Владимир Гурвич
Водоворот
Сцена шестая
Юхнов хотел, не прощаясь с экс-женой, покинуть квартиру, но Ирина поймала его у самых дверей.
– Валера, подожди, мне надо с тобой переговорить. Ты же не торопишься? – На ее губах появилась и тут же исчезла зловещая насмешка.
Юхнов остановился и посмотрел на нее.
– О чем?
– Пройдем в комнату. Это недолго.
В комнате они расселись по креслам, сохраняя дистанцию между собой, словно каждый боялся заразиться от другого какой-нибудь заразой.
– И о чем хочешь поговорить?
Ирина вдруг встала, подошла к двери, плотно ее закрыла, затем снова села.
– О твоих отношениях с дочерью.
– Да? – удивился Юхнов. – Это касается только меня и Ларисы.
– Не могу согласиться.
– С чем именно не можешь?
Ирина сделала небольшую паузу.
– Я тебя очень прошу, не забивай девочке голову своими бреднями.
– Это ты о чем?
– У нее такой возраст, когда некоторые вещи она может воспринимать всерьез. И эти твои любимые куплеты о высокой роли искусства, о необходимости добиваться максимальных результатов и о многом другом, о чем ты так любишь поговорить, во все это она способна поверить. А ты представляешь, как это отразится на ее дальнейшей жизни?
– И как?
Ирина выразительно взглянула на Юхнова.
– А ты посмотри на себя. Ведь ты же изгой. Нигде не задерживаешься, отовсюду тебя рано или поздно выгоняют. Денег у тебя нет, недвижимости – тоже. Не считать же за нее эту твою убогую квартирку. Хочешь, чтобы Лариса повторила твою судьбу? Она очень восприимчивая девушка, способна во все поверить, будет думать, что так и должно быть.
– А так не должно?
– Нет! – вдруг резко произнесла Ирина. – Лара в чем-то похоже на меня. Я вышла за тебя замуж, потому что была восхищена твоими речами. Я была молодая и глупенькая.
– А сейчас ты старая и умная?
– Иногда мне хочется тебя ударить. Уж точно ты это заслужил.
– Хоть что-то я заслужил в жизни, – усмехнулся Юхнов, – значит, все же прожил ее не напрасно.
– Только это, – уточнила Ирина. – Больше ничего.
– Ты уверяла, что наш разговор продлится недолго.
– Да я уже почти его завершила. Еще раз прошу, даже умоляю, перестань засорять ей мозги. Ларе это в жизни не пригодится, а вот испортить ее твои бредни могут. Иначе мне придется подумать о том, как ограничить твои контакты с ней.
– Ты не имеешь право.
– Возможно, но я постараюсь это право получить. Мы с Олегом уже обсуждали этот вопрос. И кое-какие идеи на сей счет у нас есть.
– Можно узнать, какие?
– В свое время при условии, если возникнет в них необходимость.
Юхнов встал.
– Спасибо за содержательную беседу. Я тебя понял.
– А вот я не поняла, ты сделаешь то, что я прошу?
Юхнов почувствовал, что угодил в западню. Если он откажется, то Ирина и ее муж вполне могут помешать его контактам с дочерью. Но и согласиться на выдвинутые условия, ему трудно.
– Ира, я должен подумать, как поступить, – честно сказал он.
Ирина кивнула головой, кажется, она поняла, что он говорит всерьез.
– Думай. Только имей в виду, если все это продолжится так, как сейчас, Лару долго не увидишь. Я предупредила, а дальше решай сам. Чаю хочешь?
– Хочешь подсластить пилюлю. Не стоит. Пойду.
Юхнов быстро вышел из комнаты.
Сцена седьмая
Больше всего Юхнов ненавидел и боялся дней, в которых он не знал, чем себя занять. Возникало ощущение какого-то провала, какой-то окружающей его непреодолимой и очень плотной пустоты. Конечно, всегда можно было найти какое-нибудь занятие: почитать, посмотреть спектакли или фильмы любимых режиссеров. Но все это было не совсем то, не убивало ощущения, что сам он при этом остается не удел. А быть чем-то занятым, для него это было самое важное. Не случайно бывшая жена называла его трудоголиком и даже в первое время пыталась отвадить его от напряженной работы ради отдыха, путешествий, светских развлечений. Но он не позволил ей провести над собой такого эксперимента, что, возможно, и стало первой трещинкой в их отношениях. Хотя – это он четко сейчас понимал – они разрушились по другой причине, у них были противоположные взгляды на творчество и жизнь. Не случайно же, хотя после развода прошло уже немало лет, они по-прежнему спорят на эти темы. Правда, Ирина оправдывает эти диспуты его отрицательным воздействием на дочь. Но он понимает, что это только часть правды.
Впрочем, сейчас Юхнову не очень хотелось об этом думать. Надо срочно искать новое место, иначе совсем скоро будет не на что жить. На последнем месте ему в этом плане не повезло, ставил он мало, а потому и получал тоже мало. И денежной кубышкой не обзавелся. А в его положении не так-то просто отыскать хлебное место, ему прекрасно известно, что многие потенциальные работодатели только при одном его имени едва ли не впадают в истерику. Конечно, есть те, кто его ценят, но чаще всего от них не зависит прием на работу. И в этом плане толку от них нет.
Юхнов знал за собой одну черту – он терпеть не мог искать работу. Вся эта канитель буквально выводила его из себя, заставляла ломать собственную натуру, делать то, чего он терпеть не мог. По этой причине он неоднократно упускал выгодные места, так как не мог заставить себя всерьез отнестись к этому времяпрепровождению. Вот и сейчас ощущал полное отвращение к нему.
Ладно, решил он, деньги на первое время у него есть, а пока он займется своими проектами и идеями. Надежда на их реализацию почти нет, но это то, ради чего стоит заниматься своей профессией. А все остальное туфта.
Юхнов работал несколько часов, забыв о том, что даже не позавтракал. Но ему было не до таких мелочей. Над этим проектом он раздумывал давно, речь шла об известной пьесе, которую не ставили на российских подмостках. По крайней мере, ему об этом не было известно, хотя он и пытался узнать. Несмотря на то, что произведение было написано давно, он был уверен, что она актуальней, чем большая часть современной драматургии, учитывая нынешние политические реалии. Вот только нужно найти подходящие выразительные средства. Об этом он и размышлял.
Юхнов очень ярко представлял, как бы он поставил пьесу. Более двухсот лет прошло с описываемых в ней событий, а по большому счету в мире мало что изменилось. Меняется форма, а не содержание; такое ощущение, что нет в обществе сил, способных его трансформировать. Эта неизменчивость не может ни приводить в ужас. Именно такое чувство и нужно вызвать в зрителях, напомнить им о тех опасностях, которые таятся под покровом цивилизации. Мы остаемся все теми же жестокими, немилосердными, безжалостными людьми, не желающими трансформировать свою природу.
В его воображении одна за другой появлялись сцены спектакля. Юхнов был так захвачен ими, что когда раздался звонок телефона, даже не захотел отвечать. Но он не унимался, а продолжать настойчиво трезвонить.
Юхнов взял телефон.
– Валерий Станиславович? – услышал он незнакомый мужской голос.
– Да, это я.
– Добрый день! Меня зовут Любашин Николай Ильич. Думаю, вы слышали обо мне.
Юхнов напряг память, но никаких воспоминаний это имя не породило.
– Извините, но ваше имя мне незнакомо, – честно признался он.
Судя по паузе в разговоре, это обескуражило собеседника Юхнова.
– Я директор театра «Поклон». Надеюсь, о театре вы слышали.
О театре Юхнов слышал, правда, насколько он помнил, все упоминания о нем были негативными. Впрочем, вполне возможно, что он многое пропустил.
– Слышал, – коротко ответил Юхнов.
– Очень рад этому обстоятельству, – обрадовался Любашин. – У меня к вам важный разговор. Точнее, предложение.
– Говорите.
– Мне известно, что вы недавно потеряли работу. Это так?
– Да.
– Я бы хотел с вами переговорить о возможном трудоустройстве в нашем театре. Вас это может заинтересовать?
Несколько мгновений Юхнов молчал. Первый импульс, который у него возник, сказать «нет». Этот и подобные ему театры вызывали у него стойкое отторжение. Будь его воля, он бы их закрыл за ненадобностью. Но сейчас ему действительно срочно нужна работа.
– Возможно, – уклончиво произнес Юхнов.
– Прекрасно! – обрадовался директор театра. – Когда бы вы могли к нам прибыть для переговоров?
– А когда надо?
– Да, хоть сегодня. Если у вас нет срочных дел, то какой смысл тянуть.
– Хорошо, сегодня, так сегодня, – согласился Юхнов.
– В таком случае жду вас в пять часов.
– Приеду.
Юхнов положил телефон на стол и задумался. Почему-то этот разговор показался ему странным, как будто какой-то стоящий за сценой таинственный персонаж решил помочь ему – уж больно своевременно раздался звонок. Такого не бывает, по крайней мере, в его жизни ни разу не случалось. И он далеко не уверен, правильно ли поступил, согласившись на встречу. Хотя стоит ли беспокоиться, у него всегда есть возможность отказаться от этой работы.
Сцена восьмая
Юхнов расположился в кабинете Любашина прямо напротив его хозяина. Немного сбоку сидел еще один мужчина, кажется, финансовый директор; Юхнов прослушал, когда его представлял директор театра. Впрочем, сейчас это обстоятельство занимало Юхнова меньше всего. Гораздо больший интерес вызывало то, о чем вещал ему собеседник.
– Валерий Станиславович, что вам известно о нашем театре? – после приветствий и представлений поинтересовался Любашин.
– Почти ничего, – не совсем правдиво ответил Юхнов. Он действительно знал о театре совсем мало, но кое-что все же слышал, и это был только негатив.
– Вот это и плохо, что о нас мало известно, – грустно вздохнул Любашин. – При этом у нас есть свой преданный зритель.
– Я рад за вас, Николай Ильич. – В это утверждение Юхнову как-то не очень верилось.
Директор театра покосился на режиссера, уловив его недоверчивую интонацию.
– К сожалению, его не так много, – уточнил Любашин.
– Я так и думал.
– Мы с Яковом Ефимовичем хотим поговорить с вами совершено искренне, хотя тема для нас не самая приятная.
Юхнов покосился на второго мужчину; тот, подтверждая слова своего начальника, энергично кивнул головой.
– Говорите.
– Мы намерены предложить вам должность главного режиссера.
– Но у вас он вроде бы есть.
– Егор Тимощук исполняет обязанности главного режиссера. С моей точки зрения он хороший специалист, но для театра настал момент, когда надо придать ему новый мощный импульс. А для этого требуется и новый, неординарный человек.
– А зачем театру новый импульс? Вроде бы живете себе и живете уже не первый год. Сколько театру лет?
– Пятнадцать. Можно сказать, некоторый юбилей.
– Вот видите, протянули пятнадцать, протяните еще столько же, – усмехнулся Юхнов.
– В том-то и дело, что не протянем, – подал голос Блюмкин. – Николай, давай будем говорить с нашим гостем конкретно и искренне.
Любашин недовольно взглянул на Блюмкина.
– Тогда ты и, говори, – разрешил он.
– С нового года, театр снимается с государственного обеспечения, и мы оказываемся в жопе, – проговорил финансовый директор. Он встал со своего места и пересел поближе к гостю. – Вы понимаете, о чем я?
– Чего тут не понять, без госфинансирования вы долго не протяните.
– Именно так, дорогой Валерий Станиславович. Собственными доходами мы покрываем всего тридцать процентов наших расходов. Для нас это полная катастрофа.
– Что же вы хотите от меня?
– Мы предлагаем вам спасти театр.
– Профинансировать ваши расходы? – усмехнулся Юхнов.
– Ценю ваш юмор, но для этих целей мы бы обратились к другому человеку.
– Так обращайтесь.
– Думаете, не обращались. Обращались и ни раз. Но желающих не нашлось. Поэтому надежда только на вас.
– Чем же я могу помочь? Сразу сообщаю, чтобы не было бы не нужных надежд, я человек бедный.
– Сделаете театр самоокупаемым, чтобы на каждом бы спектакле был бы аншлаг. Я самолично делал подсчеты: если все места будут заняты, и если увеличить стоимость билетов всего на двадцать процентов, шиковать не будем, зато выживем. Ну как?
– Трудная задача, – оценил Юхнов.
– Поэтому мы позвали именно вас, – вмешался в разговор Любашин. – Только вы можете ее решить.
– А вы не преувеличиваете?
– Мы перебирали разные имена. И вместе с Яковом Ефимовичем пришли к единодушному мнению – это можете сделать только вы. Либо вы становитесь главным режиссером, либо через некоторое время театр закроется. И весь коллектив выбрасывается на улицу. Мы же со своей стороны готовы предоставить вам самые широкие полномочия. Мы понимает, что нам надо многое менять.
– И я смогу делать все, что захочу? – недоверчиво спросил Юхнов.
– Ну, делать все, что захочет, может только Господь, – усмехнулся Блюмкин. – Но возможностей у вас будет так много, как их не было ни у одного главрежа в нашем театре. Поверьте, Валерий Станиславович, нам известна ваша творческая биография. Вот только большую зарплату платить вам пока не сможем.
– Это не столь важно, – ответил Юхнов. Он вдруг ощутил прилив вдохновения; неужели после стольких лет разочарований и неудач ему повезло? – И я могу самостоятельно формировать репертуар? – спросил он.
– Разумеется, – заверил Любашин. – Иначе, какой смысл вас приглашать. Нам нужны спектакли, на которых повалит народ. А уж, какие это спектакли, вопрос вторичный. Собственно все, что мы хотели вам сказать. Теперь ждем ответа от вас. Наверное, вам требуется какое-то время на размышления?
– Не требуется, я согласен. Готов начинать работать хоть сейчас.
Любашин несколько мгновений молча смотрел на режиссера.
– В таком случае пишите заявления о приеме на работу. И завтра начинайте.
– У вас будет листок бумаги и ручка?
– Чего, чего, а этого добра у нас пока достаточно, – улыбнулся Любашин.
Сцена девятая
После ухода Юхнова прошло несколько минут, а оба мужчины молчали. Только не без некоторого испуга смотрели друг на друга.
– Что скажешь, Яшенька? – первым пришел в себя Любашин.
– Кончилась наша с тобой спокойная жизнь, Коленька, – в тон отреагировал Блюмкин. – Даже страшно представить, что тут скоро начнется. Этот парень слов на ветер не бросает, будет делать именно то, что говорит. Всегда боялся таких людей.
– Может, мы совершили с тобой грандиозную ошибку, пригласив его? – вопросительно посмотрел Любашин на финансового директора.
Блюмкин отрицательно покачал головой.
– Это наш единственный шанс. Другого нет и не будет. Нас поставили к стенке, и вот-вот начнут расстреливать.
– Можно уйти на пенсию.
– И жить на пособие для нищих, – презрительно фыркнул Блюмкин. – К тому же это ты можешь уйти, а мне до пенсии еще трубить и трубить.
Любашин посмотрел на Блюмкина. Он знал, что тот копит деньги на свой отъезд, то ли в Израиль, то ли в Штаты. Счастливый, у него родственники есть и там и там, а вот у него, Любашина, даже в России их почти не осталось; как-то незаметно перебрались туда, откуда не возвращаются.
– Но как в таком случае нам себя вести? – спросил Любашин. – Ты же у нас самый умный в театре, как и положено еврею, посоветуй.
Вопрос заставил Блюмкина задуматься.
– А черт его знает, мы еще не представляем, что отчубучит этот Юхнов. Придется поступать по обстоятельствам. Но надо быть готовым ко всему. Другого не придумаешь.
– Ты удивишься, но я думаю примерно так же. И за что нам все это? Если бы еще знать, за какие грехи…
Громкий стук в дверь не позволил Любашина закончить фразу.
– Войдите! – крикнул он.
Дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвалась Дивеева. Ее лицо было покрыто красными пятнами.
– Валерия Станиславна, что с вами? – обеспокоенно спросил Любашин.
– Что со мной? – взвизгнула актриса, от чего ее красивый грудной голос сорвался в фальцет. – Только что я нос к носу столкнулась с Юхновым.
– Вы знакомы с ним? – удивился Любашин.
– Я что, по-вашему, из деревни только что приехала, чтобы не знать его. Юхнова знает вся театральная Москва. Меня интересует другое – зачем он тут? – Дивеева подозрительно уставилась на Любашина.
Любашин и Блюмкин переглянулись. Дивеева перехватила этот обмен взглядами.
– Ах вот оно что, это ваше общее дело, – мгновенно сканировала она ситуацию. Дивеева решительно села на стул. – Не уйду отсюда, пока все не объясните.
Любашин вздохнул, он слишком хорошо изучил характер примы их театра, чтобы сомневаться в том, что так все и будет.
– Да говорить особенно нечего, я предложил ему должность главрежа, он согласился. Завтра приступает к работе.
– Главрежа?! – От возмущения Дивеева даже привстала. – Юхнову?
– Да, Юхнову, – подтвердил Любашин, со страхом ожидая, что последует за этим.
– А с какой стати? У нас есть главный режиссер.
– Ваш муж был исполняющим обязанности главного режиссера, – напомнил Блюмкин.
Дивеева резко повернулась к нему.
– Ах вот оно как, я вижу, вы оба сговорились. Значит, Егор вам больше не подходит. И что же с ним теперь будет?
– Будет вторым режиссером, – пояснил Любашин.
– А не вы ли, Николай Ильич, обещали сделать его главным режиссером. Вот в этом кабинете, всего каких-то три месяца назад.
– Обещал, но с тех пор ситуация кардинально изменилась. Валерия Станиславна, это в интересах театра. А значит, и в ваших.
– Я лучше знаю, что в моих интересах. Егор заслужил быть главным режиссером.
– Я директор театра и мне решать, кому быть главрежем. И давайте закончим этот бесполезный разговор.
– А мы его даже не начинали. Думаете этот Юхнов вытащит театр из того дерьма, в который вы его погрузили. А вот это видели? – Дивеева почти ткнула в нос Любашина конструкцией из трех пальцев. – Костьми лягу, а ему это сделать не позволю.
– Знаете, дорогуша, а ведь вас можно и уволить, – вдруг проговорил Блюмкин. – За противодействие руководству театра.
Дивеева снова резко повернулась к финансовому директору, несколько мгновений смотрела на него, затем громко и ехидно расхохоталась.
– А кто играть будет, ты что ли носатый жидяра? Сюда если и приходит зритель, да только чтобы на меня поглазеть. Если меня здесь не будет, вам хватит одного ряда. Да еще места останутся. – Она снова громко и издевательски расхохоталась.
Любашин не мог не признать, что в данном случае она в значительной степени права, Дивеева была главной, да, пожалуй, и едва ли не единственной звездой их труппы. Без нее театр окончательно загнется. И даже Юхнов его не спасет. Черт знает, что ему, Любашину, делать в такой ситуации. Если начнется противостояние этих двух персон, здесь возникнет самый настоящий филиал ада на земле. Уж кто, кто, а Дивеева умеет скандалить и добиваться своего. Если по- настоящему войдет в раж, ее ничего не остановит.
– Валерия Станиславна, решение уже принято, и мы его не изменим, – постарался как можно решительней произнес Любашин. – У нас с Яковом Ефимовичем еще много дел, так что прошу, идите.
– Хорошо, я пойду, – гордо встала со своего места Дивеева. – Но вы оба пожалеете, что родились на свет. С завтрашнего дня начинайте отсчет.
Дивеева решительными шагами направилась к двери, которую захлопнула с таким шумом, что оба невольно вздрогнули.
– Началось, – констатировал Любашин. – Может, в самом деле, ее уволить? Или, как появится Юхнов, сама уйдет.
– Не уйдет, – покачал головой Блюмкин.
– Почему? – удивился Любашин.
– Она не упустит шанс вступить с Юхновым в смертельный поединок. А заодно и с нами. Это ее бодрит.
Любашин невольно посмотрел в окно. Ему вдруг невероятно захотелось оказаться в своем уютном загородном домике и хотя бы на время позабывать о надвигающемся кошмаре.
Сцена десятая
Юхнов несся по городу, даже не пытаясь понять, куда он идет. Было не до таких мелочей, он был полностью захвачен бушующими внутри чувствами. Давно он не испытывал подобного воодушевления. Неужели удача все же повернулась к нему лицом и у него будет свой театр. Разумеется, формально главным будет в нем не он, но так ли в данном случае это важно. Этот Любашин ясно дал понять, что предоставит ему свободу рук. Не надо иметь семь пядей во лбу, дабы понять, что делается это не от хорошей жизни. Иначе им просто каюк. Но он, Юхнов, будет последним идиотом, если не воспользуется выпавшим шансом. Он слишком долго его ждал, и он пришел, когда он, Юхнов, совсем этого не ожидал. Тем приятней; самые лучшие сюрпризы те, которые случаются совершенно нежданно. Вот как сейчас.
Юхнов прекрасно знал, что имеет одну черту характера, – он чересчур легко поддается надежде, которая порождает в нем сильнейший эмоциональный всплеск, который захватывает его целиком. Он уже ни раз попадался на эту удочку, когда его обманывали иллюзии. Он давал себе слово не оказываться больше в расставляемой жизнью ловушке. Но едва снова возникала схожая ситуация, как все повторялось сначала.
Вот и сейчас он чувствовал, как захватила его эйфория. И несла вперед, не разбирая дороги. Несколько раз он едва не сталкивался лоб в лоб с идущими навстречу прохожими, слышал от них в свой адрес нелестные высказывания, но это нисколько не влияло на накал его чувств.
Где-то через час Юхнов остановился и огляделся. Он находился в незнакомом месте; еще никогда он сюда не забредал. Эйфория немного спала, и он снова обрел возможность мыслить рационально. Надо выбираться отсюда, не может же он до утра, словно бездомный, бродить по городу. Д а и пора бы и поесть, уже вечер, а последний раз он это делал далеким утром.
Но домой идти не хотелось, там его ждет одинокий вечер, а ему хочется поделиться с кем-нибудь своими мыслями и чувствами. А для этих целей у него есть только один человек. Раньше их было больше, но с течением времени они по разным причинам отсеялись.
Ему пришлось спросить, как добраться до метро. Оказалось, путь был не близкий. Но Юхнова это сейчас не сильно беспокоило, он быстро направился в указанном направлении.
Гиндин его уже ждал. Хотя он никогда не был женат и жил один, в отличие от его, Юхнова дома, у него всегда было вдоволь продуктов. К тому же для холостяка он неплохо умел превращать их во вполне съедобную пищу. Впрочем, Гиндин проживал не совсем один, а с собакой породой чихуахуа по имени Мейс, который всегда радостно встречал Юхнова.
С Гиндиным они не виделись довольно давно и обнялись при встрече. Их дружба зародилась во время учебы на режиссерском факультете. Оба мечтали создать свой театр. Но после окончания театрального института, их пути кардинально разошлись. Михаил внезапно вместо того, чтобы заниматься своей искомой профессией, ушел в политику, превратившись в весьма заметного оппозиционера действующей власти. А потому чаще всего они говорили не об искусстве, а на политические темы.
Но сегодня Юхнова говорить о них совершенно не хотелось. Он был переполнен совсем другим.
– Валера, ты хотя бы иногда ешь? – поинтересовался Гиндин, наблюдая за тем, с какой скоростью Юхнов поглощает еду.
– Иногда ем. Но сегодня просто на это не было времени.
– Заметно. Я слышал, ты ушел из театра.
Юхнов на мгновение перестал жевать и посмотрел на друга.
– Ушел, – коротко подтвердил он.
Гиндин наклонился к нему.
– Слушай, Валера, бросай ты эту бодягу под названием театр. Ей богу, сейчас не до него. Ты же видишь, что в нашем государстве происходит. Власть совсем оборзела, хватает всех подряд. На прессу надет один огромный намордник, мы прямой дорогой идем к самой настоящей диктатуре. Ну, какое сейчас искусство. Ты нужен нам. Свергнем этот режим – вот тогда снова займешься своими постановками. Я тебя убедил?
Юхнов улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Тебе известно не все. Меня действительно поперли из театра, где я служил, но сегодня приняли в другой. С завтрашнего дня я там главный режиссер.
– Вот как, – удивился Ганин. – И что за театр?
– «Поклон».
Гиндин аж сморщился.
– Знаю о таком. Полный отстой. Живет исключительно на субсидии города. Не будь их, давно бы сыграл в ящик. И ты собираешься там работать? Валера, ты сбрендил?
– Да, собираюсь, – подтвердил Юхнов. – На счет театра ты прав, отстой полный. Но это и хорошо.
– Что же тут хорошего? – не понял Гиндин.
– А то, что можно все там вырывать с корнями. Будем делать другой театр. Вот увидишь, через год в него будет валить народ похлеще, чем на футбол.
– Тебе не дадут ничего толком сделать.
– А тут ты не прав, директор театра дает мне полную свободу. Иначе бы я ни за что не согласился.
– Что-то не верится.
– Все очень просто, – пояснил Юхнов, – театр исключили из списка, кому предоставляются субсидии. Они и зашевелились. Надо же себя спасать. Вот меня и пригласили это сделать.
Гиндин разлил по рюмкам очередную порцию водки.
– Выпьем за твой успех. Только подумай, как следует: стоит ли работа в этом театре твоих усилий? Я тебе предлагаю делом заняться. Сегодня это гораздо важней, чем поставить несколько даже гениальных спектаклей.
– Нет, Миша, ты не прав, – покачал головой Юхнов. Он слегка захмелел, но это состояние ему сейчас нравилось, оно вносило легкость в его перегруженное размышлениями сознание. – Нужно заставлять людей глубоко думать и чувствовать. Современный человек все больше превращается в скотину. С кем ты собираешься строить новое государство?
– И ты полагаешь, что с помощью этого театра на сто мест ты изменишь человечества.
– Там двести мест, – поправил Юхнов.
– Большая разница, – усмехнулся Гиндин. – Ты неисправим. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
– Давай выпьем за то, чтобы когда-нибудь это прояснить, – предложил Юхнов.
– Хороший тост.
Они выпили, и Юхнов почувствовал, что окончательно захмелел. Сказывается недостаток практики, в отличие от многих своих коллег по цеху, пил он редко и понемногу.
Гиндин заметил состояние друга.
– Вот что, Валера, домой сегодня не пойдешь. Еще что-нибудь случится. Поспишь на диване, не первый раз.
Юхнов попытался возразить, но внезапно почувствовал, что сил на дорогу у него, в самом деле, нет. Уж больно день был эмоциональный, вот на эмоции они все и ушли.
