Владимир Александрович Андриенко
Шут императрицы: Дело государево
– И меня матушка, моя жена поначалу так выделяла, как Дорио Адамку выделяет. И я рад тому был, – произнес король самоедский. – Мол меня выделяет, а иных разных отталкивает. Но скоро то мне надоело изрядно.
– Надоело? Неужто иным свою королеву самоедскую отдать готов для марьяжу любовного? – спросила императрица.
– А хоть и так. Я то внимания ей теперь мало оказываю и она тем недовольна бывает, матушка. И недавно когда я книжку читал новую она ко мне подсела и сказала: «Я бы так желала быть книгою, чтобы вы мой муж уделяли мне столько же внимания».
– А ты что? – спросил обер-егермейстер Артемий Волынский.
– Я ответил, что лучше бы тогда она стала календарем, а не книгою.
– А отчего же календарем? – спросила Анна.
– Тогда её каждый год можно было бы менять.
Императрица захохотала и вслед за ней стали смеяться придворные.
В зал вошел генерал Ушаков и низко поклонился государыне.
– Ваше императорское величество, мною, начальником вашей Тайной розыскных дел канцелярии, проведено следствие по делу князя Голицына Михаила из заграничных стран возвернувшегося.
Анна сразу переменилась в лице. От веселости на нем в единое мгновение и следа не осталось. Придворные также «стерли» усмешки с лиц.
– Где он? – голос императрицы задрожал от гнева.
– За деверьями сего зала дожидается высочайшего позволения войти.
– Пусть войдет! А ты пока докладывай, чего там выяснил по сему подданному моему.
– Позвать князя Голицына! – гаркнул Ушаков в сторону двери слугам, и снова стал говорить императрице. – Вышеназванный князь, матушка, учился в городах разных. И там, за границею женился на девке итальянской именем Лючия. И оную девку с собой в Россию приволок. И женился он, матушка, на католичке и по обряду католическому. И сам в заграницах вере отцов и дедов изменил и стал папистом11.
– Ах, вот как! – вскричала Анна. – А меня в своих пасквилях поносил за приверженность мою к иностранцам, которые мой престол облепили. А у самого-то рыло в пуху! Он вере изменил!
Князь Михаил Голицын предстал перед императрицей. Было ему тогда уже более сорока лет, и был он росту высокого и стати имел гвардейские. Ко двору явился в простом костюме цвету серого без украшений. Это Анну еще более разозлило. Ибо усмотрела она в том новое небрежение воли её самодержавной.
– Так это ты, князь Михайла Голицын? – строго спросила императрица.
Князь поклонился.
– И ты меня поносными словами за границею облаял? Не люба я тебе, князь? Роду не такого знатного как ты?
– Ваше величество…
– Молчи! – оборвала его царица. – Знаю, что скажешь! Знаю! Сейчас дабы шкуру свою спасти лебезить станешь! Я вас Голицыных и Долгоруких хорошо изучила. Не о России пеклись вы потомки родов знатных! Только о себе думали. Россия для ваших услад и для вашей власти токмо создана? Так думаешь? В тайном совете и Долгорукие и Голицыны верховодили и что получилось? Кондиции богомерзкие! А когда я благодаря верным сынам отечества самодержавие приняла, то Дмитрий Голицын, коего я простила и сенатором сделала, рожу от меня и двора моего воротит. А ты памфлеты пишешь? Отца моего царя Ивана дураком вывел. А мать моя подстилка последняя, детей незнамо от кого рожавшая? Так?
Голицын слушал, опустив голову, и молчал.
– Так вот! Решила я службу для тебя при дворе сыскать. Послужишь своей государыне. В шутах послужишь!
– В шутах? – переспросил Голицын.
– Велика тебе честь? Ничего. Жалую тебя шутом моим с окладом в 300 рублей в год. Поболее чем у иных шутов будет. Но все же ты князь и Гедимнович по роду12. Тебе и честь! И подарки кои шутовством заработаешь, все в твой карман пойдут! Завтра чтобы на службе был!
– Государыня…
– Мое слово сказано. Иди!
Голицын с места не тронулся.
– Лакоста! Князинька от милости моей ошалел. В шею его отсюдова гони! Гони!
Король самоедский бросился на князя и схватил его за шиворот. Тот стал сопротивляться и ударил Лакосту в лицо. Тот в сторону отлетел, но сразу на ноги вскочил и снова в драку кинулся. И они покатились по полу князь древнейшего на Руси рода и шут, без роду и племени.
Анну это рассмешило.
– Вот ты и потешил свою царицу в первый раз. Мои шуты часто потасовки устраивают. Иди отседова, шут Голицын. А прозвище для тебя я потом придумаю.
Князь подобрал парик и удалился из зала. Его судьба была решена….
***
После истории с Голицыным, в зал вошёл Эрнест Иоганн Бирен, который под руку вел незнакомого императрице высокого господина в дорогом костюме красного цвета. Они приблизились к торну, и незнакомец пал Анне в ноги.
– Кто это, Эрнест? – спросила императрица.
– Твой верный слуга, государыня. И зовут его Акинфий Демидов, заводчик уральский.
– Ах, это Демидов! Слыхала про тебя много, Демидов. Про тебя и отца твоего. Много пользы для отечества вы принесли пушки, да ядра, да фузеи изготавливая. Но и дурное про тебя слышно, Акинфий!
– Дурное, государыня? – спросил Бирен. – Но, насколько мне известно, Демидов верный слуга вашего величества.
– Что это за история с серебром, Демидов? Говорят, ты осмелился монету в землях своих чеканить с моим орлом?
– Матушка, государыня! – Демидов на коленях подполз к императрице и стал целовать её руку. – Оговор то подлый. Я для государей первый слуга.
– Для государей? А кого ты достойным трона Петрова почитаешь? – грозно спросила Анна, усмотрев в словах заводчика скрытый намек на цесаревну Елизавету Петровну.
– Ты – великая государыня! Ты достойна трона Петра Великого! Бога за тебя молю! Молюсь о здравии твоем державном и продлении царствования твоего на многие годы России на благо, матушка.
– Государыня, – вмешался Бирен. – Знаю Демидова как вернейшего слугу престола твоего и поручусь за него как за самого себя. Честен он перед тобой и ни в чем не виновен. Про сие я все сам выяснил!
– Что ты говоришь, Эрнест?
– Демидов награды, а не наказания достоин. Он прибыл в Петербург и ударил челом тебе, государыня горами рудными в коих серебра много содержится.
– Вот как? – императрица оттаяла. – А отчего не сразу мне челом он теми горами ударил? Чай наворовал серебра на свою долю, Демидов?
– Как можно, матушка?
– Ладно! Милую тебя. Поднимись!
Демидов поднялся. Бирен подошел к Анне и что-то прошептал ей на ухо. Императрица после этого произнесла:
– Пусть следствие по делу Демидова, ежели ведется такое, прекратят. Эрнест, позаботься о том. Я воевать собралась, Демидов! Мне нужны пушки, фузеи, и другой припас воинский по дешёвой цене! Как императору Петру поставлял, так и мне поставлять станешь! Ради этого глаза на подлости твои закрываю! Знаю, что виновен ты в истории с рублями! Знаю!
– Государыня! – Демидов снова припал к руке императрицы.
– Я милостива к тебе. И за свой карточный стол тебя приглашаю.
Акинфий Демидов поклонился, и они с Биреном отошли в сторону. Граф шепнул Демидову на ухо:
– Я же вам говорил, что все будет хорошо. Императрица вас милостью подарила. За свой стол позвала. И дам вам еще совет. Проиграйте за её столом. Это будет ваш выигрыш в жизни.
–А генерал-берг-директор? Фон Штемберг грозился…
–Про это не беспокойтесь, Демидов. Штемберг про вас и думать забудет! Но вы к нему сами явитесь и все рудные места, кои серебро содержат, передадите в казну. И живите себе спокойно.
–Благодарю вас, граф. Вы мой спаситель.
В тот вечер Демидов проиграл за карточным столом 100 тысяч рублей и слуги его поднос с серебром в зал втащили и к ногам царицы поставили.
–Твоей или моей чеканки, Акинфий Никитич? – весело спросила Анна.
–Государыня! Все что есть у меня – твое! Скажи и бери что пожелаешь!
–Выкрутился. Живи Демидов. Но впредь не греши! Я ведь не дура последняя, Акинфий Никитич. Много чего вижу и понимаю, хотя в дела твои рудные мне вникать некогда. Сам ведаешь сколь забот у меня державных.
–Вы благодетельница отечества, государыня! Век стану за вас бога молить.
Демидов пал на колени перед императрицей и припал губами к её руке. Так история с серебряными рублями и закончилась……
Глава 5
Заговор против государыни
Анна Ивановна императрица всероссийская желала престол империи, Петром созданной, не Петровым потомкам передать, а Ивановым.
Ведь старший брат Петра I Иван Алексеевич был его соправителем и обоих братьев царями провозгласили, и права они равные имели. Больше того Иван старшим был и потому его потомки о первенстве в наследовании говорить могли.
После смерти императора Петра II, настоящего внука Петра I, сына царевича Алексея Петровича, среди мужских потомков дома Романовых остался только малолетний сын Анны Петровны, герцогини Голштинской, Петр Ульрих.
Анна также желала и в роду Ивана мужского потомка иметь. Но у самого царя Ивана Алексеевича было лишь три дочери Екатерина, Анна и Прасковья. А дети были лишь у Екатерины Ивановны герцогини Мекленбургской, дочь – Анна Леопольдовна. Значит, снова Петровы потомки верх возьмут.
Потому Анна нервничала….
***
Год 1736, январь, 17-го дня. Санкт-Петербург.
Дворец императрицы.
Анна принимала у себя своего вице-канцлера Остермана. Тот заказанный проект на утверждение принес.
– Ваше величество, я все подготовил. Наследницей вы провозгласите Анну Леопольдовну, вашу племянницу. А в мужья ей мы принца Антона Бранушвейгского определим. Он особа роду знатного и племянником австрийскому императору Карлу VI приходится. Такой брак в Европе признают.
– Андрей Иваныч! Что ты все про Европы мне толкуешь? Чай я не дура последняя! Нам признание не Европы надобно!
– Но в глазах государей европейских престиж империи…
– Когда Меньшиков на престол Российский сажал девку солдатскую Катьку, он про престиж в глазах Европы не думал.
– Но за Екатериной I монархи европейские титулатуры императорской не признавали!
– И что с того? Она Россией правила как государыня! Мне в глазах дворянства российского нужно Анну Леопольдовну утвердить! А ты мне принца иностранного суешь. Кто его императором признает?
– Но и у Анны Петровны герцогини Голштинской ребенок от принца немецкого. Чем же Брауншвейгский хуже Голштинского, ваше величество? Да и не будем мы принца Антона императором делать. Он станет лишь отцом русского императора.
– Может нам мужа для Анны среди русских поискать? – спросила императрица.
– Я думал об этом, ваше величество. Если принцев здесь не уважают, то и иных уважать не станут. Русский хуже иностранца. А от брака вашей племянницы и принца Брауншвейгского родится будущий император России. Против такого наследника никто возражать не сможет.
– Хорошо. Оставь проекты свои. Я посмотрю и вынесу решение.
– Если государыне будет угодно одобрить мой проект, то его нужно будет вынести на обсуждение кабинета. И времени у нас не так много, государыня. В столице ведь принцесса Елизавета проживает. А вокруг неё разный народ топчется.
– Девка она гулящая, а не принцесса. Вся в матушку свою.
– Но русские иногда бывают привязаны именно к таким людям, государыня.
– Ладно, Иди Андрей Иванович. Я подумаю.
Остерман поклонился императрице….
***
Год 1736, январь, 19-го дня. Санкт-Петербург.
Дом фельдмаршала Долгорукого.
Заговор.
Фельдмаршал армии российской Василий Владимирович Долгорукий был взволнован. И причиной его волнения был адъютант его капитан лейб-гвардии Семеновского полка Иван Столетов.
Рядом с ним были еще подполковник драгунский князь Юрий Долгорукий и поручик гусарский князь Юрий Барятинский.
– Цесаревна Елизавета должна на престол взойти, господа, – продолжил Столетов. – И медлить нам не следует. Особенно до вас, Василий Владимирович, и до вас, подполковник, то касаемо. Новый разгром семейства Долгоруких предвидится. Слишком много врагов у вас. И до ваших родственников, что в ссылке в Березове живут гнев царицы нашей докатится.
– Хочешь молвить, что терять нам нечего? – посмотрел на него фельдмаршал.
– Именно это я и хотел сказать, фельдмаршал!
– Но привез ли ты согласие Елизаветы на переворот?
– Нет.
– Вот! – вскричал Барятинский. – А что мы можем без цесаревны? Надобно её уговаривать.
– Я пробовал, – твердо сказал Столетов. – Но она сделала вид, что не понимает меня. Боится. Баба она и есть баба. Да и на кой нам согласие её? Сами все сделаем её именем! А под корону она сама голову сунет. Не дура.
– Стоит подумать, – пробормотал Юрий Долгорукий, племянник фельдмаршала.
– Да некогда думать, князь, – стал горячо убеждать товарищей Столетов. – Некогда. Нужно начинать как можно быстрее. Ведь пока думать станете, Ушаков по вам удар и нанесет! Нужно сажать на трон Елизавету, а Анну и всю сволочь немецкую под топор! Не мы их, так они нас.
– Но как нам свершить все это, Ваня? Какие силы стоят за нами? – спросил фельдмаршал Столетова. – Армию мне не поднять. Теперь там немецких генералов и полковников полно.
– Да какие силы для переворота надобны? Рота солдат и все! Главное Анну с престола сместить и арестовать Бирена, Остермана, Миниха. Затем манифест провозгласим от имени Елизаветы Петровны. И все. Власть будет наша! Гвардия за цесаревну станет. И Семеновский и Преображенский полки.
– Это так. Возможно, что так, – проговорил Юрий Долгорукий. – Но Анну охраняют измайловцы13, а в полку этом все Анне верны. Как арестовать государыню и низложить её?
– Да я и говорю, что действовать стоит быстро! Сегодня ночью я сотню семеновцев подниму. Мы в половину Бирена попадем легко и арестуем его. Заставим его подписать приказ о смене караулов. Затем семеновский полк дворец займет. Анна будет препровождена в крепость мною лично. А фельдмаршал армейские полки в столицу стянет, что рядом квартируют.
– Их офицеры не пойдут за мной, – возразил фельдмаршал Долгорукий.
– Да и хрен с ними! Нам только манифест провозгласить. А затем солдаты сами немчуру свою в полках перевешают. Да и помнят тебя солдаты, фельдмаршал, и не откажутся повиноваться.
– А Миних? – спросил подполковник Долгорукий.
– Его мы вместе с Биреном арестуем. И вы князь Юрий это сделаете это со своими драгунами. А среди них много бывших преображенцев, что за ненадежность были из гвардии вытурены.
Самого Юрия Долгорукого, в прошлом премьер-майора Преображенского полка из гвардейцев перевели в драгуны. И на его место, на его должность был майор Альбрехт назначен из немцев.
Заговорщики переглянулись. Все что предлагал Столетов, за версту отдавало авантюрой. Но была в его плане та же простота и внезапность что некогда Меньшикову позволила после смерти Петра Великого на трон Екатерину I возвести.
–Юрий сколько с тобой в Петербурге драгун? – спросил фельдмаршал Долгорукий.
– Двадцать человек из моего полка. И пять из них бывшие солдаты и унтер-офицеры полка Преображенского. И Миниха я арестовать с ними смогу. Но арестовывать его стоит лишь после ареста графа Бирена.
– С тем я справлюсь! – заявил Столетов. – И тогда, господа конфиденты, конец придет царствованию шутовскому! Мы всех нынешних придворных клевретов скрутим в бараний рог. Решайтесь! Нынче утро, а ночью мы сладим все сие. И к утру января 20 дня, года 1736-го, буден начало царствования нового! Снова кровь Петрова на престоле будет!
***
Год 1736, январь, 19 дня. Санкт-Петербург.
Дворец императрицы.
Императрица снова была на концерте, устроенном Франческо Арайя, и была довольна его музыкой.
– Распотешил ты меня, сеньор, – проговорила она и одарила Арайя драгоценным перстнем.
Затем придворные стали вслед за государыней одаривать капельмейтера и актеров. Глаза сеньора Франческо загорелись. Он больше всего на свете любил золото и драгоценности. Этот спектакль сделал его богаче.
Подошел к нему и шут Лакоста и снял с пальца свой знаменитый сапфир которому завидовали многие придворные. Арайя не верил своему счастью. Неужели подарит?
– Матушка, – Лакоста посмотрел на императрицу. – Мы с тобой особы коронованные. Ты императрица, а я король. А это значит, что нам особую щедрость проявить стоит.
– Прав ты, Лакоста, твое величество король самоедский, брат мой коронованный. Но ты решил быть щедрее своей императрицы?
– Отчего так думаешь, матушка? – спросил Лакоста, перстня из рук не выпуская.
– Дак твой сапфир в десять раз дороже моего алмаза, коим я Арйая жаловала.
Франческо ждал, когда шут перстень в его ладони бросит. Но тот не торопился.
– Мой камень дороже, матушка. Но я разве сказал, что подарю его твоему капельмейстеру?
– А для чего же ты снял кольцо с пальца, Лакоста? – спросила Анна Ивановна. – Али снова жадностью своей распотешить нас решил?
– Отчего же жадностью, матушка? Он усладил мой слух звуками своей музыки, а я его взор блеском моего сапфира. Так что мы с ним квиты.
После этих слов Лакоста снова надел перстень на свой палец, под громовой хохот придворных и самой императрицы. Сеньор Франческо при этом побледнел от обиды. Но императрица пожалела талантливого музыканта, сняла со своей шеи бриллиантовое ожерелье и пожаловала ему.
–Не обижайся, Франческо, на моего шута. Я всегда ценю тебя, и буду ценить. А дружба императрицы дорогого стоит.
Арайя припал к руке государыни и покрыл её поцелуями....
***
Принц Людвиг Гессен-Гобургский, генерал-аншеф русской службы, жадина известный, который за золотой мог удавиться, также ничем Арайя не одарил. И чтобы императрица его скупости не заметила, спрятался за колонной театральной.
Там его Мира и застал. Они почти столкнулись.
Принц уставился на шута и прошипел по-немецки:
– Пошел прочь отсюда.
– Что, сударь? Не имею чести вас знать. Но вы столь грубы, и столь жадны, что думаю вы из лакеев Гессен-Гобургского? – смело ответил Мира.
Принц подхватил трость. Но шут перехватил её и вырвал из рук Людвига.
– Что? Ты посмел? Я принц!
– А я Адмака Педрилло. И не просто мастер анекдотов придворных, но и мастер шпаги и кинжала. Вы, сударь, знакомы с кинжалом неаполитанским? Он тонок весьма и мастерства в обращении требует особого. Но кто оным владеет, тот противника быстро и без шума убивает. И главное нет от такого удара ни крови, ни видимой раны.
Принц вспомнил, что ему говорили про Педрилло, и быстро ретировался. Все равно пока их никто не слышал и честь принца не пострадает.
«Стоит попросить графа Бирена разобраться с этим шутом. Пусть он знает, как задевать высокую особу».
Но граф Бирен слушать принца Людвига не стал:
– А отчего вы сего шута сами палкой не проучили, высокородный принц?
– Но к лицу ли мне связываться с шутом? Мой титул ограждает меня от наглых выходок шутов.
– Вы так думаете? Вы принц природный, а вот я граф новоиспеченный, моя мать в лесу в Курляндии шишки сосновые собирала. Изволили про сие слышать?
– Я…, – замямлил принц, не зная, что ответить, и не понимая к чему клонит граф.
– Так вот, поскольку я граф новоиспеченный, то мыслей людей знатных разуметь не могу. Порода знаете ли подкачала. А за управой на шута к знатному лицу обратитесь.
– К которому? – спросил принц Людвиг.
– Да вон оно и само. Это князь Волковский такоже шут государыни. А вон и новый шут из знатных – князь Голицын. Подговорите их, и они совместно Адамку накажут побоями.
Принц Людвиг нахмурился:
– Вы шутите, граф?
– Шучу? Совсем нет, принц. Я совершенно серьезно.
После этого Бирен отошел от принца....
***
Лейба Либман прибыл во дворец. Он был взволнован. Соглядатаи донесли ему о странном разговоре, подслушанном в одном из кабаков столицы, где собирались офицеры гвардии.
Он подошел к Бирену.
– Эрнест, нам нужно поговорить.
– Сейчас?
– Именно сейчас и в уединенном месте....
***
Пьетро Мира среди придворных Марию Дорио узрел. Она пользовалась после концерта вниманием всеобщим. Её окружали молодые офицеры и осыпали комплиментами.
«Она флиртует с этими вельможными юнцами и ей это нравится, – подумал Мира. – А вот мне не по душе такое внимание офицеров. Но что я могу? Будь она моей женой я бы вмешался и.... Но она мне никто. Она официальная любовница Арайя. Но он сейчас смотрит на меня и радуется. Ему плевать на Дорио. Он желает досадить мне. Что же не стоит давать ему такой возможности. Стоит напустить на свое лицо улыбку и веселость».
Арайя же не упустил возможности подойти к Пьетро.
– Рад вас видеть, сеньор шут! У вас, как я вижу, дурное настроение?
– Отчего же, сеньор капельмейтер? С чего моему настроению быть дурным? Ведь это не мне совали в руки сапфир, но так и не подарили его.
– А вот вы про что! Но императрица подарила мне ожерелье. Вы и за 20 лет службы не скопите такой суммы, сеньор дурак. А эта шлюшка Дорио любит подарки. Её глазки так и загораются при виде бриллиантов. Знаете, что она станет выделывать ради них ночью? Даже мертвый от её ласк станет мужчиной.
– Странно, – парировал выпад Арайя Пьетро, – а меня она дарит ласками просто так, без бриллиантов.
Франческо побледнел. Кровь прилила к его щекам. Он гневался. Пьетро решил развить успех и продолжил атаку:
– А ежели у мужчины нет ничего кроме бриллиантов, и ежели даме более в нем оценить нечего, то .... – Пьетро развел руками и улыбнулся.
– Ты думаешь, что сможешь противостоять мне, Мира? – спросил Арайя уже серьезнее.
– А отчего нет? Разве вы новый фаворит императрицы вместо Бирена?
– Нет. Я только капельмейстер. Но я один и заменить меня некем. Это фаворита найти легко, а капельмейстера трудно. А ты, Мира, всего лишь шут. И таких как ты много. Так что почаще оборачивайся отныне. Вдруг кто-нибудь использует твой любимый неаполитанский кинжал против тебя?
Капельмейстер отошел от Педрилло....
***
Капитан в синем семеновском мундире держал Дорио за руку и что-то шептал.
– Сударыня! У вас чудный голос. Вы богиня!
Дорио посмотрела на рослого капитана и спросила:
– Я вас раньше при дворе не видела. Кто вы?
– Капитан лейб-гвардии Семеновского полка Иван Столетов.
– О! Вы русский, а по-немецки говорите словно немец.
– Но и вы сударыня владеете немецким сносно. Ведь вы не немка?
– Я итальянка и немецкий не мой родной язык. Он грубоват, а можете ли вы говорить на языке мой родины, капитан?
– Нет к сожалению. Но сносно владею французским языком. А не желаете ли, богиня, прокатиться со мной по Петербургу?
– С вами?
– Со мной на тройке с ветерком!
– Охотно. Тем более что императрице я более не понадоблюсь сегодня.
– Тогда прошу за мной.…
***
Бирен и Либман ускользнули из зала и уединились в кабинете государыни. Он все равно пустовал в этот час и слуги беспрепятственно пропустили туда графа и банкира.
– Эрнест, в столице заговор против государыни!
– Что? Ты сошел с ума со своей подозрительностью, Лейба. Какой заговор? Откуда сведения?
– В одном из кабаков семеновцы обсуждали сие по пьяному делу.
– Да гвардейцы ежедневно что-то обсуждают. Русские как напьются, так и заговоры устраивают. Наутро проспятся и все – нет никакого заговора.
– Но не на этот раз.
– Лейба мне кажется, что ты нарочно пугаешь меня. Зачем тебе это?
– Да для того чтобы сохранить тебе жизнь! Ведь если Елизавета станет завтра императрицей, то мне не жить. Меня не выпустят отсюда русские. И потому мне нужно чтобы Анна сидела на троне, а ты состоял при ней! Выслушай меня, Эрнест!
– Хорошо, говори!
– Все нити заговора в дом фельдмаршала Долгорукого ведут. Напрасно тогда его пощадили. Я и тогда говорил, что он враг и враг опасный.
– Откуда сведения у тебя про фельдмаршала Долгорукого? – спросил Бирен. – Ты так и не сказал, как узнал про сие?
– Был в кабаке с сержантами полка семеновского некий слуга из дому фельдмаршала. Так вот, когда гвардейцы лишнего приняли, он и сказал им, что недолго государыне Анне на троне сидеть. Пора дескать Елизавету Петровну на трон садить. Гвардейцы сразу спросили, а когда это сделается? И слуга ответил, что верно знает, что скоро.
– Вот как? И это все?
– А разве мало? – спросил Либман.
– Что же твои люди не крикнули «слово и дело», когда услышали такие слова?
– Зачем? Только спугнули бы заговорщиков. Взяли бы слугу и пару сержантов. Да разве это заговорщики? Это болтуны. А нам нужны в сетях те, кто сию паутину плетет. Нужно сказать императрице, Эрнест.
– И из-за слов пьяного холопа фельдмаршальского я должен матушку государыню пугать? Она весела нынче, Лейба, и не стоит ей настроение портить.
– Ты так думаешь, Эрнест? – Либман стал сердиться. – Но это глупо. Долгорукие нам враги смертные. И обратить внимание на слова сего слуги стоит.
– Хорошо завтра подумаем и над этим. Я думаю, что Долгорукие не сегодня станет Анну с трона свергать?
– Обещаешь, завтра про все государыне доложить?
– Завтра да. Но не сегодня. Сегодня праздник.
– Тогда я тебе своего человечка подошлю если надобно. Он все как было и расскажет.
– Не стоит. Я все сам государыне обсажу. А сейчас стоит в зал вернуться. Там весело…
***
Анна смеялась шуткам Кульковского и Лакосты, когда взгляд её упал на человека, что скромно стоял в отдалении, прислонясь к колонне. Она сразу узнала его. Это был новый придворный шут князь Михаил Голицын.
«А вот и враг мой Голицын, – мелькнула мысль у царицы. – Стоит в стороне и не желает внимания привлекать к особе своей высокородной. Не желает годиться тем колпаком шутовским, коий я пожаловала ему за службу».
– Лакоста! – обратилась она к королю самоедскому.
– Что, матушка?
– А это там не Голицын ли прячется?
– Так точно, он. Шут твой Мишка Голицын.
– А чего это шут Голицын так к колонам жмется? И рожа у него такая постная? Разве порядок сие, ежели он шут ходить с такой рожей?
– А ему, матушка, служба при твоем дворе не мила! – выпалила Буженинова. – Сколь ден его вижу, сколь у него рожа такая. И не шутит, и не развлекает тебя. За что жалование то получает, что ты ему назначила? А ему платишь втрое противу моего!
– Так он нам сейчас свое жалование отработает, куколка. Лакоста! Поди и вели ему чтобы хоть квасом гостей обносил! Чего так стоять! Хоть польза какая от него будет. И меня пусть грешную не забудет. Я до кваску холодненького большая охотница. Мне хлебного простого!
– Скажу, матушка, – и Лакоста бросился исполнять приказание.
Императрица повернулась к шуту Кульковскому.
– А теперь ты, Кульковский, потешь меня. Что ты мне говорил про забавника отменного, коего при моем дворе до сих пор нет, но коий в переделах моего государства обретается?
***
Тимофей Кульковский, из дворян малороссийских обедневших, был приглашен ко двору графом Биреном два года назад. До этого он прапоршиком в драгунском полку состоял. И явился как-то денег просить у Бирена и проявил себя большим остроумцем.
Кульковский на бедность Бирену жаловался и рассказал, что к нему воры однажды забрались в команутшку убогую и стали шарить по сундукам в темноте, хозяина не заметив. И тогда Кульковский спросил их в голос: «Чего вы шарите в темноте, сердешные, коли я и днем здесь ничего найти ценного не могу».
Бирону прапорщик в драном мундире и худых сапогах понравился. Он ему и службу приискал новую денежную.
***
– Так что скажешь, Кульковский? – снова спросила императрица. – Али соврал?
– Отчего соврал, матушка? Я правду молвил. То человек роду знатного, матушка, – ответил Кульковский. – Но до шутовства весьма охочий.
– Да кто он такой? Не томи!
– Да зять твоего шута Голицына, граф Алешка Апраксин. Он месту тестя своего завидует.
– Не врешь? Апраксины верные слуги были у Петра Великого.
– Они и есть верные слуги престола твоего матушка. Но в семье не без урода. Так вот Алешка и есть такой урод. Да и на дочери оскорбителя твоего Голицына женат.
– Ушаков! – позвала императрица, начальника своей тайной канцелярии.
Тот сразу возник перед царицей, словно джином был из лампы, а не человеком.
– К услугам вашего императорского величества!
– Да не ори ты так, Андрей Иванович. Я пока не глухая еще. Срочно сыщи мне графа Алешку Апраксина, что Голицыну-шуту зятем доводится. И ко двору его приставь. Шутом он служить станет. Раз сам того хочет, то пусть так и будет!
В этот момент князь Голицын с поклоном подал на подносе императрице кружку с малиновым квасом.
Анна пила только хлебный, и фруктовые терпеть не могла. Про то все знали кроме бедного Михаила Голицына. А Лакоста специально ему про малиновый намекнул.
Лакоста был умен и понимал, что Анне повод нужен для унижения Голицына публичного. Не зря она именно его послала с приказом к новому шуту.
Императрица взяла бокал и отхлебнула. Но тут же почувствовав не тот вкус, выплюнула напиток.
– Ты чего мне суешь? – закричала она на шута и выплеснула ему в лицо все содержимое кружки.
Голицын такого не ожидал и после квасного душа закашлялся. Вся его голова была в квасной пене. Все стали смеяться выходке царицы. А Балакирев тут же Голицыну шутовское прозвище придумал:
– Квасник!
Анне прозвище понравилось, и она сказала:
– Говорила я, что найду тебе прозвище шутовское! И нашла. Ваньку Балакирева благодари! Быть тебе Квасником отныне!
– Квасник дурак! – заверещала карлица Новокшенова.
Но Буженинова её осадила и передразнила:
– Сама ты дура безмозглая! Бу-бу-бу, сидит ворон на дубу!
Новокшенова обиделась и думала завыть, но Буженинова дала ей подзатыльник.
– Не порть слезами твоими веселья матушкиного!
– Не бей её, куколка, – примирительно заговорила императрица. – Вот лучше спроси её, как она скороговорку мою выучила?
– Куда ей, матушка! Это токмо я смогу быстро произнести. Слушайте! Собака лает, лягушка кричит, ямщиком свищет, кошкой мяучит, стрикодоном стрикодонит, а пузырем лопнет! Вот! А ну повтори, дура безмозглая?
Новокшенова попыталась, но у неё ничего не получилось. Но сама попытка вызывала смех императрицы и придворных.
Затем повторила скороговорку сама императрица:
– Собака лает, лягушка кричит, ямщиком свищет, кошкой мяучит, стрикодоном стрикодонит, а пузырем лопнет!
Все придворные зааплодировали государыне. Анна спросила Артемия Волынского своего обер-егермейстера:
– Кто лучше из нас скороговорку произнес, Артемий Петрович? Только правду говори.
– Да трудно сказать, государыня-матушка. Но предпочтение моей монархине отдаю.
– Вот так всегда. Снова льстишь, Артемий? Ну да ладно. Все равно жалую тебя, хоть и вор и казнокрад ты изрядный.
Волынский поклонился, не смея возражать императрице. Да по правде и возражать не стоило.
***
Был Волынский Артемий Петрович казнокрадом известным. И еще Петр Великий молодого Волынского своей дубиной часто поучивал. Не воруй, мол, Артемий, не воруй, а служи державе честно. Но Волынский, сопли после побоев утирая, воровал все равно.
И уже при Анне Ивановне его хотели судить за воровство и растраты казенных денег в бытность его губернатором Казанским. Волынского вызвали в столицу и даже разбирательство по делу о казнокрадстве учинили, но Анна приказала дело замять. Дядя императрицы по матери граф Семен Салтыков14 вступился за Волынского и от суда тот был освобожден и даже новую должность обер-егермейтсера высочайшего двора получил. Да и граф Бирон на сторону Волынского стал.
