, – сквозь слёзы произносит она.
– Как? – ошарашенно спрашиваю я.
– Сердце не выдержало, вроде бы, – негромко говорит Танька.
Мы плачем вместе, обнявшись. Вот и нет больше одной из нас, подлые взрослые замучили Катю и выкинули в космос. Так жалко её… А ведь на её месте может быть любая из нас! И, судя по всему, будет… Нас хотят сломать, превратить в послушных кукол, а кто не выдержит, тех просто выкинут. От этих мыслей… В общем, я порадовалась, что мы в туалете, потому что страшно так, что выразить это словами почти невозможно.
Отсутствие Кати девчонки заметили, а некоторые даже поняли. Глаза вмиг мокрыми стали… Выход у меня только один – как только будет очередная тревога, нужно будет бежать. Бежать, даже пусть я почти ничего не умею, но этот страх убивает, просто уничтожает, и ещё звери в каюте себя ведут, как звери. Вот за что меня ударили? Что я им сделала?
Танька рассказывает жуткие вещи – этих, которые в каюте, похоже, травят какой-то гадостью, чтобы не мешали издеваться над нами. Иначе это просто не объяснить. Выходит, нужно максимум времени проводить вне каюты, как я вчера. Объясняю Таньке, она кивает, значит, согласна. Будем делать домашку в библиотеке, это разрешено пока ещё.
Жутко просто от того, что творится. Учителя тоже озверели – занижают оценки, просто заваливая, отчего у двоих девчонок кондуиты начинают желтеть. Кто знает, что это значит. Я пока проскакиваю, потому что вчера в библиотеке много занималась и ответы выскакивают сами даже на геометрии. У меня с ней не очень хорошо, но вчера я занималась и ею тоже, поэтому сегодня учителю меня завалить не удалось, несмотря на то что он задавал вопросы по очень разным темам, пытаясь меня сбить с толку.
А вот Лариску он завалил, влепив пару с такой улыбочкой, что я чуть под себя от страха не сходила. Лариска дура, не поняла ничего… Рената тоже нарвалась, получив кол. Она принялась спорить, доказывать, что эту тему мы ещё не проходили, отчего стала первой в классе с жёлтым, буквально лимонного цвета кондуитом. Видимо, она и будет первой ласточкой… Может, не она стучит? Или гадам всё равно?
Начинается классный час. Это значит, что урок «языка межнационального общения» у нас сняли, вместо него вот этот час. Я подозреваю, почему и догадываюсь, что именно будет на нём сказано, поэтому даже не дергаюсь.
– Это то, о чём я думаю? – спрашивает меня дрожащим голосом Танька.
– Не знаю, но похоже, – отвечаю я ей. – Вариантов, в общем-то, немного.
В этот самый момент в аудиторию входит ухмыляющийся куратор класса. По его ухмылке много чего можно сказать, а если посмотреть на то, что он держит в руках, то и… В руках у него что-то длинное, чёрное, непонятное. Но явно гибкое, судя по тому, как ложится на стол. Он оглядывает нас, будто выбирая жертву, а я чувствую покалывание в пальцах, да голова ещё начинает кружиться, как будто я в обморок собралась.
– Я должен довести до вашего сведения, что решением Совета в школе вводятся телесные наказания, – улыбается нам куратор. – Термин всем знаком?
– Бить будете, – обречённый голос кого-то из парней хорошо слышен всем.
– Не бить, а наказывать, – произносит куратор. – Но по сути верно, вас будут наказывать по обнажённому телу.
– Это как? – ошарашенно спрашивает Лариска.
– По голой жопе, – грубовато отзывается тот же голос кого-то из парней.
– Но нельзя же! – восклицает другая девчонка, не знающая пока о нововведениях.
– На время пересмотра действие конвенции о правах ребёнка приостановлено, – уведомляет её учитель. – У вас больше нет этих прав, так понятно?
Вот тут до девчонок доходит. Танька тихо объясняет тем, кто не понял, что это значит. А куратор интересуется, хочет ли кто-то попробовать на себе сейчас, и ожидаемо встает Лилька. Ну та, которой нравится боль. Она выходит к куратору, а он показывает ей на раньше постоянно закрытую дверь. Мы следим за девчонкой, замерев от ужаса. Я, конечно, понимаю, что её не при всех будут лупить, но сам факт…
Лилька проходит в ту самую дверь, за ней прихвативший ту штуку со стола куратор. Мы слышим, как он командует девчонке раздеться, затем следует несколько мгновений тишины. Я думаю о том, как куратор будет выкручиваться, ведь о том, что Лильку давно замкнуло, все знают. И вот мы все отчетливо слышим свист, закончившийся криком. Я даже звука удара не слышу, настолько силён этот крик. Это явно не крик удовольствия, с каждым новым ударом Лилька кричит всё сильнее, просит перестать, обещает что-то бессвязное. Лариска падает в обморок, да и другие девчонки бледные до синевы. Такого никто не ожидал.
Наконец, всё затихает, только слышно хриплое дыхание Лильки, прерываемое всхлипами. Тут до меня доходит – у неё там микрофон под носом, мы слышим всё в усилении, но всё равно эффект, конечно, страшный. Я дрожу от страха, да и все девчонки, кажется, дрожат… И парням тоже не по себе.
Из комнаты показывается Лилька вся в слезах. Она держится за стенку, явно, чтобы не упасть, и весь вид её говорит о безграничном страдании. А я присматриваюсь к ней и вижу, что ноги у неё совсем не дрожат, да и идёт она как-то подчёркнуто тяжело, а так не бывает. Ну, по-моему, не бывает, значит, это рассчитанный на нас театр. Может ли такое быть?
Вот предположим, девчонка, которой нравится боль, от битья орет так, как будто с нее кожу живьем сдирают, что это значит? Что битье это запредельно болезненное. Значит, весь театр направлен на то, чтобы вызвать у нас страх. Зачем нужен этот страх? Ответ я получаю немедленно.
– Каждую субботу будут подводиться итоги ваших кондуитов, – сообщает совсем не запыхавшийся куратор. – Со следующей начнутся наказания. Готовьтесь.
Он уходит, а мне становится всё понятно. Нас запугивают. Теперь все будут бояться этой субботы и из кожи вон лезть, чтобы избежать её. А страх – плохой советчик, значит, начнут ошибаться. И я не исключение.
***
Зажав Лильку в туалете, мы убеждаемся в том, что всё показанное было театром. Мы – это я с Танькой. Полоса у неё только одна, но и та впечатляет, конечно. Лилька плачет и рассказывает, как её запугивал куратор, прежде чем включить микрофон. Я бы, наверное, тоже повелась, да кто угодно бы повёлся… Страшно это очень.
После школы идём всей толпой в библиотеку – уроки делать. Мысли о том, чтобы идти домой, ни у кого не возникает. Вообще, странно нас кормят, получается, страх усиливает голод и наоборот, а еды становится меньше. Это как-то не по-людски и что-то напоминает. Но вот что именно, я никак не вспомню.
В библиотеке разговаривать нельзя, поэтому, закончив с уроками, занимаюсь медициной, отметив пару книг из того большого списка. Сначала изо всех сил читаю одну, которая оказывается пособием по аутотренингу. Очень нужная вещь, особенно когда лупить будут. Если не врут, позволяет отрешиться от физической боли. Прямо сейчас проверять не хочу, но запоминаю.
Книга возрастной психологии дарит мне некоторое понимание того, почему ломают именно так. Но никаких методов противодействия там не указано, значит, она мне не помощница. Вопрос в том, что делать, если тревоги не будет, а начнут бить? В первый раз, скорее всего, покажут самый страшный вариант, то есть изобьют до обморока. Это если исходить из того, что им нужно сломать, а не получить удовольствие от вида кричащего от боли ребёнка или подростка. Хотя для них все мы бесправные дети, и делать с нами можно, что им захочется. Вон Катьку убили, твари…
Может быть, в субботу мы ещё кого-нибудь не досчитаемся. Или не в эту, а потом? Какая разница! Бежать надо со всех ног, просто бежать, и всё. Даже несмотря на то, что я раскрыла Лилькин театр, страшно всё равно. Куратор бил рядом с ней, но Лилька рассказала, какой страшный был звук… В общем, тут ещё непонятно, запугал нас куратор или рассказ Лильки.
Каждый день приближает эту субботу. Я уже и привыкаю потихоньку обнажаться перед этими зверями, которые были моими родителями. Девчонки жалуются, что их звери под гадостью какой-то уже и хватать начинают. Рано или поздно… Что будет с девчонкой, если на неё залезет родной отец? В лучшем случае крыша поедет, а это – дорога в космос. А в худшем… Лучше бы в космос. Говорят, смерть мгновенная, но проверять на себе не хочется.
Возвращаюсь в каюту за пять минут до отбоя, но обычных замечаний не вижу. Маман моя бывшая какая-то сгорбленная, как сломанная. Быстро уходит в комнату, а этого я и не вижу. Не поняла, это что случилось такое? Не знаю и знать не хочу. Если и взрослых лупить начали, то так им и надо, сволочам. Пусть хоть до смерти забьют, мне всё равно, потому что после всего сотворённого они не имеют права жить. Все они! Все взрослые! Твари проклятые, ненавижу их всех!
А суббота всё ближе. Всё сильнее звереют учителя, всё активнее выискивает нарушения куратор, всё страшнее в школе, да и дома, где моментально прекращаются все эти издевательства, хватания и лапанья. Как по мановению волшебной палочки прекращаются, и от этого ещё страшнее, потому что я просто не знаю, чего ожидать.
Когда записываюсь на субботу на тренажёр, приходит отказ. Я пытаюсь ещё раз, но снова отказ, в этот раз с указанной причиной: «по состоянию здоровья». И до меня доходит. Прозрачней намёка не придумаешь – в субботу я не буду в состоянии тренироваться, потому что, видимо…
Знать, что будут бить, и ожидать этого – большая разница. Страх будто всё тело сковывает. Я не могу ни есть, ни спать, поэтому логично, что ошибаюсь на алгебре. Увидев свою пожелтевшую карточку кондуита, только грустно улыбаюсь. Всё я поняла уже… В субботу бить будут всех, я это очень хорошо понимаю. И куратор подтверждает, язвительно порекомендовав в пятницу принять душ. Учитывая, что порекомендовал он это всем, то доходит даже до тугодумов.
Пятница, пожалуй, самый страшный день. Танька говорит, что младших тоже собираются, а я не понимаю – их-то за что? Первоклашки же совсем малыши, кто это вообще придумал-то?
– На вашем первом наказании будут присутствовать ваши родители, – вбивает последний гвоздь куратор, – чтобы они посмотрели, как правильно надо наказывать таких, как вы.
В его голосе звучит отвращение, как будто мы все, сидящие здесь, чем-то ему отвратительны, как грязные животные или какашки в унитазе. Так он себя с нами и ведёт, а я ощущаю себя будто перед казнью – просто нет сил уже бояться, остаётся только плакать, потому что завтра жизнь разделится на «до» и «после». Как я смогу после такого жить дальше, я не знаю. Мне видятся картины одна ужаснее другой, что заставляет дрожать, поэтому я после школы возвращаюсь в каюту. Мне уже всё равно, завтра моя жизнь и так закончится.
Я очень хорошо понимаю, что завтра прежняя Машка просто спрячется в уголок души, а снаружи останется… Я не знаю кто. В ответе от тренировочного центра указывается, что мне запрещены тренировки в течение недели, а это значит… Мне не хочется думать о том, как больно нужно сделать, чтобы неделю потом в себя приходить, я такую боль себе даже представить не могу.
Катьку убили, а завтра убьют меня. Только в отличие от Катьки, я буду продолжать ходить, дышать, может быть, даже разговаривать, но мой мир просто рассыплется. Он и сейчас неизвестно на чём держится, но я ещё цепляюсь за прежнюю жизнь, уговаривая себя, убеждая, что я человек, что они не посмеют, но…
Я просыпаюсь в кровати от собственного крика. Три часа ночи показывают равнодушные часы на столе. Мне снятся прорезающие тело насквозь страшные штуки, как у куратора. Снится, что с меня спускают шкуру в прямом смысле этого слова. Кровь снится, много крови… И я снова просыпаюсь от собственного крика. На моё счастье, меня никто не слышит, я будто одна на всём белом свете… Это очень страшно, потому что вокруг темно, а мне кажется, что из этой темноты на меня надвигается очень страшный куратор.
Будильник звенит похоронным звоном. Говорят, в глубокой древности девушек сжигали на костре. Интересно, в день казни они чувствовали то же самое? Наверное, я сама себя запугала, но как представить то, чего в жизни никогда не было? У меня всех примеров – только Катька. А вдруг…
